Красота погубит мир! Манифест «Новой драмы»

Движение «Новая драма» оказалось не просто престижным фестивалем, находящим и открывающим новые имена. Самое захватывающее то, что это своего рода широкомасштабная «сдача анализов» на реакцию Вассермана. Анализы показали: в театральном обществе очень много инфицированных. В обычной жизни таким бедолагам гарантировано сохранение тайны, в театре же — наоборот: хронические больные зашлись криком на страницах газет и журналов.

Михаил Угаров

Мы здоровы, как и прежде, кричали они, истина в театре все та же, какой учили нас Татьяна Петровна и Нина Ивановна, сердитые учительницы из ГИТИСа. А иначе куда девать диплом и как жить в изменившемся мире? Театральная критика — неквалифицированная работа, требования минимальны: немного трудолюбия, и ты свой — пиши, что хочешь, только по правилам, не задевай театральных олигархов. Никому не известного автора зато можно пнуть. Но вдруг эта самая маргинальная «новая драма» становится модной, как это так, кто разрешил? Квалифицированные специалисты — лучшие театральные критики последних десяти лет все поразбежались из профессии — в политическую журналистику, на телевидение, в глянцевые журналы, в нетеатральные отделы деловых газет. Туда, где хорошо платят и где что-то происходят. Ну а здесь — пиши, Емеля, твоя неделя, все равно про театр читают одни аутсайдеры — бедные и немодные театральные люди. Вот одну критикессу и клинит на уменьшительных суффиксах: «новая драмочка» — пишет всегда, никак не иначе. Вторую (мечтательную!) кинуло в рассуждения о «вагинах и фаллоимитаторах». Третья (это он, но суть не меняется) называет молодую отечественную драматургию «атакой пешек». Его подруга (это тоже — он) размечтался о нашествии гомосексуализма, сладостно называя все свои статьи «Срамотургия»…

Любой драматург знает: о чем бы ты ни писал, ты всегда обречен писать о себе. Вот и они — о своем, об исполнении желаний.

Приступ агрессии очевиден. А теперь интересно понять его причины. Честно говоря, движение «Новая драма» само заведомо провоцирует агрессию — в силу долгого молчания, неприятия театром современных ему авторов. В силу, наконец, своего массового и наступательного характера. Хорошо организованное наступление молодых драматургов на театр, их пафос и вызывающее небрежение театром — а часто и незнание его — одна из причин агрессии критики. Критика эта надменно взывает к культурной памяти — была же «новая драма» на рубеже XIX-XX веков, и хватит, больше не надо!..

И как это часто бывает, больные отрицают свою болезнь. Больной российский театр говорит: я здоров. У меня, лжет больной, прекрасная актерская школа. («Было, да сплыло!» — скажем мы, чтобы не врать друг другу и самим себе.) Многие, прости Господи, голливудские актеры ближе к заветам Станиславского, чем наши так называемые звезды. Почему этот всенародно любимый так хлопочет лицом? А почему другой наш великий артист лет пятнадцать на штампах работает — два притопа, три прихлопа? А почему артисты говорят со сцены так медленно, будто их кто-то душит, и такими голосами, каких в жизни никогда не услышишь? Почему они так кривляются, так заискивают перед публикой? Читали, был когда-то какой-то «шептальный реализм», но это было, да сплыло. У нас — Праздник театра, между прочим.

«Облом off» Михаила Угарова. Режиссер Михаил Угаров. Центр драматургии и режиссуры под руководством Алексея Казанцева и Михаила Рощина. Москва

Да-да, говорит больной, у меня есть прекрасные традиции, которые я храню. Я служу великому Празднику театра. Театр — это иллюзия. Это волшебство, не имеющее отношения к жизни.

Диагноз неутешителен. Если говорить о традициях (о которых принято говорить, обычно оправдывая отстойную репертуарную политику), умерла главная, на мой взгляд, традиция великого русского театра — театра как властителя дум, театра старого «Современника» и прежней Таганки, театра, где пытались говорить правду во времена, когда лгали газеты, когда спектакли закрывали, потому что крупицы правды, которые в них были, были слишком опасны.

Теперь у нас нет театра-протеста, театра хотя бы с маленьким кукишем в кармане - чуть-чуть угрожающего пусть мирозданию, пусть самому себе или толпе, или какому-нибудь завалящему губернатору. Мы спокойны, наши нынешние спектакли никто не закроет. Не будет взрыва негодования, никто не упадет в обморок, никого не вышлют из страны. Можем себя поздравить — наши спектакли абсолютно безопасны. Вы ничего не узнаете из них о том, что происходит сейчас со страной и с нами. Вы не поймете, что в стране идет война, что многие люди живут очень бедно и очень плохо, что молодежь в опасности. На Празднике театра даже намекать на такие гнусности неприлично. Ни один злодей не содрогнется, ни один гамлетовский Клавдий не уйдет, закрыв лицо, с наших представлений.

И нет Станиславского, который крикнет: «Не верю!», увидев большую ложь нашего Праздника театра.

И прогноз неутешителен. Болезнь развивается. Молодые люди не ходят в театр. Модные журналы и радиостанции не ведут театральных обзоров. Телеканалы не держат театральных передач — рейтинга не будет. Надо признать, что они правы. Рынок говорит правду: театр не нужен людям. Если завтра закроют все театры, в нашей жизни ничего не изменится. Современная индустрия развлечений предлагает куда более эффективные способы развлечься. Клубы, мюзиклы, рестораны, голливудские блокбастеры в современно оборудованных кинотеатрах, видео, компьютеры, кабельное телевидение…

Концепция «Большого театрального праздника», «Волшебства театра», где людям делают красиво и приятно, где на сцене нельзя ругаться матом, но можно как угодно искажать великие классические пьесы, меняя пол, возраст, характеры героев и идеи авторов, приносит свои плоды. Те, кто хочет развлекаться, ушли в более качественные и технологичные места, а те, кто взыскует чего-то другого, пошли на выставки актуального искусства, артхаусные фильмы, домой, в конце концов, - читать последние новинки интеллектуальной литературы. В театре сегодня приезжие, женщины за сорок с подругами, случайная публика, совершающая Ритуальный Культурный Жест.

В любых воспоминаниях прошлого века вы прочтете про гимназистов на галерке, прорывающихся на любимые спектакли. Самое страшное для нынешнего театрального артиста — это когда в театр приходят школьники старших классов. То, что они кидают на сцену банки с пепси-колой, — это обычно. И виноваты здесь не школьники, а театр, потерявший великую традицию быть властителем дум. Такой театр движется по направлению к «отстою», надо сказать правду. Так что такое «новая драма», что такое «Театр.doc», что такое новая российская драматургия?

Адепты нынешней «новой драмы» — далеко не авангардисты и не претендуют на это. Понятие «авангард» умерло, остались прививки. Зато у «новодрамовцев» есть пафос, роднящий их с авангардом: они считают, что театр умер, а тот, что есть — с красивостями, метафорами и отстойной актерской школой, — не театр, а обман, великая иллюзия, претендующая на то, чтобы зритель впал в летаргический сон часа на полтора — время стандартного спектакля. «Театром» теперь называют развлекательное зрелище со спецэффектами и зычными актерскими голосами. За «режиссуру» держат умение разводить мизансцены и искажать классический текст посредством метафор. (То, что метафорический театр славно потрудился и уже давно с почетом покинул сцену, критики и не заметили. Ими особо ценится балтийская школа театральной метафорики!) Одним словом, то, что лежит на поверхности и пользуется наибольшим потребительским успехом.

Пафос «новодрамовцев» объясняется легко, как и агрессия критики. По большому счету эта необъявленная «война» отражает возрастную разницу и профессиональную принадлежность. Драматурги пишут и не слишком любят ходить в театр — разве что на свои пьесы, чтобы посмотреть, как их изуродовал режиссер. Критики очень мало читают и, отправляясь на премьеру новой пьесы, заранее знают, что молодые драматурги не способны создать текст, который бы не только отражал их сознание, но и брал в расчет театр.

После премьеры пьесы Максима Курочкина «Трансфер» я читал в статьях такие глупости, что стало ясно — квалифицированный анализ современного текста невозможен, лекала учительниц из ГИТИСа работают в аккурат до Вампилова, не дальше… Два критика в разных газетах написали одинаковые статьи с одним и тем же заголовком — «Туда и обратно». Главная смысловая составляющая всех статей: Курочкин — не Ибсен! Да, конечно же, не Ибсен, милые мои девушки! А вот кто он - ответить можете? Не могут, потому что одно и запомнили от учительниц: одна учила, что текст в спектакле — ничто, а другая, что режиссер — автор спектакля. Обиды драматургов на театр одинаковы во все времена, от Чехова до Петрушевской. Но настоящий прорыв в театральном языке совершали режиссеры, не только понявшие текст, но и сумевшие найти ему театральный эквивалент. Несколько лет назад было принято отрицать даже наличие этой самой «новой драмы» в России.

Именами великих новаторов сцены — Островского, Чехова, Станиславского - прикрываются фарисеи, которые хотят одного — сохранить свой личный комфорт. «Столько хороших пьес написано, ставь — все не переставишь, зачем стараться новые сочинять?» — слова гротескного персонажа из «Театрального романа» Булгакова.

«Новая драма» — сочетание двух принципов.

Принцип продюсерский: каждый человек талантлив и может писать пьесы. Его задача при этом — выражать и отражать свой личный опыт, давать право голоса персонажам, которых знает только он.

Не забудьте, что опыт бывает трех классических видов — прожитый, перенятый и нафантазированный. Это дает шанс на появление очень широкого спектра пьес. Главное — доверие автора к голосам его персонажей. Принцип режиссерский: постановка спектакля равна пониманию текста пьесы. Если режиссер и актеры смогли прийти к полному знанию текста и при этом удержались от домысливания, закрашивания белых пятен — только тогда родится спектакль. Способы найти новую драму — документальный театр, рекрутирование драматургов-дебютантов, географическая экзотика.

«Новая драма» требует особого театрального языка, но он не должен быть новым, ведь современная пьеса — это не столько эксперимент с языком или драматургической структурой, сколько стремление «уловить воздух времени». Один из способов поймать существо момента и отразить его в тексте — технология «вербатим». Театр — это не только игровая стихия. В истории были примеры: «антитеатр» Фасбиндера — один из многих. Театральная условность предполагает не только маски и кривляние, но и воплощение самых радикальных текстов, воспроизведение самых безусловных сторон жизни. Просто нужно уметь пользоваться театром как инструментом. Театр как актуальное искусство, обнажающее себя до предела и говорящее с современником на языке современника, — вещь тем более не новая. Вопрос в том, как это открытие прошлого привить театру сегодняшнему. Вопрос — в человеческих ресурсах, в готовности отказаться от легких путей.

Еще пример — феномен тольяттинской драматургии. Город замечателен уже тем, что собрал за сорок лет десятки тысяч людей со всей страны. В нем нет «коренных», нет наследственности — есть энергия чужих, недавних мигрантов. Этим он схож с Москвой.

Но нет сомнения, что множество крупных российских городов имеют такие же возможности для развития драматургии, как Тольятти. Почему именно там сегодня - одна из национальных «точек роста» новой драматургии? Драматург Вадим Леванов, братья Дурненковы, Вячеслав и Михаил. За ними — по-детски жестокий Юрий Клавдиев. Все время появляются новые, все моложе и моложе. Массовость новой драме необходима. Чтобы найти одного автора, надо дать шанс множеству.

К сожалению, «Новая драма»-2003 не так ужасна и губительна для театра, как об этом порой пишут. Быть может, если новые драматурги и режиссеры найдут в себе ресурсы быть по-настоящему «ужасными» и радикальными, театр перестанет плавно скользить в сторону отстоя, второстепенного искусства, интересного только как ритуальный жест «культурного отдыха».

Пока же настоящий радикализм позволяют себе только «новые» драматурги — многие по незнанию профессии, что приветствуется, и из-за назревшей потребности высказаться. «Новая» режиссерская волна не слишком рискует своей репутацией и занимается тиражированием отработанных уже приемов. Новизна их, по существу, сводится к драйву и твердой уверенности в том, что они — первые. Первыми раздели человека на сцене, первыми изобразили хоррор, первыми ударили по зрителю монтажом. По большей части все это — трэш или наивное искусство, культивирующее свою детскость. И нет разницы, ставят ли «новые» режиссеры классику или современную пьесу.

Там, где текст предлагает новые принципы игры, новые (или другие) правила актерского существования, нынешний театр выказывает, по большей части, свою беспомощность. И дает драматургам повод для раздражения. Молодым драматургам нужно быть более радикальными, неприятными, разрушающими в театре прекрасные иллюзии — блюдо для невротиков. Как сказано в одной современной пьесе: «Красота погубит мир!» Но это трудно. Хочется дружить, участвовать, праздновать.

Трудно, но нужно быть чужим на этом Празднике театра.