Василий Горчаков: «Он суровый властитель»

Наталья Мазур. Одни актеры мечтают сняться у Питера Гринуэя, другие не смеют даже об этом и подумать, а Василий Горчаков, не имеющий к актерству никакого отношения, запросто дебютирует у знаменитого режиссера.

Василий Горчаков. Если на то пошло, у меня это не дебют. В тринадцать лет я сыграл главную роль в фильме М. Федоровой «Большие и маленькие». В соседнем павильоне снималось «Королевство кривых зеркал», где я подрабатывал по десятке — учил попугая говорить. В общем, это была такая детская сказка. Самое интересное, что потом посыпалась масса предложений. Когда меня уже утвердили на новую картину, я нахулиганил в школе, и родители запретили мне сниматься. Вот так прервалась моя актерская карьера.

Н. Мазур. Вы сделали карьеру как профессиональный кинопереводчик. И это основное ваше занятие?

В. Горчаков. Я перевел более пяти тысяч картин на видео. Меня по голосу узнают даже таксисты. Но сегодня я все-таки журналист. Вот уже больше пяти лет работаю на нескольких американских русскоязычных радиостанциях, возглавляю международный отдел телекомпании «Арт», активно занимаюсь продюсерскими делами, связанными с иностранными компаниями. А с другой стороны, да, конечно, я — переводчик.

Н. Мазур. Это и помогло вам познакомиться с Гринуэем?

В. Горчаков. Он приехал в Москву и на кинофестивале студенческих фильмов «Святая Анна» провел мастер-класс: рассказывал молодым кинематографистам о своем видении кино, называл себя великим провокатором. Я излагал его мысли по-русски. Потом мы поехали в кафе «Пушкин», где продолжили этот живой диалог, но уже с актерами, которые думали, что будут сниматься у Гринуэя (кстати, ни один из них не попал на эту картину). И там он вдруг сказал: «Василий, представь себе, что двое лежат в постели, он говорит: „Я хочу тебя“, она говорит: „А я хочу тебя“. А ты стоишь позади, как всегда со своей невозмутимой кислой мордой, и все за ними повторяешь на другом языке. Я даже не знаю, на каком языке говорят они, а на каком — ты, но все это могло бы быть интересно». На что сразу взвился продюсер Саша Михайлов: «Нет, нет, нет, об этом ты даже не думай. Актера мы можем взять любого, а Горчакова мы не потянем, он много берет за свои услуги». Все рассмеялись, на том все и закончилось. А потом на «Кинотавре» под жарким южным солнцем я оказался за столиком опять же с Сашей Михайловым, и он вдруг говорит: «Знаешь, идея-то получила продолжение. Гринуэй хочет видеть тебя на съемках, хочет написать для тебя какую-то роль. Как ты к этому относишься?» Как я могу к этому относиться? Я авантюрист, всегда готов ввязаться во все что угодно. Мне скажут, что нужно прыгать с лошади, я прыгну. Сыграть то-то? Пожалуйста, сыграю.

Н. Мазур. Себе в удовольствие?

В. Горчаков. Конечно! Я же не думаю, что оставлю свой след в киноискусстве. Сказали, что съемки пройдут в Италии — прекрасно! Правда, кто из наших актеров будет сниматься, не было известно. А потом Гринуэй опять приехал в Москву на кастинг и пригласил меня как переводчика. Все, с кем он при мне беседовал, за исключением одной актрисы, в итоге были приглашены. Это была последняя стадия отбора. Все было решено, мы знали, какого числа выезжаем на съемки. Но не в Италию, как планировалось, а в Германию. Думали, что едем на неделю, потом оказалось, что на две. Очень долго не было сценария. Наконец он появился, на двадцати шести страницах. Гринуэй просил, чтобы все его разговоры с исполнителями шли через меня во избежание разнобоя. У него была своя переводчица, Татьяна Красинская, которая замечательно со всем справлялась. Но в то же время Гринуэй хотел, чтобы был единый канал связи. Поэтому сценарий тоже мне пришлось переводить.

Н. Мазур. Каковы были ваши впечатления?

В. Горчаков. Я к своему ужасу увидел, что в сценарии практически всего две роли — главной героини, которую должна была играть Рената Литвинова (она уже была утверждена), и странного человека по имени Гидеон-Олаф-Петр-Орлов. Как герой сам поясняет в тексте, его так назвали в честь нескольких именитых персон. Гринуэй считал, что для русского человека Гидеон — это прежде всего святой, Орлов — любовник императрицы, Петр, соответственно, император, а Олаф — это простое крестьянское русское имя. В ходе съемок мне удалось Питера переубедить, и Олафа поменяли на Степана. Этот персонаж должен был стать как бы медиумом для героинь, которых играют русские актрисы. Главная героиня — графиня Констанция Гулицкая, эмигрантка, русская аристократка или женщина, которая изображает из себя русскую аристократку. В то же время она — Артемида, или Диана, женщина-наездница, близкая к природе, олицетворяющая женственность, противостоящую грубому мужскому началу. А сопровождают Констанцию ее товарки: музы не музы, нимфы не нимфы, амазонки не амазонки, но героини, каждая из которых воплощает некий сакральный смысл. Кстати, до того как Гринуэй отобрал актрис, у него не было окончательного варианта сценария.

Н. Мазур. То есть он писал роли на конкретных актрис?

В. Горчаков. Да, но основываясь на том архетипе, который себе представлял. Скажем, герой, которого я играю, — такой долговязый, мрачный тип, ироничный, себе на уме, искренне сочувствующий этим девушкам и в глубине души их презирающий. Он пытается им услужить и одновременно навязать свою волю. Отсюда эта игра с переводом. Девушки общаются с главным героем Тулсом Лупером, который в одном из эпизодов, где мы снимались, оказывается прикованным к машине не кого-нибудь, а Рауля Валенберга (дело происходит в Чехословакии в 1945-1946 годах — Гринуэй сам путался, в каком именно). Словом, девушки рассказывают ему свои истории. На съемочной площадке никакого Тулса Лупера не было: это был виртуальный персонаж, обращаясь к которому, все смотрели в камеру. За камерой сидел Питер Гринуэй и сам произносил все реплики за героя. Он не только потрясающий режиссер, но и замечательный актер. Он проникновенно произносил текст, чем очень нам помогал. Он знал, какое настроение необходимо задать, его реплики провоцировали нас взять тот или иной тон. Так вот, мой персонаж общается с Тулсом Лупером по-английски, девушки говорят по-русски, и все это сводится через меня. Питер говорит по-английски, а я дублирую его по-русски. Они говорят по-русски, я, соответственно, перевожу ему на английский. На самом деле я не переводил в точном смысле слова. То есть они говорили одно, я — другое, иногда мог сказать: «Это вообще не переводится». Кроме того, постоянно шел закадровый комментарий — его тоже произносил я.

Н. Мазур. Интересно, сказались ли индивидуальные особенности актрис на характерах, выписанных Гринуэем?

В. Горчаков. По-моему, все находилось в полном соответствии. Героиня Литвиновой, графиня Констанция, постоянно присутствует в кадре и задает тон. Она — эфемерная Диана, жесткая и ранимая, немного сумасшедшая, в общем, очень похожая на Ренату. Лариса Гузеева играет кухарку, чья жизнь протекает на кухне. Надо сказать, что история, которую каждая героиня рассказывает о себе, связана со всякими плотскими утехами и перетекает из одного века в другой. Соответственно, Лариса Гузеева свой рассказ облекала в грубую кухонную форму. Кристина Орбакайте по тому странному сценарию, который придумал Гринуэй, — дочка кухарки, прачка. Это несколько испорченное создание и в то же время дитя. Белизна ее белья, скажем так, в противофазе с ее низменными утехами. Ира Бразговка — секретарь-домоправительница, сухая, чопорная дама (в сценарии в скобках написано «синий чулок»). Она не чужда литературе, пописывает в какие-то журналы. Хозяин поместья, по ее рассказам, соблазняет ее стихами и обещанием свозить в Париж, других женщин он имеет либо на кухонной плите, обжигая зад, либо в гладильной комнате и т.п.

Н. Мазур. В какой момент появился тот вариант сценария, по которому шли съемки?

В. Горчаков. Знаете, все девушки жутко обиделись, потому что сценарий они получили то ли в самолете, то ли после приземления в Германии. Могу объяснить, почему произошло именно так. Продюсеры фильма боялись, что кто-то из актрис может отказаться от съемок, поскольку у всех, кроме Ренаты, было по две-три реплики. Ведь все думали, что раз едут сниматься у Гринуэя, то будут монологи типа леди Макбет, страсти и прочее. А на самом деле ничего подобного. В какой-то момент Гринуэй почувствовал их обиду и в середине съемок написал актрисам по монологу. В этих монологах он как бы еще раз подчеркнул особенности каждого образа. Он и мне хотел написать монолог, но я замахал руками, отказался: мол, спасибо, мне и без того хватает.

Н. Мазур. Кстати, ответы актрис на вопросы Гринуэя во время кастинга, судя по всему, во многом определили их будущие роли. А как было с вами?

В. Горчаков. Он меня ни о чем не спрашивал. Только порадовался, когда узнал, какое место в моей жизни занимают лошади. Это, видимо, ложилось в его представление о персонаже, которого мне предстояло сыграть.

Н. Мазур. Вы наездник-любитель?

В. Горчаков. Лет с тринадцати я занимался пятиборьем, которое, как известно, включает в себя конкур, — скакал на лошадях, брал препятствия. Совершенно случайно, уже в зрелом возрасте, будучи переводчиком, в сборной страны по хоккею познакомился с человеком, который занимался каскадерством вместе с известным нашим режиссером Любомудровым, постановщиком «Первой Конной». Он взял меня с собой в качестве «мартышки», то есть человека, который расписывается в гонорарной ведомости и для вида сидит на лошади. Ну, я сел на лошадь. Каскадеры поскакали — и я поскакал, они прыгнули — и я прыгнул, они сделали подсечку — и я сделал подсечку. Выяснилось, что делаю все не хуже их, и с тех пор я стал каскадером. Десять лет проработал на «Мосфильме», дослужился до постановщика трюков, сделал около двадцати фильмов. Среди больших постановочных картин — «Поговорим, брат», «Пугачев», «Али-Баба и сорок разбойников», «Кто заплатит за удачу», «Шальная пуля». На «Ларце Марии Медичи» я уже был постановщиком конных трюков. В этих картинах были у меня и эпизодические роли, к примеру, я сыграл белогвардейского офицера, которого «красиво» подстрелили и он упал между ног «вороного коня». Конечно, теперь я не тот каскадер, каким был, но все же опыт пригодился на съемках у Гринуэя. Я посадил всех девушек на лошадей, посмотрел, как они ездят. К счастью, лошади были хорошие, послушные, дрессированные, поэтому не было никаких проблем. Удивительно, как там умеют работать, качественно все организовать! Был момент, когда на съемочной площадке было двадцать лошадей, и не было никакой паники, неразберихи. Более того, Гринуэй поставил музыку, некий вальс, и свет крутился, как на дискотеке, это совершенно фантасмагорическое зрелище! Такое впечатление было, что танцуют не только девушки, но и лошади.

Н. Мазур. Вы тоже снимались каждый день?

В. Горчаков. Да, и то мы с трудом уложились. А в принципе, Гринуэй был доволен. Организовано все было потрясающе. Каждый день мы получали вызывной лист, где было четко указано, кому где находиться и когда повезут на съемочную площадку. Пока ставили кадр, у нас был легкий завтрак. Потом мы одевались в костюмы, шли на площадку. Далее обед, опять съемка. По действующим профсоюзным законам съемка не могла продолжаться после семи часов вечера. Вечером нас ожидал легкий ужин с вином и пивом вместе со всей группой во главе с Гринуэем, что крепило творческие узы, после чего мы уезжали в гостиницу.

Н. Мазур. Что собой представляла группа?

В. Горчаков. Если построить пирамиду, то все выглядело так: Гринуэй, за ним операторская и продюсерская группы, в основном из голландцев, поскольку Питер сейчас живет в Голландии. Со многими он работает не впервые, все переходят из одной его картины в другую. Была большая группа венгров: костюмеры, администраторы, помощники по актерам, заведующие площадкой. Наконец, немцы непосредственно со студии, где проходили съемки, — осветители, техники и т.п. Ну и наша русскоязычная группа. Между всеми членами съемочного коллектива были очень ровные и равные отношения.

Н. Мазур. Как работалось с Гринуэем?

В. Горчаков. Думаю, всем присутствующим на съемках, в том числе и нашим замечательным актрисам, прошедшим большую школу работы в отечественном кинематографе, есть с чем сравнивать. Это было удивительно! Режиссер никогда не повышал голос. Когда мы, усталые, приезжали в гостиницу и он говорил: «А не хотите ли порепетировать?» — ну кто мог отказать?! И вот мы уже все вместе читаем, как в театре, сцену, которую предстояло снимать на следующий день. Он говорил: давайте, мол, просто прогоним текст, чтобы вы его почувствовали, чтобы он у вас отскакивал от языка. Потом предлагал: «Попробуем чуть-чуть поиграть». И каждый раз повторял, что все было прекрасно, или — было замечательно, или — лучше не бывает, но для меня лично сделайте здесь это, а вот здесь — это. Он постоянно давал понять, что каждый из нас справляется с работой, что все хорошо, что идиотов среди нас нет. Но в то же время он достаточно твердо подталкивал каждого к тому, что нужно ему. Начинаешь с одной интонации, жеста и вдруг неожиданно для себя делаешь так (сам бы никогда не додумался), как он уже давно задумал.

Н. Мазур. Вы это поняли уже потом, после съемки?

В. Горчаков. Да, конечно. А поначалу все очень радовались, думали, что делаем все гениально. Когда вся эта восторженная муть осела, стало ясно, что для него актеры — это составляющая, но ни в коем случае не главная часть кинематографического процесса. Свет, ракурс съемки, декорации, костюмы так же важны для него, ведь он по первой профессии и по складу характера — художник. Актер — это только мазок на полотне, еще одно выразительное средство. Гринуэй, конечно, не Хичкок, который считал, что актер хуже реквизита, потому что реквизит куда поставил, там он и стоит, а актер еще ходит, его надо все время направлять. Ну а Гринуэй… При всей его обходительности, необыкновенной интеллигентности и качествах истинного джентльмена он суровый властитель, властитель судьбы своего произведения. И то, что ему нужно, он выкачает и из актера, и из лошади, и из декорации.

Н. Мазур. Вы имели представление о замысле в целом?

В. Горчаков. Гринуэй рассказывал о нем. Для него, например, чемоданы — «чемоданы Тулса Лупера» — это тот опыт, тот груз прожитых лет, что есть у любого человека. И через ситуации, в которые попадает герой фильма, проходит тоже каждый. Тюрьмы, в которых он оказывается, — метафора обстоятельств жизни. Это может быть камера с решетками, финансовая или какая-то другая зависимость — любовная, сексуальная. И на примере всех этих странных, порой подчеркнуто гиперболизированных, даже фарсовых ситуаций Гринуэй хочет показать разные спектры человеческого универсума. Это все он сам мне рассказал.

Н. Мазур. Удовольствие, интерес, приятное общение, необычная атмосфера… А были ли какие-то проблемы, сложности?

В. Горчаков. Мне было легче всех, я — непрофессионал. А девушки наши, конечно, комплексовали. Ну еще бы — работать с таким режиссером! Они увидели, наверное, жуткую разницу, сравнив наших режиссеров и Гринуэя. Он другого уровня человек. Естественно, они все были влюблены в него, как в Учителя, гуру, носителя недостижимой культуры. Понятно, что им хотелось преподнести себя в наилучшем виде. Кстати, меньше всех страдала Кристина Орбакайте. Переживала, конечно, по разным причинам, но внешне казалась очень спокойной. Ирина Бразговка волновалась, было видно по глазам, хотя это никак не отражалось на ее работе. Рената… Рената — само откровение. Как она справилась со своей очень непростой ролью! Ведь остальные характеры все-таки были одномерные. Рената — это что-то неземное, просто богиня.

Н. Мазур. Она любит повторять: «Я не актриса».

В. Горчаков. Она прирожденная актриса, ей ничего не надо делать. Ей надо войти в роль, и у нее все получается. Она не играет, но совершенно становится такой, какой должна быть, какой хотел ее видеть режиссер. Она поразила Питера. Лариса Гузеева сильно нервничала. Она постоянно на репетициях говорила: «А можно я сделаю вот то-то, а можно я вот так скажу?» «Это очень нужно, хорошо, что вы поняли мой замысел», — говорил Гринуэй. Вообще, Гринуэй умеет сказать нечто такое, что каждый думает, что он лучше всех. Это тоже хитрая режиссерская манера диктатора. Когда мы — в нашем узком кругу, естественно, — разговаривали о нем, то пришли к выводу, что он мог бы быть лидером секты и за ним бы пошли люди, отдавая все. И мог бы быть политическим деятелем, потому что обладает невероятной харизмой.

Н. Мазур. Он человек многословный?

В. Горчаков. Такое впечатление, что он употребляет ровно столько слов, сколько нужно для дела, то есть упрекнуть его в пустословии нельзя. А то, что он говорил, хотелось слушать и слушать, все открывали глаза и уши. Опять же нельзя сказать, что он тратил свое красноречие попусту. И на съемочной площадке он никогда не пускался в долгие объяснения. У нас не получилось того прямого контакта, который он мыслил, полагая, что все общение пойдет только через меня. Я был постоянно в кадре. А он сидел у монитора, далеко. Поэтому мы общались через Таню Красинскую. Она приходила и передавала нам его пожелания и комментарии. «Он сказал, что это чудесно», — говорила Таня. Причем тоже с восторгом.

Н. Мазур. Было ощущение, что он впустил вас в свой мир? Или сохранялась дистанция?

В. Горчаков. Он впустил нас в свой мир ровно настолько, насколько это было необходимо для работы. А мы с ним вели долгие разговоры отдельно. Его интересуют, например, вопросы русского языка. Какие слова приемлемы, какие нет, какие в тот момент в России пели песни… Надо сказать, что собственно реальность его не очень волнует. Вот ведь ходил же он в гимнастерке с орденом Ленина и орденом Александра Невского, с какой-то перевязью полуказачьей, в полупехотном обмундировании… Мы в какой-то мере были куклами в его театре марионеток. И, конечно, все мы очень волнуемся: что получится в результате? Он показал нам смонтированный кусочек предыдущего материала, который всех напугал. Экран дробится, один персонаж просто двоится в глазах, произносит одну и ту же фразу несколько раз, причем несинхронно. Думаю, нас ждет много сюрпризов, приятных и не очень. Единственное, что утешает: часть действия, которое происходит в XVII веке, в английском поместье, — это как бы оживающие картинки. Был некий английский художник, который написал пятьдесят пять конных портретов. Серия представляет собой прогрессию — от первого шага на лошади до того, что теперь мы называем «оргазматическим полетом», когда всадник и лошадь сливаются в едином порыве. Картины действительно существуют, и Гринуэй уже написал книгу по этому поводу. Он даже говорил нам, что после этого фильма, возможно, снимет «расширение» той экранной истории, в которой мы принимали участие. Девушки наши воспряли духом, они думают, что он снова пригласит нас для осуществления своего нового замысла. Обнадеживает еще и то, что костюмы были настолько богатые, вкусные, что вряд ли их делали лишь для промелька в кадре или для фона.

Н. Мазур. У вас с Гринуэем были свои тайны?

В. Горчаков. Безусловно, но, не углубляясь в подробности, не раскрывая секретов, могу сказать, что он постоянно комментировал мои действия на площадке. Он говорил мне: «Ну надо же, видно, как ты всех девушек любишь, как ты их уговариваешь, помогаешь. Вась, а ты не мог бы что-нибудь сделать, чтобы она, когда говорит, что любит лошадь, действительно ее любила?» Или: «Она хорошо сидит, но пусть сядет вот так, скажи, что это надо с кавалерийской точки зрения». Какие-то недостатки он подмечал, но просил меня не говорить, что это он сказал, явно не хотел восстанавливать против себя актрис даже неловким словом. Он знал, что лаской, нежностью мог добиться чего угодно и не хотел терять контакт.

Н. Мазур. Может быть, просто он человек мягкий?

В. Горчаков. Он мягко стелет. Но то, что он располагает к себе, — безусловно. Ведь 90 процентов режиссеров думают о конечном результате, о своем имидже, о чем угодно, но только не о самочувствии актеров, их настроении. И часто на этом проигрывают. Можно заставить актера что-то сделать, но будет видно, что он сделал это из-под палки или не в полную силу. Тем более — актриса. Женщину ведь можно соблазнить. Можно, конечно, и силой взять, но это совсем другое.

Н. Мазур. И Рената, и Кристина, когда рассказывали о Питере, все время повторяли, что он гений.

В. Горчаков. Во-первых, я не стал бы навешивать ярлыки. Во-вторых, о человеке, с которым общаешься, сидишь каждый день за столом, с которым говоришь и о великом, и о малом, трудно сказать, что он гений. Таких методов работы и таких результатов, как у него, я не видел. Все, что он сделал, безусловно, очень интересно. Может быть, вот такой он, европейский гений. В Америке его не понимают. Большинство у нас, даже те, кто говорит, что он великий режиссер, тоже не понимают. Он сложный человек. Если заглянуть под мантию доброго волшебника, скорее всего там свои тараканы, свои комплексы, которые он очень здорово маскирует. Но великий художник — назовите любого — это не Санта-Клаус. Гринуэй не ужился в Англии, решил, что его не понимают на родине. Переехал в Голландию. В его группе, кроме актера, которого он уже прежде снимал, не было ни одного англичанина. Человек как бы добровольно отправил себя в изгнание.

Н. Мазур. А если он был доволен, как это проявлялось?

В. Горчаков. Говорил: это лучшие впечатления в его жизни, никогда не думал, что столкнется с такими талантливыми людьми, это замечательно. Ирину Бразговку очень хвалил, когда она спела. То есть «ежовые рукавицы» и всегда морковка в руке.

Н. Мазур. Из ваших рассказов следует, что актеров он больше выделял, чем остальных участников съемок.

В. Горчаков. Абсолютно во всем были соблюдены пропорции. Когда свет был установлен, кадр выстроен и в павильоне появлялись актеры — да, он начинал заниматься актерами. Но еще раньше он все со всеми решил и обо всем договорился. Он же снимал десятью камерами, и перед ним было несколько мониторов, а экран каждого монитора «разбит» на десять кусочков. Кстати, забыл у него спросить, почему изображение с одной камеры было перевернуто вверх ногами. Впрочем, Гринуэй с самого начала предупреждал: фильм будет не похож на остальные, кадр будет ломаться, будет несколько кадров в кадре плюс вариоэкран, «Чемоданы» можно показывать на стенах домов и т.п.

Н. Мазур. Вы могли задать ему любой вопрос, если вам что-то было непонятно?

В. Горчаков. Безусловно. Он всегда отвечал обстоятельно, никогда не отмахивался. Это тоже один из его способов расположить человека — продемонстрировать ему свое уважение.

Н. Мазур. Как вы расстались?

В. Горчаков. В последний день съемок, под конец смены, я уже засыпал от усталости. «Вы тут продолжайте. Василий, сиди, держи себя в руках», — сказал он и куда-то исчез. Час со мной еще возились, снимали десятью камерами, а когда, отснявшись, я вышел в коридор, выяснилось, что он уже уехал. Вот и всё. Он говорил: «Вот вы мне не верите, что кино умерло. А ведь мы все скоро останемся без работы. Уже на подходе технологии, которые позволят снимать актеров без актеров. Кино моментально будет транслироваться из одной точки планеты в другую. Технологии просто все вытеснят. Возьмите историю искусств. На каком-то этапе одно из искусств является наиболее доступным, все без ума от него, а потом оно отходит на второй план и становится раритетом, уже не массовым искусством. То же самое будет и с кино. Что придет на смену, пока не ясно, но явно, что это связано с информатикой. Кристина, вы — певица, вы же знаете, что никто вживую скоро петь не будет. А вас, актеров, тоже заменят. Единственный, кто из вас может не беспокоиться о будущем, — это Вася, потому что люди никогда не научатся без знания языков общаться друг с другом. Вообще, единственные три профессии, которые всегда будут востребованы, — это переводчики, проститутки и гробовщики».

Н. Мазур. Василий, вам приходилось наблюдать много знаменитостей, и Питер Гринуэй — один из них. Ваше резюме?

В. Горчаков. Да, Гринуэй возник в моей жизни на определенном фоне. Совершенно ясно, что он стоит особняком, отдельно от всех.