Муки интерпретации. «Отец и сын», режиссер Александр Сокуров

«Отец и сын»

Автор сценария С. Потепалов Режиссер А. Сокуров Оператор А. Буров Художник Н. Кочергина Композитор А. Сигле (музыка основана на темах из сочинений П. И. Чайковского) Звукооператор С. Мошков В ролях: А. Щетинин, А. Немышев, А. Разбаш, Ф. Лавров, М. Зязукина Lumen Films, «Никола-фильм», Mikado-Film, Isabella-Film при участии «Ленфильма» Россия 2003

«Отец и сын» удивил даже тех, кто давно и хорошо знал Александра Сокурова. Знал и то, что этот режиссер всегда неожидан и всегда удивляет. Его стиль можно опознать по нескольким кадрам, и вместе с тем его фильмы не похожи друг на друга. «Отец и сын» вообще ни на что не похож — разве что, очень отдаленно, на «Дни затмения».

Сначала казалось, что Сокуров снимает нечто родственное его прежним рефлексиям на тему смерти — картинам «Мать и сын» и «Круг второй». О сюжете «Отца и сына» почти ничего не было известно, а сведения, проникавшие в каталоги и журналы, были крайне приблизительны. В одной аннотации, к примеру, сказано, что это история про отца, который притворяется смертельно больным, чтобы собрать и подружить троих своих сыновей.

Ничего этого нет в картине, нет и в помине никакой мрачности. Такое впечатление, что эксперимент с «Русским ковчегом» вывел Сокурова в иное пространство: в нем больше света, больше движения, жизни. В то же время «Ковчег» оказался крайней точкой на пути удлинения сокуровского кадра — кадр превратился в целый фильм. Теперь пошел обратный процесс. Скрупулезные западные эксперты тут же отметили рекордное количество склеек в «Отце и сыне», в параметрах медитативного кинематографа Сокурова это практически остросюжетный боевик.

И еще один парадокс: после невероятного успеха «Русского ковчега» (всемирный бокс-офис 4,5 миллиона долларов, сборы в США больше 2 миллионов — абсолютный рекорд для русского кино за все постсоветское время) «Отца и сына» в Канне покупали не глядя. Вряд ли коммерческий бум повторится, это другой тип фильма, более личный, более интимный — как говорили раньше, «транс-фильм», или «Я-фильм». Однако продюсерская стратегия Сокурова и его группы безошибочна: на волне более коммерческого продвинуть более сложный для рынка проект. Впрочем, у этого режиссера формальный эксперимент может оказаться суперкассовым, а экранизация популярного романа — зрелищем в высшей степени элитарным. Каннская аудитория была подогрета перед просмотром «Отца и сына», но, как это уже не раз случалось на прежних фестивалях, значительная часть ее уходила с картины смущенная, сбитая с толку. Не все фильмы адекватно воспринимаются в фестивальной гонке и поддаются сиюминутной интерпретации. Есть мистика просмотра, которая работает либо на контакт с фильмом, либо против него. Жиль Жакоб чрезвычайно благороден в своем настойчивом стремлении преподнести мировой кинообщественности фильмы Германа и Сокурова, однако даже «Русский ковчег» не был с восторгом встречен в Канне, а маховик его успеха начал раскручиваться лишь спустя полгода. Пожалуй, из сокуровских фильмов только «Молох» точно попал в радикальную атмосферу фестиваля 1999 года.

Однако, с другой стороны, ни один из каннских показов Сокурова за все эти годы не был провальным. Так и «Отец и сын»: он вызвал беспокойство, возможно, недоумение, но не оставил равнодушным, скорее заинтриговал. Сквозь размытый сюжет, неактерскую пластику персонажей и надсадные диалоги пробивались напряжение человеческой плоти, нервная игра цветов и оттенков, музыка неясных эмоций, тоска косноязычия.

Кажется, об этом писал Ален Финкелькро: «Даже тот, кто имел несчастье родиться в стране великой литературы, должен писать, как чешский еврей пишет по-немецки, как узбек пишет по-русски… И чтобы этого достичь, должно открыть в себе свою собственную точку отсталости, свой диалект, свой третий мир, свою пустыню». Кино тревожное и драматичное, как весь Сокуров, неожиданно оказывается полным тепла и света. Современный миф, погруженный в детские сны и игры подсознания, мечта о несуществующем городе Петербоне (снятом в Питере и Лиссабоне): хорошо там, где нас нет. Смутные чувства зала вылились на пресс-конференции, где первый же вопрос автору задал английский критик Рональд Берган, автор большой книги об Эйзенштейне (следующую он намерен посвятить Сокурову). Вопрос заключался в том, можно ли понять это кино вне гомосексуального контекста. Сокуров не был застигнут врасплох. Он прочитал целую лекцию об испорченности западных людей, которые переносят «свои трудности и проблемы», свое больное воображение на ни в чем не повинный и чистый фильм. На самом деле он снял кино о нежности между родными, а нежность — это закон, грубость — это преступление. Прикосновения, ласки — часть родственных ритуалов и если имеют что-то общее с эротикой, то совсем на другом уровне.

Уже после пресс-конференции я беседовал с Берганом, и он сказал, что готов смиренно принять упреки в декадентстве и продолжает считать Сокурова самым интригующим и энигматичным из современных творцов. По словам критика, постановка вопроса о тактильной природе родственной любви весьма актуальна для Англии, где отцы своих сыновей не только не целуют и не обнимают, но даже не подают им руки. Сокуров ошибся только в одном — заявив, что предложенная на пресс-конференции трактовка фильма в России невозможна. Наши соотечественники-журналисты тут же помчались к своим компьютерам доказывать, что не отстают от Европы. Только воспринимают все с обратным пафосом. В очередной раз был разыгран абсурдистский сюжет последнего времени, когда мальчиком для битья на любом фестивале (Канн, Венеция, далее везде) выбирается российский конкурсный фильм. Разумеется, этот фильм (Сокурова, Кончаловского, да кого угодно) может не нравиться, но высказать свои глубокие соображения у журналистов еще будет повод. А мировая премьера в конкурсе Каннского фестиваля — повод рассказать о том, как, собственно, прошла премьера и принят фильм на международном уровне.

Как известно, «Отец и сын» был награжден в Канне призом ФИПРЕССИ. Единственным серьезным конкурентом ему был турецкий фильм «Отчуждение», сделанный под явным влиянием Тарковского, но он уже получил аналогичную награду в Стамбуле и по регламенту не мог рассматриваться. В финале голосования остались Сокуров и Гринуэй. Последний представил интересную экспериментальную работу «Чемоданы Тулса Лупера», но она новых горизонтов в художественной системе Гринуэя не открыла. Сокуров же доказал, что, будучи классиком, остается развивающимся художником; его фильмы предлагают огромную свободу толкования, и выбор зависит от того, в какой системе культурных координат их рассматривать.

Сокуров настаивает на том, что «Отец и сын» вдохновлен импульсами русской и европейской литературы ХIX века. Однако мне лично кажется, что стихия этого фильма, как и «Скорбного бесчувствия» и некоторых других, ближе модерну с его мистическими блужданиями духа и авангарду с его культом свободной телесности, чем к пуританской и рационалистической традиции психологической прозы. Интересным мне представляется также мнение американского культуролога Нэнси Конди, которая считает, что бессмысленно рассматривать фильм Сокурова в контексте сюжетного кино, а надо воспринимать как «наивные» деревенские иконы.