Вперед к природе. Блицкритика

Грегор Замза в эпоху клонов. «Превращение» Франца Кафки настолько потрясло меня когда-то, что и сорок лет спустя способно заслонить любую экранизацию. Потрясала обыденная реалистичность реакций на безумие, невесть как поселившееся в людях. Я еще не осмеливался его назвать: я не знал, что же такое заставляет человека превратиться в насекомое, в безвольное ничтожество… в винтик. С мыслью о винтике я начинал понимать, что.

Я думал, Валерий Фокин вдохнет в свой фильм именно эту мысль. Ровные затылки предвоенных среднеевропейцев, поливаемые ровным, как общее наваждение, сквозным дождем, настраивали на тоталитарную метафору. Прибавить к этому можно было только возможности современной кинотехники, поднаторевшей в конструировании людей-пауков, людей-мух, людей-драконов и прочих отпрысков кинометафоры тоталитаризма.

Ничего подобного Фокин не сделал. Собрав великолепный старинг (Евгений Миронов, Татьяна Лаврова, Игорь Кваша), он воспроизвел реалистичнейшую реакцию нормальных людей на… на что? Вот тут-то главное режиссерское решение. Это не метафора. Это, так сказать, медицинский факт. Грегор Замза действительно воображает себя насекомым. Не более того. Чистая медицина: трясутся ноги, выворачиваются руки…

Почему эта медицинская непреложность обретает на экране такую силу? Почему спектакль, поставленный когда-то Фокиным в «Сатириконе» с опорой на актерские (чисто человеческие) ресурсы, без всякой машинерии и, конечно, без всякого «комбинирования съемок», дает такую киногению? Что именно в нашей жизни объектив кинокамеры увеличивает до степени фантасмагории? Какой-то ничтожный сдвиг в сознании несчастного человека, скачок молекулы мозга, непредсказуемый нюанс химии, нарушающий психику?

Или эпоха биоинженерии, азарт клонирования, экстаз зомбирования особей — менее зловещий контекст человеческой трагедии, чем эпоха оболванивания масс с помощью тоталитарных лозунгов, с чем мы будто бы справились?

Хермер, мужики! В первом эпизоде студент, приехавший на каникулы к родителям, прицеливается молотком по гвоздю и попадает по пальцу. После чего решает остаться в деревне. Два с половиной часа экранного времени — его постепенное превращение в сельского жителя. Невеста, приехавшая из города, сбегает. Сестра сходит с ума. Родители дряхлеют, отец помирает, надо его хоронить, а дороги занесло, сани вязнут, гроб приходится волочить на листе железа. Еще и власть нависает с угрозами. Совхозное начальство — чтобы не отхватил лишней земли, рыбнадзор — чтобы не съел лишней рыбины. Пропала коза — наверняка мужики застрелили. Так и ждешь, что соседи спалят подворье. Он же — «фермер». Мужики произносят это заморское слово через «х»… а может, я ослышался: в воздухе все время что-то гудит, шумит, воет…

Но не стучит, вот что существенно! Никакой навесной механизации научно-технической эпохи! Хозяйство — на уровне 40-50-х годов: тачка дачника, топорик туриста… Но постоянно что-нибудь фонит: ликующий птичий грай, комарий гуд, свист ветра, шум дождя. И на экране волжские пейзажи, кадры, снятые с высоты птичьего полета, сквозь траву глазами мошки, из-под воды глазами рыбы… Пейзажи пленительные, но тревожное ощущение не уходит. Ждешь кары, а за что, не ведаешь.

гаджеты купить

Фильм назван не без библейской многозначительности: «Пастух своих коров». Как я понимаю, Гарри и Александр Гордоны предлагают нам робинзонаду, философскую по сверхзадаче и непреложную по фактуре. Главный источник тревоги — деревенский мир — убран за кадр. А может, потому и ждешь беды, что этот мир притаился где-то за кадром? В финальном эпизоде авторы дают мне возможность вглядеться в лицо бывшего студента (в голубые глаза актера Владимира Чернова), и я с облегчением констатирую: жив.