Ирина Бразговка: «Это был праздник»

Ирина Бразговка. Когда я встречаюсь в искусстве с чем-то очень близким мне, я хочу познакомиться с автором, вернее, пообщаться с ним, независимо от эпохи, в которую он жил. Так было у меня с Андреем Рублевым, Бергманом, Рембрандтом, Годаром. Так произошло с Гринуэем. Я восхищалась его фильмами, но понимала, что никогда с ним не встречусь. Тогда я даже не знала, где он живет.

Эльга Лындина. Тебе никогда не становилось страшно от того, что он открывает в людях — на самой глубине?

И. Бразговка. Для меня в этом не было ничего неожиданного. Его интересуют проблемы секса и смерти, главные для человека. О смерти я думаю очень давно. С тех пор как маленькой я наблюдала, как в нашем дворе умирают люди, как их хоронят… Я даже хотела, чтобы кто-нибудь умер в нашей семье, чтобы увидеть смерть поближе и пережить состояние потери. Потом поняла греховность таких мыслей, стала бояться смерти. Прочла об этом много книг.

Э. Лындина. Какие вопросы Гринуэй задавал тебе на кастинге?

И. Бразговка. Спросил, кем я была в прошлой жизни. Кто я по призванию. Я ответила, что была колдуньей в средневековье, жила в Ирландии. А потом стала священником, тоже в Ирландии. Гринуэй спросил, где мне уютнее всего жить. «У нас — нигде», — сказала я. Страна, где мне было бы хорошо, — Англия, я была там недавно, когда снималась в фильме о княгине Дашковой. Там все не похоже на Россию, но мне было уютно. То же самое произошло со мной в Японии. Мне комфортно в странах старой культуры. Когда я говорила об Англии, отвечая Гринуэю на его вопрос, мне стало неловко: вдруг он подумает, что я назвала Англию потому, что это его родина. Но он понял, что я нисколько не подыгрываю ему.

Э. Лындина. Было ли предчувствие, что Гринуэй утвердит тебя?

И. Бразговка. Было ощущение попадания. То ли моего в его проект… То ли его в мою сущность. Я думала о том, что просто так все это не закончится. У нас не было долгих откровенных бесед, тем более что я не знаю английского, а он — русского. Но возникло ощущение, что мы все-таки поняли друг друга и между нами возникла некая связь. Вероятно, позже благодаря этому ему не приходилось долго объяснять мне, чего он от меня ждет, я знала, что надо делать.

Э. Лындина. Гринуэй рассказал тебе о своем проекте?

И. Бразговка. Вкратце. В нашем фильме идет речь об одной аристократке. Она разорилась, потеряла все, в том числе и конюшню. Осталась одна лошадь, заменившая ей весь мир: любовь, семью, богатство, близких. По профессии эта дама — лингвист.

Э. Лындина. А время действия картины?

И. Бразговка. В ней несколько временных пластов. 1972, 1946 годы и даже XVII век.

Э. Лындина. Как ты жила после первой встречи с Гринуэем? В ожидании?

И. Бразговка. Я старалась забыть то, что произошло. Не надеяться. Не мучиться… Внушала себе, что надо просто радоваться состоявшейся встрече с Гринуэем и не более. Это был праздник. Праздника всегда ждешь, ждешь. Он приходит и кончается. В общем, я старалась забыть мой праздник. И неожиданно мне сообщают, что я буду сниматься у Гринуэя. Все внезапно — и все подтверждение моих внутренних ощущений. Гринуэй приехал в Россию второй раз, чтобы встретиться с выбранными им актрисами. На этот раз наш разговор был конкретнее. И снова последовали необычные вопросы: например, в какой части дома я хорошо, естественно себя ощущаю? У меня есть маленький домик в деревне под Псковом. Я представила себе этот дом. Вот я сижу на крыльце, передо мной озеро, вдалеке лес, позади дверь, она приоткрыта и чуть-чуть поскрипывает… Вот самое комфортное мое состояние… Для Гринуэя наш разговор был очень важен: он понял, какую функцию я могу нести в его картине.

Э. Лындина. Вместе с тобой снимались Лариса Гузеева, Рената Литвинова, Кристина Орбакайте. Почему, как ты думаешь, были приглашены русские актрисы?

И. Бразговка. Потому что героиня — славянка, родом из Югославии. Хотя, мне кажется, могла бы быть испанкой, перуанкой, африканкой, француженкой… Но, насколько я знаю, сейчас Гринуэя интересует Россия. Ему нравятся наши актеры. Съемки проходили в Германии, в Лейпциге. Все в павильоне. Мы должны были поначалу играть на английском, я бросилась рьяно заниматься языком. Потом выяснилось, что будем говорить по-русски. В результате все решилось очень по-гринуэевски. В нашей компании появился конюх. Его играл замечательный переводчик Василий Горчаков. Прямо в кадре он переводил наш текст.

Э. Лындина. Появление персонажа, которого играл Горчаков, было для вас неожиданностью?

И. Бразговка. В общем, нет, он был уже в сценарии, и мы знали о нем, когда еще только ехали в Германию. Был такой герой — конюх Гидеон, впрочем, у него несколько имен. Василий — поразительный человек. Он не только не мешал нам. Напротив! Органично вошел, влился в нашу женскую команду. И никто, я думаю, не мог бы его заменить, не могу представить в этой роли никого из актеров. Мне даже кажется, что Василий сыграл лучше нас всех. Гринуэй в его выборе не ошибся. И сама идея удачная — ввести в кадр человека, который все переводит главному герою, Тулсу Луперу. Василий прекрасно связывал нас, гасил намечающиеся конфликты. Теперь могу признаться, что ехала на съемки с легким опасением, зная свой тяжелый характер. В Лейпциге, по дороге из аэропорта, мне неожиданно пришло в голову нечто любопытное. Я обратила внимание, что в наших именах, у каждой, есть очень активная буква — «р». Лар-р-р-иса, Кр-р-ристина, Р-р-рената, Ир-р-рина. А Гузеева дала новый поворот теме: у всех нас светлые глаза, ни одной кареглазой. Вместе с тем все разномастные: блондинка, брюнетка, рыжая, русая… Мы чувствовали, что он нас как-то по-своему уже распределил, что ли… Мне казалось, что мы — краски, которыми Гринуэй пишет какую-то замысловатую картину. Он ведь художник.

Э. Лындина. Это ощущение осталось?

И. Бразговка. Да, я с самого начала знала, что это будет необычное кино у не- обычного режиссера. Что у меня необычная роль. И все будет совсем не так, как было у меня прежде на съемочной площадке в других картинах, с другими режиссерами. Достаточно того, что я видела прежние фильмы Гринуэя.

Э. Лындина. И дважды общалась с ним.

И. Бразговка. Конечно! Я хорошо помнила его вопросы неожиданного, мистиче-ского характера. Не знаю, как, о чем он говорил с другими… Но в итоге у меня вдруг всплыло воспоминание, как я однажды была на сеансе у медиума. Общение с Гринуэем — нечто подобное. И фильм его, работа на площадке — тоже вроде сеанса.

Э. Лындина. И все же насколько легко ты вошла в этот новый для себя мир?

И. Бразговка. Больше всего меня пугало то, что я должна нестись по полю на лошади галопом. Я не очень хорошо держусь в седле — как было не волноваться? На самом деле все оказалось несколько иначе. Мы действительно сидели в седле. Но не было ни галопа, ни скачки по полям да лесам. Все происходило в павильоне. И именно это было самым сложным.

Э. Лындина. Просто тихо-мирно сидеть на лошади?

И. Бразговка. Да. Как раз потому, что тихо-мирно… Павильон то погружался во тьму, то один за другим вспыхивали осветительные приборы — было несколько световых программ. А лошади заметно нервничали. И длилось это часами.

Э. Лындина. Какое впечатление произвел на тебя сценарий?

И. Бразговка. Нам дали его сразу по приезде в Лейпциг. Я в нем мало что поняла. После наших разговоров с Гринуэем в Москве у меня вырисовывался другой сюжет, другой характер моей героини. До съемок я не думала, что буду играть только ипостась — одну из четырех — образа героини. Поначалу немного рас-строилась, понимая, что в портрете этом меня меньше, чем я ожидала. Но, к счастью, а может быть, к сожалению, я лишена актерских амбиций. Поэтому я совершенно не переживала из-за того, что у меня меньше съемочных дней, чем у кого-то, и что у меня практически нет текста. Буквально на второй день я поняла, что счастье — просто присутствовать на съемочной площадке у Гринуэя. И все свободное время я проводила в павильоне, наблюдая за его работой.

Э. Лындина. Ты представляла себе свою героиню, Катерину, как живого человека?

И. Бразговка. Нет. Хотя какой-то образ, конечно, складывался, исходя из того сценарного минимума, который был у меня в руках. Но у нас были встречи-репетиции после съемок в течение всех дней, что мы пробыли в Лейпциге. Гринуэй понимал, что в сценарии, в той тоненькой тетрадочке, которую нам выдали, выписано далеко не все, чего он хотел бы добиться от нас.

Э. Лындина. А весь сценарий ты читала?

И. Бразговка. Нет. Прочла тетрадочку и растерялась. Но! Опять же через два-три дня общения с Гринуэем, когда он говорил о своих ассоциациях, когда он с нами репетировал, все стало проясняться. По крайней мере, для меня. Ему было трудно — другой язык, это разделяет поневоле. Мы читали текст. Он смотрел в свой подстрочник: насколько адекватны наши эмоции задуманному им? Он пытался помочь нам, рассказывая, что его вдохновляло, что он думает о женщинах, о мужчинах… Вроде бы все вокруг да около, а на самом деле все падало в тот самый колодец, в ту самую корзину. Мне кажется, Гринуэй — человек, который живет в плену своих невероятно ярких ощущений и представлений. Он будто в тюрьме. Думаю, об этом и фильм. Но это моя трактовка. Повторяю, я же не читала весь сценарий, могу судить только по съемкам. По фрагментам из первого фильма, которые он нам показал. Мы-то из другого фильма.

Э. Лындина. Тебя взволновал этот показ?

И. Бразговка. Когда я смотрела десятиминутный ролик Гринуэя, мне стало вдруг грустно оттого, что он никогда не снимет что-то вроде «Летят журавли» — называю картину условно. Или «Поговори с ней». Где все так просто и страстно… Но я говорю только о ролике, о фрагментах из первого фильма о Тулсе Лупере. Возможно, если бы я увидела всю картину, сложилось бы иное впечатление. В общем, ролик меня слегка озадачил, я почувствовала, что это кино другого уровня. Впрочем, так же, как и все остальные картины Гринуэя. Он не то чтобы впереди времени, нет, здесь другое. Есть некий поток, и есть фильмы… их авторы… они в стороне. У них отдельное русло. На репетициях Гринуэй вводил нас в свое русло, в особую атмосферу. Я называю это «музей Гринуэя». Он водил нас по его залам, показывал разные экспонаты, свои сокровища, говорил: «Мне это нравится, а вам? Вот этот раритет вдохновил меня на то-то, а этот — на то-то…» Все это внутренне взаимоотносилось с нашими ролями, с героинями нашими. Четыре женщины — четыре стихии: воздух, огонь, вода, земля. В каком-то смысле еще и исторические фигуры. Мою Катерину Гринуэй называл «несостоявшимся Пушкиным».

Э. Лындина. Она поэтическая натура?

И. Бразговка. Поэтическая, мистическая, много размышляющая на излете жизни; большая часть пути для нее уже пройдена.

Э. Лындина. Как вы, четыре актрисы, игравшие одну героиню, находили верную интонацию на съемочной площадке? Уж больно сложное, почти невероятное переплетение смыслов, знаков, метафор…

И. Бразговка. Ты же знаешь, я всегда была в кино человеком со стороны, я живу параллельно, обособленно от кинематографического сообщества, у меня самоощущение наблюдателя. Наверное, мне поэтому легче было жить в «музее Гринуэя», принять его атмосферу как свою. Разумеется, были какие-то не очень ясные для меня моменты на съемке, но, в общем, я существовала на площадке свободно. Сложность была в другом. В моей роли, в ролях Литвиновой, Гузеевой, Орбакайте не было яркого физического действия. Все отдано было внутренней жизни, а внешне — сплошная статика. Мы сидели недвижимо. На лошадях, за столом, на диване… Или стояли в разных точках площадки, как шахматные фигуры. Снимается общий план. Средний план. Крупный. Все статично. В первый день это было странновато, но потом я вошла в ритм и наслаждалась им. Мне очень помогала музыка. Когда в немых сценах включали фонограмму с музыкой Наймана, волнующей, энергетически очень сильной, на меня она очень сильно воздействовала. Я понимала, чего от меня ждет режиссер.

Э. Лындина. А Гринуэй вам что-то подсказывал?

И. Бразговка. В общем, нет. Представь: вращающаяся сцена, много старинной мебели, утварь, сёдла, четыре лошади, разбитые кувшины, сервизы… Разрушенное старое имение — его приметы повсюду. Гринуэй говорит: «Найдите себе место». Кто-то садится. Кто-то стоит. Кто-то прислонился к дереву. То есть мы сами находим эти точки, позы. Затем режиссер предупреждает: «Будьте осторожны, сцена начинает вращаться». Включается музыка. Съемка длится пять, десять, пятнадцать минут. Никто не говорит «стоп!». Ощущение, что про нас забыли. Единственная просьба режиссера — смотреть в камеру, обращаться только к камере…

Э. Лындина. Это давало возможность импровизации?

И. Бразговка. Пожалуйста, сколько угодно. Вместе с тем мне хотелось подробнее знать: кто мы, что мы? Потеряли ли что-то? Или нашли здесь? Что мы здесь делаем? Наконец, почему вращается сцена, на которой мы стоим? Почему мы должны смотреть в камеру?

Э. Лындина. Слышу голос русской актрисы…

И. Бразговка. Это слегка бродило в подсознании, но не более. Мы знали, что камера, к которой мы обращаемся, «замещает» главного героя картины, всех ее четырех серий, Тулса Лупера. Это ему мы рассказываем о своей жизни, о своих горестях, любовных переживаниях, о прошлом. Собственно, все наши сцены — общение с героем, чье имя вынесено в название фильма. Но мы его не видели.

Э. Лындина. И не узнали, кто он?

И. Бразговка. Нет.

Э. Лындина. Введут ли его в ваш «квартет»?

И. Бразговка. Может быть, введут. А может быть, и нет. Думаю, пока этого никто не знает. Мне кажется, что Гринуэй не до конца все дописывает. Он оставляет воздух. Не исключаю, что появление нашего «квартета», наше присутствие что-то изменило в первоначальном сюжете, в структуре картины. Ведь поначалу наш кусок должен был быть небольшим, даже маленьким во втором фильме.

Э. Лындина. Что дала тебе работа с Гринуэем?

И. Бразговка. Я еще раз убедилась, что фантазии иногда обретают реальность. Живешь, живешь, думаешь о чем-то странном, невероятном. И вдруг возникают обстоятельства, когда твои фантазии становятся явью. Я пообщалась с человеком, который духовно мне близок. Скорее всего, мы больше не встретимся. Но я теперь живу с ощущением, что где-то далеко есть человек, который меня хорошо чувствует и понимает.

Э. Лындина. Тебе будет трудно вернуться на наши съемочные площадки?

И. Бразговка. Нет. Питер Гринуэй был. Будет российский режиссер — отлично! Мне кажется, сейчас не время отказываться от работы. Да, Гринуэй — это очень высокая планка. Но я живу дальше…