Играть — это больше скрывать, чем показывать

Изабель Юппер

Почему я играю?

Я играю, чтобы забыться. Игра — это эликсир, дающий необыкновенные силы. Мой старый профессор драматического искусства в Консерватории Версаля Эмиль Дарс говорил, что она действует сильнее алкоголя, кокаина или героина. Да, это так. Раз вкусив игры — кино или театра, — уже невозможно отказаться. Это волшебный яд.

Страсть к игре отвечает простейшей — и естественной — человеческой потребности. Играя, словно существуешь в состоянии абсолютно органичного безразличия, нирваны. Не стоит стремиться к тому, чтобы рационализировать свои действия перед камерой, объяснить себе каждый жест, интонацию — когда вся роль заранее придумана, выстроена, это, несомненно, видно на экране. Хороший же артист именно тот, чье мастерство незаметно, чье существование в образе предельно естественно, а значит, и непредсказуемо. Эмоции должны забирать зрителя своей непроизвольностью… В игре проявляется твоя вторая натура, нечто такое, что принадлежит тебе одной. Актерами не становятся, ими рождаются.

До того как окунуться в свою нынешнюю жизнь, я не задавала себе слишком много вопросов. Но я тогда считала, что мне никогда не достичь уровня таких актрис, как Жанна Моро, Катрин Денёв или Роми Шнайдер. И мне пришлось искать собственный стиль. Как бы там ни было, быть актрисой — значит утверждать свое «я», а не подражать другим. В юности имеешь о себе превратное представление — находишь себя уродливой, тебе не нравится твое тело, твое лицо… И, с одной стороны, решение стать актрисой для меня было еще и просто способом выжить, с другой — я, конечно, не слишком разбиралась в том, что собой представляет эта профессия. Сейчас-то я вижу, что совершенно не отдавала себе отчета в том, какой была на самом деле. Я не была такой уж уродиной, но имела смутное представление об образе. Это отразилось на первых ролях, ибо всякий раз я исходила из того, что видела в себе, стремилась показать свою истинную суть. А теперь, с годами, эта суть догоняет меня, чтобы проявиться, например, в картине «Обещанная жизнь»1. Самое любопытное, что Оливье Даан увидел меня такой, какой я была, вероятно, лет в пятнадцать, — о той девчонке, надо сказать, я совершенно забыла.

Играть личность, а не персонаж

Мне никогда не предлагали преподавать актерское мастерство. Но если бы это случилось, я бы сначала ужасно испугалась, поскольку наверняка ощутила бы свою профнепригодность. Но потом подумала бы: а почему нет? Учить, по-моему, значит передавать другим свой опыт и свое понимание вещей. То есть уроки мастерства, скорее всего, я свела бы к разговору о себе самой, ведь, говоря о себе в профессии, открываешь слушателям и их самих. Их возможности, их путь. Стало быть, я, может, и справилась бы, разве что мне было бы трудно преподавать в классических обстоятельствах — в обычном учебном заведении, где перед педагогом сидит большая группа студентов. Но мне, несомненно, есть что рассказать: например, об ошибочном толковании образа, который предстоит воплотить на экране.

Если артист отказывается от понятия «герой» («героиня»), он сразу делает в работе над ролью шаг вперед. Обретает свободу. Разумеется, режиссеры, у которых я снималась, начиная с Клода Шаброля, совершенно освобождали меня от всякой необходимости играть героиню. Если бы мне пришлось работать с режиссерами, которые бы навязывали мне другой подход, я бы никогда не стала актрисой. Стать актрисой — значит в конечном счете научиться быть свободной. Хотя артист и существует в достаточно жестких рамках, в пространстве, которое определяет постановщик. Именно столкновение такой свободы с умными ограничениями умного режиссера — с препятствиями, преодоление которых, на мой взгляд, и есть процесс творчества, — рождает великие фильмы и великие роли. Образ должен возникнуть в тебе самой — из твоих реакций, мыслей, чувств, из твоих самых разных психофизических состояний. В дело идет все — твои собственные ресурсы, твои особенности и свойства. И даже если я играю нечто не имеющее ко мне лично никакого отношения, если все, что я должна пережить на экране, мне абсолютно чуждо, то, как это ни парадоксально, в роли все равно сохраняется ядро моего характера. Если бы меня попросили подражать чьей-то речи или изображать кого-то, я бы не смогла это сделать. Для того чтобы прийти к максимальному использованию своей личности, нужно очень хорошо знать себя и доверять себе. Это, кстати, куда проще осуществлять в кино, чем в театре. Кино почти естественно сталкивает исполнителя с самим собой, в театре же постоянно имеешь перед глазами эталон, там есть каноны и образцы. В театре обычно говорят: «Это героиня Мариво. Это трагическая героиня». Поэтому, когда я впервые вышла на сцену, мне захотелось сделать то, что я делала в кино, то есть не приспосабливаться к существующим примерам, а максимально убрать все преграды на пути к моей героине, которые и были возведены лишь для того, чтобы, преодолевая их, артист понял и себя самого, и того, кого он играет. Скажем, Медея. Эта роль очень крепко связана с привычными представлениями о героине как о ведьме, о трагической личности… Но что такое ведьма? Понятия не имею. Вероятно, именно так создаются мифы — из очень простых вещей и стереотипов, которые трансформируются на протяжении веков.

К тому же играть — это больше скрывать, чем показывать. Актерское существование в роли напоминает лук с натянутой тетивой, и когда последняя стрела выпущена, напряжение достигает своего предела, но тайна так и остается нераскрытой.

Подчас все бывает иначе, как, например, в фильме «Время волков», который я только что закончила с Михаэлем Ханеке. В нем нет никакого намерения достичь предельного напряжения смысла, только чистое ощущение игры, демонстрация состояний — страха, голода, жажды, усталости. Все чувства обнажены — все время находиться в таком состоянии невероятно трудно. Впрочем, сниматься у Ханеке трудно всегда.

Выбор роли

Как выбирать роль? Разумеется, существуют знаки, которые тебя не обманывают. Для меня главный такой знак — режиссер. Потом, когда решение принято, все окутывается тайной. Возникает нечто, что начинает работать внутри тебя — и в твоем теле, и в твоей душе. Выбор роли — важнейший момент в работе, половина дела. Нужно действительно быть уверенным на сто процентов, что тебе предлагают хорошую роль, твою роль и что наступило самое подходящее время, чтобы ее сыграть. Как только я соглашаюсь сняться в фильме, я больше не задаю себе никаких вопросов. Роль выплескивается сама собой.

И это позволяет мне заниматься другими вещами — своей жизнью, миром вокруг. Роль не переполняет меня. Напротив, она меня разгружает, освобождает.

Решение сняться в картине «Обещанная жизнь» возникло в результате знакомства с трехстраничным синопсисом Оливье Даана. Мне понравилась история, которую он хотел рассказать. Она пробудила во мне воспоминания о прошлом, о людях, с которыми я встречалась в юности, она возвратила мне мифологию, которую принесли рок-н-ролл, музыка и песни двадцатипятилетней давности, а также путешествия, блуждания без цели, безответственность… К тому же в истории ощущалась некоторая архаичность формы. В характере моей героини есть ярость и нежность, нечто мне доселе неизвестное и привлекательное. Ибо хотя я снималась в очень разных фильмах, я неизменно люблю возвращаться к тому, что мне всегда нравилось: к образам, в которых правят размытость и туман, неясность, безразличие, меланхолия. А тут, в «Обещанной жизни», появляется что-то совершенно новое. Луи Фейад сравнивал кино со Спящей красавицей. Роли, действительно, подобны красавицам, спящим внутри тебя: их пробуждает каждый новый проект, который помогает твоей сути явиться из глубины подсознания. И каждый раз работа — погружение в характер — становится экзистенциальным приключением, а если это не так, то и ввязываться не стоит.

Подготовка

Тот момент, когда я дала согласие сниматься, напоминает каплю — яда или эликсира, в зависимости от случая, — которая начинает действовать на весь организм, меняя всю мою жизнь. Я неотступно все время, даже думая о чем-то другом, думаю на самом деле о роли. Идет бессознательная работа, которая захватывает понемногу и целиком, даже не замечаешь этого. Воображение нельзя отключить. Я давно говорю, что над ролью не работают, это она трудится над тобой. По-настоящему она начинает вырисовываться, когда идет подбор костюма. Все происходит на этом этапе… Смотришь на себя в зеркало и внезапно ощущаешь результат всего длительного процесса, который начался в момент принятия решения. Очень забавно видеть, как через имидж, весьма далекий от тебя, проглядываешь ты сама. Для этого существуют разные тонкие приспособления, у каждого актера — свои. Так, например, нужно, чтобы каблуки туфель полностью подходили тебе, чтобы походка стала иной, но одновременно была твоей. Чтобы прическа не выглядела маскарадной, хотя и соответствовала бы облику персонажа, а не просто шла тебе. Следует не только связать изображение с внутренним состоянием, еще важнее, чтобы внутреннее состояние проявилось сполна. И чтобы каждый раз оно было новым.

Съемки

Накануне съемок я чувствую себя совершенно нормально. Даже ощущаю полное безразличие… Кино подобно пещере. По стенам пещеры бегают тени.

Я вхожу или выхожу из нее по своей воле. Не имеет значения, о чем идет рассказ. Я чувствую себя внутри него так, словно я у себя дома. Я могу там спать или грезить. Фильм — это все, что остается после моего пребывания в пещере. Теперь я могу все начать сначала. То есть я продолжаю из фильма в фильм видеть один и тот же сон… в общем, не сон, скорее, реальность, мою собственную реальность.

Кино — это скорее средство, чем самоцель. Я пользуюсь им, чтобы двигаться вперед. Подчас я говорю себе, что всегда буду сильнее, ибо не кинематограф меня использует, а, наоборот, я его.

Театр — нечто другое. Возможно, когда-нибудь мне удастся и на сцене передать это состояние легкости, даже невесомости и забыться. Клаус Михаэль Грюбер, прекрасный театральный режиссер, говорит, что хороший актер — тот, кто ничего не боится. Я не испытываю страха в кино. Понятия не имею, что такое трудная сцена. Всякий раз режиссура приносит мне ответ на вопрос, который я могу себе задать. День за днем «мой случай» получает свое решение.

Я просто так не оказываю доверия. Я его оказываю режиссеру в обмен на его доверие ко мне.

В любом случае, кино — это бартер. Каждый приходит со своим «товаром» — с привычками, маниями, радостями и страданиями, — и каждый старается его сбыть. Эта торговля имеет куда более пиратский и контрабандистский характер, чем обычный рынок.

Перед съемками я лишь один раз читаю сценарий, чтобы больше к нему не возвращаться, забыть о нем и позволить себе удивляться тому, что надо сыграть. Только таким образом можно извлечь из себя нечто невесомое и неожиданное. Чтобы сцены меня захватили, я учу их в последний момент. Потом, во время съемки, возникают обстоятельства, которые влияют и на чувства, и на физическое состояние. Самое смешное, что когда фильм окончен, отчетливо понимаешь: если бы действовала сознательно, никогда бы не смогла всего этого сделать. Разум на съемке лучше всего отключить.

Эволюция игры

К счастью, моя актерская манера с годами изменилась. К моменту своей первой работы в кино я абсолютно не определилась как актриса. Я все время что-то искала. Жан-Люк Годар сразу это заметил и охарактеризовал мою героиню Изабель в «Спасайся, кто может (жизнь)» как женщину, не вышедшую из младенческого возраста. Это было мило, но деликатно сказано. Постепенно, от года к году и от фильма к фильму, контуры роли стали представляться мне все более четко. Поначалу я стремилась сниматься только в интересных фильмах и, главное, работать только с крупными режиссерами, такими, например, как Клод Шаброль, который сумел раскрыть самую суть моей «неясности», «непроявленности» и придать ей понятный зрителю смысл, сообщить ей форму — это было на съемках «Виолетты Нозьер». Однако лишь спустя много лет, в «Сен-Сире» и «Спасибо за шоколад», не говоря уж о «Пианистке» и «8 женщинах», я сумела создать более сложные характеры, а в начале карьеры я только и умела что использовать, обыгрывать различные стороны своего собственного характера (или отсутствие такового). Этот процесс моей профессиональной эволюции подобен процессу обработки пленки, когда те или другие вещи, контуры и детали постепенно обретают четкость. В кино много времени проходит в ожидании съемок, и внезапно ты становишься другой. Я много снимаюсь, и мне кажется, что каждый раз во мне открывается что-то новое, пусть это и мелочи. В конце концов все накопленные черточки и подробности проявляются крупно, неожиданно, но и многозначно в таких фильмах, как «Церемония» Шаброля.

После съемки

Сразу после завершения съемок «Пианистки» я отправилась в одно венское кафе, в котором два часа слушала музыку, естественно, игру на рояле. Физически я чувствовала себя немного уставшей, но вообще все было в порядке. Я испытывала облегчение, некоторую опустошенность, рассеянность — вероятно, в таком состоянии находится спортсмен, добившись успеха. На следующий день я вернулась в Париж. Я никогда не боюсь, что роль раздавит меня или начнет меня преследовать. Боюсь чего угодно, но не этого. Я понимала, что в таком фильме, как «Пианистка», я была постоянно на краю пропасти. В подобных обстоятельствах я стараюсь не заглядывать в нее. Это всего лишь работа, сумма трудовых усилий.

Мне скоро предстоит играть на сцене в постановке Клода Режи пьесу Сары Кан «Психоз». Я смотрю на роль, как на стоящий рядом предмет, как на материал для лепки. Игра в театре, как и в кино, позволяет сублимировать разные вещи.

Часто говорят о трагической судьбе актрис. Но их убивает не кино, а жизнь. Опасны дураки, изготовители дурных снов, всякого рода спекулянты. Я с детства наделена здравым смыслом. Я не обманываюсь. Подчас ужасно трудно дать согласие на какую-то работу. Я часто так и застываю на распутье — немного подозрительная и скептичная. Но это касается лишь работы, во всем остальном я самая чистосердечная и простодушная женщина на свете. Когда я решаю чего-то не понимать, мне это вполне удается.

Фильм — это знак, который подаешь зрителям, ибо ты рассказываешь в нем о себе. Выходя на экран, картина обретает свои истинные черты, начинает существовать, поскольку либо встречает, либо не встречает людей, для которых она сделана. Мне не довелось участвовать ни в одном фильме, который бы вываляли в грязи, на который бы резко нападали. Но любая критика вызывает некоторый шок. Испытав его, приходится снова и снова перечитывать статью и разбираться в предъявленных упреках. Анализируя все написанное о фильме, понимаешь что-то и о самой себе. А вообще-то, нужно время, чтобы оценить то, что сделано. Скажем, прежде меня удивляло, когда я читала, что мои героини очень жесткие. Лишь позже я начала понимать, что да, во мне есть качества, о которых раньше не знала, их проявил экран, и первыми это обнаружили критики.

Раньше международные премии имели для меня большее значение, чем «Сезары». К счастью, кстати сказать! Я получила первый «Сезар» поздно (хотя все относительно!). Меня чаще награждали за границей, чем дома, во Франции. Поэтому каннский приз за лучшую женскую роль — за «Пианистку» — доставил мне огромную радость. Я была горда и тем, что получила эту награду во второй раз2. И такая высокая оценка послужила фильму, помогла выявить его подлинный смысл, его гуманистическое значение.

Имидж

В фильме «Обещанная жизнь» я блондинка. В истории кино белокурые героини играют особую роль — это на них держатся фильмы о силе соблазна и неотразимости красоты. Не случайно говорят, что мужчины предпочитают блондинок. Разумеется, в картине Оливье Даана цвет волос моей героини — не главное. Но он, вместе с новым для меня силуэтом, костюмом, слегка изменившим мою фигуру, помогает передать утонченный надлом в характере, который и является центром повествования. Я и раньше часто играла то, что называют «женственностью» со всем сопутствующим этому понятию арсеналом выразительных средств. И всегда это были образы, весьма далекие от меня. В «Обещанной жизни» мне пришлось еще решительнее забыть о собственной личности, отказаться от всех ресурсов своего характера — они оказались совершенно ненужными для роли. Это было необходимо, хотя я понимаю, насколько рискованно влезать в чужую шкуру, вызывая к жизни абсолютно непохожий на тебя образ. Имидж ведь прирастает к человеку — запустишь его, и он словно начинает отдельное от тебя, самостоятельное существование. Кино — очень активное искусство, трудно даже сказать, в какой мере роль создает артиста, меняет его. В этом смысле режиссерское прозрение — когда режиссер, тот же, например, Оливье Даан, смог увидеть перспективу моей актерской трансформации и пожелал это новое и неожиданное вытащить на экран — это момент необычайно волнующий. Я все гадаю: как он сумел увидеть меня такой?

Ладно, допустим, это еще один мой имидж. Появятся и другие — не более точные, не более ложные, подобные маскам или иллюзиям.

Мне абсолютно наплевать, что меня считают интеллектуалкой, или дурой, или еще кем-нибудь. Просто я считаю, что все это неправда. Во всяком случае, определение «интеллектуалка» способно лишь вызвать улыбку у тех, кто меня хорошо знает. Я чаще всего чувствую себя глупой. Кто-то возразит, что бывают глупые интеллектуалы, что глупость и интеллект вполне совместимы. Согласна. Но мир представляется мне непроницаемым, трудно поддающимся человеческому осмыслению и пониманию. В своей актерской практике я и не могу чувствовать себя интеллектуалкой. Интеллектуал — это тот, кто жонглирует концепциями, словами, тот, кто формулирует мысли… Я никак не принадлежу к этой породе людей. Антуанетта Фук (3), с которой я спорила в «Кайе дю синема», утверждала, что я принадлежу домыслительной зоне, то есть обладаю способностью понимать вещи, не нуждаясь в их вербальном выражении. Это пространство интуиции, где ум присутствует тоже, подобно тем неприметным движениям мысли, которые постоянно описывает Натали Саррот. Вернее было бы назвать это не умом, а состоянием сверхострой чувствительности между сознанием и подсознанием. Актер, естественно, наилучшим образом ощущает себя в этом идеальном пространстве.

Будем откровенны и признаем, что умная актриса внушает страх. Ей предпочитают бесплотный, прелестный и безответственный экземпляр — таким гораздо легче управлять.

Будущее Подобно всем артистам, я часто задаю себе вопрос: бесконечна ли способность самообновления? Есть опасность, что источник иссякнет. Но у меня никогда не возникало искушения остановиться. С какой стати? Возможно, я ощущаю себя немного любителем, словно всякий раз все делаю в первый раз. В слове «любитель» корень — любить… Я смотрю на мир кино как любитель. Как, кстати, и на театральный мир. Жан-Люк Годар был прав, когда ополчался на «профессионалов профессии». Нет ничего худшего, чем умение все делать, безупречное, безошибочное, холодное ремесло.

Меня не оставляет убежденность в собственной неуловимости. Ни у кого нет ясного представления обо мне, в том числе и у меня самой. Я — это доведенное до крайности самоотрицание. Как бесконечная игра зеркал, в которых никогда не сумеет отразиться четкий образ…

Studio, 2002, № 181 Перевод с французского А. Брагинского

1 В этом фильме Изабель Юпппер играет женщину с недюжинным характером, волевую и решительную: ее героиня — проститутка, которая вместе с дочерью спасается бегством после гибели сутенера. — Прим. ред. 2 Первый каннский приз присужден Изабель Юппер за роль в фильме «Виолетта Нозьер» Клода Шаброля (1978). — Прим. ред. 3 Психиатр, основатель Женского издательства. — Прим. ред.