Словом разрушают города

Несколько лет назад, рецензируя в «Искусстве кино» антиутопию Пауля Верхувена «Звездный десант», я восхищался созданным им образом тотальной пропаганды, вдохновляющей объединенное человечество на войну с космическими тараканами. Соединение нацистской эстетики, мифологии завоевания Дикого Запада (цитаты из «Аламо» Джона Уэйна), американского пропагандистского ликбеза времен второй мировой войны (отсылки к документальному циклу Фрэнка Капры «Почему мы воюем») и сталинского агитпропа (финал фильма — недвусмысленная цитата из «Падения Берлина») казалось дьявольским коктейлем, доказательством родства всех имперских идеологий, но никак не предвидением, способным реализоваться здесь и сейчас. Если бы. Прошли считанные годы, и миром правит пропагандистская машина, вобравшая в себя родовые черты всех великих пропагандистских школ ХХ века: нацистской, большевистской и американской. Образцовая конвергенция, почти по академику Сахарову. Правда, он надеялся, что объединенный мир будущего вберет в себя все лучшее от капитализма и социализма. Вобрал. Но только худшее. Информационное сопровождение подготовки «Бури в пустыне» в 1990-1991 годах, бомбардировок Югославии и второй чеченской кампании в 1999-м — образцы конвергированной пропаганды. Очевидно, такое соединение несоединимого можно объяснить, только согласившись с субкомманданте Маркосом, полагающим, что в мире началась четвертая мировая война, но не между государствами, а между «объединенным государством и объединенным народом». Геббельс, Мехлис и Херст встали в этой войне плечом к плечу на защиту «цивилизации».

Опыт антифашистской пропаганды используется, пожалуй, шире всего.И циничнее всего: память о беспрецедентной трагедии разменивается на медные гроши локальных конфликтов интересов. Когда в 1990 году потребовалось создать из заурядного и беспринципного диктатора Саддама Хусейна образ «ближневосточного Гитлера», в СМИ были вброшены впечатляющие подробности о таинственном «бункере», где он прячется. Знаем, знаем, кто в бункере живет. Берлин-1945 вспоминается автоматически. И пошло-поехало. «Бункер Гамсахурдиа», «бункер Милошевича», «бункер Дудаева». Белинский сказал бы: «Что-то у вас Гитлеры, как грибы, растут». Та же самая беда и с термином «геноцид», использованным в применении к жестоким, но никак не сопоставимым с Холокостом карательным операциям сербских сил в Косово. На фоне такой профанации совсем уж кустарно и трогательно выглядит попытка Владимира Путина разоблачить перед лицом Запада чеченцев, ссылаясь на их антисемитизм.

В России же пропагандистская эксплуатация памяти о войне особенно возмутительна, но в августе-сентябре 1999 года СМИ как с цепи сорвались. Несколько сот человек бегали друг за другом по горам Дагестана, а заголовки на первых полосах газет вопили чуть ли не о новом «22 июня»: «Идет война народная», «Над нашей Родиною дым». Дагестанские вооруженные формирования назвали «народным ополчением». Истерика достигла апогея, когда Михаил Леонтьев запустил на кадрах взорванных московских домов «Священную войну». Хоть убейте, но такая синхронная пропагандистская акция импровизацией быть не может.

Пригодился и опыт бывшего потенциального противника. Прозвучавший в те же дни призыв «закатать Чечню в асфальт» — всего лишь скрытая цитата из пентагоновского ястреба, клявшегося «вбомбить Вьетнам в каменный век». А откуда взялся любимый термин «объединенного правительства» «международный терроризм», не помните? Это же знаменитое изобретение американской пропаганды на излете «холодной войны». Если 1970-е годы прошли под знаком «борьбы за права человека», то первая половина 1980-х — в борьбе с «Советским Союзом, рассадником международного терроризма», под которым подразумевались марксистские повстанческие движения в странах третьего мира.

Доктор Геббельс тоже сгодился. Сначала чеченцев, а после 11 сентября и мусульман в целом в отечественных СМИ несколько раз сравнивали то с тараканами, то с чапековскими саламандрами. Как тут не вспомнить шедевр антисемитской пропаганды фильм Франца Хипплера «Вечный жид» (1940), где кадры колоритных местечковых типов монтировались с крупными планами крыс.

Еще одна обязательная черта современной пропаганды: наряду с топорными, но внятными тезисами в ее лексиконе обязательно должен содержаться некий экзотический, если не романтический, элемент, внушающий ужас обывателю своей непостижимостью. Эксперты, например, долго спорили (и, кажется, продолжают спорить), какое вещество использовалось для взрывов московских домов. Но в массовом сознании закрепилось доселе незнакомое и оттого безмерно страшное слово «гексоген». Что это такое, с чем его едят, не важно, но само слово дышит мистическим ужасом, в отличие от какого-нибудь заурядного и скучного тринитротолуола. Но этот же эстетический элемент сыграл на руку и противникам официальной версии взрывов. Возможно, роман Александра Проханова и не оказался бы в центре общественного внимания, зовись он, например, «Господин Динамит». А «Господин Гексоген» — внушает. В США после 11 сентября роль гексогена исполнял не менее загадочный «антарекс», белый порошок, рассылавшийся якобы бен Ладеном. Это для нас в словах «сибирская язва» нет, в принципе, ничего апокалиптического. А для американцев — «сибирская!» «язва!» Ой, гадость-то какая. По сути, и «гексоген», и «антарекс» — родные братья пресловутой «красной ртути», которую отечественные наперсточники втюхивали доверчивым европейским мафиози в разгар перестройки. Что касается не материальных, а духовных носителей зла, таким же «гексогеном» стал загадочный «ваххабизм». Религиеведы, арабисты где-то в уголке тихо журчат что-то свое относительно некорректности, неопределенности этого термина, но кто же их слушает? Зато все знают, что «ваххабиты»: а) не бреются, б) не носят трусы, в) хотят всех зарезать, в лучшем случае — обрезать. «Джихад» — тоже очень страшное слово, хотя изначально означает вовсе не войну, а неуклонное самоусовершенствование.

Иногда, чтобы слово звучало особенно устрашающе, достаточно просто не переводить его. Вряд ли хоть один европейский интеллектуал-антикоммунист 1970-х годов мог бы расшифровать аббревиатуру «ГУЛАГ» — ушедшее в далекое прошлое бюрократическое сокращение в ряду иных (ГУПВО, ГУТ, ГУШОСДОР), — но она вошла во все языки мира как пропагандистский жупел. А в наши дни читатели газет вздрагивают от слова «Аль-Каида», хотя в нем нет ничего загадочного, да и организация эта существовала вполне легально. Означает оно, просто-напросто, «база» — в смысле база данных на иностранных добровольцев, воевавших против советских войск в Афганистане. Как страшно звучит крик идущих в бой: «Аллах акбар!» Но если перевести его, то получится что-то благолепное, родное русскому уху, типа «С нами Бог!». И, во всяком случае, этот крик не так страшен, как напутствие полковника Буданова уносящимся к чеченским позициям снарядам: «С Рождеством Христовым!»

Отдельная тема — сексуальные аспекты современной пропаганды. Откуда, например, взялся миф о «белых колготках», прибалтийских снайпершах, стреляющих российским солдатам исключительно в гениталии. О них все слышали, но не видел, кажется, никто, кроме капитана Мазура из романов Александра Бушкова, «куклы» из фильма Юрия Кары «Я — кукла» и сумасшедшей Жанны из фильма Андрея Кончаловского «Дом дураков». Зато о каких глубинах мужского подсознания свидетельствует этот образ ледяной блондинки-кастраторши. Самое впечатляющее доказательство их существования привел один генерал: дескать, на оставленной снайпером позиции найдено большое количество косметики. Ну да, сидит себе в засаде и красится, красится, красится.

Впрочем, это уже из области идиотического, заслуживающей отдельного исследования. А несмотря на обилие комических несуразиц (вспомните бен Ладена, умучивающего собак), пропаганда — штука серьезная. «Мы говорим не для того, чтобы что-то сказать, а для того, чтобы добиться необходимого нам эффекта», — чеканил доктор Геббельс. Эффект всегда один и тот же — кровь, кровь и деньги.