Любить по-русски. «Старухи», режиссер Геннадий Сидоров

«Старухи»

Автор сценария и режиссер Г. Сидоров Оператор А. Петрига Художник В. Ярин Звукооператор А. Худяков В ролях: В. Березуцкая, Г. Смирнова, З. Норкина, Т. Климова, Б. Захарова, А. Любимова, Н. Корнилова и другие Региональный общественный фонд поддержки кино при участии Министерства культуры РФ Россия 2003

Фильм «Старухи», ставший победителем Сочинского кинофестиваля, вызвал бурные дискуссии: русофобская это картина, ксенофобская или какая другая? Вопрос не праздный.

И не потому, что дебютная лента Геннадия Сидорова сознательно разжигает межнациональную рознь — ни в коей мере! — а потому, что она касается тех крайне болезненных аспектов национального бытия, которыми и объясняется появление разного рода фобий. На экране русская деревня, населенная одними старухами, если не считать деревенского дурачка, вечного дитяти, который так и не вырос. Все остальные дети, внуки этих старух выросли и разлетелись кто куда. Помогают не помогают — другой вопрос, но к здешней жизни, к ее воспроизводству отношения уже не имеют. Если и приезжают, то чаще всего на похороны, да и то с опозданием, как оперный бас — внук бабки Ани, почившей в начале картины. Этот комический толстяк в шортах-бермудах вываливается из армейского бэтээра (военный транспорт, продоставляемый от широты души в крайних — как этот — случаях, тут, похоже, единственный способ связи с цивилизацией), чтобы напиться на поминках до одури, спеть, веселя старух оперными ужимками: «Как во городе было во Казани», залезть вместе с дурачком в детский домик-гнездо на дереве и произнести, лежа между ветвей, длинный монолог Печорина (видно, здесь же и учил когда-то перед поступлением в театральный вуз), а затем уехать… Лишний человек — лишний в деревне, лишний в сюжете… Он нужен скорее как краска, как знак полного и окончательного отрыва преуспевшего в городах нового поколения от деревенской почвы.

Жизнь на земле — нескончаемый биологический цикл смертей и рождений. А здесь — бабки, давно вышедшие из детородного возраста, дурачок — вечный ребенок, залетный, приехавший-уехавший внук… Никакой репродуктивный процесс тут в принципе невозможен. Единственный в фильме крепкий и относительно нормальный русский мужик — майор из соседней части (Г.Сидоров), который по доброте и за стакан самогона помогает старухам, если надо, гроб сколотить, могилку выкопать или разнести прямой наводкой из танка какую-нибудь ветхую хибару, чтобы бабки могли запасти топливо на зиму. Но майор, во-первых, человек служивый и к земле отношения не имеет, а во-вторых, у него с семейной жизнью тоже проблемы: жену свою гулящую он периодически гоняет по окрестностям и бьет смертным боем, так что те же старухи и прячут ее, пока муженек не остынет. В общем, налицо типичная картина вымирания села, или, говоря по-научному, депопуляции: пять-семь лет, и в этой исконно русской деревне никого из местных жителей не останется.

И вот в один прекрасный день появляются тут «неместные». На расхристанные улицы запустевшей деревни въезжает телега, доверху груженная коврами, казанами, пиалами и обширным семейством таджикских беженцев (их играют узбекские актеры, но это не суть важно, короче — «нерусские»). Тут все, как положено: дед — уважаемый седой патриарх, работящий муж, вполне молодая жена, две дочки и еще третий ребенок — в пузе. На них прямо аршинными буквами написано, что плодиться и размножаться приезжие станут без устали. Они — другие. Говорят не по-нашему, купленную бревенчатую избу сразу завешивают от пола до потолка яркой пестротой своих восточных орнаментов, едят и пьют на полу, дед их молится пять раз в день на огороде, оглашая русские косогоры именем Аллаха… Эта семья — экзотическое, живое семя другой культуры, которая, пустив корни, способна, кажется, полностью вытеснить чахлую и вымирающую здешнюю флору.

Но не тут-то было! Беззубые, беспомощные старухи совершают умопомрачительный финт из области русской колониальной политики, после которого восточные люди с их тревожаще-чуждой витальностью становятся «нормальными», то есть полностью зависимыми подданными империи. Первым делом наши старухи чужаков… поджигают. Не сами, конечно. Просто посидели бабки на кухне, поточили лясы: мол, понаехали бусурманы! Расплодятся, спасу от них не будет. Сжечь их, и точка! Поговорили, отвели сердце, а дурачок, все слышавший, возьми канистру с бензином в руки да и подожги… Ночь, пожар, вопли, таджики выскакивают из горящего дома в нижнем белье, выносят детей, жалкие остатки скарба, старухи мечутся с ведрами, да чем поможешь? Все сгорело дотла: вещи, дом, в который вложили последние деньги, надежды начать новую жизнь… И вот теперь, когда разутые-раздетые, отчаявшиеся беженцы сидят жалкой кучкой на голой земле, они становятся своими. Теперь их можно пожалеть, полюбить всей душой, разобрать по домам, пригреть, поделиться последним…

Старика таджика берет к себе главная на деревне старуха самогонщица (ее играет единственная профессиональная актриса В. Березуцкая, и потому она способна совершать на экране внятные действия, двигающие сюжет; прочие бабки могут только сидеть, ходить и произносить в камеру колоритные монологи). Уложив погорельца на высокую кровать под перину, лукавая старуха «приводит себя в порядок» — наливает за пазуху полпузырька хранимых на случай духов — и лезет под бочок к гостю с весьма недвусмысленными намерениями. Ополоумевший дед с криком: «Шайтан! Шайтан!» — выскакивает из дома как угорелый. «Ничего, побегай, побегай… — коварно улыбается ему вслед старуха. — Прибежишь». Как в воду глядела, никуда старичок не делся.

В следующем эпизоде она уже пьет с ним чай, сидя на полу по-восточному. Соседка пеняет: «Вот уже и чай гоняешь по-бусурмански!» «Завидуешь? Пошла вон! Мне обломилось, а тебе нет…» Да и какая разница, как чай пить: на ковре ли сидя иль за столом? Главное, что старик-то — вот он. Неприступный, почтенный восточный патриарх становится примаком у деревенской шинкарки. Засосала его русская почва.

Поразительно, с какой точностью воспроизводится в речах, реакциях и поступках этих старух та самая модель поведения, которая некогда позволила русским колонизировать гигантскую территорию от Черного моря до Тихого океана. Все сводилось к тому, чтобы первым делом лишить инородцев независимости, национально-культурной самости, а потом их же — сломленных — и полюбить.

Да, так любить, как любит наша кровь, Никто из вас давно не любит! Забыли вы, что в мире есть любовь, Которая и жжет, и губит! (А.Блок «Скифы»)

И все это, заметьте, без всякой злобы и ненависти, без циничного расчета, на уровне инстинкта и потому — совершенно невинно. «Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет в тяжелых, нежных наших лапах?» — вопрошал тот же Блок. Нет, не виновны. Хотя что-что, а уж хребты ломать — русские мастера, что своим, что чужим, без разницы. Ведь переломанный чужой — уже свой, а свой — слишком гордый и независимый — первый кандидат на правеж; так уж повелось в нашей истории с незапамятных времен и по сей день.

Вот и в «Старухах» крепкому, нормальному, работящему таджикскому мужику, единственному, кто способен хоть как-то возродить жизнь в этой деревне, тоже слегка, так походя, надламывают хребет. Обиженный майор (которого таджик скрутил и осадил, когда тот пьяный гонялся за женой по деревне), приехав теперь по совершенно другому поводу — искать сбежавшего с оружием дезертира, — сознательно мужика «опускает». Намекнув солдатам, обыскивающим дома в деревне: «У „черных“ пошерстите как следует», — он обрекает едва отстроенное гнездо беженцев на новое разорение, солдатики уж постарались от души. А возмущенному отцу семейства майор жестко бросает: «Хочешь тут жить, не вякай!» Право сильного…

Потом, конечно, следует хэппи энд. Жена таджика рожает мальчика. Все счастливы. Общее застолье. Танцы. И даже зажигается в деревне «лампочка Ильича» — начинает работать ветряной электрогенератор, собранный таджиком из подручного металлолома. Короче, дружба народов, «свет с Востока», «русиш, хинди, пхай, пхай!»…Если о чем и говорит этот фильм, собранный, как тот генератор, из художественно разнородных кусков — из фрагментов почти документальных и игровых, соединенных грубоватыми швами, из условностей, проглядывающих и в самом безусловном материале (старухи тут, даром что натуральные, явно из разных областей — у них разный говор), из самодостаточных аттракционов вроде поэмы о посещении отцовской могилки, которую одна из бабок читает клюющим носами беженцам, или забористой матерщины, естественно сыплющейся из уст другой старухи, неповоротливой, как квашня, — то, конечно, не о ненависти к своим или чужим, а о том, что все неизменно. Что в русской жизни все в тех же пропорциях смешаны жестокость и нежность, неуважение к личности и иррациональная доброта, стихия саморазрушения и крепкий инстинкт выживания, причем не просто выживания, но воспроизводства некоей национально-имперской поведенческой матрицы, которая как генетический код определяет взаимодействие «наших» и «чужих». В столкновении этого российского социально-психологического генокода с восточной патриархальной витальностью в фильме побеждает все-таки первый. Это может нас утешать: мол, живы мы, и никуда мы не денемся. Может пугать: Господи, да неужто же неизбывно наше «скифское» варварство?! Но крайне редко в отечественном кино работу этого глубинного, иррационального поведенческого механизма можно увидеть с такой ясной и четкой наглядностью. Так что фильм «Старухи» смотрится как открытие. С чем автора и поздравляем.