Кристина Орбакайте: «Волшебник, оставивший загадку...»

Наталья Мазур. Кристина, скажите, до съемок, у вас было представление о Питере Гринуэе?

Кристина Орбакайте. Я смотрела только одну его картину, да и то давным-давно, когда никакой особой информации не было. И тут по телевизору показали его «Повара». Увидев это арт-фантастическое зрелище, я поняла, что это совершенно другое кино, другой мир. И когда познакомилась с Гринуэем, то многое для себя открыла.

Н. Мазур. Как вы с ним познакомились?

К. Орбакайте. Совершенно неожиданно я попала на кастинг. Я не должна была в тот день находиться в Москве. У меня был тур с концертами, но так составили маршрут, что я прилетела на один день, а на следующий должна была улетать. И вдруг звонит ассистент, с которым я работала на нескольких картинах: «Ты где?» Я говорю: «В Москве». «Тогда быстро приезжай в «Ролан». Я стала отнекиваться: «Что ты, что ты, я всего полдня в Москве, продукты детям покупаю». «Бросай все и приезжай», — был ответ. И я, совершенно внутренне не готовая, приехала. Прочитала синопсис, мало что поняла…

Н. Мазур.. Это был переведенный вариант?

К. Орбакайте. Да… Отбор состоял только из общения, какой-то фейс-контроль. Я была максимально искренна, максимально открыта. Но чем он руководствовался, не знаю. Гринуэй — человек, обладающий внутренним притяжением, способностью чувствовать, раскрывать собеседника.

Н. Мазур. И возникает готовность раскрыться?

К. Орбакайте. Я никогда не бывала у психотерапевта, но такое, видимо, состояние возникает у человека, побывавшего на приеме. Наверняка Гринуэй очень хорошо знает актеров, к кому как подойти, какой вопрос задать, чтобы человек действительно искренне отвечал. При этом я, как оказалось, одна из немногих пыталась с ним общаться на английском. Конечно, были переводчики, но мне хотелось обойтись без посредников, общаться напрямую, чтобы был контакт. Происходила довольно живая беседа на разные темы — и о личной жизни, и о том, чем занимаюсь, где играла, смогу ли я сыграть то или иное. Закончилось все тем, что он спросил: «Вы певица, да?» «Да». — «Тогда спойте что-нибудь». Поскольку все песни пою на русском, спела куплет и припев песни «Ты на свете есть». А он говорит: «Ну а теперь переводите». Слава Богу, такой текст, что легко перевести. Я перевела примерно, о чем поется в этой песне. И как-то тепло, в общем, беседа прошла. Он сказал: «У меня несколько ограничены женские роли, но постараюсь написать специальную роль для вас». Я поблагодарила и попрощалась. Я была воодушевлена в тот момент, потому что мне на самом деле было очень интересно и приятно с ним общаться. Но жизнь потом опять закружила, начались съемки в другом фильме, я играла в театре и продолжала карьеру певицы.

Н. Мазур. Было что-то, что вас удивляло в его вопросах?

К. Орбакайте. Он иногда «берет на пушку», что ли, провоцирует своими вопросами. В этом тоже заключается психологический тест — он смотрит на реакцию человека. Мог совершенно шокирующий вопрос задать.

Н. Мазур. Например?

К. Орбакайте. «Мне нужно, чтобы у вас были очень теплые отношения с лошадью. Если вы аристократка, смогли бы вы, например, ласкать лошадь?» Вдруг такой вопрос в лоб. Я уж не помню, что ответила. Что-то вроде того, что вообще-то я мать двоих детей, я не знаю, как это потом будет выглядеть. Он говорит: «Да я не снимаю порнографию, у меня все очень красиво, и в этом вы убедитесь». Или такой вопрос: «Какую часть тела вы могли бы показать на экране?» Такие вопросы он задавал, но делал это так открыто и чисто и с таким подтекстом, что ты начинала обдумывать предложенную ситуацию уже на каком-то эстетическом уровне. Но давайте по порядку. Был кастинг, потом все забылось, у нас часто что-то затевается, а потом не складывается. И вдруг мне звонят через несколько месяцев: ты прошла кастинг, жди сообщения. И я достаточно долго ждала. И вот ближе к осени пришло известие, что он приезжает и еще раз хочет убедиться в своем выборе. Мы встретились еще раз, поговорили, уже более конкретные вопросы были по поводу роли: «А что бы вы хотели сыграть, а что бы не хотели?»

Н. Мазур. Что вы ему ответили?

К. Орбакайте. Я сказала, что для актрисы все интересно. Все мои роли разноплановые, у меня нет амплуа, как бы приклеенного лейбла. Началось все в детстве с гадкого утенка, потом я играла и принцессу, и императрицу Екатерину, была современная роль совершенно непонятной героини, сейчас я осваиваю военные и послевоенные годы. И в театре то же самое: все роли совершенно разные — Гибсон, Пушкин, и современная драматургия, и греческая мифология. Такой у меня, надеюсь, широкий диапазон ролей и характеров. Мне все интересно. Что вы мне предложите, маэстро, что видите во мне, что чувствуете, то я с удовольствием сыграю. Словом, прописные истины. Гринуэй говорит: «Мне просто важно создать образ, который был бы близок вам». Как потом выяснилось, ему нужны были четыре разные актрисы на одну роль. Главную роль аристократки он «разбил» на четыре. Рената Литвинова играет эту аристократку, а мы — Ира Бразговка, Лариса Гузеева и я — три ее ипостаси. Далее Гринуэй спросил, какое место в доме, какая комната мне импонирует. Я сказала, что living room, по-нашему — гостиная. То есть комната, где общаются, где собираются гости, где идет жизнь. Он ответил: «Я подумаю над образом». В итоге мы все-таки поехали на съемки, совершенно ничего не зная. У нас не было ни сценария, ни ролей. Не знали, кто что будет делать. Четыре состоявшиеся актрисы…

Н. Мазур. И Василий Горчаков, переводчик.

К. Орбакайте. Потрясающий человек. Гений в своей профессии. Во время репетиций, во время съемок быстро-быстро-быстро прихотливую нить речи Гринуэя моментально перевести, передав все ее нюансы и колорит, только он умел. При этом еще потрясающей души человек, безотказный в помощи, мы просто все в него влюбились.

Н. Мазур. А речь самого Гринуэя проста, понятна или сложна?

К. Орбакайте. Наверное, я могу об этом судить, поскольку я более или менее сносно говорила с Питером по-английски. Естественно, не так, как Василий, но, по крайней мере, мы общались. И я очень даже поднаторела в языке. То есть было полное погружение в язык. Но первая реакция была: как на уроке английского. До такой степени правильная английская речь. Абсолютно университетское звучание. Интонационно очень интересно, а мне как человеку, связанному с музыкой, особенно интересно. Как мы в школе учили: стрелочка вверх, стрелочка вниз, понижение, повышение голоса. Как песню слушаешь просто. И нам еще повезло, что у нас были не сухие отношения «режиссер — актриса», мол, вот вам роль, выучите, приходите, снимем. Он, даже если у нас какие-то незначительные фразы были на следующий день, репетировал с нами после съемок еще часа два-три в гостинице. И это были просто, просто… университеты. Как будто нас взяли и послали специально на повышение квалификации, что ли.

Н. Мазур. Вы снимались каждый день?

К. Орбакайте. Да. Нас всех вызывали, кого-то пораньше, кого-то попозже. А бывало, что и всех одновременно. Очень интересные были костюмы и грим — не очень сложный, но тоже красивый.

Н. Мазур. А как вы относились к себе в этом костюме? Как вообще относились к своему образу?

К. Орбакайте. Вживалась… В первые дни мы все пытались что-то такое придумать: мне бы вот это, а мне бы вот это. Рената любит красные губы, а я хотела тоже еще какой-то грим. Снимали на такую чувствительную пленку, что минимум грима выглядел вечерним макияжем.

Н. Мазур. Расскажите, как проходили репетиции.

К. Орбакайте. В первую очередь мы обсуждали сцену, которую нам предстояло снимать назавтра. Иногда, если ее не успевали снять всю, на следующий день все повторяли. Потом была читка. Питер говорил: «Прочитайте». Потом: «Прочитайте, как вы считаете нужным». Притом мы читали все по-русски, а Василий переводил незримому нашему партнеру по-английски, но иногда это был искаженный перевод. Режиссерская идея была, что это такой персонаж: что хочет — переводит, а что не хочет — не переводит. И Гринуэй очень внимательно следил, что мы говорим, как Василий переводит и так далее, и моментально чувствовал, когда не тот перевод. Каким образом, я не знаю, фибрами души, что ли. Мы все поражались. Он говорил: «Стойте, стойте, стойте. Как вот это звучит? Вы точно скажите мне, как это звучит? Но это же не так». Мы отвечали, что у нас нет такого слова, такого выражения. «Давайте искать», — предлагал он. Потом стало легче. Каждая из нас нашла свой голос, свои манеры, жесты… Я была прачкой. Образ такой ранимый, инфантильный, но при этом с сильным женским началом. И Питер следил, чтобы мы следовали своему образу. Это должны были быть очень яркие характеры, не похожие один на другой. В общем, когда все улеглось, Питер так проникся ко всем, что за ночь написал нам еще по большому монологу. Чтобы не просто были визуальные образы и какие-то реплики, а чтобы у каждой была четкая история, линия жизни и взаимоотношений. Мало того, там был еще наш незримый партнер, главный герой фильма Тулс Лупер, с которым мы все время общались.

Н. Мазур. …И которого не было в кадре?

К. Орбакайте. Да. Актер на эту роль еще не был найден. Вообще, должно быть несколько исполнителей разного возраста. Героя средних лет, к которому мы попадаем в нашем эпизоде, еще не было, и мы общались с камерой, с невидимым персонажем. По ходу съемок был еще один виртуальный персонаж, с которым мы тоже общались. Это Вилли, тот самый мужчина, который прошел через судьбу каждой из этих женщин. О нем они и рассказывают в кадре. После того как Питер написал эти монологи и мы стали репетировать, он заметил: «Слушайте, мне уже интересно с ним познакомиться». Он сам не ожидал, по его признанию, что получится такая история. Он импровизирует, отталкиваясь от конкретных актеров. Когда мы приехали — была одна история, а через несколько дней сложилась другая.

Н. Мазур. По-вашему, он вносит изменения в сценарий? Я слышала от Ренаты Литвиновой, что он очень жестко относится к тексту, просто ни на шаг в сторону? К. Орбакайте. Да, конечно, слово в слово следует сценарию. Он очень любит свои мысли, идеи и то, что он изрек и написал на листе, все это уже на века, с этим он уже не расстанется. Но тем не менее он добавляет, дописывает.

Н. Мазур. Он принимал во внимание что-то, что исходило от вас?

К. Орбакайте. Именно поэтому он написал отдельно большие монологи.

Н. Мазур. Когда съемки уже позади, традиционно спрашивают, что было самым трудным. Можно вообще говорить об этой работе с точки зрения каких-то трудностей или все было в радость?

К. Орбакайте. Всякое бывало. Ну, к примеру. Я, правда, уже снималась в «Гардемаринах» на лошади, но это было появление на общем плане, а здесь мы, за исключением нескольких последних дней, были все время связаны с лошадьми. Единственное, что мы не скакали по полям, потому что съемки проходили в павильоне. Но скакать нам все равно приходилось. Не галопом, конечно, но снимались проходы, крупные планы, и долго надо было в седле находиться. Вот Рената — она этим увлекается, живет, а мне было непросто.

Н. Мазур. Трудно физически?

К. Орбакайте. Нет, но ведь надо было к лошади привыкнуть. И были сложные ситуации: лошади не слушались, нервничали, когда свет бил им в глаза, или было скользко и они падали. У нас был такой кадр, достаточно экстремальный, когда, наверное, лошадей двадцать стояли на мокром полу и мы в течение часа между ними танцевали вальс. Военный вальс, когда женщина танцует с женщиной. Мы менялись парами, должны были все время кружиться, кружиться, вписываясь между лошадьми. При этом не упуская из виду камеру: смотреть и в камеру, и друг на друга, не оступиться, не поскользнуться, чтобы лошадь не лягнула. Это было нелегко. Экстремальный бал, как я его назвала. Я думаю, что это будет эффектно, красиво, потому что у нас самих дух захватывало от того, что происходило. Не знаю, как это будет на экране, но нам все казалось чем-то необыкновенным.

Н. Мазур. А музыка каждый день звучала на съемочной площадке?

К. Орбакайте. Нет, не каждый. Вальс — буквально несколько специальных, постановочных кадров. Потом была обычная карусель. Ее очень красиво декорировали, украсили. Причем карусель была в двух вариантах: ведь снимали послевоенные годы и XVII век, как бы ожившие картинки. Так что у нас два грима было. Чтобы снять, не переставляя камеру, Питер нас на этой карусели аккуратно рассадил и сначала снимал один крупный план, дальше двигалась карусель, другая актриса входила в кадр… Таким образом снимались картинки и крупные планы, при этом экономилось много времени. Изобретение поразительное!

Н. Мазур. Вы могли задавать вопросы?

К. Орбакайте. Питер говорил: если кого-то что-то интересует, спрашивайте. И, действительно, на репетициях можно было задавать любые вопросы. Он хотел, чтобы мы были максимально с ним откровенны. Но он абсолютный диктатор, притом диктат его — интеллигентный и вежливый. Не было такого: «Я сказал, и так будет». Но все беспрекословно делали всё, как он хочет. А под конец на одной из репетиций он показал нам пилот или нарезку типа клипа из первой части, чтобы мы хотя бы поняли стилистику.

Н. Мазур. Это произвело впечатление?

К. Орбакайте. Да. Это первая часть, монтаж которой он уже закончил. Совершенно новое кино, совершенно новое слово. Бесспорно, что он новатор, реформатор и пользуется всеми техническими новшествами. То, что мы увидели, очень красиво, есть какие-то шокирующие кадры, но выглядят они как произведения искусства. Н. Мазур. То есть кино Гринуэя — это то, что вам близко, это ваше кино? К. Орбакайте. Да. Я когда узнала, что утверждена, собрала все его фильмы и погрузилась в его эстетику, чтобы понимать, с кем имею дело, и не хлопать глазами. И морально была готова что-то обсуждать. Говорили о нем, что как режиссер он особо не церемонится с актерами, не уделяет им достаточного внимания в работе. Однако пока он не добьется того, что ему нужно, вплоть до темпа, не успокоится. У нас была одна сцена, где мы должны были очень быстро, четко произносить друг за другом отдельные фразы. Работали до посинения, пока не добились необходимого ему ритма — нервозного, абсолютно чеканного. Однажды он шокировал нас, сказав: «Вы известные актрисы, у каждой из вас за плечами история, но я требую от каждого актера только то, что нужно мне, мои фильмы — это не игровая площадка для Шэрон Стоун».

Н. Мазур. Вы знали, в каком направлении идет поиск?

К. Орбакайте. Нет, не всегда знали, что он хочет. Где-то попадали, а иногда ему что-то не нравилось, и мы спрашивали его, что и как надо сделать. Со мной был один такой случай, когда мы с Ренатой вдвоем играли сцену из XVII века. Это ожившая картинка, без слов, где по сюжету я — служанка, а Рената — гостья, беглая аристократка, пришедшая к нам в дом, и я, как хозяйка в доме, начинаю ей что-то показывать. «Что-то не то», — говорит Питер. Я стала нервничать, упала духом. Он мне и так и этак объясняет, и я вроде бы понимаю, но, как оказалось, была проблема именно с переводом, и он никак не мог мне объяснить, что ему надо. Это был единственный момент, связанный с языковым барьером. Василия не было рядом, а я не могла понять, что от меня требуется. Думала, поскольку сцена из XVII века, в определенном стиле и следует играть. Но он мне: «Не играй, не играй, не играй». А у меня еще манера такая — жестикулировать. Ему казалось, что в этом есть наилучшая игра, но не мог мне это втолковать. Я уже была близка к истерике, со мной такое бывает редко, когда я не знаю, что от меня хочет режиссер. И вдруг он так построил фразу: «Понимаешь, женщины в XVII веке скрывали свои чувства. Нельзя было показывать, весело им или грустно». И наконец я поняла, у меня отлегло от сердца, и все пошло. Но это состояние мне запомнилось: смотришь, как собака, и ничего не понимаешь.

Н. Мазур. Кристина, давайте вернемся к вашим музыкальным впечатлениям.

К. Орбакайте. Музыка звучала, когда снимались крупные планы, два-три раза. Это была одна мелодия — симфонический вальс, вальс настроения. На меня она произвела огромное впечатление, глубокое. В ней было что-то пронзительное и чарующее. Удивительно, что сегодня можно написать вызывающую такой душевный восторг музыку. Когда ее включали, моментально создавалось сказочное настроение на площадке.

Н. Мазур. Плюс еще сказочные декорации…

К. Орбакайте. Да, в этих декорациях, костюмах, казалось, что ты перевоплощаешься. Как будто душа взлетает ввысь. Действительно, необыкновенная атмосфера.

Н. Мазур. Кристина, я слышала, что Гринуэй нашел сходство между вами и английской актрисой, портрет которой написал художник XVII века…

К. Орбакайте. Да, это было на репетиции перед съемками сцен из XVII века. Он утверждал нас только в «военных» костюмах, а «вековые» костюмы и грим с нами не обсуждал. У него было много книг, он показывал какие-то репродукции. И однажды показал этот портрет и спрашивает: «Не кажется ли вам, что на Кристину похоже?» Все говорят: «Да, да». «Не знаю, я не нахожу, вам виднее», — сказала я. Себя ведь видишь в зеркале или на фотографии так, как хочешь видеть, и в этом смысле собственный взгляд — искаженный. Кроме того, у меня внешность переменчивая, я как белый лист бумаги — кто что хочет, то и «нарисует». И вот на следующий день я уже в большом белом парике, в корсете… И вдруг все испытывают шок: в этом костюме и в этом гриме я будто сошла с того портрета. И меня просто поразило, как Гринуэй увидел, почувствовал и понял меня.

Н. Мазур. Как завершились съемки? Вы помните последний день?

К. Орбакайте. О, еще как помню! Еще раз Питер подтвердил, что он непредсказуем. Когда мы только прилетели, его, конечно, не было. На следующий день мы поехали на студию — тоже без него. И только через день он появился. Внезапно. Не пришел, а буквально возник перед глазами, стремительно влетел в нашу жизнь. И мгновенно закрутился, завертелся процесс, в котором мы находились все это время. Наконец, наступил последний день съемок, после которых планировался банкет — посиделки, прощание. Я безумно переживала, что не смогу присутствовать, мне нужно было сразу улететь, чтобы не опоздать на концерт. Я девочкам говорила: «Как хорошо, ведь когда гора с плеч, работа закончилась, можно дух перевести, спокойно поговорить…» А потом выясняется, что сразу же после съемок Гринуэй должен уехать — у него была встреча в Голландии. Мы услышали только его голос: «Большое спасибо вам за эти дни, которые мы провели вместе. Вы все замечательные, все очень талантливые, красивые. И я надеюсь, что мы еще увидимся». И поскольку мы были под прожекторами, где-то в темноте я только и увидела тень, ускользающую из павильона. Вот как он влетел в нашу жизнь, так и исчез из нее. Как птица. Как волшебник, оставивший после себя загадку…