Признания в Догвиле

Заявление режиссера

Мне хотелось действовать внутри реальности так, словно это приключение. Моя цель заключалась в том, чтобы создать эмоциональный фильм с драматическим личностным конфликтом, трогательный фильм, в котором счастливые моменты перемешаны с горестными.

Панорамные кадры показывают маленький город под названием Догвиль белым днем и темной ночью, засыпанный снегом, залитый дождем. Его преображение можно наблюдать с высоты горных вершин, что навевает буквально религиозное настроение. В съемках принимали участие значительнейшие личности, и все они глубоко прониклись общим замыслом.

Бен Газзара:

«Мы все приехали туда за счастливым финалом» Ларс — прекрасный человек, добрый. Он заслуживает успеха и, я надеюсь, его добьется. Ему надо быть сильным, а поскольку он не мечтает стать мультимультимиллионером, но умеет позаботиться о себе, деньги к нему придут.

Обязательно. Я видел «Рассекая волны», фильм мне понравился. А недавно — «Танцующую в темноте». И хотя временами картина меня раздражала, в конце я сказал себе: «Черт побери, этот парень знает, что делает». Несмотря на мое сопротивление, я был тронут этой историей, этой героиней. Я понял, что Ларс делает нечто очень честное и очень важное, и потому горд и счастлив тем, что пытаюсь помочь ему в этом. В молодости мы всегда бунтовали, как и Ларс. И когда нам что-то было не по душе, прямо говорили об этом. Не боялись. Мы дерзко шли против правил, и если сделанное нами нам же не нравилось, отправляли пленку в корзину. Но теперь даже я изменился. И про все фильмы говорю «замечательное кино», про всех актеров - «великий». Так проще, и никто тебе не скажет: «Ты испортил мне карьеру».

Масштаб и деньги исключают риск. Фильм, на который потрачено сорок миллионов, должен быть понятен широкой публике. А как известно, великое искусство не может быть воспринято с легкостью всеми и каждым. Нужно потрудиться, чтобы понять. Поэтому замечательные европейские фильмы демонстрируются в Америке в маленьких кинотеатрах.

Америка — молодая страна, где все должно хорошо кончаться. За этим сюда и едут. Мои родители за тем приехали. Они счастливого финала не дождались, но оставили такую возможность для меня. И что же я делаю? Я возвращаюсь в страну, из которой они бежали.

Когда я впервые приехал на Сицилию и увидел деревню, где жили мои мать и отец, я обрел рай. Грейс думала, что она нашла свой рай в Догвиле. Когда же я вернулся домой и рассказал об этом матери, она ответила: «Да-да, это был рай. Но мы ели по ломтю хлеба с луком за целый день».

Так оно было. И они приехали в Америку — страну, которой было сто с небольшим лет, — в поисках счастья. Счастье записано в нашей Конституции. Это значит: шевелись, покупай дом, машину. Я всего этого добился, у меня есть дом, жена, «Мерседес», но я никогда не был счастлив.

Сегодня для меня счастье — работать с режиссером и хорошо выполнить свою задачу.

Пол Беттани:

«Тома я не люблю»

С Ларсом работать трудно. Трудно работать с человеком, у которого на руках все козыри, а ты только подыгрываешь. Спрашиваешь: «Скажи, чего мы добиваемся?» - но это глас вопиющего в пустыне, никакого тебе, черт подери, ответа. По-моему, это результат его попытки не слишком озадачиваться проектом до нашего появления, не строить необоснованных планов. Но поначалу я чувствовал себя не в своей тарелке.

С Ларсом невозможно держать характер, потому что во время съемок он может подойти и попросить сделать нечто невообразимое, и ты это делаешь.

Выучиваешь текст, не имея ни малейшего понятия что к чему, просто сидишь на кровати, уставясь на кого-то, и тебе смотрят в глаза, а потом вдруг начинаешь говорить и вся сцена — уф — обретает ритм сама собой, независимо ни от меня, ни от Николь, ни от Ларса.

Я не имел никакого представления о том, что у нас в итоге получится! Я прочел сценарий, он во мне никак не отозвался. Обычно я читаю сценарий, стараясь не уделять особого внимания собственной роли. Стараюсь сохранять объективность. Тут я был совершенно сбит с толку. Прочел еще раз, уже присматриваясь к роли Тома, и опять-таки ничегошенько во мне не отозвалось. Как правило, в таких случаях я говорю: «Спасибо, нет». Вместо этого я позвонил Скарсгору и спросил: «Стеллан, это все про что?» Он ответил: «Не знаю, и тебе знать не надо». «Почему?» — «Потому что это будет замечательный опыт. Он научит тебя перестать играть».

Мне было непонятно, кто же такой Том. Ага! Том — это Ларс! Грейс и Том — это две ипостаси Ларса. Но мне интересно было сыграть и любовь Тома и Грейс. Мне кажется, в тот момент, когда Грейс обвиняет его в том, что он задумал взять ее силой, в нем что-то меняется: ему невыносима эта мысль, потому что он себя идеализировал, считал героем, который своим пером спасает человечество. Честно говоря, Тома я не люблю. То он кажется мне долбаным идиотом, то беспросветно наивным милягой. Но кое-что в нем мне понятно: всепоглощающее стремление поступать правильно или, по крайней мере, так, чтобы другие считали, что ты поступаешь правильно. Вроде бы пытаешься все делать с теплотой и по-доброму, а то и дело прокалываешься. Мне понятны такого рода проколы, но мне кажется, Том искренне желает быть добрым и порядочным.

Я принялся выстраивать в голове образ Тома. В первой сцене я положил в карман блокнот, и потом всегда, когда был в пальто, блокнот торчал у меня из кармана. Я ни разу ничего в этот блокнот не записывал, потому что Том ведь ничего не написал. Ничего. Писать он боится.

Теперь, когда мои эпизоды почти целиком сняты, мне хотелось бы переснять материал первых двух недель. Потому что сначала я не понимал, что надо делать, а теперь чувствую себя уверенней. Тогда же я пребывал в смятении, и площадка была для меня каторгой. Но постепенно я привык. Если выпустить Николь с цепью на шее в нормальном кино, это покажется бредом. А тут проходит.

Ларс никогда не бывает удовлетворен, но радуется, когда ему удается обнаружить грамм истины в куче дублей. Не испытывают удовлетворения и актеры, которым не предоставляется возможность сыграть целиком роль, весь фильм — только урывками. Это, с одной стороны, раскрепощает, а с другой — не дает насладиться игрой. Ты в большей, чем хочешь, степени превращаешься в инструмент — инструмент в чужих руках.

С Ларсом ты жестко ограничен. Ты лишен возможности продемонстрировать полноценную игру и понимать, что делаешь, в течение минимум сорока пяти минут. Ты вынужден забыть о себе. Он как будто снимает некую дикую природную жизнь. Он видит, когда получается правдиво. И в этом нет никакой мистики. Тут все логично. Направляй камеру на объект, снимай, покуда он не устанет, не соскучится и не задергается, — вот это и есть момент истины.

Он диктует: «Сделай так, сделай эдак», и у тебя просто нет времени поразмыслить. Ты выполняешь приказы. Делаешь то, с чем, возможно, не согласен, что кажется тебе чепухой и вздором, а где-то через полчаса… может возникнуть десятисекундный кусок, который, возможно, ему понравится.

Стеллан сказал: «С ним стоит работать, потому что он замечательно управляется с актерами». «Стеллан, да ведь он со мной почти не разговаривает!»

«Да, — отвечает Стеллан, — знаю. Он ужасно ведет себя по отношению к актерам».

«Но ты только что сказал обратное!» — «Да, я солгал, потому что мне хотелось, чтобы ты снимался».

И я страшно рад, что он солгал мне, потому что Ларс замечательно управляется с актерами.

Да, я чувствовал себя не в своей тарелке, я терялся, в начале съемок я вообще не понимал, что я тут делаю. А теперь я понимаю, что Ларс — обыкновенный гений. Очень яркая личность.

Я взялся за эту работу, чтобы меня научили не играть. Похоже, мне удалось сделать несколько шагов к достижению этой цели, и может, придет день, когда я смогу не играть. Стать актером, который не лицедействует.

Лорен Бэколл:

«Ларс знает, что делает»

Знаете, какая странность? У меня нет роли. Когда меня пригласили, я была крайне польщена, потому что это Ларс фон Триер, чьи работы я обожаю. И я подумала: «Это будет увлекательно». Только поэтому я и приняла предложение.

Мне нравится играть в ансамбле, особенно с хорошими актерами, но тут не идет речь о совместной работе. Каждому из нас отведено маленькое жизненное пространство, в котором мы и обитаем. Мы почти не встречаемся на площадке, не обмениваемся репликами. Моя героиня, к сожалению, вообще ничего не делает в кадре. Полтора месяца я только чистила и подметала свою лавку.

Мне не приходилось делать ничего подобного прежде. Работая с Ларсом, никогда не знаешь, в какой момент тебя начинают снимать. Все это мне нравится, но и нервирует, потому что хочется большего. Не знаю, что из этого получится, но Ларс-то знает, что делает. Он выбирает из твоих действий по крупицам, а ты даже не знаешь, что именно ему приглянулось. Кино — это ведь режиссерское искусство. Режиссер может паршивую игру превратить в блистательную и наоборот.

Николь Кидман:

«Цепь, ошейник, колокольчик…»

Грейс — молодая женщина, которая видела, как люди творят чудовищные вещи, как хладнокровно убивают. Ее отец гангстер. Она выросла в мире с извращенной моралью. Она борется. Отчаянно хочет быть праведницей. Более всего меня трогает ее стремление прощать, несмотря ни на что, потому что она изо всех сил старается верить в человеческую доброту.

Думаю, ее нельзя назвать наивной простушкой. Но она исполнена надежд, веры в людей. Как-то Ларс сказал мне интересную вещь: «Все эти люди — это частицы ее самой». То есть каждый житель городка — одна из ее ипостасей. Том, отец, все прочие… Это делает ее фигуру гораздо объемнее, чем кажется с первого взгляда. В конце она говорит, что люди должны нести ответственность за свои поступки. Примерно то же самое говорит ее отец. И потом она так жестко, так сурово обходится со всеми. По-моему, это не месть с ее стороны, ей просто кажется, что без этих людей городок будет лучше.

Думаю, Стэнли Кубрик был совершенно прав, отказываясь объяснять, о чем его картины. И это особенно мудро, когда речь идет о таком фильме, как «Догвиль», рассказывающем о чем-то очень глубоком. Он так много значит для меня и, насколько я знаю, для Ларса. Его можно по-разному трактовать, и мое видение может сильно отличаться от того, как понимают картину другие. Это и хорошо. Кого-то «Догвиль» рассердит, кого-то огорчит. Так всегда происходит с фильмами Ларса, и это очень важно.

Цепь, ошейник, колокольчик… Да, все это доставляло мне массу неприятных ощущений. За полтора месяца я пережила множество эмоций. Но это неизбежно. Работая на площадке, я не вижу перед собой некоей дальней цели. Я отдаюсь на волю режиссера. Не понимаю актеров, которые чувствуют себя иначе, когда работа требует от них полной душевной отдачи, абсолютной концентрации, страсти и преданности. В такие моменты мне трудно объяснять, что я делаю. Так было и на сей раз. Когда я готовилась к тому, чтобы надеть цепь и ошейник, мне хотелось лечь на кровать прямо на площадке — я провела на ней много часов — и чтобы Ларс подошел и погладил меня по руке. Я была, как в летаргическом сне, и в то же время эмоционально вздернута. Мне было не по себе. Я ненавидела этот эпизод. Ненавидела себя за то, что ввязалась в эту затею. Ошейник! Уф. Цепь почему-то меньше мне докучала. Но колокольчик и все, что с ним связано…

По-моему, финал фильма — один из величайших финалов в истории кино. Его сочинил Ларс.

Человеческие тропы пересекаются не по воле случая, а закономерно. Мне, я думаю, судьбой предназначено работать с Ларсом, причем именно в этот период моей жизни. Вряд ли наше сотрудничество удалось бы несколько лет назад. Я наслушалась множества историй о Ларсе и была напугана ими, придя на площадку в первый раз. Мне уже давно хотелось поработать с ним, но, слыша все эти страшные истории… В первую неделю и вправду было сложно, тяжело, потому что я почти не понимала, чего он от меня хочет.

А потом мы пошли погулять, и на прогулке до меня стало доходить, что же от меня требуется. Теперь я очень привязана к нему. Мне нравится его метод. Мы живем все вместе, вместе идем на съемки, честно отрабатываем и возвращаемся на базу опять вместе.

Теперь ведь все ведут очень обособленную жизнь. А Ларс соединяет людей, заставляет их глубже понять друг друга. С радостью поработала бы с ним еще, может быть, на менее масштабном проекте. Было бы чудесно оказаться наедине только с ним и с камерой.

Ларс говорит, что хочет расколдовывать вещи в процессе сотворения фильма. Он не хочет нагнетать никакой таинственности. Он сказал мне: «Я работаю, имея в виду, что кино может снять любой. Кто угодно может взять в руки камеру и снять фильм». И прекрасно — значит, на свете существует множество интересных историй и множество людей, которые способны их поведать. Только они боятся. Поэтому я рада, что Ларс достаточно смел. Такой же смелый, как Бэз Лурманн и Стэнли Кубрик. Эти люди вносят личный вклад в мировое кино. Взять вещи, сдвинуть их с мест, предуказанных нормой, — опасно и трудно, но так важно. Важно для следующего поколения, которому предстоит погрузиться в эти истории, не ограничивающиеся элементарным замыслом типа: «Давай снимем киношку и ударим всем по мозгам! Герой выигрывает и жизнь продолжается…» Это так скучно и так неправильно!

Ларс теперь мировая знаменитость. У него есть свои противники и свои почитатели. Это искусство. Слава богу, что он делает кино, и, надеюсь, продолжит это занятие до конца своих дней. Есть люди, которых не хочется впускать в свою жизнь. Ларс другой. Со всеми своими неврозами и проблемами, он очень мудр, у него ясный, очень здоровый взгляд на мир.

Удо Кир:

«Чем меньше — тем лучше»

Ларс — это окно в мир. Это видно по его глазам, по его невероятной сосредоточенности. Теперь я живу в Америке, в этой искусственной стране, и приезд на съемки, к Ларсу, для меня равнозначен возвращению домой, в то место, где все настоящее, реальное. Поначалу, ознакомившись со списком актеров, я был озадачен. А потом понял, как точно этот подбор отвечает замыслу фильма. Он был бы не столь интересен без Николь Кидман, Лорен Бэколл, Бена Газзары и Джеймса Каана. И все вместе они создали единое целое, а кроме того, они работали из уважения к Ларсу. Иначе мы не имели бы такой жемчужины, как Лорен Бэколл, хотя ей просто совсем нечего играть.

Качество, которого добивается Ларс от актера, — абсолютная правда, а актерская правда заключается в том, чтобы не играть! Это не Ли Страсберг, не Станиславский: «Найди свое внутреннее «я». Ларс хочет, чтобы его удивили, хочет увидеть правду в глазах актера. И когда актер играет, этой правды нет, а значит, это не то, что нужно Ларсу. Так что это был для нас хороший мастер-класс. В некоторых местах, где у актеров есть ударные реплики (как у меня, например: «Сожгите дома и убейте их всех!»), мы явно играем. Но гораздо больший эффект возникает, когда мы этого не делаем. Если играешь убийцу, тебе не надо делать вид, будто ты в самом деле убиваешь. Гораздо страшнее будешь выглядеть, если шепчешь. Чем меньше — тем лучше. И тот, кто не верит Ларсу, противится ему и его указаниям, борется с самим собой. Боится открыться ему из трусости.

Я доверился Ларсу с первого мгновения, а я мало кому доверяюсь. Я ревную его к актерам, которые приближаются к нему на слишком короткую дистанцию. Это нормально, потому что я был первым и почему вдруг должен делить его с другими! Конечно, не очень весело переходить от главной роли в «Медее» к роли безымянного гангстера почти без слов. Но такова жизнь. И Ларс лишний раз показал это, когда разбудил меня рано утром и сказал: «Я уезжаю. До свидания». Я думал, он едет на студию. Но он продолжил: «Я еду домой». Я не стал задавать вопросы. Я понял, что-то случилось, и мне незачем знать, что именно, потому что я не смогу помочь. Но если бы он спросил: «Удо, ты меня не подвезешь?» -я бы ответил: «Конечно, с радостью».

Могу себе представить, как он устал. Проделать такое за несколько недель, с таким напряжением сил. Теперь ему нужно побыть наедине с собой и своей семьей. Он страдает, и я тоже страдаю без него. Я не пытаюсь анализировать его характер, я просто хочу быть ему добрым другом и ревную, видя, что друзей у него становится все больше.

Перевод с английского Нины Цыркун