О пользе бессоницы, или страдания неюного Миллера

Я научился жить с Бессонницей и даже извлекать из нее пользу. Генри Миллер

Генри Миллер и Хироко Токуда (Хоки)

В момент знакомства ему было три четверти века, ей чуть больше двадцати. Чертыхаясь и проклиная все на свете, он вернулся на родину в канун своих невеселых пятидесяти, покинув старушку Европу, которую не так давно для себя открыл и в которой окончательно осознал себя художником (началась вторая мировая война). Америка встретила его настороженно и враждебно, чтобы спустя два десятилетия, в разгар сексуальной революции, поднять на щит, объявив одной из священных коров неоавангардистской прозы. И не без оснований, за его плечами были две романные трилогии, из числа тех немногих, о которых говорят: эти книги потрясли мир. Единственным предметом и главным действующим лицом каждой из них был он сам — американец немецкого происхождения Генри Вэлентайн Миллер. Начинающая певица с умеренным дарованием и эффектными внешними данными, она покинула Страну восходящего солнца и, лелея в душе мечту о большом и неподдельном успехе, приземлилась под безоблачным небом Калифорнии. Новый Свет, впрочем, не спешил оправдать ее радужные надежды, предложив ей вместо Карнеги-холла один из бесчисленных ночных баров Лос-Анджелеса. Ее звали Хоки Токуда.

Кто знает, какими мотивами руководствовалась молодая японка, давая согласие на брак с человеком на полвека старше, хуже того — с человеком, за которым прочно закрепилась репутация апостола аморализма. Что до него самого, то за его плечами было уже четыре брака, неизменно кончавшихся разводами, а одну из своих жен — Джун Мэнсфилд — он успел обессмертить, сделав главной героиней своей скандальной трилогии «Роза распятия». (Разводом, заметим в скобках, завершился в 1970 году и этот, последний, брак, заключенный после долгого ухаживания в 1967-м.)

И вряд ли кому-нибудь, за вычетом дотошных биографов писателя, запомнилась бы фактическая сторона этой из века в век повторяющейся истории, не стань она мотивом к новому и неожиданному возрождению пожилого творца эпатажных текстов, шокировавших благонамеренных соотечественников неслыханной откровенностью и упрямым стремлением автора называть все на свете своими именами. Однако случилось невероятное — по крайней мере, со времен памятной «Мариенбадской элегии» Иоганна Вольфганга Гёте — былой скандалист и похабник обнаружил такие ресурсы душевной тонкости, сострадания и неподдельного целомудрия, что его впору было уподобить самому Пьеру Абеляру — платоническому любовнику легендарной Элоизы и незабвенному автору «Истории моих бедствий».

Говоря попросту, семидесятипятилетний Миллер по уши влюбился и, полюбив японку, влюбился в ее страну, в японское искусство и культуру. Или наоборот, кто знает наверняка? Несомненно одно: свою неюношескую страсть он воплотил в поразительных, язычески «непрофессиональных» акварелях и пылких страницах любовной исповеди, которые сделали бы честь Жан-Жаку Руссо. Впрочем, не ему одному. ХХ век недаром называют веком кинематографа. Не счесть мастеров художественной прозы, чье воображение оказалось буквально сфокусировано белым полотном экрана, чьи произведения являют собой подлинный триумф визуального. И Генри Миллер, вечно ненасытный книгочей и столь же ненасытный киноман, — не исключение в этом ряду. Вот, к примеру: «Под ее густо накрашенными ресницами блуждала тень улыбки. И под улыбкой таилась печаль ее расы. Когда она стирала краску, оставались два черных провала, заглянув в которые, можно было увидеть воды Стикса».

Нет, это не из «Квайдана» Масаки Кобаяси. И не из сенсационно популярного в последние годы «Звонка» Хидэо Накаты. Это вообще не кино. (Хотя можно понять Филипа Кауфмана, к десятилетию со дня смерти Миллера снявшего свою нашумевшую версию парижской «одиссеи» писателя, как и Клода Шаброля, без особого успеха экранизировавшего в 1992 году знакомую читателям журнала миллеровскую повесть «Тихие дни в Клиши».) Это из «Бессонницы» Генри Миллера. Кино по ней еще не снято.