Чеченский узел

Военная сводка

Через полгода после начала второй чеченской войны я прочел статью одного из своих постоянных собеседников. Ю. писал, что во время первой войны стоял за независимость Чечни, но с тех пор к национально-освободительному движению прибавился мусульманский экстремизм и бандитизм, поэтому Россия вправе защищать свои естественные границы по Большому Кавказскому хребту. Я позвонил и спросил, знает ли Ю., как выглядит новая война. Оказалось, что он опирается только на официальную информацию. Я послал ему правозащитную газету с большим перечнем фактов и через месяц позвонил.

Теперь его оценка изменилась. «Происходит общая деградация человека, — сказал он. — И у них, и у нас». При следующем разговоре я задал ему новый вопрос: «Чему способствует война — преодолению деградации или ее углублению?» Ю. ответил, что, по-видимому, невозможно избежать независимости Чечни. Но не сейчас! Сейчас нет государства, с которым можно было бы вести переговоры.

Этот обмен репликами — нечто вроде предисловия к моим размышлениям. Однако прежде чем говорить о Северном Кавказе, я хотел бы сказать несколько слов об Испании, где нет ислама, нет бандитизма, но есть два народа, добивающихся независимости: баски и каталонцы. Каталонцы согласились на очень широкую, очень выгодную автономию, ястребов среди них оказалось мало. У басков же до сих пор действует ЭТА и рвутся бомбы.

До Горбачева чеченцы и ингуши — близкие родственники, ветви одного вайнахского народа — жили вместе. Вместе участвовали в большой Кавказской войне XIX века, вместе вынесли ссылку, вместе пережили весь период секуляризации и теперь возвращаются к исламу. Но ингуши остались в России, чеченцы же восстали. Что тут решило? Немногие знают, что в 1938-1942 годы горная Чечня в одиночестве поднялась против Большого террора. В начале 1942 года Берия собрал в Грозном партийный актив и пригрозил весь народ сослать, если коммунисты Чечено-Ингушской АССР не сумеют убедить горцев прекратить восстание против советской власти. Но борьба продолжалась. В 1942 году на Кавказ пришли немцы, которым горцы предложили союз, однако рейх отмахнулся от какой-то кучки абреков. Но это намерение заключить союз с немцами чеченцам не могли не припомнить. Хотя ссылка, подчеркиваю, была задумана еще до прихода вермахта!(1) Другого способа покончить с восстанием режим Сталина не находил. У меня нет данных о том, какую роль в этом восстании играли ингуши. Судя по нынешней административной карте, Ингушетия только очень узкой полосой заходит в высокие горы. В Чечне горные районы занимают гораздо больше места. И там же — в горной Чечне — последняя столица Шамиля, Ведено. Возможно, какую-то роль в решении восстать сыграл призрак державы великого аварца.

Разница между горными и равнинными чеченцами не раз давала о себе знать. Я думаю, что она похожа на различие между хайлендерами и лоулендерами в Шотландии XVIII века. Хайлендеры восставали, пытаясь вернуть трон своим родным Стюартам, лоулендеры (потерявшие клановую организацию) занимались бизнесом и богатели. Можно предположить, что в Ингушетии победил дух лоулендеров, в Чечне — романтика гор. Равнинные чеченцы тоже были захвачены общим порывом. Произошел сдвиг назад, к клановой солидарности, к клановому безумству храбрых, так ярко блеснувшему в 1938 году, и к клановой привычке к набегам, захвату заложников и подобного рода активности. Нормы родового общества, его добродетели и пороки примерно сходны и в кланах, и в тейпах.

Как только Дудаев объявил независимость, началась анархия. Многие чеченцы праздновали победу почти так же, как русские солдаты и офицеры в Германии; различия объяснялись некоторыми национальными особенностями: в Германии не убивали женщин, которых насиловали, а в Чечне, кажется, не было коллективных изнасилований с втыканием во влагалище бутылки донышком вверх (с одной из потерпевших немок я тогда разговаривал и до сих пор помню чувство стыда, мешавшее радости победы). Но русский праздник дикой воли быстрее кончился. Сказались и военная дисциплина, и отходчивость характера. Запоздалые выходки пресекались. За немку давали пять лет, за чешку — десять. Дудаев тоже боролся с анархией, но с народом труднее справиться, чем с такой организованной структурой, как армия.

К тому же с народом, для которого кровная месть — закон. Были казнены несколько разбойников и головы их выставлены на шестах. Но это не помогло, вялотекущий погром продолжался. Мне называли цифру в двести тысяч беженцев. Позже называлась и цифра в пятьсот тысяч.

Ислам здесь ни при чем. Ислам — порядок, который может не всем нравиться, но это порядок. Под покровом ислама возродился скорее доисламский пласт бытия, который не очень-то далеко лежал. Чеченцы — сравнительно недавние мусульмане. Не ислам вел их к восстаниям. Ислам только давал высшее оправдание защите своих догосударственных порядков. Традиций государственного порядка, не навязанного извне, в Чечне не было. Период анархии был неизбежен. Он стал предлогом к первой, ельцинской, войне.

Когда война кончилась, снова выплыли различия между хайлендерами и лоулендерами. Большинство народа в 1996 году хотело прочного мира и проголосовало за Масхадова, в котором видели человека, способного к переговорам и соглашениям. Хайлендеры, сохранившие в руках оружие, не имели уважения к избирательным бюллетеням. Они поддерживали Басаева.

В борьбе за власть ислам стал внутриполитическим козырем. Басаев отпустил бороду. Масхадов тоже перестал бриться. За ним стоял парламент. Басаев собрал шуру и нацелился стать эмиром. Масхадов был президентом. Это соперничество кончилось вторжением в Дагестан. Русское общественное мнение, сперва довольно вялое, было оскорблено. Бандитские вылазки вызывали негодование, но войны мало кто хотел. Рейд Басаева изменил положение. На волне национальной обиды Путин получил подавляющее большинство. План «санитарного кордона» был отброшен, армейское командование, жаждавшее реванша, взяло верх.

Информация об ужасах второй чеченской войны очень медленно просачивалась в Россию. И очень медленно менялось общественное сознание, болезненно задетое угрозой полного распада страны, унижением на Балканах и всеми другими унижениями во внешней политике. Чечне мстили сразу за все. И эта месть рождала новую месть, и тому нет конца.

Референдум показал, что сейчас большинство респондентов хотят мира. Но как выйти из тупика? С кем вести переговоры? И что бы ни говорили цифры, всем ясно — хаос не скоро кончится. Приходится выбирать между хаосом от присутствия федералов и хаосом от ухода федералов, даже если последних заменят войска ООН.

В любом случае до подлинного мира далеко. Присутствие федералов — не виртуальных, а таких, какие они есть, — разрушает и Чечню (впрямую), и Россию (морально и экономически). Анархия без федералов — хаос, из которого может родиться порядок. Пусть не сразу. И за этим вовсе не последует ряд других восстаний. Теория домино уже была опровергнута уходом американцев из Вьетнама. Воображаемая победа коммунизма во всей Юго-Восточной Азии не состоялась. Одно дело Вьетнам, и совсем другое — Индонезия. В Индонезии до сентября 1965 года было два миллиона коммунистов, а потом не осталось почти ни одного. И за Басаевым ни Дагестан, ни Ингушетия не пойдут.

Понять свою ошибку и вовремя исправить ее не стыдно. Стыдно настаивать на своей ошибке. Что за абсурд — без выстрела отдать Крым, не хотевший от нас уходить, и убивать сотни тысяч упрямцев, не желающих жить с нами вместе? Какой смысл считать святыми условные границы, проведенные или перечеркнутые в советские годы? Сталин менял статус республик, как хотел. Достаточно вспомнить фарс с Карело-Финской республикой. Из-за уважения к бумажке, зафиксировавшей сталинские и хрущевские причуды, 20-25 миллионов россиян были оставлены на произвол судьбы. А теперь, обжегшись на молоке, мы дуем на воду и потратили на войну столько, что хватило бы расселить миллионы беженцев, возвращающихся в Россию из стран СНГ.

Ссылка на давность присоединения Чечни к России тоже не многого стоит. Народ, который сегодня называется вьетнамским, тысячу лет был населением китайской провинции, а потом, при слабой династии, восстал, объявил себя империей Нам, Ан-нам и успешно отбил все попытки сильных династий восстановить «конституционный порядок». И французы с ним не справились, и американцы вынуждены были уйти. Есть народы, которые не может поглотить никакая глобализация: ни древнейшая, грубо имперская, ни средневековая, опирающаяся на единую веру, ни колониально-торговая нового времени, ни нынешняя, электронно-финансовая.

Сопротивление глобализации так же старо, как она сама. Когда опорой цивилизации стало христианство, древние народы, не желавшие раствориться в православном византийском мире, сохранили себя как еретические. Копты и армяне стали монофиситами, ассирийцы — несторианами, финикийцы (нынешние ливанские христиане) — монофелитами. В мире ислама Иран восстановил свою независимость под знаком шийи, буквально — партии, первоначально партии сторонников наследственного халифата Алидов, потомков племянника Мухаммеда Али. А если копнуть поглубже, то не сказалось ли сопротивление имперской глобализации в пафосе еврейских пророков, бичевавших вавилонскую блудницу? А потом это консервативное движение подготовило революцию вселенского монотеизма, оказавшегося решающей силой на следующем этапе глобализации и бичом упрямцев, верных Ветхому Завету. История, как заметил еще Гегель, полна иронии, и разгадать, что в ней прогресс и что реакция, что добро и что зло, не просто. Сегодня культурные миры, основанные на едином Священном Писании, едином языке Писания и едином шрифте (помимо Запада их еще три: Дальний Восток, Индия, исламские страны), оказались в роли племен, сопротивлявшихся древним империям. Ислам активнее других сопротивляется новой, постхристианской, электронной глобализации.

Не будем верить Сэмюэлу Хантингтону и считать это сопротивление бессмысленным и обреченным. Оно может повлиять на саму форму глобализации, забраковав американский вариант и подтолкнув искать другой. В частности, повышаются шансы европеизации — втягивания новых участников в европейский концерт культур при сохранении национального своеобразия России, Японии, Турции (2). Во всяком случае, чеченцам ислам дал ощущение вселенской идеи, вселенской значительности их борьбы. Курдам, восставшим против своих единоверцев турок, ислам помочь не мог, и поэтому они схватились за марксизм-ленинизм-сталинизм. Тут не грубый расчет на подачки от стран ислама или от Советского Союза, вернее, не только расчет. Мы живем в мире глобальных идей и глобальных процессов, и даже этнические противники глобализации нуждаются в знаке великой идеи на своем знамени.

Мировая религия не раз служила национальным целям. И не всегда ясно, что здесь что использует: национальное чувство религию или религия — национальное чувство?

Джеймс Биллингтон, директор Библиотеки Конгресса, не так давно процитировал старое изречение: тот, кто не прислушивается к чужим молитвам, рискует услышать их как боевой клич. От нас самих зависит, долго ли мы будем слышать «Аллах акбар!» на поле битвы. Ведь само по себе это мусульманское обращение к Богу не более воинственно, чем христианское «Господи, помилуй».После всего, что совершилось, нужны десятки лет борьбы с ястребами (и в России, и в Чечне), десятки лет освобождения от ненависти и страха. Чеченский узел нельзя разрубить, его надо долго, терпеливо развязывать, согласие прекратить военные действия — только первый шаг к миру. Мир наступит, когда новые поколения перечеркнут старые счеты. А пока не обойтись без стражи на границах (как их ни называй — государственными или административными). До тех пор пока призыв к кровной мести не перекипит в чеченском котле и трезвость лоулендеров не возьмет верх над романтикой лихих набегов, до тех пор пока возвышенная активность чеченцев не найдет себе мирное поле деятельности. Новый тип чеченца уже складывается (особенно в диаспоре). Не надо ему мешать.

1 См.: А в т о р х а н о в А. Мемуары. — «Октябрь», 1992, с. 131-135.

2 См. мою статью в «Персоне», 2003, № 1.