Примадонна

Небо и земля

В спектакле она — замечательная партнерша, чуткая, прекрасно слышащая, пугливая… Такую партнершу можно вести за собой, и сама она способна вести партнера — и то, и другое происходит ко взаимному удовольствию! Можно даже назвать ее робкой актрисой. Во всяком случае, в лучших своих сценических ситуациях она по-хорошему робка и, кажется, даже не очень опытна. Все это, конечно, иллюзии! Просто Татьяне Евгеньевне Лавровой совершенно не свойственны самоуверенность и недорого стоящая «техничность». Трепетное отношение к профессии у нее — как у дебютантки!

Но это все — в спектаклях.

На репетициях более мучительной актрисы я не видел, не встречал. Она может жилы вытянуть из партнера, а также из режиссера, суфлера, помрежа… — из всех, кто участвует в репетиции, превращающейся порой в чад и ад…

Этот ад у Татьяны Евгеньевны называется «работа актера над ролью». Когда ее спрашиваешь: «Таня, почему ты так сквалыжила сегодня на репетиции?», она отвечает: «Так я же над ролью работаю!» В голосе определенность и искренность. И она, несомненно, говорит правду.

Впервые я увидел эту муку режиссера, когда репетировали пьесу Олби «Кто боится Вирджинии Вулф?». Марту и Джорджа должны были играть Татьяна Лаврова и Сергей Шакуров. Я случайно оказался на репетиции и сидел, забившись в угол зала на Малой сцене МХАТа (еще на Тверском бульваре). Репетиция не клеилась, режиссера Татьяна Евгеньевна к себе не подпускала и что-то пробовать отказывалась. Как частушечный припев, она повторяла: «Я не виновата, что у меня такое чувство, будто вы не готовы к репетиции…» Все это было похоже даже не на Олби, а на Беккета… Какой-то театра абсурда… Тогда мне показалось, что она боковым зрением заметила в зале чужое лицо, но теперь я понимаю, что это была «работа над ролью».

Впрочем, наверное, все это — «актерская кухня», тот самый важный и непостыдный сор… Точнее было бы сказать, что у Лавровой — «повадки примадонны». Сильное понятие! Но верное. Она, конечно же, Примадонна во всех смыслах этого слова — отрицательных и положительных. И я, пожалуй, только так и могу понимать ее поведение, стиль ее работы и результаты — через эту призму: Примадонна. Первая актриса.

Она и роли играет, как правило, первые. — Я бы хотела научиться играть роли второго плана и даже эпизоды, но не смогу. Я умею играть только главные роли.

В ее устах это звучит абсолютно убедительно. И даже в ответ киваешь: «Конечно, конечно…» И на сцене это всегда видно! Аркадину свою она плетет так тонко, набрасывает такие изящные «петли роли», — при этом скручивая все повороты отношений «морскими узлами» невероятной крепости! Она и трогательная, и жалкая, и роскошная, и изысканная одновременно. Это высокое мастерство: играть такую роль от себя. Или — нет! Дело не в мастерстве, хотя и его тут бесконечно много. Лаврова играет текст Автора, и режиссерский рисунок, и внутреннюю сложнейшую партитуру… Но личность ее так сильна, что проявляется в роли независимо от ее желания — подсознательно. Такое качество приходит с годами, с ролями, и это тоже признак настоящей Примадонны, большой актрисы с особенной индивидуальностью…

Дебют Лавровой в том, старом МХАТе, был сверкающий! Студенткой звездного выпуска (ее однокурсниками были Невинный, оба Лазаревы, Ромашин, Филозов, Кашпур, Покровская, Милиотти, Морачева, Журавлева… — я называю далеко не всех!). Тогда она сыграла Нину Заречную в «Чайке», где рядом в спектакле были Алла Константиновна Тарасова и Ольга Николаевна Андровская…

Потом «Современник», такие классические роли, как Гитель Моска («Двое на качелях»), Настя («На дне»), Катя («С любимыми не расставайтесь»), Раневская («Вишневый сад»). В «Эшелоне» она играла Лавру. Я не знал, что это она подарила Розову «Лавру». «Лавра» — потому что Лаврова. А уже потом, когда пьеса шла по всей стране, «Лавра» стала только Лаврой, и актрисы с разными фамилиями, может быть, и не подозревали, откуда это странное, редкое, забытое звукосочетание — Лавра… На спектакли с ее участием ходила вся Москва. Катя Васильева, работавшая в те годы в «Современнике», сказала мне: «Из нашего поколения Лаврова — самая сильная, самая талантливая… Лучше всех».

Вся страна обожала ее роли в кино — «Девять дней одного года», «Вся королевская рать»… В «Королевской рати» поражал диапазон ее красок — от истерики до страшного, убийственного бесчувствия в финале. У нее даже дикция становилась какой-то вялой, когда она говорила: «Ла-а-адно… Уби-ила… Я его убила…» В одной этой интонации мгновенно преодолевался «американский колорит» всей истории.

Когда я пришел в МХАТ имени Чехова, Лаврова играла свои старые роли — премьер давно не было. Однажды в закулисном разговоре в период репетиций «Трех сестер», где она не была занята, Таня чуточку свысока сказала: «Ну вы хоть понимаете, что в Чехове главное — звук? Все это нужно произносить, как псалмы…» Тогда я удивился. Мне казалось, что такие изыски, как «напряжение звука, слова», не ее стихия.

А потом понял: в Лавровой очень сильны чувственность и женское начало. Это и подсказывает особые интуитивные ходы: петь текст Чехова, как псалмы! Ее женская природа, соединяясь с магией актерства, дает иногда поразительный эффект, когда из усталой, суховатой и поникшей она буквально в одно мгновение распрямляется и превращается в оглушающую вамп.

…Когда-то давно я смотрел спектакль Валерия Фокина «Спортивные сцены 1981 года», где играла Доронина. Это не была ее лучшая роль, и из зала очень видны были швы и штампы, актерские повторы и самоцитирование. Но глаза от актрисы оторвать было невозможно! Забывалось все, и зрители смотрели в ту точку сцены, где находилась Татьяна Васильевна, даже когда она молчала.

Я вспомнил это потому, что мало кто еще умеет так владеть залом. Пожалуй, только Лаврова. Не прикладывая никаких видимых усилий — и без капли того, что артисты называют «потянуть одеяло на себя», — она будто канатами перетягивает зрительское внимание. Здесь — биологическая данность таланта, особое искусство Примадонны. Во все времена таких актрис было очень мало.

Это ее качество проявляется отнюдь не только на сцене. Когда-то я отдыхал в сочинском санатории «Актер». В те времена там бывали многие известные артисты, и у сотрудников санатория были свои пристрастия. Так вот: все массажистки, официанты и горничные точно знали день приезда Примадонны, заранее начинали готовиться, и за несколько дней в столовой носился легкий шелест: «Лаврова приезжает, Лаврова приезжает…»

Приезжала она шумно, разумеется. Но потом несколько дней не появлялась, скрывалась, пряталась… И выход ее был всегда неожиданным и сразу на первый план — санатория, курортного сезона, сочинской жары… Занимала свой центр на лавочке в окружении стайки поклонников, знакомых и приятелей.

…А вот на сцене, внутри спектакля, как партнерша она — совсем другая. Волнуется очень. Перед премьерой идет к сцене, почти как балетная — быстро, торопливо, не глядя ни на кого. В «Венецианском антикваре» Карло Гольдони, поставленном на мхатовской сцене Николаем Шейко, я, стоя на выходе, слышу шорох ее платья из алой тафты и вспоминаю роман Сомерсета Моэма «Театр»…

Какие-то куски в роли героини «Антиквара», на которые она пеняла и жаловалась, что не выходят, может, и действительно не получались, но из зала эти недоделки в роли казались абсолютно убедительными и даже сделанными специально! Это самое поразительное. Кто-то из очень театральных людей сказал: «Какую чудесную маску недосказанности нашла Лаврова…»

Мы играем мужа и жену — графа Ансельмо и графиню Изабеллу, двух чудаков, презрительно-равнодушных друг к другу. В пьесе между героями почти нет сцен. Нет или почти нет отношений. Но, играя с Татьяной Евгеньевной, хочется раздвигать стенки коротких сцен, додумывать и дофантазировать чувства персонажей, играть против автора — про любовь. Такова сила партнерши, такова ее женская сила, ее завораживающее навсегда воздействие и предназначение Примадонны. А она и вправду Примадонна.

Самая настоящая. И это прекрасно.