Вадим Абдрашитов: жизнь на полигоне

Вадим Абдрашитов на съемках фильма "Магнитные бури"

Зоя Кошелева. В последнее десятилетие тема «маленького человека», долгие годы существовавшая в российском кинематографе, практически умерла. Все с увлечением бросились описывать жизнь постсоветского «средне-высшего круга», состоящего из бандитов, киллеров, олигархов и тех, кому «посчастливилось» оказаться рядом с ними. Вы среди тех немногих, кто не принял участие в этом «празднике жизни», ваши представления о реализме совершенно иные. «Армавир», «Пьеса для пассажира», «Время танцора» и ваша новая картина «Магнитные бури» — о жизни простых, обыкновенных людей.

Вадим Абдрашитов. Думаю, что не только в кинематографе время от времени происходит смена приоритетов. Существовало советское кино про маршалов, директоров заводов и председателей колхозов, а в 60-е годы искусство повернулось к «маленькому человеку», кино демократизировалось, расширилось жизненное пространство, охватываемое и литературой, и кинематографом. Оказалось, что жизнь официантки, врача, шофера и библиотекаря ничуть не менее интересна, чем жизнь так называемых героев. А после перестройки вновь появились те же самые председатели и секретари, только уже не колхозов и парткомов, а иных учреждений под другими названиями. Бандиты, олигархи заместили собой героев советской эпохи и вместе с наркоманами и проститутками заполонили кино- и телеэкраны. Однако нынешние экранные проститутки — это не феллиниевские Кабирии и уж тем более не Сонечки Мармеладовы, бандиты же по духу гораздо ближе не героям «Крестного отца», а все тем же советским начальникам. Но в данный момент, мне кажется, этот круг тем уже окончательно исчерпал себя, тем более что герои нового времени были слишком романтизированы и так же далеки от правды жизни, как и их советские предшественники. Я уверен, что российский кинематограф повернется к проблемам «маленького человека», правда, только в том случае, если государство ему в этом поможет. З. Кошелева. Иными словами, для вас тема «маленького человека» — символ возрождения российского кинематографа? В. Абдрашитов. По крайней мере, одна из главных составляющих этого возрождения. Кинематограф не может существовать вне культуры, то есть вне традиций, заложенных русской классической литературой.

З. Кошелева. Но облик культуры уже изменен общим контекстом постмодернизма, навязывающего свои этические и эстетические ценности.

В. Абдрашитов. Да, иерархия ценностей претерпела изменения, и дело тут не в постмодернизме, а в господствующей идеологии. Постмодернизм же одно из ее проявлений, ее следствие. Разговоры о том, что сегодня не существует никакой идеологии, несостоятельны. Это чепуха. Идеология нашего времени — это идеология накопления и индивидуализма, что очень четко проявлено не только в социальной жизни и в политике, но и в искусстве. Абсурдно, когда на этом фоне власть заводит разговоры о патриотизме, о формулировании какой-то национальной идеи. Каким образом патриотизм и русская национальная идея могут сочетаться с культом и идеологией индивидуализма? Это несовместимые вещи. В общественном сознании стремительно утрачиваются понятия «высокое» и «низкое». Разрушается духовная вертикаль, а следовательно, и культура. Возрождение российского кино без помощи государства невозможно. Сейчас совершенно очевидно, что без четко продуманной поддержки со стороны государства культура и кинематограф как часть этой культуры не выживут. Рассуждения о рынке, когда речь идет о национальной культуре, — демагогия.

Ни одна страна мира не относится к собственной культуре столь беспечно, я бы даже сказал, преступно легкомысленно, как Россия. Ведь сохранение культуры — это сохранение нравственных основ жизни. Если поддержка со стороны государства будет, поворот в кинематографе обязательно произойдет. У меня нет особых иллюзий, но в то же время я вижу, что какое-то движение в этом направлении происходит. Финансирование российского кино увеличилось практически в два раза. Как Михаил Швыдкой обещал, так и произошло. Но я понимаю, что это личная заслуга нынешнего министра культуры, а не стратегия государства. Россия чуть ли не единственная страна, которая не защищает собственный кинематограф. Российское кино, выброшенное в рынок без всякой поддержки, не выживет, и не потому, что оно хуже европейского. Оставшись без государственной поддержки, погибло бы и итальянское, и французское кино, и любое другое. Что же касается нас с Миндадзе, то нашим героем всегда был «маленький человек». Это и рабочий Белов («Охота на лис»), и заштатный следователь Ермаков («Остановился поезд»), живущие в провинции, или герои «Парада планет». И даже более условные по своей природе картины «Плюмбум» и «Слуга» — тоже об обычных людях, об их жизни.

Кто-то из русских философов писал, что сквозь грохот поступательного развития страны всегда слышен неявный гул основополагающих процессов, которые происходят в народной жизни, и в сущности, определяют жизнь и судьбу России. Именно поэтому, мне кажется, не стоит особенно сильно переживать по поводу того, какую Россию мы потеряли в 1917 году. Не все было так хорошо, как теперь это может показаться, иначе бы большевики не смогли с такой легкостью узурпировать власть и потерять Россию. Это лукавство. Если бы Россия была так сильна и жизнь была бы столь стабильна, то смены власти не произошло бы. Следовательно, в самой глубине российской жизни шел процесс коррозии, остававшийся долгое время незамеченным, тот самый процесс, который в конечном итоге определил и подготовил будущее России. В каком-то смысле еще и поэтому нам интересно все, что происходит в глубине страны, в провинции, и что в общественном сознании затмевается грохотом столичной жизни. Совершенно не случайно наша новая картина «Магнитные бури» — не о сложностях жизни московской тусовки в пределах Садового кольца, не о столичных бандитах и олигархах, а о том, чем живет российский город N. Ведь именно там бушуют «магнитные бури», именно там разворачивается настоящая драма российской жизни.

З. Кошелева. В основе сценария лежит какая-то реальная история, которую вы обобщили?

В. Абдрашитов. Нет. Сегодня болезненно и драматично совершается передел собственности. И мы с Александром Миндадзе задумались о том, что в этот момент происходит с «маленьким человеком». Так возникло предощущение будущего фильма. Мы поехали на Южный Урал, чтобы почувствовать общую атмосферу, которая потом многое определила в настроении картины.

З. Кошелева. Таким образом, история любви разворачивается на фоне определенной исторической, социальной реальности.

В. Абдрашитов. Совершенно верно. История любви — в эпицентре «Магнитных бурь». Чем правдивее рассказ о частной жизни, тем объемнее и реалистичнее социальный контекст, тем скульптурнее историческое время. Мы снимали в Серпухове. Хотя там нет большого металлургического комбината вроде того, на котором работают наши герои, но натура оказалась подходящей для замысла. Снимали на разных заводах, потом сложили материал. В сентябре мы повезем картину в Серпухов, нам интересно показать ее рабочим, которые участвовали в съемках и без которых она не состоялась бы.

З. Кошелева. Вы ждете от этих людей какой-то определенной реакции? Но ведь картина не слишком проста для восприятия.

В. Абдрашитов. По опыту я знаю, что подготовленность зрителя к восприятию картины не зависит ни от возраста, ни от образования, ни от социального положения, ни от географии съемок и кинопоказов. Если зритель — человек чувствующий, то он просто не может не отозваться хотя бы на лирическую любовную линию. В фильме есть несколько слоев, кто-то воспримет его во всей стереометрии, кто-то вычленит историю любви, кто-то душевно отзовется на другое. И этого вполне достаточно, потому что между смысловыми элементами картины существует взаимосвязь. И на самом деле картина-то очень простая. Когда-то критики называли очень сложным и трудным для понимания «Парад планет». Мы много возили фильм по стране, и абсолютно разные люди легко схватывали суть, не задумываясь о выразительных средствах.

З. Кошелева. Именно о способах выражения и хотелось бы поговорить.

В «Магнитных бурях» вы рассказали о драме российской жизни совершенно новым языком. Мне кажется, этот фильм, как в свое время «Парад планет», поворотный в вашем творчестве. В «Параде» вы впрямую обратились к трансцендентным пластам бытия, переведя киноповествование из горизонтальной плоскости социально-психологического конфликта в вертикальную плоскость метафизической притчи. В новой картине, оставшись в жанровых рамках притчи, вы возвращаетесь к социальному конфликту, но без погружения в психологию: все происходящее настолько символично, что в какой-то момент становится ирреальным. В. Абдрашитов. Смена языка и стилистических особенностей происходит не потому, что мы с Миндадзе принимаем какое-то волевое решение. Сам материал подсказывает, как надо строить картину, содержание определяет форму, сколь ни тривиально это звучит. Уже в сценарии все во многом было предопределено. Вообще, все наши картины совершенно разные. Если отстраниться, то, наверное, трудно себе представить, что «Парад планет» и «Остановился поезд» сделаны одними и теми же авторами. Нам самим интересно новое, мы каждый раз ставим перед собой новые задачи, ищем новую природу условности. Практически каждую картину начинаем с нуля. Накопленный опыт работает только в производственной плоскости. Меняется все: способ работы с актерами, с оператором, с художником. «Магнитные бури» — это еще один найденный нами способ рассказа. Что касается психологизма и ирреальности, то здесь вы не правы. В «Параде планет» герои, действительно, только социально обозначенные типы с той или иной психологической краской. Развития характера ни у одного из героев нет — такой способ рассказа. В «Магнитных бурях» характеры объемнее, есть их развитие.

З. Кошелева. И все-таки баланс между объективно-символическим и индивидуальным в ваших героях смещен в сторону объективно-символического, их трудно назвать героями психологической любовной драмы.

В. Абдрашитов. Не совсем так. Я могу очень подробно рассказать о характере главного героя. Это хороший человек, но недостаточно структурированный внутри себя, подверженный определенной напасти, определенному вирусу — вирусу «магнитных бурь». Это история про «алкоголика», про «наркомана». Он слышит звук грузовика и бросается туда, хотя только что клялся, что никогда больше не пойдет вместе со всеми. Он с легкостью поддается силе «магнитных бурь», несется на баррикады, не особенно задумываясь, зачем он это делает. Это как болезнь.

З. Кошелева. Вы видите в этой болезни черты национального характера?

В. Абдрашитов. В некотором смысле — да. Хотя всем этим «магнитным бурям» люди подвержены не только в России. Но для нас гораздо важнее рассказать, как развивается любовная история двух конкретных людей на фоне «магнитных бурь». И это «развитие» получилось благодаря замечательным актерам — Виктории Толстогановой и Максиму Аверину. История любви главных героев, которых, как песчинки, подхватывают, вихрят и разбрасывают в разные стороны все эти «магнитные бури», эти ветры истории, для меня самое важное в нашей картине. Эти герои реалистичны с точки зрения психологии, несмотря на условность стилистики фильма.

З. Кошелева. В таком случае ваша картина чрезвычайно пессимистична. Герой, почти случайно оказавшийся в плену «магнитных бурь», в течение трех дней теряет то, что больше всего ценит, — любимую женщину и друга. Внутри пространства картины нет даже намека на перемену его участи.

В. Абдрашитов. Часть зрителей и критиков драматичность и сложность жизни, изображенной на экране, принимают в штыки. А ведь в жизни все гораздо драматичнее, чем в нашей картине. Я бы не сказал, что она пессимистична. Предельно гуманизированная картина не может быть пессимистичной. Ко всем ее героям мы относимся с сочувствием и любовью. Мы задаемся вопросом, почему по-своему хорошие люди несчастливы. Даже Плюмбума мы по-своему любили, как любят ребенка-калеку, так что уж говорить о героях «Магнитных бурь». Мы бы не снимали кино, если бы видели в жизни только безысходность. В финале фильма мы показываем, что жизнь так или иначе продолжается. Потеряв любовь, человек обретает судьбу. Начинается что-то новое. Жизнь всегда мудрее, чем мы все вместе взятые.

З. Кошелева. Но ведь фильм завершается утверждением о невозможности избежать кругового движения жизни, возвращения на круги своя. Все-таки оптимизма в этом как-то маловато…

В. Абдрашитов. Для нас важно то, что жизнь начала складываться, перестала разрушаться.

З. Кошелева. Своим посланием вы в некоторой степени формируете представление зрителей о происходящем в России, то есть общественное мнение.

В. Абдрашитов. Что касается зрителей — возможно, но про общественное мнение я бы не говорил, потому что у нас нет общества, оно до сих пор не сложилось. Даже при большевиках какое-то общественное мнение все-таки существовало, что-то было стыдно, неловко делать, кому-то не подавали руки. Сейчас все расфокусировано и полностью девальвировано. Но на самом деле мы никогда не хотели ни на что влиять, ничего не предполагали формировать, мы просто снимали то, что нам казалось важным, и то, что мы очень хотели снять. А как картина устроится в обществе, как к ней отнесутся — это не самое главное. Мы хотели рассказать о людях, подверженных «магнитным бурям», и о том, что именно человеческий иммунодефицит может привести к «бессмысленному и беспощадному бунту», к трагедии. И мы хотели рассказать об этом новым для нас языком.

З. Кошелева. В вашем фильме «магнитные бури» привели к гибели друга главного героя. Бессмысленный ужас этой смерти особенно очевиден на фоне праздника, как-то исподволь заместившего борьбу за справедливость.

В. Абдрашитов. Подобного рода трагедии — закономерный результат любой «магнитной бури». А праздник — это абсолютно естественный, узнаваемый финал. Вчера били друг другу морды, а сегодня решили, что старое вспоминать не стоит, с кем не бывает, было и прошло. В этом есть одновременно и душевная широта, и готовность к прощению, и готовность к уничтожению памяти, к разрыванию связи времен, к забвению истории.

З. Кошелева. И в конечном итоге — к одиночеству…

В. Абдрашитов. В экзистенциальном смысле — да. Ведь связь времен рвется на всех уровнях, начиная с семейного и кончая государственным.

З. Кошелева. Когда разорвана связь времен, возникают другие временные и неоправданные жизнью связи. Это особенно очевидно в сцене погони, когда главный герой уговаривает молоденького милиционера не преследовать друга, объясняя ему, что он «свой, наш».

В. Абдрашитов. Да, этот милиционер тоже подхвачен «магнитными бурями»: все бегут, и он бежит и остановиться уже не в силах. Все персонажи находятся в непрерывном движении, от которого они не могут освободиться, как от наваждения. Одно из рабочих названий картины — «Волнение», второй вариант — «Гон».

З. Кошелева. Неужели этого гона невозможно избежать?

В. Абдрашитов. Если бы мы знали, как избежать, мы бы не снимали эту картину, а выступили бы с конкретными предложениями где-то в Думе или уж, по крайней мере, могли бы давать советы — в первую очередь самим себе, — как не поддаться, как устоять перед натиском разного рода бурь и вихрей. Мы описали данность, реальность языком кино. Правда, ощущение такое, что он многими подзабыт.

З. Кошелева. А как вы выбирали актеров для «Магнитных бурь»?

В. Абдрашитов. В театрах. Спектакли смотрел. Я, например, не видел Вику Толстоганову в кино, увидел ее в театре, и она мне очень понравилась. Когда она пришла, я понял, что скорее всего она и будет играть главную героиню. Только потом я увидел ее в других картинах, и мое ощущение, что это замечательная перспективнейшая актриса, подтвердилось. В первый съемочный день она попала на самую сложную сцену, на кульминацию любовных взаимоотношений героев. Она сыграла «с листа». Когда я посмотрел в камеру, я был удивлен тем, как точно она работает. Примерно так же появился и Максим Аверин. Работа с этими актерами была удовольствием. У нас были очень трудные и напряженные актерские пробы. Дело ведь не в том, сыграет ли актер ту или иную роль. Да, сыграет, а не будет получаться — помогу. Актерские пробы гораздо серьезнее, ведь выбор актера — это поиск смысловых акцентов картины, не обертонов, а самих тонов, силовых полюсов, между которыми происходит действие. Выбираешь раз и навсегда: с этим актером картина будет совсем не такой, как с другим. Мы всегда очень долго тянем пробы — с таким традиционным мужским малодушием: как оставить из двух одного, из трех одного. Бывают, правда, и исключения, как было с Олегом Борисовым на «Остановился поезд», тут уж, конечно, все было ясно с самого начала.

З. Кошелева. То есть актер — это не просто глина, из которой вы лепите образ…

В. Абдрашитов. Разумеется. В «Магнитных бурях» выбор актеров — с учетом той степени условности, которую мы определили для картины, — был основан на поисках определенного рода «плюсованности» образов. Некий сдвиг в экспрессионизм в нашем фильме требовал отказа от бытоподобных среднестатистических образов (которые, может быть, были бы более реалистичны) в пользу акцентированной выразительности и во внешности, и в пластике, и в манере игры. С этим же связана и необычная, или вернее, неожиданная внешность Татьяны, которую замечательно сыграла Рушана Зиафитдинова, а также характер Натахи в исполнении Любавы Аристарховой. С этим же связана и краткость диалогов.

З. Кошелева. А мне показалось, что эта краткость определяется скорее символической наполненностью любого произносимого в картине слова, которая исключает описательность и бытовые подробности. Герои — не объекты художественного наблюдения, а субъекты этического выбора. Все, что происходит на экране, — это ведь не реалии жизни, а символические отражения этих реалий.

В. Абдрашитов. Да, наверное, вы правы. Я думаю, что картина вообще могла бы быть немой, как эпизод с картошкой. Такова природа условности «Магнитных бурь», создающая ощущение «жизни на полигоне». Один раз героя лишь слегка задевают военные учения, а второй раз он уже в серьезной опасности.

З. Кошелева. В первый раз с ним была его любимая женщина Марина, а во второй — рядом оказалась Татьяна, которая фактически спасла его. С появлением Татьяны все стало гораздо серьезнее, снаряды стали рваться в непосредственной близости…

В. Абдрашитов. Жизнь продолжается на более суровом витке.

З. Кошелева. И все это произошло из-за слабости героев, которые не смогли устоять перед натиском «магнитных бурь» и все потеряли. Герой не возражает против появления в его жизни Татьяны именно потому, что чувствует в ней стабилизирующее сильное начало, которого сам он лишен.

В. Абдрашитов. Может быть, может быть… Счастье потерял, а судьбу нашел.

З. Кошелева. Все ваши фильмы вызывали бурные эмоции, становились значимым кинособытием… В. Абдрашитов. Спокойно воспринимаются фильмы, в которых понятны все авторские коды и алгоритмы. Каждая наша картина всегда не похожа на предыдущую, поэтому в некотором смысле обманывает ожидания и раздражает. Ждали одного, а на экране совершенно другое, как будто бы мы нарушили нами же созданные в предыдущих фильмах правила. Но нам интересно работать, только если есть новая идея. Снимать кино очень трудно, и заниматься им возможно лишь в том случае, когда совершенно не можешь этого не делать. Тиражировать уже обретенное умение, делая похожие картины, нет ни сил, ни желания. Скучно. Когда я пришел на «Мосфильм», мне предложили сделать полнометражный фильм на основе моей дипломной короткометражной работы «Остановите Потапова!». Но я не мог это делать, потому что это был уже пройденный, прожитый материал. Я могу делать лищь то, что мне нравится и что я находил и нахожу в замечательной драматургии Миндадзе. Для меня очень важен драматургический скелет картины, драматургическая прописанность того, что я буду снимать. А сценарии Миндадзе уникальны своим совершенством.

З. Кошелева. Вам не кажется, что это несколько архаичный взгляд? В современном кинематографе драматургически точно выстроенный сюжет далеко не самая важная часть фильма, если, конечно, речь не идет о жанровом кино. Сегодня все заняты поисками новой «упаковки», и по большей части эти поиски и формируют современный киноязык.

В. Абдрашитов. На мой взгляд, это направление тупиковое и очень инфантильное. Кстати, заметьте, современной массовой культуре свойственны инфантильность и усредненность. Почти все современные новации, исключая чисто технологические спецэффекты, — это повторение уже сделанного. И ничего нового в киноязык они не приносят. С другой стороны, я уверен, что кинематограф как искусство, пройдя массу разного рода увлечений, использовал свои возможности только на один процент. У каждого художника собственный путь. Для меня драматургия — как пружина в часах. Если она некачественная, то ни блестящий циферблат, ни прекрасные новые стрелки, ни замечательно нарисованные цифры не заставят часы идти. Именно поэтому мы с Миндадзе сверхответственно относимся к сценарию и продолжаем работать над ним до конца картины. Ведь когда пишешь режиссерский сценарий, в голове снимаешь идеальное кино, а потом все, что написано, во время съемок начинает стыковаться с реалиями самой жизни. И в этот момент особенно важна совместная с драматургом работа над сценарием, его адаптация к реальности, но такая, что не нарушает общей идеи, ради которой мы и снимаем кино.

З. Кошелева. Ваш творческий союз с Александром Миндадзе — совершенно уникальное явление…

В. Абдрашитов. У нас всегда было ощущение, что мы живем и работаем на отдельном острове. Точнее, на полуострове, потому что все, что мы делаем, традициями связано с отечественным кинематографом и корнями, надеюсь, уходит в русскую литературу.

Фотоматериалы предоставлены Н. Охрием