Сладкая красота жертвы. «Фрида», режиссер Джули Теймор

«Фрида» (Frida)

Автор сценария и режиссер Джули Теймор Оператор Родриго Престо Художник Фемене Фернандес дель Пасо Композитор Эллиот Голденталь В ролях: Сальма Хайек, Альфред Молина, Джеффри Раш, Эшли Джадд, Антонио Бандерас, Эдвард Нортон Handprint Entertainment, Lions Gate Films Inc., Miramax Films США — Канада 2001

Посетитель нашего сайта может здесь узнать о боли/страдании/уязвимости/ограниченных возможностях, иллюстрированных работами Кало. kahlowp.html

Самое обидное, что девчонки передрались за эту роль, вместо того чтобы жить дружно. Правильнее всего было бы дать Фриде Кало на разных этапах ее жизни лицо и Сальмы Хайек, и Дженнифер Лопес, и Мадонны. А заодно и всем другим сестрам по серьгам. Да, в сущности, знаменитые брови с усами наклеить можно хоть Николь Кидман, стал же актер Мозговой манекеном для карнавальных превращений. Вопрос: зачем? Культ Фриды пока слишком свеж, чтобы причащаться ее тела в порядке общей очереди. Здесь еще играет роль сам причащающийся, примеряющий Фриду на себя.

Сальма Хайек выиграла статус первой жрицы и по очкам, и по пенальти. Она мексиканка, и это многое объясняет. Она упорно пыталась пролезть во все кинопроекты про Фриду — и к Луису Вальдесу, и к Бетти Каплан, — ведьмовски сглазив своих соперниц. Она стала продюсером-толкачом будущего фильма, в самолетах и на вечеринках уговаривая приятелей-звезд сняться хотя бы в эпизоде своего капустника: так Антонио Бандерас зашел выпить текилы в качестве Сикейроса, Эшли Джадд — протанцевать лесбийское танго как Тина Модотти, а Джеффри Раш обклеил себя сединами Санта-Клауса, изображая Леона Троцкого в стиле программы «Куклы». Она оформила съемки в Мексике на уровне президента — ну совсем как Никита Михалков с «Сибирским цирюльником». Она нашла себе театральную режиссершу с мускулистой фантазией, натренированной постановками Вагнера, Карло Гоцци и кукольных спектаклей. Она выбрала себе бойфренда, Эдварда Нортона, способного дочистить сценарий за четырьмя профессионалами и иронично-цитатно отыграть гражданина Рокфеллера. В конце концов, она отказалась от роли в юбилейном Бонде. Чего ж вам боле? К тому же все только начинается. Жизнь замечательных людей — невероятно коварный жанр, провоцирующий стадный инстинкт. Гадко читать, что в связи с релизом этого фильма творилось в Мексике: про все эти паломничества зевак к инвалидной коляске у мольберта с незаконченным портретом Сталина; про дизайнерскую мебель и ти-шортки, расписанные фригидными Фридиными автопортретами; про дома почтенных обывателей пригородов Мехико, все как один перекрашенные теперь в лазурь и пурпур; про правительственный запрет вывозить из страны картины Кало, хотя Мадонна еще в начале 90-х скупила все, что оставалось ценного. Надо полагать, что английский язык голливудского оригинала, где все герои говорят с разными акцентами, просто обязан вызывать отчаянный привкус вампуки — не хуже, чем «Доктор Живаго», — старательно завершая образ фильма как образец пошлости. Однако все не так просто.

Борхес уверял, что историй всего четыре. Вообще-то, наверняка больше, но даже в его классификации есть место для истории Фриды Кало. Она последняя — о самоубийстве бога. Когда Один, принося себя в жертву самому себе, Одину, висит пригвожденный копьем к дереву. Когда отец, жертвуя себе самому собственную ипостась, дает распять сына римским легионерам.

История номер четыре — самая непостижимая, нелепая и оттого, как бы сказать, самая трогательная, провоцирующая поклонение и культ. Кроме того, взятые штурмом города, дальние путешествия и героические возвращения из них — это прямые мужские сюжеты, которые можно пересказать в трех словах, просто они перегружены подробностями. А так: пришел-ушел, увидел-разглядел, победил-забыл. Жертва же двойственна, направлена одновременно и внутрь, и вовне, а путь к ней женственно извилист. Недаром у этого слова (по крайней мере, в русском языке) всегда женский род: самоубийственная жертва куда меньше похожа на историю и куда больше — на истерию, на нескончаемую истерику. И это, может быть, единственный способ переплюнуть поступательную здоровую линейность и туристическое здравомыслие мужского мира, притворяющегося, будто смерти нет.

А смерть есть. Она все время встает перпендикулярно к жизни — черточками делений на линейке. У некоторых, избранных, отмеченных знаком страдания и смерти так, как Фрида Кало, жизнь вздыбливается чаще, чем у других. Даже у так называемых замечательных людей. Еще ни разу замечательным человека не сделало счастье, однако мера в случае Фриды явно была превышена в десятки раз.

За такие истории лучше не браться: когда не было счастья, да несчастье помогло — это тонкая материя, руками ее нельзя трогать, прилипнет. Да и выкроить из нее биографию «секонд хэнд» практически невозможно. Ведь несчастье помогает стать выше него ничтожно малому числу сапиенсов; большинство превращают несчастье в индульгенцию, а это — к социальным работникам, к заботам о «человеке дождя», требующем жертв. Жертва самоубийства как образцовый пример истерики не вызывает жалости, скорее — любопытство. В этом ее божественная, привлекающая массы, ведущая к культу суть. Конечно, казалось бы, при чем тут Фрида, которая (здраво и последовательно, что было бы понятно) ни разу не покусилась на самоубийство. Да, в большой вселенной, подчиненной универсальной космогонии, Фрида терпеливо ждала своего часа. Но в своей личной вселенной, где тело как улика, а кровать как центр мира, она быстрым росчерком привела приговор над собой в исполнение.

Сорок семь лет, конечно, не слишком большой срок. Однако, как всякий поп-идол, Фрида Кало своей короткой жизнью могла бы дать сюжет большому сериалу или, в иной системе координат, огромному количеству житийных клейм на полях иконы. Чтобы ничто не пропало зря, Джули Теймор постаралась впихнуть в один фильм почти все возможные варианты рассказа: глянцевый байопик, героический комикс, слезоточивую мелодраму, феминистский плакат, жестокую сказку a la Андерсен и житие святой грешницы — всего понемножку, спасибо, что наркотический бред и фрейдистскую струю не пустила. Из выбранных жанров удались только те, что по краям, те, что смотрятся один в другой, как в зеркало, используя одни и те же приемы и штампы, а главное — истеричный пафос.

Для комикса девичьему дуэту Теймор — Хайек не хватило смелости. Это, наверное, могло бы получиться у Мадонны. Фриду, конечно, легко героизировать хоть до уровня Бэтмена. Но злой гений ее жизни, Диего Ривера, на экране остался всего лишь толстым, некрасивым парнишей, громоздящимся на каждую свою натурщицу. Благообразный Альфред Молина без усилий набрал лишний вес и портретно вылепил из своей плоти урода Риверу, как доктор Джекил мистера Хайда. Однако «Хайд» его не поглотил: трудно поверить, что пузан Ривера был секс-символом компартии Мексики, склонным к терроризму не только в отношениях с дамами, но и в идеологических спорах. Именно из-за этого возможный комикс превращается в пугачевский шлягер «Жил-был художник один», только в женском варианте — про Пиросмани в юбке. А ведь они оба, Фрида и Диего, могли бы бросать друг другу вызов, как, скажем, Снеговик и Ядовитый Плющ. Однако застенчивость авторов проекта в подробностях о реальном, вполне «модернистском» размахе взаимных супружеских измен превратила Фриду в строптивую жену, из ревности щупающую коленки любовницы своего мужа.

Для мелодрамы не хватило скромности. Бисексуальность и прочие степени свободы Фриды, как и ее оголтелый коммунистический пафос, даже в таких гомеопатических дозах скомкали главный рефрен этой любовной истории: «У меня было в жизни два роковых столкновения — с трамваем и с тобой, Диего». А как бы тут могла развернуться соблазнительная Дженнифер Лопес, которую никакие брюки не испортят.

Для плаката не хватило честности. Тридцать две операции реальной Фриды Кало оставили на безупречном теле экранной Фриды кокетливый рубец пониже талии — так что непонятно, почему она себя рисовала в виде святого Себастьяна, пронзенного кучей стрел. Феминистский запал исчерпывается дизайном, декорацией, мужским костюмом a la Марлен Дитрих да бутылкой текилы, выпитой на зависть Ривере и Сикейросу одним глотком. Сладостная Сальма Хайек, как бы она ни старалась походить на портреты Фриды, впадая в самоотверженность вроде отращивания усов, все равно остается очень красивой и гладкой, как олеографические иконки. Но Фрида Кало менее всего походила на святую в духе позднекатолического кича. Ее облик, считываемый с автопортретов, — это древняя, страшная, приземистая, коротконогая, угрюмая богиня. А феминисткам, как известно, больше по душе иные символы — типа блондинки в белом платье, без трусов и с ножом для колки льда. Ну и бог с ними.

Для сказки не хватило стиля. Вернее, его просто нет. Не называть же стилем компьютерное вживление в картины художницы Кало лица актрисы Хайек. Хотя сказки про Дюймовочку, Русалочку, самоотверженную Герду и Стойкого оловянного солдатика здесь вполне могли бы переплестись в причудливый страшный сон под зонтиком Оле Лукойе. От сказки в фильме — во-первых, неувядаемость героини, ведомой через испытания не по пространству-времени, а по разным плоскостям зазеркалья, во-вторых, макабрический мультик студии Brothers Quay, галлюцинация юной Фриды под наркозом, в которой танец скелетов исполняют ее собственные разбитые позвонки.

Итак, в сухом остатке байопик и житие. Не так уж и мало. Есть сцены практически идеальные, образцы жанра: к примеру, то самое столкновение автобуса с трамваем, когда мальчик выпускает из рук синюю птицу, а золотая пыль превращает изуродованную Фриду в уснувшую бабочку, которой позже суждено вылупиться из гипсового кокона-корсета. В этих поэтических красивостях, теперь называемых исключительно «клиповыми» (хотя они все состоят из устойчивых литературных образов), куда больше искусства, чем принято высокомерно полагать. «Красота плюс жалость — вот самое близкое к определению искусства. […] Где есть красота, там есть и жалость по той простой причине, что красота должна умереть: красота всегда умирает, форма умирает с содержанием, мир умирает с индивидом» (В.Набоков).

А в финале, глядя на погребальный костер Фриды, зрители просто обязаны почувствовать себя Малышом, который стоит у открытого окна в обнимку с рыдающей фрекен Бок и верит, что Карлсон еще вернется. Таким образом масскультовый фильм о несчастной Фриде Кало и массовый культ обожествляемой Фриды может разделять всего два часа культурного экранного времени.

Самоубийственная жертва принята.