Философия исторического пессимизма. Лекция 5

Альтернативная история

Лекция 5. Философия исторического пессимизма

Правила существуют для того, чтобы их нарушать. Я придумал правила игры: говорить совсем не то, что обещал. А теперь я решительно отвергну их и начну новую лекцию с того, чем закончил предыдущую. Надеюсь, читатель помнит, что сторонников исторического детерминизма я вроде бы зачислил по ведомству ретроградов и унылых пессимистов. Что ж, присмотримся поближе к дихотомии «оптимизм/пессимизм».

Как я говорю своим студентам: «Я старый человек, поэтому помню, что во времена зрелого и позднего застоя марксистско-ленинская философия на современном этапе именовалась „философией исторического оптимизма“. В соответствии с законами истории, которые были открыты Марксом, Энгельсом, Лениным и творчески осмыслены современными марксистами-ленинцами, под мудрым руководством нашей партии, ее ленинского ЦК и лично дорогого Леонида Ильича мы неуклонно двигались от развитого (или развитого) социализма к коммунизму и потому не только могли, но и обязаны были смотреть в будущее с оптимизмом».

А философия исторической альтернативы при ближайшем рассмотрении оказывается в значительной мере философией исторического пессимизма. Как-то так получается, что нереализовавшиеся возможности, «потерянные дороги», по выражению Ю. Лотмана (почувствуйте интонацию!), оказываются лучшими, нежели те, что реализовались.

Концентрированным воплощением такого взгляда на альтернативную историю является недавно вышедшая книга Владимира Лещенко «Ветвящееся время. История, которой не было». (Она появилась в начале 2003 года, и я ознакомился с ней уже после того, как написал третью свою лекцию — «Сад расходящихся тропок», — так что, честное слово, никакого плагиата, просто оба мы совершенно независимо заимствовали один и тот же образ у Борхеса. Оговорюсь сразу: не собираюсь обсуждать ни методологические основания этой книги, ни ее идеологическую направленность.) По В.Лещенко, любая (точнее, почти любая) развилка истории приводит в нашей Реальности к результату заведомо худшему, чем это могло произойти в Реальности альтернативной.

Несколько примеров. Предположим: не Рим победил Карфаген в Пунических войнах, а наоборот. И вот расцветает могучая Карфагенская империя, под гегемонией которой благополучно существуют державы галлов, даков, фракийцев, и все вместе они дают отпор гуннам, готам, франкам и вандалам, так что последствия Великого переселения народов «не были бы столь катастрофическими, как в реальности, когда цивилизация в Европе была практически сметена».

Если бы не удались перевороты Петра I либо Елизаветы Петровны и у власти остались царевна Софья или Анна Леопольдовна с Иоанном Антоновичем, если бы Россия капитулировала перед Францией в 1812 году, если бы, наконец, победили декабристы, то виртуальное прошлое, виртуальное настоящее и виртуальное будущее России были бы куда как лучше, чем сейчас: мы не обезьянничали бы перед Западом, сохранили свои национальные основы, взяв, при этом у заграницы самое лучшее, у нас было бы смягчено и значительно раньше вовсе отменено крепостное право, мы имели бы вполне демократическую конституцию с сохранением неких элементов сословного строя, Россия не потеряла бы Аляску, а, напротив, распространилась до Калифорнии и установила протекторат над Гавайскими островами. Наука и культура достигли бы невиданных высот, в том числе и потому, что еще в начале 60-х годов позапрошлого века «живы и Пушкин, чей убийца даже не попал в Россию (с какой это стати принимать на службу в русскую гвардию нищего французского эмигранта с сомнительными сексуальными наклонностями?), и Лермонтов, не сосланный на Кавказ и стяжавший себе славу русского Байрона». Словом, по выражению самого В. Лещенко, «подлинно Золотой век». И все это без жутких потрясений, без «радикальных реформ».

Заметим, что прекрасное будущее было возможно не единожды, но каждый раз что-то не получалось. То же можно сказать и о взгляде автора «Ветвящегося времени» на советскую историю. Даже в том — явно не слишком симпатичном ему — варианте альтернативной истории, где во время второй мировой войны СССР выступает союзником нацистской Германии, фашистской Италии и императорской Японии против западных «гнилых демократий», наличествуют свои светлые стороны. После победы — конечно же, не демократий — «Советский Союз не понес тех колоссальных потерь, которыми обернулось для нашей страны нападение гитлеровской Германии. Не погибли двадцать семь миллионов человек, неразрушенными остались 1410 больших и малых городов и десятки тысяч сел и деревень». И даже «уровень жизни относительно высок — ведь не было тех не поддающихся подсчету потерь, нанесенных экономике страны войной и необходимостью послевоенного восстановления».

А уж о послевоенном периоде и говорить нечего. Если бы после смерти Сталина к власти пришел Лаврентий Павлович Берия, то все было бы просто замечательно. Никаких непродуманных амнистий (хотя безвинных отпустить все же надо), никакого волюнтаризма в сельском хозяйстве и всего такого прочего. Правда, «МГБ беспощадно подавляет в конце 50-х — начале 60-х первые проявления антисоветских тенденций в среде интеллигенции, прежде всего Москвы и Ленинграда. Те самые, что дали начало пресловутому диссидентскому движению. И в дальнейшем все реальные антикоммунистические силы просто уничтожаются всемогущим МГБ на ранней стадии». Но, может быть, это не так уж плохо? Ведь «в середине шестидесятых годов советский корабль с человеком на борту совершает облет Луны. Несколько позже, незначительно опередив американцев, именно советский космонавт впервые высаживается на поверхности естественного спутника Земли». Вот какого прекрасного будущего лишил нас «внутрипартийный переворот», организованный Хрущевым. Что же касается событий наших дней, то В.Лещенко не жалеет гнева и сарказма по адресу «прорабов перестройки». Он признает, что в иной, неперестроечной Реальности могло произойти определенное «закручивание гаек» («диссидентов на свободе почти не остается, а уже сидящих перестают выпускать на свободу»), но не видит в этом чего-либо ужасного: «Подобные действия встречают понимание и, более того, одобрение абсолютного большинства населения». Плач по упущенным возможностям завершается следующим пассажем: «Подведем итог, какой могла бы быть жизнь у всех нас, включая читателей этой книги, в данной ветви истории, в начале XXI в. То была бы, думается, обычная жизнь, весьма похожая на ту, что имела место в 70-е и 80-е гг. Со своими непростыми проблемами, с цензурой, с полными холодильниками и не очень — полками магазинов. С дешевыми билетами на поезда и самолеты, дешевой водкой, колбасой и дорогими „Жигулями“. С иномарками, редкими, как белые вороны. С Афганистаном и политзаключенными. С ВЛКСМ, пионерской организацией и с единой страной безо всяких границ и таможен от Кушки до Владивостока. Без Интернета, НТВ, „макдоналдсов“. И может быть, что и без чернобыльской катастрофы. Без организованной преступности, замерзающих городов, веерных отключений электричества, наркомафии, кокаина, „экстази“ и СПИДа. Без Карабаха, Ферганы, Тбилиси и Грозного. То есть с мирными Карабахом, Ферганой, Тбилиси и неразрушенным Грозным». А вместо этой — пусть и не райской, но вполне приличной — жизни настал у нас, как было сказано в фильме «ДМБ-2», «полный армагеддец и апокалипсец».

Но вот что любопытно: это апокалиптическое и «армагеддическое» видение реализовавшихся вариантов истории касается почти исключительно нашего Отечества. Нет, конечно, В. Лещенко признает, что на Западе не всё и не всегда идет по оптимальному пути, — вспомним, как он оценивает историческое развитие в случае победы Карфагена. И все же… Вот монголы доходят до «последнего моря» и покоряют Европу. «В Париже, Милане, Риме, Геттингене, Тулузе и Мюнхене самовластно распоряжаются ордынские баскаки, выколачивая плетьми и саблями дань из оставшихся в живых. […] В пепел обратились библиотеки… Прервались традиции университетского образования, архитектурных и художественных школ, литературы и богословия… А ныне, в XXI в., Европа только-только направляет на звезды первые телескопы, спускает на воду первые неуклюжие пароходы, дивится первым опытам с электричеством, робко запускает в небо первые воздушные шары».

Реальность, в которой СССР вместе с державами «оси Берлин-Рим-Токио» покоряет Европу, ужасна для побежденных. «Европа, жестоко истерзанная, растоптанная, медленно умирает. По-прежнему дымят трубы крематориев в гитлеровских лагерях смерти — Аушвице (Освенцим), Дахау, Маутхаузене и многих других. […] Искореняется высокая европейская культура, закрывается большинство учебных заведений, вплоть до средних школ и лицеев. Уничтожены все европейские университеты, а тех, кто осмеливается тайно преподавать и учиться, ждет концлагерь». И т.д. и т.п.

И даже — казалось бы, вполне частная тема, — если бы де Голль не пришел к власти в 1958 году, последствия для Франции были бы катастрофическими. «Как видится автору, события в этом случае могли развиваться по двум направлениям — плохому и очень плохому». Не буду разбирать эти версии — В. Лещенко ясно их охарактеризовал.

Но ведь ничего из вышеописанного на Западе не произошло. И получается, что (опять же, как правило) все реализовавшиеся варианты исторического развития были неблагоприятны (а иные — перестройка, например, — просто гибельны) для нашего Отечества, а для Запада — наоборот. У них — «все к лучшему в этом лучшем из миров», у нас — «все к худшему в этом худшем из миров». Вот она, философия исторического пессимизма!

При этом никак не возможно объяснить подобные воззрения лишь идеологической позицией автора «Ветвящегося времени». Ведь А. Оболонский, явный идейный антипод В. Лещенко, в упоминавшейся мною книге «Драма российской политической истории: система против личности» также скорбит об упущенных возможностях, также утверждает, что история России пошла по наихудшему из возможных путей.

А вот на Западе приверженцы альтернативной истории настроены куда оптимистичнее. Я уже упоминал о сборнике трудов американских военных историков «А что, если бы?.. Альтернативная история». Нет, и у них не только «все к лучшему». Например, рассматривается поражение римских войск от рук варваров-германцев в 9 году н.э. в Тевтобургском лесу. Это поражение привело к тому, что Германия от Рейна до Эльбы освободилась от непродолжительного (около восемнадцати лет) римского владычества и никогда более под него не попадала. «А ведь если представить себе, что осенью девятого года обстоятельства сложились бы по-иному, то, может быть, Гитлер не отплясывал бы победную джигу весной 1940 года. Возможно, мы лишились бы лютеранской Библии, но зато не познакомились бы и с гестаповской униформой. […] Если бы Августу удалось насадить сады вплоть до Берлина, расширившаяся и усилившаяся таким образом империя в будущем, возможно, дала бы отпор монголам, Москва стала бы столь же свободной, как и Рим, а эквивалент ЕВРО появился бы на несколько веков раньше».

И все же даже тяжкие беды могут принести добрые плоды, пусть и в отдаленном будущем. Предположим: Западная Римская империя не погибла в 476 году, а выжила и обновилась. Или: многократно упоминавшиеся арабы победили бы в той битве в 732 году и создали Европейский халифат. И что же? «Ирония истории заключается в том, что… блестящее будущее стало возможно благодаря Темным векам. Европейский халифат после 732 г. или обновленная Западно-Римская империя после 476 г., гарантируя континенту стабильность и процветание, подавляли бы попытки демократизации и каких-либо изменений еще в зародыше. Ни халифат, ни империя не допустили бы разгула неуемной свободы, приведшего в конечном счете Европу к ее возвышению. Темные века стали для Европы подобием болезненной операции, едва не убившей больного, но в конце концов сделавшей его крепче».

А уж рассмотрение американскими специалистами вариантов истории их собственной страны дает вполне радужную картину. Сколько раз могли потерпеть поражение повстанцы времен Американской революции от британских войск, федералисты от конфедератов во время войны Севера и Юга, вооруженные силы союзников от Германии и/или Японии во время второй мировой, от Советской Армии, случись третья мировая. Ан нет, ничего этого не произошло, историческая кривая вывезла. Есть повод для философии исторического оптимизма.

Впрочем, что это мы все об альтернативности. Детерминизм тоже может стать (и становится!) оной оптимистической философией. Но это уже совсем другая история.