Валерий Рубинчик:«Смена поколений? Никакой трагедии в этом нет»

Тамара Сергеева. Валерий Давидович, нет ли у вас ощущения, что поколение молодых, пришедшее недавно в кинематограф, отличается особой агрессивностью?

Валерий Рубинчик. Я считаю, что смена поколений происходит постоянно, ежегодно, ежедневно и особо выделять какие-то отдельные этапы этого процесса не стоит. И происходит все совершенно естественно, так же, как естественно сменяются день и ночь, зима и лето, осень и весна. Ничего трагического в этом нет. Да и конфликта я не вижу. Конечно, хотелось бы, чтобы молодые режиссеры по возможности не попадали под волну коммерческого кинематографа, чтобы они приносили новые идеи — никто ведь не отменял художественный поиск в искусстве, как никто не отменял наследие кинематографических гениев — ни Эйзенштейна, ни Феллини, ни Бунюэля, ни Бергмана. Все, созданное раньше, остается, хотя со временем некоторые социальные и творческие идеи отходят на второй план, а на других, наоборот, внимание фокусируется. Но само искусство все равно вечно. Т. Сергеева. Сегодняшние дебютанты сильно отличаются от дебютантов, к примеру, десятилетней давности?

В. Рубинчик. Во время недавней «буржуазной революции» в России в кинематограф пришло много людей непрофессиональных, видимо, считающих, что кино — всего лишь движущаяся фотография, а фотографировать может любой, особенно если у него в руках новая техника. У кого были деньги, тот и запускался с фильмом. Но на самом деле кино такое же высокое искусство, как музыка, литература и живопись. Оно так же многозначно, изумительно, прекрасно и до конца непознаваемо. И точно так же пытается исследовать человека, пытается его понять, и этой интенции кинематографа, этой его потребности отменить никто не может. Сегодня ситуация меняется к лучшему, кино стало более профессиональным. Случайные люди потихоньку уходят в туман, исчезают. Так было, кстати, и в советские времена. Одновременно с нами во ВГИКе учились люди, которые потом ушли в другие профессии. Остались настоящие энтузиасты, которые без кино не могли жить.

Т. Сергеева. Молодые не пытаются отодвинуть с дороги режиссеров старшего поколения?

В. Рубинчик. Нет, я этого не вижу. Как они могут отодвинуть кого-то?

Т. Сергеева. Ну хотя бы тем, что более настойчиво добиваются заказов, государственного финансирования…

В. Рубинчик. Эгоизм — свойство отдельных людей, а не черта целого поколения. Это во-первых. А во-вторых, я вообще не понимаю совершенно надуманного деления режиссеров на молодых и немолодых. Важна не дата рождения, зафиксированная в паспорте, важно, как человек себя ощущает. Я ощущаю себя молодым! Чем хороший режиссер отличается от плохого? Талантом. А талант не зависит ни от возраста, ни от вероисповедания. Как сказал один мудрый человек: «Если все молодые так талантливы, то откуда потом берутся плохие режиссеры?» Талантливые и бездарные есть во всех поколениях. А агрессивность молодых, на мой взгляд, просто выдумка. Никакой агрессивности с их стороны я не чувствую. Я преподаю во ВГИКе и в Институте современного искусства, со студентами у меня, как мне кажется, сложились самые доверительные отношения.

"Кино про кино"

Недавно я ездил со своей картиной «Кино про кино» на Неделю российского кино в Онфлёр, там среди других посмотрел первую работу Андрея Прошкина «Спартак и Калашников». Достойный дебют! Мы чудесно с Андреем провели время, обсуждали наши картины, рассказывали разные истории, хохотали, фотографировались вместе. И в мыслях не было, что один из нас старше другого. А на фестивале в Выборге я так же замечательно общался с Егором Кончаловским, он попросил меня посмотреть его фильм, сказал, что ему интересно мое мнение. И я отказался от приема, куда меня пригласили, и пошел на просмотр «Антикиллера». Или мой ученик, выпускник Высших режиссерских курсов, Алексей Сидоров, режиссер сериала «Бригада». У нас с ним, возможно, разные художественные пути, но при этом нормальные человеческие отношения, и не важно, сколько кому лет. Я горжусь, что разглядел в Алексее творческие способности, когда он поступал на курсы. До этого он закончил филологический факультет, о чем по его внешнему виду догадаться было трудно. Но я что-то почувствовал в нем, заинтересовался и не ошибся: смотрите, как он быстро и эффектно сделал свою первую картину — многосерийную «Бригаду»! Вышел победителем из сложнейшей ситуации. А это не просто — в сжатые сроки так точно выстроить характеры, действие, атмосферу, образ… В фильме есть и внутреннее дыхание, и многослойность. Откуда это у него? Интуиция, талант… Я хочу ему сказать: «Молодец! Давай дальше!» У одних талант есть, у других — нет. Вот реальная разделительная линия между режиссерами, а вовсе не возраст. Может, я такой прекраснодушный, но я ни разу не испытывал неловкости из-за того, что кто-то из коллег моложе меня. Тот же Филипп Янковский, которого я знаю чуть ли не с детства, или Федор Бондарчук, с которым познакомился на съемках фильма «Кино про кино». Мне кажется, наше общение подразумевает взаимное уважение. С Ренатой Литвиновой (сценарий для моего фильма «Нелюбовь» был ее дебютом в кино) мы тоже до сих пор встречаемся с искренней радостью, так же как с актерами Ксенией Качалиной и Митей Рощиным. И с Алексеем Мурадовым, поставившим фильм «Змей» (выдающееся, на мой взгляд, произведение), мы беседуем очень доверительно, без оглядок на возраст…

Т. Сергеева. А может, все дело в вас? Вам интересно с молодыми, потому и они с таким же интересом относятся к вам?

В. Рубинчик. Не знаю… Но если передо мной не самозванец-выскочка, а действительно настоящий художник, я сразу нахожу с ним общий язык. Во всяком случае, искренне радуюсь появлению истинного произведения искусства. Хорошо, что у дебютантов есть возможность снимать. Как-то я сказал своему знакомому при встрече: «Ну вы даете, одну картину за другой выпускаете!» На что он мне ответил: «А раньше вы, Валерий, делали одну картину за другой». Он, оказывается, меня считал баловнем судьбы…

Т. Сергеева. Вы ведь и вправду много снимали.

В. Рубинчик. Много, хотя теперь понимаю, что на самом деле мог бы снять гораздо больше. В те времена, когда все финансировалось государством, можно было без проблем снимать фильм за фильмом. Мы все сейчас кусаем локти от сознания упущенных возможностей. Ведь как работали раньше? Долго думали над выбором сюжета, над сценарием…

Т. Сергеева. Вот уж чего не делают нынешние молодые. По их фильмам не скажешь, что авторы долго над ними раздумывают, к тому же практически никого из них не интересует кинематограф, утверждающий какие-то человеческие ценности. В той же «Бригаде» представлен абсолютно бесценностный, выхолощенный, жестокий мир, и автор утверждает его как норму.

В. Рубинчик. Ну зачем же так! Зачем же ловить Алексея на «кусочке колбасы»? А может, завтра он сделает «Летят журавли»? А кто-то из его коллег снимет философскую картину, достойную Тарковского? Подождите немного! Пока они соглашаются на заказы, которые им нужны, чтобы жить, кормить семью… Между прочим, об этом я и делал свой фильм «Кино про кино» — о жизни художника в зоне компромисса. Сегодня режиссеры порой живут в ситуации чудовищного компромисса с самими собой, со своей художественной совестью. Вечная наша беда — нам всегда кажется, что сейчас мы проживаем только предисловие к настоящей жизни, ее пролог, черновик. Вот завершим что-то, и потом начнется самое главное. Помню, во ВГИКе, когда мы жили в общежитии на Будайской, мы все думали, что окончим институт, разъедемся и начнется настоящая, удивительная и прекрасная творческая жизнь. И не ведали того, что часы нашей жизни уже тикают вовсю.

Т. Сергеева. Вы затронули тему заказа. Похоже, новое поколение больше зависит от него и, следовательно, более склонно к компромиссу, чем те, кто активно снимал лет пятнадцать назад?

В. Рубинчик. Поверьте мне, что дебютанты ничуть не более склонны к компромиссу, чем наше поколение. Вспомните, что вытворяли при Брежневе многие режиссеры. Какую конъюнктуру снимали по заказу начальства, лишь бы только получить звание или Государственную премию. Это же было! И когда мы говорим о великом советском кинематографе, то имеем в виду не все, что было сделано раньше, а от силы три-четыре картины за год, да и то не за каждый. Остальное было, сами знаете что. Стыдно даже говорить. А новое поколение как раз более свободно, чем режиссеры, воспитанные в тоталитарном, жестком режиме, в котором «правила хорошего тона» и умение подчиняться «внутреннему цензору» переходили от поколения к поколению.

Т. Сергеева. К теме компромисса в искусстве вы все время возвращаетесь. Она вас особенно волнует?

В. Рубинчик. Меня вообще интересует тема взаимоотношений искусства и жизни. Это волнующая тайна, потому что искусство рождается на уровне инстинкта, интуиции. Ведь как говорят: «Меня осенило!» Или: «Мне стукнуло в голову…» Почему? Жутко интересно! Отсюда инфернальность искусства, его непознаваемость и непостижимость. Об этом, кстати, и мой фильм «Дикая охота короля Стаха» — о жизни человека в мире иллюзий, фантазий, в мире ужаса и страха, создаваемых вымыслом… И в «Венке сонетов» у меня «спрятан» тайный смысл — искусство в пространстве ужаса, в пространстве духовной пустоты. А как жизнь переплетается с искусством? Сначала она, жизнь, питает искусство, а потом сама припадает к его животворному источнику. Помните в незабываемой «Волге-Волге» у Бывалова спрашивают: «Это вы сочинили песню?» И он отвечает: «Я ничего не сочиняю, я правду говорю». Казалось бы, смешно, но на самом деле это очень серьезный ответ: «Я правду говорю…»

Т. Сергеева. А что такое, по-вашему, экранная энергетика? Из каких компонентов она складывается?

В. Рубинчик. Не знаю… Я понимаю ваш вопрос в контексте режиссерской профессии в целом. Почему, когда начинаю смотреть Бергмана или Бунюэля, у меня внутри что-то вибрирует, когда в сотый раз смотрю «8 1/2» Феллини, у меня стучит сердце и на глазах выступают слезы? Может, это и есть то, о чем вы говорите, — воздействие экранной энергетики? Хотя, если покопаться в этом вопросе, то, наверное, можно выделить много разных факторов, касающихся и пластического ряда, и погружения в замысел, и ощущения сверхзадачи, своей причастности к происходящему, да много еще чего… А вообще, кино в конечном счете стоит на трех китах — паутина жизни, пространство кадра и высший смысл, то, что Станиславский когда-то называл «сверх-сверхзадачей». Если вы гениальны, как Моцарт, то все это можно, наверное, создавать в фильме инстинктивно. Но можно и выстраивать вполне сознательно.

Т. Сергеева. Что нового принесли в кино режиссеры, дебютировавшие в последние годы? Чему у них можно поучиться? Что бы вы сами хотели взять на вооружение?

В. Рубинчик. Трудно сказать. Принципиально новое редко кто приносит. Допустим, читаешь сценарий Ренаты Литвиновой — диалоги, ремарки, описания, — сразу чувствуется особое письмо. Рената от природы одарена тем, чего нет у других, она умеет выразить в словах нечто такое, что другие сформулировать не могут. Но это ее личное свойство, а не поколения в целом. Талант — это дар, который дан не всем работающим в профессии — только отдельным людям. И потому я могу, например, сегодня смотреть клип молодого режиссера и удивляться, какой интересный режиссерский ход он нашел, а завтра посмотрю фильм Алексея Германа и подумаю: «Ах, какой молодец Алексей Юрьевич!»

Т. Сергеева. Интересно, как вы относитесь к тому, что сегодняшнего зрителя приучили к клиповой, «мелькающей» картинке? Это не мешает лично вам? Не приходится ли что-то преодолевать в себе? Или вы просто не обращаете внимания на новое кинематографическое мышление?

В. Рубинчик. Эта проблема тоже надуманна. Неверно, что клип — это сплошное мелькание. Вы сами знаете, клипы бывают разные. Есть изумительные, талантливые, сделанные клипмейкерами-мастерами, которые избегают проторенных путей (смотришь и думаешь: «Ну надо же, что сделали, черти!»), есть среднего уровня, а есть просто бездарные. Бывают клипы, снятые буквально одной панорамой! И разве энергичный монтаж — не признак чисто кинематографического мышления? У настоящих режиссеров всегда было то, что вы называете клиповым мышлением, — вспомните висящую на разводящемся мосту белую лошадь в «Стачке» Эйзенштейна… А калатозовские «Летят журавли»? А Дзига Вертов? А Марк Семенович Донской? А Феллини? В одном кадре у него столько всего и в то же время все так гармонично и насыщенно! А Бунюэль с его «Дневной красавицей»? И конечно же, Сергей Параджанов… Да абсолютно о любом истинном режиссере можно сказать, что у него «клиповое мышление». Всегда настоящий режиссер со своим оператором, пытаясь создать пластический образ, добивается выразительности кадра, сюжетного ряда, настроения, атмосферы. А сколько страданий и мучений нужно испытать, чтобы найти ту единственно возможную точку, с которой надо снимать…

Т. Сергеева. Вам близки динамичные кадры?

В. Рубинчик. Я всегда стремился к динамичному монтажу. Помните плывущую камеру в «Дикой охоте короля Стаха» или в фильме «Кино про кино»? Этого эффекта мы добивались с помощью длиннофокусной оптики. Нам хотелось, чтобы изображение «дышало», разве это не клип в вашем понимании этого слова?

Т. Сергеева. В критике бытует термин «папино кино». Вы его тоже назовете надуманным?

В. Рубинчик. Нет, почему же? В фильме «Кино про кино» у нас есть похожие слова: «дедушкино кино». «Папино», «дедушкино» ли — для меня это кино с последовательным чередованием крупных и общих планов, со смыслом, выраженным в слове, а не в пластике кадра. Те фильмы, которые мы относим к «папиному кино», просто транслируют текст, последовательно пересказывая сюжет. «Папино кино» — это, на мой взгляд, метафора усредненного, ремесленного кинематографа. Т. Сергеева. Когда мы в начале нашего разговора затронули тему господдержки, вы не рассказали, как вам самому удается оставаться на плаву, кто финансирует ваши проекты.

В. Рубинчик. В идеале господдержка, конечно, нужна, ее заслуживают все, кого можно было бы назвать настоящими кинематографистами. Если же говорить обо мне, то для меня добиваться финансирования — большая проблема. Я человек застенчивый, привык к тому, что говорить о деньгах — неделикатно, и мне ужасно стыдно просить их у кого-то. Слава Богу, когда мы с Анатолием Борисовичем Гребневым начинали фильм «Кино про кино», нас поддержала мосфильмовская студия «Слово», конкретно — ее руководитель Валентин Черных и продюсер Сергей Мелькумов. Конечно же, у меня есть новые замыслы. Что будет дальше — время покажет.