Повреждения-наслаждения-наваждения

Гордо, терпеливо требуйте долива…

Персонаж пиранделловской комедии «Наслаждение в добродетели» Анжело, «красивый мужчина, не сказать — Адонис, но красивый мужчина, настоящий дворянин из рода Бальдовино», карточный игрок и наемный муж, решает переменить свою жизнь, сообразуясь с Рене Декартом.

Картезий (то есть Декарт) утверждал, что если б сновидения отличались последовательностью, то нам никогда бы не удалось отличить грезы от действительности. И вот кавалер Бальдовино, лично-единичное бодрствование которого приходилось на время массового сна (ломберный стол, свечи, прикупы до утра — сами знаете, как это бывает), меняет местами день и ночь. Он начинает вести добропорядочное существование и втягивается в это занятие, получая нарастающее удовольствие как от самой добродетели, так и от последовательности в ней. Между тем окружающих праведников сошествие грешника со стези порока отнюдь не радует, наоборот — ставит на уши.

Если некто беспутен, его осуждают. Если беспутный исправляется, осудители приходят в замешательство. Почему такое? Во-первых, потому что исправленному всегда верят туго (и правильно делают). Во-вторых, потому что среди праведных вакантных мест мало, а то и совсем нет. По закону всяких там сосудов, когда кому-то вздумается стать хорошим, кто-то должен сделаться плохим. Все везде расписано, и вас тут не стояло. Вас ист дас?

А коли так, то нужно ль шевелиться? Не правильнее ли сразу и окончательно расслабиться, получая удовольствие от хождения под себя? Тем более, окружающая нас со всех сторон действительность такова, что неизвестно от чего к чему идти, что исправлять, а что так оставлять. Кругом чад от горящих на местах торфяников и от повсеместной порчи нравов.

Повреждение нравов на Руси наблюдал двести с лишком лет назад князь Михайло Щербатов: «…взгляну ли я на полки наши, я вижу, что войска наши ни удовольствованы ни оружием, ни хлебом, ни одеждою; в чины в оных не по достоинству, не по храбрости и не по заслугам, но по трусости и по защищению временщиков достигают, предводительствуют ими иль младые распутного жития, иль не знающие и неискусные люди, которых все достоинство состоит иль в свойстве с временщиками, иль в искусстве льстить; взгляну ли я на флот, в нем то же обретаю; взгляну ли я на торговлю, то вижу купцов, утесненных, без кредиту, без денег и торгующих под именами вельмож, и вся прибыль, которая бы должна была на целое государство разливаться, токмо в руки пяти или шести человек приходит; взгляну ли я на государственные доходы, те вижу похищены, разграблены и столь истощены, что на самые нужды государству недостает; взгляну ли я на внутреннее правление, то уже тут, конечно, сих зол и мерзости обретаю, вижу законы нарушенные, правителей неосмысленных, не защитителей народа, но и грабителей, нимало о обществе не помышляющих, а токмо о своих прибытках, вижу правосудие, за деньги продаваемое, града по случаям и за корысть отдаваемые в грабеж, подданных утесненных … достоинство и добродетель изгоняему»1.

Щербатов надеялся излечить повреждения добродетели рачительным и нравственным самодержством, примером, подаваемым благородным сословием, а также честным исполнением повседневных дел. Такими были упования во второй половине осьмнадцатого века. А на что рассчитывать нам в столетии двадцать первом? На президента? В повести «Зеленый фургон» начальники угрозыска в маленьком южном городке получали от благодарных обывателей сапоги желтой свиной кожи с кисточками и впадали в спячку. С Владимиром Путиным близкое к нему и благодарное за эту близость население, судя по новостным клипам, начинает разговаривать как с самодержцем. Как всегда: вместо деловой этики этикет кистями. Но Путин бодрячок, конспиратор и упрямец. Может, эти свойства не дадут ему спать на ходу? Или плясать под чью-то дудку? Или выделываться, как его предшественник? Это, конечно, только надежды.

Насчет благородного сословия уже было сказано: если польза от призвания на Русь Рюрика ясна не всем, то ясности с призванием Рюриковичей вообще никакой нет.

Этика малых дел? Это теплее, но об этом в конце. Щербатову, в отличие от некоторых других представителей, как он выражался, аристокрации, и в голову не приходило рассчитывать хоть в чем-нибудь на силу, которую со средины позапрошлого века многие считают спасительницей Отечества. Читатель правильно меня понял, я говорю о народе. Давайте вспомним недавнее событие, в котором народ действительно проявил себя некоторым единством. И хотя это событие совершалось в телевизионной выгородке, а следовательно, было в большой степени маревом, наваждением, в нем присутствовала и посюсторонность, с которой приходится считаться и когда гаснет волшебный фонарь.

А что случилось? Разве свободное российское телевидение впервые окучивает срамоту бытия? Вспомнить хотя бы познеровских подмасочников или шестиканальских ясамок. Кажется, все наелись плавучими шоколадками, никого подобным нынче особо не удивишь, и вдруг страна встает на дыбки. Доброе утро, страна. Словно бы весь наш огромный когтисто-шерстистый народ в едином порыве очнулся от спячки, чтобы последить за мелкими совместно спящими паучками в стеклянной банке.

Ведущая TВ-6 в конце передачи, посвященной застекольникам, сказала, что они, как к ним ни относись, — это жизнь. В самом деле, а как к подобному относиться? Это тоже жизнь? Или это не жизнь? Или это и есть жизнь? Надувные девушки под видом эфирных созданий — миражи или реальность, данная в ощущениях? Вдруг СМИ раздувают значение таких вкраплений в повседневность, но почему? А толпы подглядывателей и подслушивателей — не знак ли это общего повреждения нравов? Остановима ли порча нравов, если она на самом деле происходит? Насколько необходимо и насколько возможно отстаивать оскорбленные добродетели?

Разгадка шарады, по-моему, в том, что передачка «За стеклом» оказалась необычной, я бы даже сказал, свежей новостной программой. Новости (назовем их посланиями), как известно, бывают трех видов: хорошими, плохими и неновыми.

И вот хорошее послание от программы «За стеклом»: в России допустимо совместное сосуществование нескольких разнополых людских особей. Причем сосуществовать можно, оказывается, и без привычных украшений быта, типа отборных шуток, заразительного смеха или поножовщины. Зрителям показали пресную и скучную жизнь, которая нынешним душепитателям — инженерам и офицерам человеческих душ — похоже, неинтересна по умолчанию (иначе зачем им, прикармливая российские народности своими духовитыми хлебами, обязательно наблещивать эти хлебы сукровицей и яичными ингредиентами?). Им, может быть, неинтересно, а мы нежданно-негаданно подглядели русскую, народную, простую, хороводную — хотя и мимолетную, хотя и промипипискуитетную — повседневность. Неинтересные люди неинтересно толкутся в душевых кабинках, неинтересно сварятся, неинтересно любятся, а получилось довольно-таки интересно.

Так что: «Сограждане, братья и сестры! Тусклая повседневность и вправду тускла, но она же и содержательна, и увлекательна: смотрите, не промахнитесь, когда с нею столкнетесь. Люди, будьте с обыденностью по-хорошему бдительны и метки в клетке!» Нехудшая вышла весть, хоть, допустим, она и коряво послана. Нет? А по-моему, внушает.

Новость второго послания не нова: у черного кобеля не отмоешь шнобеля. Смута последнего десятилетия бросила на высокие московские берега волну завоевателей, проникнутых тем, что нестоличный уроженец Л. Д. Троцкиий со знанием дела называл «особым цинизмом провинциала». С хищной зоркостью следя за мерзостями нашей жизни (на окраинах они процветают в особо чистом, непуганом виде), залетные орлы и орлицы восприняли огрехи бытия как естественную основу своих личных успехов. Они взнуздали общественные пороки словно бы ту самую библейскую «лошадь во спасение», которая «во всей силе своей» вынесет их к вершинам разнообразных успехов. Это падальщики. Они существуют в осенении огненной верой: «Чем гаже, тем слаже». Они чванятся своей орлиной вознесенностью. Но поскольку вечные ценности есть вечные ценности, в подоплеке их избранничества заключен страх изгойства. Поэтому им мало притоптать мир, им нужно, чтобы весь мир был отпечатком их подошвы. Они хотят, чтобы их вихляющая походка стала образцом общевойскового парадного шага.

На что был расчет застекольных дел мастеров? Не на то ли, что стравленные между собою ребята, взятые из среды, вроде бы давным-давно испорченной всяческими вопросами, включая квартирный, перегрызутся до костей и еще раз покажут, что подл человек и как с ним подло ни поступай, все ему будет по заслугам и все мало? Что ж, подтверждение человеческой подлости — ведущая потребность анаэробной нравственности.

А что вышло? Гладиаторы застеколья вступили в схватку между собой, но не по правилам владельцев стеклянного цирка, а по своим правилам. Они оказались обычными, даже слишком обычными людьми. Но — людьми. Они вели себя порой, как кролики, как речные крыски, но когда их подталкивали (с подножками и подначками) переступить черту между слабостью и подлостью, они сопротивлялись, не давались и, в общем, устояли на ногах. Эффект эскалатора в метро: если он вдруг делает нечто необусловленное, например, остановку, чувства обнаруживают бессознательную готовность к восстанию, о которой обычно и не подозреваешь.

Когда стравливаемых ребят пытались возбудить пакостными подначками (типа слуха, что проект прикрывают и наград не будет), чувствовалось, что молодые люди восставали не только против подначек, но и против пакостности как таковой. Малые мира сего, посаженные в банку, в посрамление великих и ужасных властителей банки, показали, что и для малых сих подлость не есть нечто безусловное. Подопытные кролики были нравственно выше кролиководов. Вот вам и кролик, смешной до колик. Видимо, нормальный человек все-таки лучше, чем сам себе кажется. Это второе доброе послание из застеколья.

И еще. Я почему-то думаю, что спастись от свинцовых ингредиентов телехрусталя участникам программы помогли именно зрители, то есть народ у телевизоров. Тот самый пресловутый народ. Это выползковая точка зрения, что народ только и ждет, чтобы перед ним растелешились и сваляли что-нибудь по всем по трем. А у ребят из народа, попавшим в телевизионный случaй, похоже, было другое — вполне безотчетное — ощущение, что народ многое позволит, но многое и не спустит. Противопоставленность убеждения, что публику можно по-всякому урыть, и чувства, что на людях все-таки не стоит зарываться, — главная нравственная разводка программы «За стеклом».

Участники первого застеколья растворились в небытии. Телевизионщики теперь застеклили «Окна» — новую программу, где народные представители с шумом, смехом и мордобитием кричат обо всем (точнее: черт знает о чем). Народные? Нет, все-таки народ это не те паршивцы и паршивки, с которыми хорошо себя чувствует пострел Нагиев. Народ в основном работает, неизвращенно любит своих близких и вершит небольшие, но жизненно важные дела.

Такова у малых сих этика малых дел. Да, этой этике не благоприятствуют обстоятельства, но обстоятельства, в отличие от людей, невыносливы и непредусмотрительны. Если им оказать сопротивление, они могут и сломаться. Хотя бы от неожиданности.

1 Цит. по: Э й д е л ь м а н Н. Я. Комментарий. О повреждении нравов в России князя М. Щербатова и Путешествие А. Радищева. Факсимильное издание. М., 1985, с. 23.