Все, что было загадано. «С любовью, Лиля», режиссер Лариса Садилова

Автор сценария Л. Садилова при участии Г. Сидорова Режиссер Л. Садилова Оператор А. Петрига Художник О. Ухов Звукооператор К. Василенко В ролях: М. Зубанова, В. Березуцкая, В. Уральский, Г. Столярова, М. Ибрагимбеков, Р. Кубаева и другие Фонд поддержки кинематографии при участии Службы кинематографии Министерства культуры РФ Россия 2002

Новый фильм Ларисы Садиловой «С любовью. Лиля» по первости не вызывает желания ни мудрствовать лукаво, ни — тем более — теоретизировать. Он ошеломляет, шокирует, кого-то смешит, кого-то вгоняет в депрессию… И резко разворачивает в сторону жизни, заставляет думать про униженных и оскорбленных этой жизнью… А мы от этого — думать про жизнь и ее аутсайдеров — отвыкли в силу разных причин, о которых лучше не надо, не то слово за слово — ненароком огородами уйдешь к Котовскому. Между тем действие происходит не в годы гражданской войны — в наше время, то есть в постсоветское, история, рассказанная в фильме, чисто конкретная, — история работницы птицефабрики, провинциалки не первой молодости, которая после многих неудач и обломов все еще не теряет надежды устроить свою личную жизнь — выйти замуж. Сюжет — вечный и вечно актуальный, не верьте феминисткам. На родной почве он чаще всего становится еще и стоном о «тяжелой женской доле», и только жанр, комедийный или лирико-комедийный, способен адаптировать грубость этой материи, снять тяжесть и драматизм реальных обстоятельств. Как, скажем, в популярнейшей комедии Г. Бежанова и А.Эйрамджана «Самая обаятельная и привлекательная», где героиня под гомерический хохот зрителей стоически выдерживает один женский провал за другим прежде всего потому, что комедия обязана следовать логике жанра, а не жизни.

Садилова следует жизни, что вовсе не мешает зрителю смехом реагировать на самые несмешные и унизительные для героини ситуации, то есть ощущать себя в комедийном поле. Причина не в том, что «публика — дура», и даже не в том, что человек рефлекторно защищается смехом от всяческой невыносимости, а здесь ее хоть отбавляй. Все проще: режиссер дает зрителю повод для веселья выбором актрисы на заглавную роль. Дебютантка Марина Зубанова в роли Лили, мало того что не красавица, она еще и неудачница, из тех, кто воду решетом носит да в облаках витает, все «прынца» ждет, вместо того чтобы родить и успокоиться, как внушает ей близкая подруга, жена алкоголика и мать двоих детей. Товарки с птицефабрики над Лилей потешаются, и довольно зло, она у них — девочка для битья. Да Лиля не обижается, дурочка она и есть дурочка.

Героиня и актриса на роль героини — концептуальный режиссерский выбор. И не одна она, Марина Зубанова. Кастинг фильма мог бы стать отдельной темой для анализа. Едва ли не все персонажи Садиловой даже однажды промелькнувшие в кадре люди с улицы отмечены печатью антропологической катастрофы, постигшей нашу многострадальную державу с подачи ее лидеров — селекционеров «нового человека». Эти бесформенные тетки с птицефабрики и редкие здесь птицы — мужчины, включая «лиц кавказской национальности», заправляющих на городском рынке, — все они уже в третьем, а то и в четвертом поколении привыкли жить плохо на своем «острове невезения». Они не протестуют — приспосабливаются, кто как может, к новым обстоятельствам, выживают, довольствуются малым. Сценаристы не позволили себе ни единой политической реплики, ни единого кивка в сторону «новых богатых», и это тоже концептуально.

Вот и сорвалось с пера словечко — «концептуально», «концептуальный выбор». Роковой шаг в сторону теоретизирования, от чего я зарекалась в первых строках, все-таки сделан. Но, видит Бог, слово пришло, не ожидая зова, потому как, посмотрев картину несколько раз, понимаешь, что она вовсе не «сама простота». Обманчивая простота — режиссерское «ноу-хау» Садиловой. Ведь и первый ее минималистский проект — «С днем рождения!» производил впечатление импровизационного опуса, снятого подвижной камерой с руки. Только после двух-трех просмотров открывались скрупулезная просчитанность каждого плана и композиционное совершенство, из которого и прорастал эффект катарсиса, обеспечивший этой скромной часовой картине, снятой без декораций и павильонов, международный успех.

«Лиля» — проект полнометражный, с множеством съемочных объектов. Однако и тут Садилова чурается павильона, работать в естественных интерьерах ей комфортнее, а съемки на пленэре, на городских улицах — вообще ее конек. Приверженность режиссера стилистике «натурального очерка», не одобряемая многими критиками, возлюбившими «красоту по-американски» паче «правды жизни», мода на которую отошла вместе с прошлым веком, наличествует со всей определенностью. Есть основания объявить Садилову последовательницей «Догмы» с ее жесткими антиголливудскими установками. Вряд ли адепты и последователи этого манифеста читали Бориса Парамонова, одарившего человечество формулировкой (цитирую по памяти): «Торжество высоких технологий — это и есть современный ад», но, похоже, «догматики» разделили бы эту близкую и мне радикальную точку зрения.

Да, Лариса Садилова не чужда символу веры европейского «догматизма», хотя его тончайшей выделки поэтика ей не по руке, по крайней мере, сегодня, а то и не по нутру. Тут обозначается повод порассуждать о философии формы, о чисто русской тяге к бесформенности, о небрежении фреймингом, рамой… А может, все это от лукавого? Ведь распоследний какой-нибудь Твин Пикс с лесопилкой, ресторанчиком и одноэтажными дощатыми особнячками — и тот являет собой некое эстетическое единство. Строя съемочный объект под свои художественные задачи, Дэвид Линч и его художник, конечно же, оглядывались на американские стереотипы маленького городка: опрятный, кукольно нарядный, знаков культурного прошлого — никаких. Реалии нашей жизни, запечатленные в фильме «С любовью. Лиля!» пресекают красивоговорение на эстетические темы. Язык не поворачивается. Съемки шли в Орле, в старинном губернском городе, где и сегодня, судя по экранному изображению, в сохранности торговые ряды, возведенные еще по указу государыни Екатерины Великой, которая пеклась о благолепии не только крупных, но малых городов в своей империи и строила, как видим, на века. Прямо у этих самых рядов — своды галереи видны на втором плане — снималась первая в фильме сцена самодеятельного концерта брутальных парней в камуфляже, то ли афганских, то ли чеченских ветеранов, а может, просто самозванцев, разогнанных с помощью милицейской палки-«демократизатора» рэкетиром в черной униформе «под секьюрити». Этот тип требует с артистов дань и на виду у перепуганной публики со сладострастием крушит синтезатор.

Фильм, однако, не делает акцент на культурные знаки. Екатерининских времен памятник — всего лишь фон, промелькнувший в двух сценах. Действие же, со всеми его фигурантами, располагается в другом континууме, как бы не подозревающем о том, что на этом месте была во времена оные какая-то другая жизнь. Вот уж этот самый континуум Садилова показывает, даже, я бы сказала, живописует со знанием дела. Советское градостроительное безобразие, адекватное образное завершение великой антропологической катастрофы, представлено на экране с обескураживающей достоверностью. Входишь вслед за героиней в ее унылую квартирку и понимаешь: это уродливое, больное пространство способно определить судьбу и изуродовать психику. А снятый в необычном ракурсе проход героини дождливым вечером мимо квартала корпусов, обреченно роняющих зыбкий свет сквозь туманные окна, рождает ощущение душевного сиротства и богооставленности. Опять-таки концептуально, что в фильме ни разу не мелькает умиротворяющая церковная маковка, расхожий знак, манифестирующий причастность авторов к христианскому дискурсу. Садилова ненавидит подобные спекуляции и вряд ли станет отвечать на модный вопрос интервьюеров относительно смерти Бога. Судя по ее фильму, в отдельно взятом пространстве орловского региона Бог, скорей всего, умер. Но дело его живет! Заботами той же Лили, ежевечерне обносящей соседей и бродячих собак подаянием: кому куриную ножку, кому крылышко, кому потроха.

"С любовью. Лиля"

Типажное сходство Лили с дешевой проституткой Кабирией, великой героиней Джульетты Мазины, бросается в глаза, и Л.Садилова, выбирая Зубанову, это понимала. И неспроста обнажила в образе Лили черты блаженной, юродивой, что в христианском мире равносильно святости. Ну и что, что временами героиня вызывает почти физиологическое чувство отталкивания — вот такая она. Полюбите нас черненькими! Но и то правда, что с этим чувством можно и не справиться, если вовремя не перевести стрелки в эстетическую плоскость. Если не почувствовать, что перед нами феномен.

Стилистика Садиловой все-таки родилась из нее самой (стиль — это человек) и, скорей всего, является продолжением и воплощением самой сильной стороны ее дарования: режиссер остро чувствует материю жизни, низовой жизни российской провинции, откуда сама родом. Провинция же — понятие не столько географическое, сколько метафизическое, согласно дурной закономерности все самое безобразное и самое прекрасное в нашем многострадальном социуме доведено здесь до степени абсурда. Из этого оксюморона вырастает вся картина. И не нужно никаких доказательств, чтобы согласиться: именно среди такого житейского мусора родятся полубезумицы с «золотыми сердцами», чья бескорыстная доброта и навязчивая любовь наказуемы едва ли не ежедневно, да урок не впрок. Кстати, в финальной сцене, знакомясь с водителем, согласившимся подбросить Лилю на вокзал, она расскажет ему этимологию своего имени — это, мол, такой цветок белый, который на болоте растет.

Лиля работает на конвейере птицефабрики, на разделке куриных тушек. Никогда бы не подумала, что это такое мистически страшное место, не менее страшное, чем бойня. Физиология куриной смерти на благо живота человеческого убийственна, и выдерживать все это годами можно только ценой полного отчуждения от процесса. Что и происходит со всеми работницами. Некоторые, правда, переходят в другой цех, где производится ручной забор спермы у петухов, да не каждой дано с петухом управиться. Лиля не раз пыталась — не получается. После нескольких попыток поймает норовистую птицу и тут же отправляет обратно в вольер. Боится она петухов. В этом вся проблема: не может Лиля почувствовать себя хозяйкой положения ни с одним из мужчин. Она идет на все, а они обманывают, сбегают с концами, не оставив ни телефона, ни адреса. И все-таки, приняв с отчаяния водочки и отплакав свое, Лиля возрождается к жизни, надежда вновь осеняет ее своим лукавым крылом, и вот она уже бежит по звонку тетки (В.Березуцкая) в городскую гостиницу, где та много лет работает администратором и профессионально «кадрит» командировочных. Себе мужа она сделала, теперь старается для племянницы, устраивает под это дело застолья под видом то трудового юбилея, то дня рождения. Один из самых радикальных эпизодов фильма — как раз сцена сводничества. Режиссерски она разыгрывается в несколько заходов, начинаясь задолго до теткиного звонка. К тому моменту, как сверкающая люрексом турецкого происхождения Лиля появится в холле гостиницы, мы много чего о ней узнаем.

Вот она на рынке, торгует у ласково-приторной старушки типа «божий одуванчик» сережки и покупает их, хотя цена ей явно не по карману. Проход по рынку перебивается планами работающего конвейера — женская рука с большим ножом ритмично перерезает куриные шейки, и смирение кур перед мучительной смертью сильно напоминает кротость овец. Наконец мы наблюдаем героиню в самом заветном месте — в павильоне, где продают свадебные туалеты. Здесь Лиля разыгрывает, и уж точно не в первый раз, целую интермедию с примеркой платьев, фаты, с разговорами о том, что она должна посоветоваться с женихом и т.п. После чего она зайдет домой, нашумит на деда, который развел в комнате немыслимый бедлам, увлекшись заготовкой наливки, накормит его неаппетитной едой из помятой алюминиевой миски и помчится на почту. Лиля пачками отсылает письма и постоянно ждет ответа «до востребования». Но ей никто не пишет… И только после всех этих действий она станет собираться, примерять перед зеркалом немыслимые кичевые наряды. И уйдет в дождь, в ночь, ведомая даже не столько желанием, сколько неистребимым инстинктом найти свое счастье.

Очередной претендент — в светлой паре и при галстуке. Глупость буквально осыпается с его лица, как плохо сделанный макияж. С виду он чистый придурок, но ручку чмокает и подозрительно быстро хмелеет. В следующем эпизоде, увидев его жалкие белые лодыжки и босые ступни, свисающие с Лилиного тела, распростертого под банкетным столом, мы поймем, что едва ли не каждое Лилино знакомство именно так и завершается. Но это еще полбеды. Романтическая влюбленность в заезжего пианиста (драматург М. Ибрагимбеков просто блеснул в этой роли — если не актерским мастерством, то чувством стиля и юмора), на чей концерт она случайно попадает, завершится еще драматичнее. Героиня станет преследовать предмет своего увлечения, отыщет его в местной музыкальной школе, будет таскать ему гостинцы — тех же кур, естественно. Больше того, она поедет с товарками к ворожее, и та посоветует для закрепления результата постоянно носить с собой какую-нибудь вещь возлюбленного. Лиля не дрогнет и украдет с вешалки шарф Бориса — святое дело. И однажды, гуляя по городу в этом самом шарфе и предаваясь мечтам, уступит дорогу обгоняющей ее свадебной процессии. Ее глазам предстанет сцена: из свадебного лимузина выйдет Борис и выведет свою невесту в том самом платье, что Лиля облюбовала и даже примеряла…

Садилова жестока к своей героине, но она знает, что делает. Собственно, в жесткости подачи материала и состоит ее стратегия. Новая по отношению к «тяжелой женской доле» и к ее экранным интерпретациям в нашем кино. Сколько незадавшихся женских судеб перемолото экраном, включая, прежде всего, отечественный экран, всегда благосклонно принимавший образ женщины как жертвы. И когда она отказывалась от любимого во имя служения высшей цели («Одна» Г. Козинцева и Л.Трауберга) или из утонченных нравственных соображений («Дело было в Пенькове»), или когда, напротив, шла на все, только бы найти себе пару («Время желаний» Ю. Райзмана, больше примеров в родном кино убей не припомню — уж больно оно моральное), и даже когда в угоду моде на свободную любовь становилась женой двоих мужчин одновременно («Третья Мещанская») — все равно она оказывалась жертвой, все равно была в проигрыше, и общество, то есть публика, ничуть не возражало. Радикализм Садиловой — в том, что она всем поэтическим строем фильма рефлексирует феномен типичной женской судьбы, пытаясь сломать алгоритм, вырвать свою Лилю из цепи невезения. И придумывает замечательный хэппи энд.

В панике из-за пропажи деда, подавшегося, по словам соседок, в деревню, она выбегает на шоссе и буквально бросается под колеса автомобиля. Шофер впускает ее в салон, легко соглашается отвезти на вокзал и вдруг показывает ей сережку, подвешенную к зеркальцу заднего вида. Ту самую, что она недавно купила на рынке у ласковой бабушки. Мы-то давно узнали этого водителя — был момент, когда Лиля, спасаясь от гнева жены очередного своего адресата, задолбанного ее письмами, в отчаянии бросилась в первую попавшуюся машину у ворот птицефабрики и тем оберегла себя от насмешек и пересудов возвращающихся со смены подруг. Она-то про своего нечаянного спасителя забыла, а он ее помнил. И это — что он помнил — обожгло Лилю, и она стала хохотать и кокетничать, а водитель стал ей подыгрывать, тоже по-дурацки хохоча, а тут еще выяснилось, что зовут его, как и того пианиста, Борис — суженого с таким именем нагадала ей цыганка. Лиля от восторга просто в эйфорию впала и уж с совсем поехавшей крышей спросила, задыхаясь от смеха, какие Борису женщины нравятся. Тут экран гаснет, и на фоне затемнения звучит ответ: «Одно время мне нравились японки». И оба заходятся в смехе. Произошло что-то непередаваемо прекрасное. «Выключенный», черный экран разделил Лилину жизнь на ту, что была, и ту, что будет. В этой новой жизни, во тьме претворения, звучит ангельский строй голосов, и гармония проникает в нас, прежде чем мы поймем, что за кадром японский хор на японском языке поет нашенский «Огонек». И не ясно, то ли это снова Лилины грезы и слуховые галлюцинации, то ли и впрямь нашла она своего суженого. Даром, что ли, к гадалке ходила, за реку Оку ездила…