Петр Тодоровский: «Мы преклонялись перед мэтрами»

Тамара Сергеева. Петр Ефимович, как вы ощущаете себя в сегодняшней ситуации, как относитесь к тому, что происходит в киносообществе?

"Жизнь забавами полна"

Петр Тодоровский. Ситуация в нашем кинематографическом Союзе просто отвратительная. Очень переживаю эту историю с противостоянием Гусмана и Михалкова. Ведь, вспомните, мы всегда были вместе, часто встречались на разных семинарах, пленумах, съездах, на отдыхе. И всегда ощущали, что мы едины. У нас был один Союз. А что сейчас? Произошло разделение на две академии, я, например, оказался в «Нике», но у меня масса друзей и в новой академии. Мы же как будто стали если и не врагами, то соперниками. Дожили! У театральных деятелей тоже много премий, но никаких проблем нет — они ходят друг к другу на церемонии вручения, радуются успехам товарищей… А у нас почему-то произошел раскол. Я из-за этого даже перестал бывать в Союзе. Грустная история…

Т. Сергеева. Что при этом вы думаете о молодых, нет ли чувства, что они «дышат» в спину, теснят?

П. Тодоровский. Процесс смены поколений естествен и необратим. Молодые сегодня живут своей отдельной жизнью, и слава Богу!

Т. Сергеева. То есть ваше поколение с ними никак не пересекается? А когда сами были молодым, как относились к своим мэтрам?

П. Тодоровский. Мы преклонялись перед могиканами нашего кино, робели в их присутствии. Я еще застал Пудовкина, Александрова, Пырьева, Райзмана, Роома, Ромма, Дзигана, поставившего грандиозную картину «Мы из Кронштадта»… Мы уважали их за то, что они сделали. Сегодняшние молодые ничего подобного не чувствуют. Раньше, когда во ВГИК заходили Волчек, Косматов, Дунаевский, Александров, на их пути все вытягивались в струнку, а сейчас студенты бегут мимо, здороваются не всегда, а то и просто толкают, пробегая. И тем не менее среди них немало даровитых, интересных режиссеров.

Т. Сергеева. Они чувствуют себя хозяевами жизни, многие из них считают, что только им, молодым, и следует помогать. Вы с этим согласны? Или стоит поддерживать, пусть понемногу, но всех? Как вы сами находите деньги на свои проекты?

П. Тодоровский. Сложнейший вопрос. Мне самому приходилось часами сидеть в приемной у начальства, клянчить, выпрашивать. Я, правда, последние полтора-два года перестал этим заниматься, у меня есть продюсер. Но было время, когда ходил сам, теряя на это недели, месяцы. И ведь деньги всегда выделяются маленькими порциями, поэтому я никогда не мог позволить себе проект, который стоил бы больше полумиллиона. Допустим, «Какая чудная игра» — всего 250 тысяч долларов. Многие из старшего поколения ушли из профессии. Сережа Колосов снимает картину о Шаляпине, Матвеев продолжает свою «любовь по-русски», по-прежнему активны Рязанов, Данелия. Хуциев наконец, приступает к новой работе, дай Бог ему здоровья и удачи. Но это всё!

Т. Сергеева. Почему? Сказывается возраст? Кстати, вам самому он не помеха?

П. Тодоровский. Должен признаться, что в душе я человек абсолютно молодой. Годы дают о себе знать в том смысле, что раньше я мог трое-четверо суток почти не спать, снимать подряд по десять-двенадцать часов, потом еще с друзьями за столом посидеть, выпить, на гитаре поиграть, поспать два-три часа и снова на съемочную площадку. Сейчас, конечно, такое себе позволить не могу. Скоро предстоит съемка зимой, в степи, на ветру, думаю, выдержать это будет непросто. Хотя мне это привычно. Все стараются снимать летом, а я — зимой. «Верность» — зимняя картина, «Фокусник» — зимняя, «Городской романс» — зимняя, «Военно-полевой роман», «Какая чудная игра», «Анкор, еще анкор!» — тоже зимние. Белый снег — это очень красиво, да и актеры на морозе более выразительны. Для меня вообще образ России связан с зимой. Интересная деталь — много лет назад я был в Марокко, зашел в медресе и там увидел старинный глобус. Покрутил его, нашел Советский Союз. Знаете, как он был обозначен? Не Россия, не СССР — через всю нашу территорию, от западных границ до Курил, было написано: «Сибирь». Сибирь! Т. Сергеева. Вы упомянули ваш новый проект. Подробнее расскажите, пожалуйста! П. Тодоровский. Это очень желанный для меня проект, хотя сложный, тяжелый чисто физически. Сценарий я написал давно, но все никак не мог к нему приступить. Наконец, когда начал работу, выяснилось, что в Саратовской области, где мы должны были снимать, нельзя найти деревню, где не было бы газа и электричества. А мне нужна была глухая, забытая Богом деревушечка, чтобы в ней снять сюжет из военного времени. Я послал факс губернатору Аяцкову: «К вашей гордости и к нашему несчастью, так и не смогли найти в вашей губернии ни одной деревни без газа и электричества». Дмитрий Федорович мне сразу позвонил: «Стройте деревню сами, мы поможем». Построили, но два года подряд не было настоящей зимы (а по сюжету нужна снежная зима), успели отснять только сцены в самой деревне, а «степные» эпизоды попытаемся снять уже в этом году.

Т. Сергеева. О чем же фильм?

П. Тодоровский. Это пять дней, в течение которых наши войска под Сталинградом брали в кольцо группировку Паулюса, 350 тысяч немцев. Два фронта несутся навстречу друг другу, возле города Калач кольцо окружения замыкается. Но наша история камерная, война будет только в фонограмме: звуки боя, перекличка командующих, голоса Гитлера и Паулюса… В деревушку, ту самую, которую пришлось построить, входит заблудившийся кавалерийский отряд. Ему необходимо выйти на исходную позицию к началу наступления. Кавалеристы забирают практически все сено, весь корм, обрекая коров и быков (единственную тягловую силу, что еще есть в деревне) на голодную смерть. И тогда герой фильма, пятнадцатилетний скотник Ваня Мельников, решает отправиться на поиски сена. С собой берет своего соперника (оба они влюблены в местную красавицу, которая отдает предпочтение городскому парню, приехавшему на побывку). Ребята попадают в сильную пургу, от гибели их спасает случай — им удается найти занесенный снегом стог, где спрятался немецкий солдат… Дальше рассказывать не буду, сами увидите.

Т. Сергеева. Умеете заинтересовать!

П. Тодоровский. Надеюсь, что о фильме зритель не скажет — «старое кино».

"Жизнь забавами полна"

Т. Сергеева. «Старое кино» — это для вас не то же самое, что в критике получило название «папино кино»?

П. Тодоровский. «Старое кино» — кино, сделанное немолодым человеком. А «папино», как я понимаю, кино про человека, про его радости и мучения, удачи и неудачи. Проникновение в человеческую душу. Для меня это главное, ничто другое в кинематографе меня просто не интересует.

Т. Сергеева. Как вы думаете, а молодым кинематографистам это интересно?

П. Тодоровский. Я очень мало, к сожалению, смотрю. Нравится мне Рогожкин, нравится все, что делает Овчаров. Но вообще о молодых могу сказать, что им, как мне кажется, важно заявить о себе, реализовать свои возможности, им важен успех. Они люди совершенно другого времени и снимают свое, новое кино. К примеру, тот же Балабанов, человек явно способный, даже талантливый, но его «Брат-2» — это, на мой взгляд, хорошо сделанное, но американизированное кино. Я как-то в Сочи на «Кинотавре» посмотрел подряд три «бандитские» картины. Человеческого материала в них было слишком мало, зато была найдена хорошая натура, подобрана соответствующая архитектура — сплошной бетон и стекло, много выразительных ракурсов, бесконечных погонь, автомобилей — всего того, что мы видим в американских фильмах. Вспоминаю первую лекцию во ВГИКе по экспонометрии. Ее читал нам великий Анатолий Головня. Он нарисовал на доске окно и экспонометр и сказал: «Тому из вас, кто хочет стать хорошим оператором, настоящим художником, первое, что надо сделать, — взять экспонометр и выбросить его в окно». В этой присказке весь фокус — художник не должен быть привязан к технике, ему надо прислушиваться к собственной интуиции, если, конечно, она ему дана свыше.

Т. Сергеева. То есть вам все-таки ближе именно «папино кино»?

П. Тодоровский. Да, оно ближе и нашему зрителю. В тысячный раз повторяю: когда я смотрю на экран и происходящее меня не трогает, я не соучаствую в этом процессе — фильм теряет для меня всякую ценность. Молодые же как раз чаще обращаются не к моему сердцу, а к моему рассудку.

Т. Сергеева. Как вы относитесь к тому, что зрителя приучили к клипам, к постоянно мелькающим картинкам на экране? Самому не хочется взять в арсенал своих художественных средств достижения клипмейкеров?

П. Тодоровский. Клипы, реклама только портят вкус зрителей! И потому, хотя оператор для съемки клипов, как правило, получает самую совершенную технику, использует компьютерную графику и так далее, сам я категорически, принципиально решил отказаться от подобных приемов. Буду снимать, как снимал, заглядывая в душу, в глаза своим героям, обращаясь к сердцам своих зрителей…

Т. Сергеева. Думаете, это не скучно сегодняшнему зрителю?

П. Тодоровский. Думаю, что нет. Я всегда монтирую так, чтобы создать соответствующее настроение. Если идет живое, душевное кино, то зритель в зале через десять-пятнадцать минут забывает, что смотрит фильм, включается в действие и начинает сопереживать героям. Если же ему предлагают только любоваться разными режиссерскими фокусами, то в конце концов он обязательно заскучает. Сам я, когда мне становится совсем худо, смотрю на кассете фильм «Огни большого города». Вечное кино. Все совсем просто, даже движения камеры почти нет, и тем не менее этот фильм вызывает и слезы, и улыбку. Смотришь, смеешься, плачешь, и ты счастлив.

Т. Сергеева. Воздействие экранной энергетики?

П. Тодоровский. Да, экран отбирает у автора энное количество его собственной энергии. Без этого нельзя. Когда режиссер отдает фильму часть своей энергетики, тогда получается хорошее кино, как, к примеру, у Алеши Германа. Поражаюсь его выдумке, колоссальной силе воли, способности на все сто процентов воплотить задуманное, что у меня получается крайне редко. Я счастлив, если удается хотя бы процентов на семьдесят реализовать то, что задумал. Но понять того же «Хрусталева» не так просто. Хочется лучше узнать его героев, почувствовать их, но для этого, видимо, фильм надо смотреть не один раз. А есть режиссеры, фильмы которых захватывают с первых минут: Бергман, Антониони, Феллини… Феллини для меня — бог, волшебник, чудо ХХ века. Какая у него драматургия, какое чувство юмора, какая пластика, какие замечательные лица в кадре… Вспоминаю день, когда мы первый раз смотрели «8 1/2». Вышли из зала просто очумелые. Все в фильме поражало: и сложная режиссура, и музыка, и монтаж, жесткий, неожиданный, очень точный — все шло встык, без дымки, без затемнений, к которым прибегали наши режиссеры, если нужно было показать воспоминания героев. А у Феллини… разговаривает герой с продюсером, и вдруг по другой улице идет женщина в черном платье, босая — начинается совсем другая история…

"Жизнь забавами полна"

Т. Сергеева. Вы сказали, что Герман знает, что хочет воплотить на экране, но сегодняшние молодые тоже ведь знают, чего хотят.

П. Тодоровский. Да. Причем знают, чего хотят не только в искусстве. Они хотят, кроме всего прочего, хорошо жить. Наверное, это правильно.

Т. Сергеева. И размах представлений о «хорошей жизни» у них просто необычайный. Раньше представления о ней были куда скромнее.

П. Тодоровский. Когда мы начинали, нам важно было только одно — чтобы дали снимать, больше ни о чем не думали. Заплатят не заплатят — вопрос третий. Когда мы снимали «Два Федора», то сами платили за перерасход пленки, за перерасход сметы… Зарплату получали частично, но нас это не волновало. И все же молодым я завидую. Они могут говорить все, что хотят, и снимать обо всем, о чем захочется. Хорошо это или плохо — не знаю, время покажет. Впрочем, мне тоже ведь удалось проскочить между рифами цензуры и госзаказа. Я никогда не снимал конъюнктуру.

Т. Сергеева. Неужели у вас с цензурой проблем совсем не было?

П. Тодоровский. Почти не было. Я не был героем-«полочником», мои фильмы не закрывали, хотя, конечно, время от времени ко мне придирались, как и ко всем. Тот же «Военно-полевой роман» несколько раз возвращали на доработку. Павленок говорил: «Не приезжай, пока не вырежешь то-то и то-то». Баскаков, царство ему небесное, меня мурыжил из-за «Фокусника», требовал то тут реплику убрать, то тут фразу переделать. Но можно считать, что я отделывался легким испугом.

Т. Сергеева. Вы оптимист? С надеждой смотрите в будущее?

П. Тодоровский. Я абсолютный оптимист. У меня случались всякие неприятности, и критики не раз ругали, но я старался особо не переживать, а рецензии просто перестал читать. У нас ведь разные профессии: я снимаю, они ругают. Вот если бы в рецензии был глубокий, доказательный, убедительный анализ, то да! Прочел бы. А ругань читать неинтересно.