Рената Литвинова: «Понимаете, он гений»

Наталья Мазур. Когда вы открыли для себя это имя — Питер Гринуэй?

Рената Литвинова. Еще во ВГИКе, когда в нашем актовом зале показали «Книги Просперо». Там как бы и сюжета никакого нет, а все равно затягивает. Но это знак великого режиссера — когда вроде бы не происходит ничего, а оторваться нельзя. Я была просто в восхищении, думала — ну надо же, надо же…

Н. Мазур. И потом вы уже не пропускали его фильмы?

Р. Литвинова. Я всегда смотрела его картины. Но о том, что смогу с ним поработать, и не мечтала. Никогда не думала, что такое будет.

Н. Мазур. Каким был Гринуэй в вашем воображении, и не изменилось ли ваше представление о нем после встречи?

Р. Литвинова. Дело в том, что я и не пыталась его себе представлять. И вообще, если человек гениальный и я им восхищаюсь, я предпочитаю восхищаться издалека — не приближаться, не изучать и не представлять его.

Н. Мазур. То есть «дорисовывать» вы не будете?

Р. Литвинова. Абсолютно нет. Как правило, это всегда связано с разочарованиями. Я никогда не работала с людьми западными. А он такой англичанин во всех отношениях. У него такой красивый английский, такие замечательные манеры. Он даже ушел по-английски, не попрощавшись. Съемки закончились, он пошел, пошел, дверь павильона захлопнулась… И все — он уехал.

Н. Мазур. Как вы оказались среди тех, кто участвовал в кастинге?

Р. Литвинова. Мне позвонила ассистент по кастингу и пригласила прийти. Я тогда хромала, у меня была перебинтована нога. Меня, кстати, пропустили без очереди, хотя в коридоре сидело много известных артистов. Они так на меня смотрели… Мне было неудобно, но я думала, ладно, я ведь не артистка. Я прошла, и вот он стал со мной разговаривать, разговаривать… Меня фотографировали, такая еще страшная фотография вышла, мутная, нерезкая. У меня были свои хорошие фотографии, но он их смотреть отказался. А в конце все-таки спросил, почему у меня нога забинтована.

Н. Мазур. О чем вы говорили?

Р. Литвинова. Я ему рассказала, что я была в жюри Берлинале и меня удивило, что члены жюри, люди, казалось бы, состоявшиеся, тоже реализуют какие-то свои комплексы. Я рассказала о том, что боролась за Озона (об этом можно уже сказать), просто вырвала приз его фильму «8 женщин», ведь ему не хотели давать ничего. Говорили: «Зачем же давать этой картине приз, если она и так уже популярна, собрала много денег?» А то, что приз получила японская анимация, которая собрала миллионы? Я говорила, что меня это все поразило и что лучшей картине никогда не получить главную премию. И он как-то разгорячился и сказал: да, правда. Потом много говорил о теме смерти… Вообще, я хочу сказать, что он — маг, абсолютный медиум. Ему про тебя известны такие вещи, которые знаешь только ты. У меня было ощущение, что себя он какой-то вуалью, что ли, прикрывал. Он как бы убрал энергетические потоки, которые от него идут, и осталась такая прозрачная фигура. Такое у меня возникло ощущение… странное. Очень пронзительный взгляд… Большая дистанция. Какое-то одиночество. Отстраненность и одновременно потребность, чтобы ты ему что-то теплое сказала, какую-то приятную вещь. Ну, есть в нем какие-то магические способности, есть, хоть убейся. Меня поразило несколько совпадений. Хотя бы то, что он отдал мне роль аристократки в окружении лошадей. Я родилась в год Лошади. Он даже в моем монологе написал: «Я — женщина Лошадь».

Н. Мазур. Как с самого начала складывались ваши отношения?

Р. Литвинова. Он мне написал, когда съемки закончились, что как только меня увидел, «сразу понял, что ты будешь играть эту роль, ты будешь — лучшая».

Н. Мазур. Вы долго общались с ним в ту первую встречу?

Р. Литвинова. Минут сорок. Потом мы встречались еще раз. Я тогда должна была улетать в Нью-Йорк, почти ночью мы с ним встретились и достаточно долго говорили. У него был такой толстый текст на английском, он его открыл и сказал: «Есть очень шокирующие тексты. Вас это не смущает?» (Там и правда были шокирующие фрагменты. Представляете, он мне предлагает секс с собой!) И стал мне пересказывать детали. Я его спросила: а будет ли что-то шокирующее на практике? Он в ответ: «Нет, только на словах». Это единственный режиссер, у которого я снялась раздетой. Потому что это было очень красиво. Там была одна сцена эротическая. Я должна было отдаваться одному злодейскому персонажу. Питер поставил декорацию: зал, огромная постель, кружева, я в тончайшем белье, жду встречи. Моя героиня изгнана из общества, она без всяких средств, ее приютили несколько женщин. Актрисы, которые их играли, — как греческий хор, а я — протагонистка, которая рассказывает историю своей жизни. Текст роли мне дали уже в Германии, когда мы прилетели на съемки, и тогда я только узнала, что роль у меня гигантская. Я взяла эту пачку листов, а через два дня должны были начаться съемки. Сложный текст, который нужно учить слово в слово. Я была в каком-то отчаянном положении и сказала Питеру, что не могу сниматься через два дня.

Н. Мазур. Гринуэю можно возразить?

Р. Литвинова. Ну как за день можно сделать огромную сцену, где я все время должна говорить?! И Питер ответил: «О’кей. Будем снимать кусками. Как только забудете текст — остановимся». Но буквально на следующий день он снял все целым куском — я говорила все наизусть.

Н. Мазур. Съемки проходили на русском языке?

Р. Литвинова. Да, только иногда некоторые фразы я говорила на английском. У меня был монолог, Питер снимал его крупным планом и попросил произнести его по-английски.

Н. Мазур. А что вы знали о своей роли?

Р. Литвинова. Питер уже вначале сказал, что моя героиня — аристократка.

Н. Мазур. Вы с самого начала были уверены, что будете сниматься?

Р. Литвинова. Что вы, я абсолютно не уверена была и думала: скорее нет, чем да. Понимаете, я никогда не мыслила себя актрисой. Я ненавижу репетиции, не люблю показывать текст.

Н. Мазур. Но вы уже доказали, что вы актриса.

Р. Литвинова. Не знаю, у людей разные мнения. А вот Питер, оказалось, увидел что-то во мне, когда мы только встретились, и сразу сказал, что хочет меня снимать. Мне потом уже передали, что я произвела на него просто какое-то неизгладимое впечатление. Мне принесли его интервью из «Московского комсомольца», где он говорил, что чуть не умер от вожделения. Я подумала: ну надо же?! А по нему это было совершенно не видно. Конечно, он очень интересный человек. Такая энергия! После съемок мы приходили к нему, и он нам показывал какой-то материал. С ним разговариваешь, репетируешь, а потом заснуть нельзя. Какая-то странная вибрация. Он твою вибрацию ломает и свою запускает. Я, когда вернулась со съемок, была в таком состоянии, как после очень долгой поездки в поезде. Выходишь, а тебя шатает. Этот его ритм во мне был, внутри. Кино — это все-таки энергия, которую ты передаешь пленке. Такой Питер. Такая и Кира Муратова, с таким же взглядом пронзительным. То есть от них так просто не освободишься. Но мне кажется, что их тоже тянет к людям, которые склонны влюбиться в них. Конечно, в талант влюбляешься. Я — человек влюбчивый, я влюбляюсь и в мужчин, и в женщин — в талант.

Н. Мазур. Но разве мало людей, которые любят Гринуэя?

Р. Литвинова. Да, да, конечно, перед Гринуэем все испытывают колоссальный пиетет. Его группа была полностью растворена в режиссере. Они все работают ради него! Не как в наших киногруппах, где каждый что-то эдакое о себе мнит, будто не режиссер его пригласил, а он соизволил поработать у этого режиссера. Поэтому такой отток энергии происходит на всех российских площадках. У нас, как правило, не берегут личность режиссера. У Гринуэя группа работала потрясающе. Причем это была международная группа: оператор — голландец, остальные — венгры, англичане, немцы… Все общались на английском. Представьте себе распорядок дня: в шесть утра я вставала, около восьми надо быть на гриме, в десять начиналась съемка, и до восьми вечера все работали. В девять вечера мы приезжали в гостиницу, около часа были предоставлены сами себе, а потом начинались репетиции, которые заканчивались около полуночи. А у меня еще огромные тексты. Я спала по четыре часа.

Н. Мазур. Что собой представляли репетиции?

Р. Литвинова. Вообще, для меня репетиции — какой-то кошмар. Я не люблю репетировать, это моя проблема. Не могу по-актерски кричать, страсти нагонять. Мне кажется, что в какой-то момент Питер даже забеспокоился, а на второй день он перестал мне всякие задания давать, сказал: «Ничего в себе не меняйте, будьте такая, какая вы есть, делайте вашу версию». Наговорил много красивых комплиментов и больше не сделал мне ни одного замечания. Но у меня такое «слияние» всегда со всеми режиссерами, и с Муратовой то же самое было, и с Миттой, они переставали меня трогать и брали мои версии. Но разве что чуть-чуть: вот здесь более агрессивно, здесь более холодно, а здесь берешь более теплую интонацию. Под конец работать с Гринуэем было в высшей степени комфортно. А все началось со второго дня, когда мы словно бы друг друга поняли. Он не стал меня «выламывать», как это часто делают с актерами. Насчет эротической сцены — я же недорассказала…

Н. Мазур. Хотелось бы больше узнать о вашей героине.

Р. Литвинова. Это одинокая и сильная женщина, которая в этой жизни любит только лошадей. На самом деле она с выжженной, тяжелой судьбой. Она благородного происхождения, носит очень красивые наряды, драгоценности, меха. И она не очень жалует мужчин после всех событий, которые произошли с ней. Она встречает Тулса Лупера и рассказывает ему историю своей жизни. Пожалуй, это все, что я знаю о ней. Питер сказал, что хочет, приехав в Голландию, там еще «подснять». Он взял мои фотографии детские, снял, как я крашу губы, моюсь, что-то еще. В компьютере он будет постепенно «старить» меня, доводя до глубокой старости. Что получится в итоге, не знаю. Ведь Гринуэй прежде всего великий монтажер, и что он оставит, а что выбросит — непонятно. Что вообще останется от моей роли, не представляю. Хотя, знаете, от сценария он не отступал ни на шаг. Правда, иногда что-то придумывал, но в основном это были застывшие картинки, например, эротические, они были очень красивые. Когда снимали меня в кровати, у меня были красные брови, красные губы, красные соски и белое мраморное тело. Я лежала и ожидала своего мужчину, которому должна была отдаться. И комната была вся заполнена множеством лошадей, они склонялись надо мной, ходили по огромному залу.

Н. Мазур. Кто был вашим партнером?

Р. Литвинова. Это был условный партнер.

Н. Мазур. Значит, в кадре вы все время одна?

Р. Литвинова. Да. И все, что Гринуэй снимал с другими артистками, происходило точно так же. С Ирой Бразговкой он снял потрясающие сцены. Покрасил ее всю в черный цвет, как мулатку, и она сидела на лошади. В общем, было очень красиво. Еще там была крутящаяся карусель, где мы все сидели, и камера все время наезжала на нас.

Н. Мазур. Гриму уделялось много внимания?

Р. Литвинова. Да! Художник по гриму Сара работает с Питером восемнадцать лет. Надо сказать, что она сражалась за мою красоту. Когда у меня был первый грим, Гринуэй сказал, что у меня тип Марлен Дитрих и надо все сделать под нее. И меня накрасили под Марлен. Я была такая красивая, подумала: ну, наконец-то! Пришла «под камеру». Питер говорит: «Ой, какая красивая… Нет, это слишком красиво: надо стереть губы». Я говорю: «Как, Питер, почему?» И на протяжении двух недель я его все время спрашивала: можно ли сегодня накрасить губы? У нас уже была такая игра…

Н. Мазур. Что для него главное в актере? Все-таки типаж?

Р. Литвинова. Поскольку все актрисы очень сильно беспокоились, он знаете что сказал? «Мое кино — не поле ваших амбиций». Я думаю, он тот режиссер, который актера использует, как нить, необходимую для узора в его ковре.

Н. Мазур. И все же вы смогли для себя определить, по какому принципу Гринуэй останавливает свой выбор на том или ином актере?

Р. Литвинова. Его интересует индивидуальность. Он, кстати, так и говорит, что ему нужна неоднозначная личность.

Н. Мазур. Вам по роли часто приходилось менять наряды?

Р. Литвинова. Да, были костюмы XVII века и 1946 года.

Н. Мазур. Что этот разрыв во времени означает для сюжета фильма?

Р. Литвинова. Сама история разворачивается в 1946 году, а XVII век — это поле для визуальных фантазий, там реплик почти нет.

Н. Мазур. Прошлое Гринуэя интересует больше, чем будущее?

Р. Литвинова. Может быть, прошлое — это и есть будущее… Времени не существует на самом деле. Ведь можно переходить в то или другое время, я в этом глубоко уверена… В этом и есть тайна бессмертия. Все, кого мы потеряли, ведь не исчезли бесследно, и мы можем вернуться к ним. Смерти в принципе нет. Еще Толстой говорил, что жизнь — это сон, а смерть — это когда ты просыпаешься. Но это уже другая тема.

Н. Мазур. Эта тема, как известно, занимает весьма значительное место в творчестве Гринуэя… Такое впечатление, что традиционные жизненные «правильности» его не привлекают.

Р. Литвинова. Да, Питер — ученый, которому нужны исключения из правил, для того чтобы строить свои теории. Знаю, что на пробах каждая актриса рассказывала ему свои интимные истории, и в этих откровениях он искал что-то для себя важное.

Н. Мазур. Но вы ведь на первой встрече говорили о том, как боролись за приз фильму, который, по-вашему, был достоин награды. Что же в таком случае его удивило?

Р. Литвинова. Не знаю, но что-то он для себя понял. И это было точное попадание… Он ведь ни разу не требовал от меня ничего неестественного. Вообще, он меня многому научил, я же не актриса, а он научил меня чисто актерским вещам. То, что я делала у него в картине, я не делала нигде.

Н. Мазур. Например?

Р. Литвинова. Монологи очень жесткие, голос такой прожженной, много вынесшей женщины. Я никогда не работала в таком стиле. Не было манерности — ни капельки, хотя я ее так люблю в себе. Здесь все было в другую сторону. Такая простота в подаче текста! Кстати, моя героиня очень красивая, с низким голосом. Эта женщина — воин, всадник, сила, которая в конце концов по- беждает. У меня были трудные тексты, но когда я их анализировала, то понимала, что нельзя ничего упростить, изменить, надо говорить все совершенно точно. Я сама такая — пишу тексты и ненавижу, когда актер их доделывает на свой лад. Если меня лишить моего стиля, от меня ничего не останется. Точно так же с любым человеком. Твоя индивидуальность — это всё. Некоторые женщины перекраивают свое лицо, это очень плохо. Я не против, когда омолаживаются, но когда перекраивают лицо — это ужасно. Я расцениваю это как потерю души.

Н. Мазур. Судя по всему, импровизация на съемочной площадке — не почерк Гринуэя?

Р. Литвинова. Питер очень жесткий режиссер, он ничего не меняет: нет ни малейшего отступления от текста, все точно по сценарию.

Н. Мазур. Однако при этом на съемочной площадке он вам позволил быть самой собой?

Р. Литвинова. Да не было никакого насилия. Трудность была только в том, что я не была предупреждена об объеме текста. С другой стороны, даже в этом я вижу плюс, потому что если бы я свои монологи заранее выучила, они не были бы такими свежими, то есть я бы пыталась их играть.

Н. Мазур. Вам легко работалось, или было напряжение?

Р. Литвинова. Что вы, я получала удовольствие, оттого что принимаю участие в чем-то потрясающем. Это такое дикое удовлетворение, которое не сравнится ни с каким другим. Колоссальное удовольствие, ничуть не хуже сексуального.

Н. Мазур. Что вообще происходит на съемочной площадке у Гринуэя?

Р. Литвинова. Прежде всего это порядок. Но если у кого-то возникало желание, то можно было посидеть и посмотреть. Иногда только просили уйти всех посторонних. Я просила, чтобы вышли, когда снимали эротические сцены. И тогда никого, даже актеров, не пустили в павильон.

Н. Мазур. Все съемки проходили в павильоне?

Р. Литвинова. Да, это была черная комната. У меня там была красивая лошадь — мне выдали самую породистую, и поскольку до съемок я занималась конным спортом, то могла ею легко управлять. Питер еще в Москве меня предупредил, что я должна научиться верховой езде, и теперь я достаточно хорошо езжу.

Н. Мазур. О чем еще он предупредил вас заранее?

Р. Литвинова. Сказал, что надо учить английский. Он все время мне говорил об этом, даже когда мы расставались. Я говорю немного, но не могу говорить так красиво, как Вася Горчаков, наш переводчик. Боже мой, а какие у него были тексты! То есть все, что говорила я, он повторял или даже комментировал по-английски. Вася просто чудесный. Он такой друг! И Питер в него был влюблен именно как в персонажа. Вот кого любил из актеров Питер Гринуэй, так это он любил Васю, больше всех на свете он любил Васю.

Н. Мазур. Как складываются отношения у Гринуэя с оператором?

Р. Литвинова. Он абсолютно доверяет оператору. Оператор вообще такой исступленный, сам все делает. У меня такое ощущение создалось от всей съемочной группы, что все они — операторы, художники — работали, как в последний раз в своей жизни. Такого на русских площадках я не видела. Для меня это — как откровение: люди так работают, как будто бы это для них последний шанс. Никогда не было, чтобы я где-то кого-то искала или кто-то не пришел. Тебе принесут все, что тебе необходимо, только ты стой и никуда не уходи. А как Питер «устраивает» декорации — гениальный художник!

Н. Мазур. Съемки проходили в одной декорации?

Р. Литвинова. Нет, конечно, каждый раз все менялось. В гигантском павильоне Гринуэй устанавливал тот или иной элемент, вокруг которого разыгрывал сцену.

Н. Мазур. Что подразумевается под «элементом»?

Р. Литвинова. Ну, например, в одном месте на крутящийся диск он поставил ретроавтомобиль 30-х или 50-х годов, который крутился в темноте с зажженными фарами. По картинке это несказанно красиво — в этой машине, кстати, сидел Вася и переводил меня. А я ехала против движения круга на лошади. Близко-близко к кругу я вела своего коня и обращалась к камере, заменявшей персонажа, которому я рассказываю историю своей жизни.

Н. Мазур. Вы заранее обговаривали сцену?

Р. Литвинова. Мы каждую сцену репетировали накануне. Читали текст. А Питер просто слушал, как это звучит.

Н. Мазур. Вы знали, в какой декорации будет происходить очередная съемка?

Р. Литвинова. Абсолютно нет. Нас ставили перед фактом. Там так было всегда красиво! Я иногда подходила к мониторам. Питер, конечно, лукавый, говорил, что все покажет, особенно эротические сцены. Но отнюдь! Я что-то успела подглядеть. Просто видела, что очень красивое изображение. К тому же вся съемочная группа своими фотоаппаратами тебя снимает.

Н. Мазур. Все хотят запечатлеть этот «исторический» момент?

Р. Литвинова. Все понимают, что это дико красиво.

Н. Мазур. Вы ждете результата, или он для вас не столь важен?

Р. Литвинова. То есть что в результате Гринуэй от меня оставит, да? Сниматься у него — это одна жизнь, а результат — уже другая. Конечно, результат тоже имеет значение. Мне хотелось бы, чтобы все снятое вошло в картину. С другой стороны, счастлива хотя бы тем, что я общалась с Гринуэем, многое поняла в этой жизни. Конечно, еще больше не поняла, но все-таки что-то и поняла.

Н. Мазур. С профессиональной точки зрения или с человеческой?

Р. Литвинова. И с профессиональной точки зрения, и с человеческой — о пути творческого человека в искусстве. О том, как Гринуэй сопротивляется этому миру с его материальными устремлениями, как он себя в нем позиционирует. Колоссальная дистанция между ним и другими, конечно, присутствует, но в то же время есть потребность в каком-то отзвуке. Он не равнодушен, не холоден. Он горяч! Под этой английской «вуалью» — очень страстный, горячий человек… как будто бы очень настрадавшийся. Понимаете, он гений. Его путь — путь проповедника. Он признан, но ему так же трудно, как, может быть, когда он только начинал. Но это как бы другого уровня трудности. И получается, что в своем величии, окруженный пиететом, все равно он одинок и ему тяжело. Даже в момент этой востребованности, в момент этих съемок. Они для него — всё. Мне кажется, он готов работать двадцать четыре часа в сутки. А все, что за пределами съемок, — это для него не столь важно.

Н. Мазур. И личная жизнь?

Р. Литвинова. Мне кажется, она для него менее увлекательна. У него есть маленький двухлетний ребенок, жена — певица. Но сдается мне, что самое для него сексуальное занятие — это кино. Тут он получает настоящее наслаждение. То, что он гений, только усложняет его жизнь. Знаете, как люди не любят соревноваться с гениями. Рядом с гением все меркнет. Почему многие гении не состоялись в той мере, в какой могли бы состояться? Потому что их не зовут, чтобы они рядом не стояли, не подчеркивали твою негениальность. Они, знаете, посылаются в мир, как испытание человеческой гордыни. Ведь некоторые люди воспринимают гениев, как укор, без всякого восторга. Я поняла это по Нонне Мордюковой: думаю, ну что ж такое, почему ее не снимают? Она ведь гений абсолютный. Ну, в общем, вот что я поняла про Питера: обольщаться не надо. Путь в искусстве, если уж ты встал на него, — это и счастье, и печали, и испытание.

Н. Мазур. Вы верите в судьбу?

Р. Литвинова. Да, верю. У меня все идет кроваво. Я раньше говорила, что пленка любит кровь. Чем кровавее кино у тебя начинается, тем будет лучше результат. «Нет смерти для меня» — как мне кроваво давалось, боже, я через такое прошла! А фильм мне нравится, даже не видно, как я там мучилась. Короче говоря, Питер, как волшебное исключение, — с небес. Вдруг меня позвали. Такая большая главная роль, такая красивая — невероятно. Это в моей судьбе не типично.

Н. Мазур. Кстати, как Гринуэй работает, сколько делает дублей?

Р. Литвинова. Иногда даже было и шесть дублей. Он говорил, что «сейчас очень хорошо, но, давайте, еще раз попробуем». Все снималось на «цифру», которая дает потрясающую глубину.

Н. Мазур. Он вам показывал отснятый материал?

Р. Литвинова. Он показал первую картину, которую сделал, и даже прочитал текст из нее. Мы сидели часов до двенадцати. Он так приходит к нам. Графинчик у него, рюмочки… Сидит, пьет вино. Говорит: «Я такой эгоист, о вас не подумал, но если хотите, можете пить вино». Мы потом тоже стали приходить с вином.

Н. Мазур. Расслабиться не получалось даже тогда, когда он приходил с графинчиком и рюмочкой? Все равно ощущалась дистанция?

Р. Литвинова. Дистанция была. Но у меня была такая влюбленность, нравилось все, что он предлагал… Мне было с ним бесконечно радостно общаться. Я пережила такие интересные эмоции. Это целая жизнь. Питер каждой из нас написал по монологу. Все героини были влюблены в одного и того же мужчину. Мужчина вожделел мою героиню, а остальные женщины были его служанками, и он спал с ними. Каждая в своем монологе об этом рассказывала. Интересно было, как в этих монологах Гринуэй раскрыл каждую артистку. Я, например, Иру Бразговку сама бы хотела снимать в картине. Она мне очень понравилась. Вот она — личность. И, конечно, я благодарна нашему русскому продюсеру Александру Михайлову, потому что это была его инициатива — чтобы мы снимались у Питера. Замечательно, что российский продюсер стал участником такого проекта. Я как патриот испытываю чувство гордости…

Н. Мазур. Рената, вы человек пишущий. Скажите, что-нибудь подобное, что вы играли у Гринуэя, вы могли бы написать?

Р. Литвинова. Я такие откровенные тексты никогда не произносила. И не писала. Не было у меня никогда, чтоб вот так, напрямую, говорить о сексе, о том, как я ненавидела человека, с которым должна была спать. О том, как меня унизили, растоптали, украли моего ребенка. А еще Питер мне написал такой монолог! Там такие моменты, что даже глаза блестят. Хотя я вообще не склонна рыдать и плакать. Доверив мне эту роль, он мне сделал большой комплимент. Потому что он во мне увидел такую личность — воительницу, воина-победителя. На самом деле это очень большой шанс. Уверена, что он какой-то мистик… Не удивлюсь, если узнаю, что он предсказывает судьбу. И в ответ на его восхищение я к нему испытываю еще большее восхищение. Я, как зеркало, его отражаю. Удивительно, когда тебя любят. Я на этих съемках была любимая такая, я чувствовала эту любовь, это очень важно. Он мне стал человеком не посторонним, у меня к нему возникло родственное чувство. Я к Кире отношусь, как к родственнице, как к одной из мам. Что вот она — мама моя, которая живет в Одессе. И к Питеру такое же чувство, что он мне не чужой. Может быть, лишний раз поверишь в реинкарнацию, может быть, он мне в прошлой жизни кем-нибудь доводился… Поди знай, отчего происходят такие соединения. У меня объяснений нет… И я даже не смела просить об этом своих ангелов. Ведь вы знаете, что все, что мы просим, нам даруется.