Амур

 В 1931 году императорская Япония в результате молниеносной войны оккупировала значительную часть Китая, в том числе Маньчжурию, и образовала на территории этой провинции государство Маньчжоу-Го. Эти события получили величественное отражение в фильме Бернардо Бертолуччи «Последний император». Один наш режиссер даже взял себе псевдоним в честь героя этой эпопеи Пу И (он, правда, немножко ошибся: в восточных языках фамилией является первый слог, а фамилия последнего китайского императора была Пу). Существует и кинохроника, несколько кадров из нее я включил в свой дебют «Доминус», совершенно не отдавая себе отчет, какую «арку» протягиваю через свою, и не только свою, жизнь. «Буря над Азией» (кстати, это название документального фильма Фрэнка Капры) вызвала гигантское переселение народов. На территории Маньчжурии, например, искони жили этнические корейцы, почти все они снялись с места. В 1934 году государственную границу СССР, которая проходила по реке Амур (ничего себе названьице!), пятилетним мальчиком пересек мой отец.

Его родители и соседи — а на Север пошла вся деревня — долго бродили по лесам, питаясь травой и насекомыми. Затем стояли по колено в воде, не понимая, что русские пограничники в островерхих шлемах разрешают им перейти границу, а вовсе не приказывают стоять на месте. Русского языка никто из маньчжурских корейцев не знал, и, как помнит отец, интонации людей в буденовках казались им странными и угрожающими.

Память ребенка, которым он тогда был, сохранила детали диффузии абсолютно разных культур. Упомяну, например, ночные горшки, которые показались пришельцам наиболее удобными сосудами для приготовления пищи — и форма приятная, и ручка удобная. Или отвратительно экзотичный вкус борща, которым их, наверное, угостили новые соседи: почему суп сладкий?! Врастание происходило на самом нижнем, бытовом уровне: простые люди — корейские крестьяне — начали соседствовать с другими простыми людьми — жителями русского шахтерского поселка. Я не знаю всех перипетий переселения семьи моих предков, в памяти ребенка — моего отца — конечно, все это существует, но лишь в виде коротких обрывков. Знаю только, что они наконец поселились в Черногорске, шахтерском городке где-то в Красноярском крае.

Моя мама родилась в 1931 году, как раз в то время, когда происходили японские бомбардировки Шанхая, Нанкина и других китайских городов. Это запечатлено кинохроникой, которую я, ничтоже сумняшеся, вставил в свой первый фильм. Ни она, естественно, ни ее родители о той войне не знали.

В теплом малороссийском городе Бердянске войны пока еще не было. Впрочем, ее рождению тоже предшествовала драма.

Помню рассказ бабушки, Шуваловой Клавдии Алексеевны, маминой мамы: «…И тут она взмахнула рукой, и я вдруг поняла: там кислота!» Моя бабушка, которую за глаза обзывали графиней, всегда утверждала, что она дочь сапожника. Малороссийский говор, правда, пробивался у нее только в тех редких случаях, когда она благоволила приоткрыть вуаль над историями своей юности; в остальное время она, как правило, бормотала что-то по-французски. Я, к сожалению, помню ее только очень старой…

…Она была невероятно, фантастически красива! У меня даже есть стихотворение в прозе о том, что все женщины, в которых я влюбляюсь, похожи на мою бабушку… на старой фотографии…

Насколько я знаю, ее брак с моим дедом, Яковом Соломоновичем Копелиовичем, на четыре года ее моложе, считался мезальянсом. Кажется, ее прокляли родители… Или его… В общем, кто-то в кого-то брызгал кислотой…

Потом, впрочем, все у них пошло хорошо: они поженились — родители их простили или просто умерли. Моя маленькая мама росла принцессой. Наилучшим образом антураж ее детства мое воображение представляет кадрами из фильма «Подкидыш» — белые платья и пиджаки, шляпки и зонтики, газированная вода, можно и «без сиропа!..», редкие легковые автомобили на почти пустых улицах.

Детство моего отца проходило совсем в других декорациях.

Цитирую его воспоминания: «…Мы, корейские дети, босоногие, чумазые, оборванные, бегали по улице, а русские, дети и взрослые, смеялись над нами, издевались, смотрели косо, с пренебрежением. И первое, чему я научился, это, кажется, ругаться, драться, всегда отвечать обидчику. Потом уже вместе с русскими ребятами ходили за город, в степь, копали саранки, хлебники, солодку — в общем, жили на подножном корму. А вечером возвращались в город, по пути заходили в магазин. Одна группа шла к прилавку покупать хлеб, другие приподнимали стекла витрин и таскали за пазуху колбасу или что-нибудь еще. А потом садились где-нибудь за углом и обедали, было очень весело!..»

Было очень весело… Работа в шахте с четырнадцати лет. Сиротство — родители умерли рано, его растила старшая сестра. Как он вообще сумел окончить русскую школу, а затем еще и поступить в институт — для меня до сих пор загадка! Уже взрослым человеком — тогда взрослели рано, — девятнадцати лет, мой отец совершил невероятный поступок: чтобы получить паспорт и, соответственно, советское гражданство, он написал письмо в Верховный Совет, и через месяц черногорский райотдел внутренних дел (или как тогда это называлось) получил телеграмму за подписью Ворошилова. Паспорт и гражданство ему дали. Больше того, и в институт он поступил! Жестокие свинцовые сатанинские годы — рубеж 40-50-х… Что это были за чудеса? Скажут: талант, гены, пассионарность. Я думаю иначе: это Амур, шаловливый маленький бог с крылышками вел моего отца.

Маму привела на Алтай война. Мой дед Яков Соломонович стал к тому времени небольшим, но начальником в области машиностроения. Их семью — маму, ее старшего брата, мамину маму «графиню» — эвакуировали сначала в Казахстан, потом в Барнаул. Там она достаточно поздно, взрослой девушкой, закончила школу и поступила в Алтайский машиностроительный. На вступительном экзамене по математике ей помог ответить небольшого роста корейский парнишка… Мезальянс повторился: потом было много чего — разлука «навсегда», когда семью Копелиовичей — Шуваловых специально перевели в далекий (от Барнаула) город Чебоксары, распределение туда же моего отца, которого он добился вопреки всем законам (и закономерностям) времени, мое рождение, после которого родители простили влюбленных, — это все истории другого романа. Главное все-таки произошло раньше: когда отец, ничего не понимая, ребенком переходил реку с таким красноречивым названием — Амур.

Крылатый бог колчан уж приготовил,

И вот — твоя стрела…

Разница в происхождении не помешала моим родителям встретиться. Эта встреча не могла произойти ни по каким законам природы. Для этого должна была случиться война. Сначала та, азиатская, неведомая нам, потом наша, родная, Великая.

Великая война, и все, что с ней связано, должна была случиться — чтобы родился я!

Верите ли вы в чудеса?

Конечно, верю! Я наблюдал их неоднократно, и сам являюсь результатом чуда. Так же, как и вы, вероятно…

Недавно мамы не стало. По моей просьбе — чтобы отвлечь его, увлечь чем-нибудь, хоть как-то наполнить его жизнь — отец начал записывать воспоминания. Они и сами по себе потрясающий материал — я обязательно сделаю по ним фильм, но меня поразило в этих записках кое-что другое. В них есть сказки, которые рассказывал (по-корейски, конечно) его, неведомый мне, отец, и сны, которые снились ему в детстве, в юности и сейчас — в старости. Верите ли?

Я видел практически те же сны.

Часто перечитываю Л. Улицкую. Ее «Казус Кукоцкого». Удивительно совпадение не знания даже, а тех образов, видений, которые кажутся совершенно индивидуальными, сугубо личными и вдруг оказываются общими. Каждое из таких редких в жизни совпадений представляется чудом, но не есть ли они на самом деле проявление того общего знания, что присуще всем! Знания об общей другой реальности. Люди редко говорят о таких вещах. Наверное, здесь действует некое целомудрие, которое запрещает нам обсуждать детали интимных переживаний независимо от того, относятся они к жизни тела или связаны с путешествиями души. Только лишенные стыда или чувства такта кричат об этих своих «открытиях», а самые глупые и бесстыдные считают их своим отличием, знаком избранности, выделяющим их из остального человечества, которое пребывает, по их мнению, в отсталости и косности.

Отсюда все эти «несущие свет», «посвященные» — Блаватские, Рерихи и иже с ними. Наивное высокомерие этих проповедников и адептов на самом деле есть только смешная и опасная ограниченность. Особенно опасны те из них, кто, уверовав в свою особость, сделали ее орудием удовлетворения амбиций, жажды власти — то есть в конечном счете комплекса неполноценности. Такую возможность дает им, как ни печально, именно всеобщность переживаний и видений, на которые они опираются, подлинность и притягательность другого мира.

Потребность переживать встречи с настоящей реальностью испытывают все люди. И у нас есть эта возможность! Созерцание подлинного себя, которое дают нам сновидения. Радость надежды на возможность целостного, нераздробленного существования, которую дарит нам художественное творчество — душевный опыт развитой личности, объективированный искусством автора. Любовь…

Я все готов простить Ларсу фон Триеру за диалог в начале фильма «Рассекая волны»:

— Знаешь ли ты, Бесс, что полезного нам принесли иностранцы?

— Музыку, — ответила она…