Культурный слой. Пьеса

«Культурный слой» Вячеслава и Михаила Дурненковых. Режиссеры Вячеслав и Михаил Дурненковы. Театральный центр «Голосова, 20». Тольятти

Ксении

Действующие лица Дед Саша Риэлтор Константин Риэлтор Юрик Гена Маша Софронов

Первое действие

Утро. Комната Саши. Диван, письменный стол и два стула. В комнате накурено. Саша задумчиво стоит возле мольберта. Входит Дед.

Д е д. Здравствуй, Саш.

С а ш а. Здравствуй.

Д е д. Рисуешь?

С а ш а. Угу.

Дед подходит к окну и раздвигает занавески, открывает форточку и садится за стол.

Д е д. Получается?

С а ш а. Да так…

Д е д. Поди, опять всю ночь не спал?

С а ш а. Да вот чего-то увлекся.

«Культурный слой» Вячеслава и Михаила Дурненковых. Режиссеры Вячеслав и Михаил Дурненковы. Театральный центр «Голосова, 20». Тольятти

Д е д. А работай, коль вдохновение есть. Я вот тоже как в мастерской ковыряться начну, так про все забываю. Даже про обед.

С а ш а. Бывает.

Д е д. А мне кушать надо вовремя, желудок-то того…

С а ш а. Ясно.

Д е д. Забудешь, а потом как резанет, ажно в глазах темнеет. Сергеич, доктор, правильно говорит — вам, говорит, надо вовремя кушать.

С а ш а. Правильно говорит.

Д е д. И это… слюна как бешеная прет. Сергеич говорит, что она скапливается и начинает больные места разъедать, поэтому и болит. А если покушал, то она на пищу набрасывается и ее разъедать начинает. Вот так в организме все и происходит.

С а ш а. Ну да.

Д е д. Главное, жирное не кушать, потому что жир для слюны материал непростой, его трудно разжижить. Саш, я вот чего спросить хотел…

С а ш а (отрываясь от холста). Ну?

Д е д. Я тебе не мешаю?

С а ш а. Нет, дед, не мешаешь.

Д е д. Тогда скажи, вот правда или брешут, что танец такой есть — на голове пляшут?

С а ш а. Есть, брейк называется.

Д е д. Прямо на голове?

С а ш а. Прямо на голове.

Д е д. Это американцы придумали, чтобы над нашими дурачками посмеяться, а они и рады. С а ш а. Да нет, Дед, это культура такая.

Д е д. Да что же это за культура такая, что теперь ноги не нужны?

С а ш а. Д е д, ну долго объяснять, бог с ним… (Берет кисть, что-то подрисовывает на холсте.)

Некоторое время молчат.

Д е д. Саш…

С а ш а. Чего?

Д е д. А ты чего не женишься?

С а ш а (поворачивается, смотрит на деда). А не хочу.

Д е д. И почему?

С а ш а. Свободным хочу быть.

Д е д. Ну-ну, я тоже хотел, до тридцати дожил и язву заработал. Оно ведь как холостой питается? Купит колбасы и съест без хлеба, я уже про суп не говорю или там второе горячее. Я только и спасся, когда бабушку встретил, а так бы давно уж помер. Вон в газете статья была, сколько процентов холостых от желудка умирают…

С а ш а. Ах, вот зачем женятся-то.

Д е д. А ты думал. Вот будешь мандаринами срать, вспомнишь мои слова.

С а ш а. Хорошо.

Дед достает из кармана рубашки очки, надевает их и подходит к мольберту, рассматривает.

Д е д. Что-то я ничего здесь не понимаю.

С а ш а. Картина еще не закончена.

Д е д. Ну все равно, скажи, вот здесь что будет? (Указывает пальцем.)

С а ш а (вздыхая). Еще не знаю.

Д е д. Ну как это, рисуешь и не знаешь?

С а ш а. Дед, ну правда, не знаю…

Д е д (опять тычет пальцем). А вот здесь, что это?

С а ш а (с трудом сохраняя терпение). А здесь ничего не это.

Д е д. Как это ничего?

С а ш а. А вот так.

Д е д. А…

С а ш а. Ни-и-и-чего. Вообще ничего.

Дед потерянно отходит и садится на стул.

Д е д. Саш…

С а ш а. Слушаю.

Д е д. Скажи честно, я тебе не мешаю? Вообще…

С а ш а (поворачивается, внимательно смотрит на него). Нет, ты мне не мешаешь.

Д е д (оживившись). Это хорошо.

С а ш а. А почему ты спросил?

Д е д. Да так, подумалось, что мешаю.

С а ш а. Да ну, не бери в голову.

Д е д. А и правда.

Саша кладет кисть, вытирает руки тряпкой и садится рядом с дедом, закуривает.

Д е д. Я вот чего спросить хотел. Вот ты для души рисуешь или как?

С а ш а. Или как.

Д е д. Ну в смысле, ты ведь картину продавать будешь?

С а ш а. Найдутся покупатели — продам, а нет, так оставлю или подарю кому.

Д е д. Вчера по телевизору показывали, как какую-то картину за миллион долларов продали, жалко я очки поздно надел, не рассмотрел ее толком. Может, тебе каким-то специальным людям картины свои показать, вдруг кто заинтересуется? С а ш а. Показывал уже.

Д е д. Что сказали?

С а ш а. Молодец, сказали, продолжай дальше.

Д е д. И не купили ничего?

С а ш а. Нет.

Д е д. Да то, может, не специалисты были?

С а ш а. Самые что ни на есть.

Д е д (вздыхая). Ну, тогда не знаю…

С а ш а. Да не переживай, мало ли что говорят. Для меня ведь это не главное, главное, что мне рисовать нравится.

Д е д. Значит, для души.

С а ш а. Выходит так.

Некоторое время сидят молча. Саша гасит окурок, встает, с хрустом потягивается. Подходит к мольберту, берет кисть, продолжает рисовать.

Д е д. Саш, знаешь что? Давай на рыбалку сходим, я один секрет знаю, мешок рыбы притащим.

С а ш а (рассеянно улыбаясь). Какой секрет?

Д е д. Старинный. Берешь хлеба белого грамм триста, в молоке его мочишь и колобка лепишь. Ночью на кладбище относишь и оставляешь, а сам спиной вперед домой идешь. Утром с кладбища колобка забираешь и в темном углу даешь ему имя…

С а ш а. Имя?

Д е д. Имя. Первое слово, которое под утро приснится.

С а ш а. Это редко бывает.

Д е д. Постараться надо, с вечера только об этом и думать.

С а ш а. А какие имена ты им давал?

Д е д. Да разные. Ну, например…

Внезапно Дед валится на пол и, поджав ноги, застывает.

С а ш а (бросается к нему). Что с тобой?

Д е д. Желудок, бляха, схватило… Принеси отвар, там стакан на подокон-нике. Саша стремительно выбегает из комнаты. Дед быстро поднимается, хватает кисть и что-то быстро подрисовывает на картине. Заслышав Сашины шаги, падает на пол и принимает прежнюю позу. Саша приносит стакан отвара и, присев рядом с Дедом на корточки, поит его. Дед громко глотает.

С а ш а. Полегче?

Д е д. Кажись, отпускает.

С а ш а. Может, пойдешь ляжешь?

Д е д. Не, я с тобой посижу, можно?

С а ш а. Сиди.

Д е д (садится на пол). Ух и прижало, будто клещами.

С а ш а. Тебе надо в больницу ложиться. Ты когда у врача последний раз был?

Д е д. Был… Да что толку? Все, говорит, сливай воду, Николай Семенович, откушал ты свое, постись теперь. А что за жизнь без жирного? Я ведь как любил? Борща такого, чтобы сверху сало плавало — копченое и обычное, копченое для запаха, конечно. Потом студня, его, как торт, режешь и в рот. Пять лет такое не кушаю, а хочется, аж каждую ночь снится. Вот, думаю, на майские рискну…

С а ш а. Наверное, не стоит.

Д е д. Саш…

С а ш а. Чего?

Д е д. Саш, ты это, нарисуй мой желудок, а?

С а ш а. Не понял.

Д е д. Мой желудок нарисуй.

С а ш а. Зачем?

Д е д. Я у себя повешу.

С а ш а (заинтересованно). И как мне его рисовать?

Д е д. Пещера. Темно. Костер посредине, вокруг люди сидят. Всё.

С а ш а. Хм…

Д е д. Я понимаю, это непросто.

С а ш а. Что здесь непростого?

Д е д. Ты это… проникнуться должен.

С а ш а (скрывая улыбку). Чем?

Д е д. Не чем, а куда. В мой желудок проникнуть надо.

Саша начинает смеяться, дед обиженно отворачивается.

Д е д. Я тебя часто о чем-нибудь прошу?

С а ш а. Дед, нормально все, нарисую твой желудок. Я прямо картину уже вижу - «Желудок моего деда». А что? Неплохо может получиться…

Д е д. Ее никому показывать нельзя.

С а ш а. Почему?

Д е д. Это мой внутренний мир.

С а ш а (смеется). Хорошо. Прямо сегодня рисовать начну. Размер какой?

Д е д. Два на два. Квадратная, в общем.

С а ш а. Хорошо.

Д е д. И рамку светлую, дубовую.

С а ш а. Сделаем.

Дед встает, взволнованно ходит по комнате.

Д е д. За сколько сделаешь?

С а ш а. Завтра вечером будет готово.

Д е д. А может, сегодня?

С а ш а. К чему такая спешка?

Д е д (пристально смотрит на него). Недолго мне осталось. Еще год, полтора, и всё. Вот и хочу, чтобы картина у меня повисела.

С а ш а. Дед, ты еще меня переживешь.

Д е д. Не говори глупости. Я лучше знаю. И все время чувствую.

С а ш а. Что чувствуешь?

Д е д. Смерть свою. Вот осторожно посмотри на мою тень.

С а ш а (смотрит на тень деда). Ну…

Д е д. Видишь, она дрожит?

С а ш а. Не вижу.

Д е д. Смотри внимательно, вот я сейчас подыму ногу. (Медленно поднимает правую ногу.) Видишь, тень опаздывает? Видишь?

С а ш а. Нет.

Д е д (досадливо). А… Сейчас я опущу ногу и подыму другую. (Опускает ногу и поднимает другую.) Теперь замечаешь?

С а ш а (примирительно). Ну, есть что-то…

Д е д (довольно). Вот то-то и оно что есть. Всегда, когда человеку мало жить

остается, тень его дрожит и от хозяина отстает. Это смерть на человеке курсор ставит, перед тем как стереть его.

С а ш а. Откуда ты про это знаешь?

Д е д. Я много чего такого знаю. Чай, не просто жизнь прожил. Простой человек от стола к унитазу дорожку протаптывает, а знающий по пути зарубки делает да знаки оставляет.

С а ш а. Выходит, ты человек знающий?

Д е д. Ну, ептыть.

С а ш а. Хорошо, скажи тогда, почему себя вылечить не можешь?

Д е д. Это не главное.

С а ш а. А что главное?

Д е д. Главное, это темную энергию от себя гнать, а светлую притягивать. И два раза в неделю клизму горячую — это обязательно, иначе сила к другому уйдет.

С а ш а. Другие — это кто? Тоже знающие?

Д е д. Ну да.

С а ш а. Дед, а как ты знающим-то стал?

Д е д. Аккурат во время войны. Под Смоленском из окружения выходили, друг у меня был — Петя Зимин, он из Еревана родом, а сам русский. Весь день по лесу мотались, ночью веток еловых нарубили, попадали на них. Лежу, смотрю на звезды и думаю: «Останусь живой или нет?» А звезд много, словно гнид в бушлате. И особенно мне одна звездочка запала, сама желтенькая такая и подмигивает мне, словно девчоночка, и будто утешает: «Ничего, Коля, все хорошо будет, живой останешься». Я чего-то разулыбался, духом воспрял и мысленно так говорю: «Спасибо тебе, звездочка!» А Петя, он рядом лежал, вслух говорит: «Пожалуйста»…

С а ш а. Этот Петя тоже знающий был?

Д е д. Нет, просто хороший телепат. За неделю научил меня мысли читать. Потом другие учителя были…

С а ш а. Погоди-погоди, ты умеешь читать мысли?

Д е д. Умею. Ну не быстро, а так, по складам.

С а ш а. Ну, скажи, о чем я думаю?

Дед скептически смотрит на Сашу.

Д е д. Сейчас не получится.

С а ш а. Почему?

Д е д. У меня фаза слабая. До завтрака.

С а ш а. Ну ладно, потом покажешь. У кого ты еще учился?

Д е д. Потом Федор Иванович Крюковцов был. Мы вместе на заводе работали, он бухгалтером был, сквозь стены видел. У него за стенкой молодожены жили, так он все время яростный ходил. Дальше меня дядя Витя учил, у него способность была во сне путешествовать. Но он необразованный, поэтому, кроме Витебска, нигде не бывал. А так все знал — какие там цены на рынке, что в кино идет.

С а ш а. Может, меня научишь?

Д е д. Да пришло уже время ученика искать.

С а ш а. Меня возьми — я страсть какой бедовый.

Д е д. У тебя одна особенность должна быть. Ты себя любить не должен.

С а ш а. Самолюбием не страдаю.

Д е д. А это мы сейчас проверим. Ну-ка, встань передо мной. Саша выходит из-за мольберта и встает перед дедом.

Д е д. Повторяй за мной: «Я никчемный человечишко».

С а ш а. Я никчемный человечишко.

Д е д. Мне тридцать лет, а все бестолочь.

С а ш а. Мне тридцать лет, а все бестолочь.

Д е д. Ни семьи, ни работы нормальной.

С а ш а. Ни семьи, ни работы нормальной.

Д е д. И только свет в окошке — дедушка Николай Семенович.

С а ш а. И только свет в окошке — дедушка Николай Семенович.

Д е д. А пенсия у него, блядь, не резиновая…

Саша подходит к мольберту и начинает собирать тюбики с краской.

Д е д. Что, Саш?

С а ш а. Ты прав, дед. Рано мне еще в ученики.

Д е д. Эх, Саша, Саша… Вот так и все люди, гордость разуму глаза закрывает. Вот дядя Витя, он как говорил: «Ласковый теленок двух мамок сосет, а гордый ни одной».

С а ш а. Вот пусть твой дядя Витя и сосет.

Д е д. Да нет его уже давно. Я, Саш, вчера ехал в автобусе, смотрю из окна, как люди на остановках стоят, слякоть кругом, грязь. Потом расползутся по домам — в ящик пялиться. А ведь если вспомнить, кем раньше люди были…

С а ш а. А кем раньше люди были?

Д е д. А кем только не были! Каждый мужик в деревне пахал, сеял, на медведя без друзей ходил! А пили сколько? Э, куда вам! Прадед твой Семен Егорович за два дня корову пропил в одиночку, а это знаешь, тогда какие деньги были? А чего с топором люди вытворяли, а вы своими компьютерами ни хрена не можете! Секс у них, понимаешь, картиночки-резиночки! Раньше секс был и эта… духовность? Конечно, библиотек, как щас, не было, но народ тянулся к книгам. Прадед твой Семен Егорович сядет с утра на крылечке, откроет книжку немецкую…

С а ш а. Немецкую?

Д е д. Ну да, тогда первая мировая война с немцами была, он одного в лесу придушил, а поживиться, кроме книжки, нечем было. А там по-немецки все, но все равно сидит и смотрит на книжку, пока не стемнеет. Вот тебе государство все дало, образование, учебники, и что? Сергеич, доктор, тож такой, развалится в кабинете, барин — хрен обварен и все шуточки: «Откушал ты свое, Семенович, постись»… И эта гадина, Рая, которая по моче главная… А ты постой в регистратуре этой, они же всех на один день записывают! Дорогу нормальную к поликлинике не подведут! Ну правильно — деньги просрали: кто шубу себе, кто машину, а ты прыгай, Николай Семенович, с баночкой через ямы! С а ш а. Дед, не ори, я и так все слышу.

Д е д (успокаиваясь). А знаешь, кому это все выгодно?

С а ш а. Евреям?

Д е д. Ну это для дураков. Вот ты знаешь, почему у Горбачева на голове карта Галактики нарисована?

С а ш а. А и вправду, почему?

Д е д. А никто не знает.

С а ш а. А Горбачев?

Д е д. И Горбачев не знает.

С а ш а. Непонятно.

Д е д. Объясняю. Наша Галактика — это как бы полянка. Так вот, в космосе, как в лесу, — каждая поляна свой характер имеет. Наша поляна, Галактика наша, больная, и насекомые, мы то есть, тоже болеем. В лесу закон — слабого уничтожить надо. Вот с других полянок сволота к нам и подтягивается. Близок час нашего поражения.

С а ш а. Да ну и фиг с ним.

Д е д. Вот так и все, а потом, когда будешь за марсианами подметать, вспомнишь мои слова. Ну, это твой выбор, а я все равно бороться буду.

С а ш а. Каким образом?

Д е д. Первое — обязательно теплое белье, кальсоны наизнанку выворачивать и так носить, второе — сухофрукты и…

С а ш а (машет рукой). Ясно. Можешь не продолжать.

Д е д. Ты чего?

С а ш а. А чего-то скучно стало.

Д е д. А это главная проблема твоего поколения.

С а ш а. Отстань.

Д е д. Вот к тебе ребята приходят, друзья твои. Я иной раз стану возле двери и слушаю тихонько, о чем вы разговариваете. И вот что тебе скажу — не было у нас такой скуки, тоски такой не знали. Куда ни придешь — везде гармошка, девчата визжат, бутылочки позвякивают. А эти сидят как в воду опущенные и музыку эту придурошную крутят. Самим себя деть некуда, шли бы на стройку…

С а ш а. Дед, иди сам на стройку.

Д е д. Ну, ты меня еще на хер пошли.

С а ш а. Иди…

Дед встает, потрясенно смотрит на Сашу.

С а ш а (виновато). Дед…

Д е д (садится, не мигая, смотрит перед собой). Проси прощения…

С а ш а. Прости меня.

Д е д. Не так…

С а ш а (со вздохом встает, опускается на колени перед дедом). Милый дедушка Коля, прости меня, я больше так не буду.

Д е д. Неужели я заслужил это? Я, который носил тебя на руках, на этих вот самых руках… (Смотрит на свои руки.) Лучше бы я задушил тебя маленьким. Да и тебе было бы легче.

С а ш а (стоя на коленях). Да мне и так неплохо.

Д е д. Расти, расти ребенка, а он тебе потом скажет… (Начинает раскачиваться на стуле, как бы впадая в транс.) Да, дожили, а я, старый дурак, на руках его носил, вот на этих самых руках, а ведь был момент, взял бы… Картиночки, красочки покупал, вот тебе, деточка, кисточка, вот тебе… Саш, как называется это, ну, помнишь, пленки смотрели?

С а ш а (зевает). Фильмоскоп.

Д е д. Во-во, фильмоскоп. Сейчас такие делают?

С а ш а. Зачем. Сейчас видео везде.

Д е д. Слушай, я вот что спросить хотел, на кассетах этих фильмы старые продают?

С а ш а. Смотря какие, но, в принципе, все купить можно.

Д е д. «Верные друзья», «Смелые люди», «Служили два товарища», «Русский ответ», ты «Русский ответ» знаешь?

С а ш а. Не видел.

Д е д. Это с Федоровой и с этим… как его… он еще кочегара в «Новой заре» играл. Ну да ладно, вот это фильм, скажу тебе, Саш, я помню, вышел из кинотеатра и курить бросил, так сильно подействовало. Восемь раз смотрел и каждый раз курить бросал. Вот так сила искусства на меня действует. Саша поднимается с колен, подходит к мольберту, начинает вытирать кисти тряпочкой.

Д е д. Сейчас такое кино не снимают, а жаль…

С а ш а. Сейчас время другое.

Д е д. Время всегда одно и то же, пора бы уже и знать — не маленький. Люди, те да, меняются, а время нет. Вот когда я старые фильмы смотрю, то кажется, что тогда даже солнце по-другому светило, краски ярче были. А это просто пленка старая.

С а ш а. Да, наверное.

Д е д. Вот ты из своего детства что сильнее всего запомнил?

С а ш а (задумчиво). Сильнее всего? Как в Москве в зоопарк ходили, демонстрацию помню, когда кексом отравился.

Д е д. А вот теперь вспомни, воздух другой был? Солнце по-другому све- тило?

С а ш а. Вот этого не помню, то есть что солнце было, помню, а вот какое… Зато помню, когда на старой квартире жили, в ванной стенка была вся в мелких трещинках, я, когда купаться залезал, смотрел на нее и лица видел. Солдат там был в папахе, суровый такой, и женское лицо такое грустное… Д е д. А я из своего детства случай один запомнил. Мы на станции жили, родители работают, до нас дела нет, так мы гурьбой по станции и ходим. Ну, понятно, все мальчишки — дураки. Подходит к нам какой-то мужик, я его раньше у нас не видел, и говорит: «Ребята, вы чего здесь околачиваетесь, на седьмом разъезде вагон с конфетами перевернулся». Мы туда бегом, а это почти до города, ну там, разумеется, ничего нет, мы назад, а на станции дым, огонь. В общем, пока нас не было, налет совершили, склад разграбили и начальника станции убили. Я с тех пор, Саш, конфеты есть боюсь.

С а ш а. А я, когда первую сигарету утром курю, такое чувство вины… Легче бросить.

Д е д. Ну так брось.

С а ш а. А как я думать буду? (Достает из пачки сигарету, разминает ее.) Да и потом, как разрисуешься, вообще все время куришь, это уже как воздух становится.

Д е д. Да как бы не здоровье, я бы тоже курил. Но ведь взял себя в руки, я даже стих такой, помню, написал: «Эту гадость — никотин, курит пусть еврей, грузин».

С а ш а (закуривает). Это точно.

Д е д. Ой, довели страну оглоеды… Давеча смотрел по телевизору, один моряк рассказывал, как на флоте жрать нечего, так они с товарищами собаку поймали и съели. Но, правда, он такой виноватый был. А с другой стороны, ну если дал промашку — молчи, ты же моряк. Все не то. Вот ты, Саш, будешь смеяться, а я ведь помню, как при Хрущеве первые пакеты с молоком появились — народ брать боялся…

С а ш а. И сейчас боится.

Д е д. Ну да, щас всего бояться надо. Все не то. Да мы-то ладно, пожили, а вот вы же ничего толком не видели, вот что обидно. Вот ты один пьешь, это же плохо…

С а ш а. Да нет, хорошо. Сидишь в кресле со стаканом и на книжный шкаф смотришь, и каждая книга как собеседник тебе, а главное, что никто к тебе не пристает, в душу не лезет.

Д е д. Это книжки-то в душу не лезут? Это ты загнул, парень… Я, когда на заводе работал, в библиотеку записался, тогда с этим строго было. Так вот. А книг мало было, по списку давали, когда моя очередь подошла, выдали мне… дай бог памяти, а… «Основы хирургии спинного мозга», третий том. Я отказаться хотел, а мне приказали прочитать и доклад сделать.

С а ш а. Прочитал?

Д е д. Прочитал. По ночам снилось, будто позвоночник над лесом летает и голосом Сталина прощения просит. Тогда как раз ХХ съезд проходил. Так вот потом какую путевую книгу ни открою, ну там Шолохова или Пушкина, — вроде слова другие, а все равно про спинной мозг выходит.

С а ш а. У тебя идиосинкразия.

Д е д. С меня и энуреза хватает. Ты вот лучше скажи, вот эта философия, есть там правда или так, туману нагоняют?

С а ш а. Смотря кто.

Д е д. Ну вот Маркс? Ильич-то, понятно, мудозвон был.

С а ш а. Да как-то не интересовался, наверное, есть что-то. В каждой системе что-то есть.

Д е д. И в моей будет.

С а ш а. Секту хочешь организовать?

Д е д. Ну секту не секту, а духовный кружок. Ты, Саш, ведь знаешь, мне есть чему людей научить. Тем более сейчас, когда о душе люди думать перестали.

С а ш а. Знаешь, сколько таких пытались?

Д е д. Знаю. Я когда с завода на комбинат перешел, про Порфирия Корнеича Иванова узнал, загорелся его посмотреть, когда отпуск получил, поехал к нему. Так вот, Саш, подхожу к селу, а навстречу по сугробам бежит мужик в одних трусах, а по лицу видно — запойный. Понял я всю его систему, повернулся, плюнул и уехал. Наш человек доверчивый, как собака, кто ему косточку пообещал, к тому и ластится.

С а ш а. А то ты их будешь мясом кормить. Наберешь кружок, они на тебя квартиры перепишут, и всё, свалишь куда-нибудь на Кипр. (Хлопает в ладоши.) Шутка, дед. Д е д. Глупый ты, Саш, я людям перед смертью послужить хочу. Всю жизнь так жил, и наставники мои, что в жизни встречались, все учили, чтобы другим помогал.

С а ш а. Прежде всего нужно себе помочь.

Д е д (иронично). Ну-ка, ну-ка, просвети дедушку.

С а ш а. Рентген просветит. Ладно, дед, у меня от твоего бреда голова уже болит. И вообще, я спать хочу.

Д е д. Ложись. А я пойду, пока светло, бутылки пособираю.

С а ш а. Сигарет мне купи.

Д е д. Если не забуду.

С а ш а. Не забудь, пожалуйста.

Д е д. И ты про картину не забудь.

С а ш а. Какую картину?

Д е д. Желудок мой, еб!

С а ш а. А… Ладно. К твоему дню рождения сделаю.

Д е д. Это мне что — до весны ждать?

С а ш а. А сейчас, по-твоему, что?

Д е д. Да разве это весна? Вот помню…

С а ш а. Все, я пошел спать.

Саша уходит. Дед некоторое время потерянно сидит, затем поднимается и тоже уходит.

Второе действие

Бар средней руки. Играет невнятная музыка, по полу лениво перемещаются пятна цветомузыки. За столиком сидит Юрик, шевеля губами, изучает меню. Достает калькулятор, считает.

Ю р и к. Так. Салат «Катманду»… э… цать три сорок, плюс… так…

холодное… и это…

Появляется Константин. Неслышно подходит к Юрику, наблюдает за ним. Брезгливо морщится, наклоняется и орет Юрику в ухо.

К о н с т а н т и н. А-а-а!

Юрик роняет калькулятор и закрывает руками бритую голову.

Ю р и к (плаксиво). Костя, ну ты чё? Ну ты чё? Ну чё я тут?

К о н с т а н т и н. Вот этого (показывает на калькулятор), чтобы я больше не видел. А это что? (Берет графинчик с водкой, нюхает.) Мерзость… (Садится за стол.) А ну, сбегай мне за коньяком.

Ю р и к. Официант!

К о н с т а н т и н. Нет. Ты сам сбегай. И это, лимончик там… такого что- нибудь.

Юрик убегает. Константин берет меню, рассматривает. Хмыкает, кладет на стол. Влетает, как будто его толкнули, Юрик, ставит перед Константином графинчик с коньяком и блюдце с дольками лимона. Наливает Константину коньяк, себе водки. К о н с т а н т и н. Сядь. Давай за сделку.

Чокаются, выпивают.

К о н с т а н т и н. В рот-компот я такие квартиры. Долго мы ее толкали? Ю р и к. Где эти погорельцы? Месяцев так… год. (Горячо.) Да я и сам с ней вот где. (Проводит ладонью по горлу.) Ты же сам видел, я тут и так, я тут и это… К о н с т а н т и н. Расслабься. Я тебя, Юрик, поэтому и взял к себе, что умеешь вовремя подсуетиться.

Ю р и к (расчувствовавшись). Спасибо!

Константин рассеянно двигает по столу рюмкой.

К о н с т а н т и н. Завтра меня в офисе целый день не будет, не забудь потом компьютер выключить.

Ю р и к. Отдыхать будешь?

К о н с т а н т и н. Тестя резать будут, надо со Светкой посидеть, хрен знает, чем операция закончится…

Ю р и к. Потому такой смурной?

К о н с т а н т и н. Да и это тоже. Ладно, давай за сделку.

Ю р и к. За это пили.

К о н с т а н т и н. Тогда за удачу.

Чокаются. Выпивают.

Ю р и к (морщась). Да щас только успевай. Толик еще две такие предлагает.

К о н с т а н т и н. Я с Толиком после Юбилейной дел не имею, хочешь — сам занимайся.

Ю р и к. Да я не знаю, с одной стороны, что-то больно дешево просит, а с другой, это почти в центре. (Задумчиво скребет пальцами подбородок.)

К о н с т а н т и н. Я тебе сказал, думай сам. Толик, он всегда под себя гребет.

Ю р и к. Но он пополам хочет…

К о н с т а н т и н. На чужом хую он в рай хочет. Будь моя воля, я бы его за чертой города держал бы. Он бы у меня, падла, собачьи будки расселял! Какого хрена тогда эту гильдию создали, если такие шакалы на понятия кладут? Не, чего я тебе советую? Сам думай.

Ю р и к. Ну, я не знаю.

К о н с т а н т и н. Сам, Юрик, сам, ты уже парень опытный, первый десяток продал, теперь вперед!

Ю р и к. Костя, ну ладно, не заводись, я же только посоветоваться хотел.

К о н с т а н т и н. Я посоветовал. И давай на этом всё. (Проводит ладонью в воздухе черту.) Мне уже достало об этом думать. Наливай. Юрик наливает, чокаются, выпивают. Переводят дух.

Ю р и к. Костя, а расскажи, как ты свою первую квартиру продал?

К о н с т а н т и н (усмехаясь). Вот именно что свою… Я тогда обычным

посредником работал, а тут Коля с Фаридом решили с колготками завязать и все в недвижку вбухать. Коля мне и предложил: хочешь с нами — входи в долю. А у меня ни денег, ни даже тачки, чтобы продать. И вот иду вечером и думаю, а что в моей жизни дальше будет? А тут мой дом, и окна в темноте горят, как тетрис. А мое не горит.

Ю р и к. Почему?

К о н с т а н т и н. Потому что я на улице стою. И вот я постоял, покурил. Утром пришел к ребятам, все, говорю, забирайте квартиру. А как первую продал, хорошо помню. Двушка на Курчатова. Вышли потом из конторы и на скамейке шампанское пили.

Ю р и к. Да, опыт у тебя богатый.

К о н с т а н т и н. Да я, как терминатор. В любое помещение захожу и с ходу могу длину, ширину, площадь назвать.

Ю р и к (с азартом). Ну вот в этом кафе сколько? К о н с т а н т и н (не спеша осматривает кафе). Девять тридцать на пять шестьдесят. Юрик вскакивает и начинает шагать вдоль и поперек помещения.

К о н с т а н т и н. Штаны не порви.

Юрик возвращается.

Ю р и к (с восхищением). Ну, Костя, у тебя и глаз!

К о н с т а н т и н. Работа такая. Слушай, ну опять мы про работу! Достало уже!

А ну-ка, давай!

Ю р и к снова разливает. Чокаются, выпивают.

Ю р и к (переводя дух). А с другой стороны, Костя, ну о чем еще говорить? Ну ведь не про фильмы Тарковского…

К о н с т а н т и н. Вау. Ты такую фамилию знаешь? Только не говори, что смотрел.

Ю р и к. Смотрел. «Сталкера».

К о н с т а н т и н. «Сталкера»? Ты?

Ю р и к. Ага, еще в школе. Всем кварталом ходили. Нам какой-то пидор сказал, что это фильм про зону. Мы до конца досидели, такой облом!

К о н с т а н т и н. Представляю — целый зал гопников. Жаль, Тарковский не видел. Сколько тебе было?

Ю р и к. Ща, погоди… блин. (Чешет в затылке.) Ну, класс так девятый или восьмой.

К о н с т а н т и н. Так это легко узнать. Вспоминай, в чем пацаны тогда ходили?

Ю р и к. У нас в шестнадцатом кепари носили и рубахи клетчатые, в четырнадцатом все пацаны в клешах были. Прикинь, да, в клешах? Как старые фотки смотрю, такой ржач нападает — все, как инкубаторские. А потом джинсы такие пошли, «пирамиды», это вообще крутизна считалась. Мне тетка на день рождения подарила, как щас помню, — широкие такие, а на жопе — лейбак «Мальвина». Не, вообще прикольно было, так вспомнить…

К о н с т а н т и н. Как морды друг другу били?

Ю р и к. Да не только. Мы с пацанами все лето на городской пляж ходили, а по дороге АТП было, и там свалка покрышек старых, мы их с собой в каждую ходку набирали и в овраг, который возле пляжа, сваливали. А потом, когда последний день лета, всю кучу поджигали, с летом прощались. Там огонь, дым столбом, пожарные туда, все дела. А мы подальше отойдем и стоим, прикалываемся. Не, прикольно было…

К о н с т а н т и н. А щас?

Ю р и к. А щас тоже ничего. Работаю, отдыхаю.

К о н с т а н т и н. Обычно говорят, что есть, какие планы.

Ю р и к. Да ну, Костя, откуда у меня планы? Давай вмажем!

Чокаются, выпивают.

К о н с т а н т и н (не спеша посасывая лимон). Ты, Юрик, небось думаешь, год-два — и крутой будешь? Контору свою откроешь, и будут тебе Юрики за бухлом бегать? Так?

Ю р и к (возмущенно). Да не, ты чё? Мы же вместе, мы же это… команда.

Мы же всех (недвусмысленный жест) делиться заставим. Да как же…

К о н с т а н т и н. Я же сказал — расслабься. Все нормально. Так и должно быть. Я, думаешь, всегда в кожаном плаще ходил? Не-е-е, брат. Шесть лет назад такое носил, ты бы на даче сортир копать не надел бы. Всего шесть лет назад.

Ю р и к (блаженно улыбается). Я в то время еще в школе учился. Мы тогда по рэпу западали. Ты только прикинь. (Дожевывая, встает из-за стола, снимает с себя кожаную куртку, вешает ее на спинку стула.) У меня кореш школьным диджеем был. Ну так вот. Я на середину выхожу и знак ему — давай, мол. Бабы сразу все в туалет толпой — знают, что сейчас будет. А я стою такой… такой… такой удутый… и тут… (Начинает кричать. Звучит трек Sabotage группы Beasty Boys.) Вован! Леха! Сюда! Сюда вали!!! Я чувствую!!!! Каклиниивходятвмоетелоизгибаютсяидрожатотнапряжения! Этомузыкаразрываетменяначастидробитзвукинанизкиеистонущиекаквопликрики! Я все чувствую! Ништяк! Пятница! Пацаны! Сюда вали! Щас на рубилово будет!!! Юрик танцует. Музыка стихает. Юрик, тяжело дыша, подходит к столику, садится, трет ладонями лицо.

К о н с т а н т и н. Школьные годы чудесные, с песнями, с танцами… Юрик, а ты знаешь, почему… почему ты говно?

Ю р и к (растерянно). Нет.

К о н с т а н т и н. Объясняю. Я ведь сюда из деревни приехал. (Неторопливо закуривает.) Смешной такой был, нескладный. У матери тут дальняя родня, помогли на завод устроиться, на плазменный участок. А тут общага заводская, ну ты в курсе, что это такое. Вот. А сосед по комнате грузин — Гоги. Он в шестом корпусе поршневые кольца точил. Гоги по кличке Властелин Колец. Вот. В первую же ночь он разбудил меня. Приставил нож к горлу и стал про горы рассказывать. Как там хорошо. И так два раза в неделю.

Ю р и к. И ты чё, терпел?

К о н с т а н т и н (выпускает колечко дыма, следит за ним). Я? Да. Долго терпел. А однажды ночью встал, взял нож, разбудил Гоги и стал рассказывать ему про свою деревню. Как там хорошо. После этого спал спокойно. Потом уволился, пошел работать санитаром в больницу. Хорошая, кстати, школа была. Я вместо армии в больницу бы отправлял. Ты, кстати, на что косил?

Ю р и к (со вздохом.) Энурез. А в отделении сильное снотворное давали, и если утром сухой проснулся — всё, симулянт. Мы с пацанами в умывальнике по пятнадцать стаканов выпивали, чтобы ночью обоссаться. А с нами один пацан был, у него ночью вдруг мозга сработала, клапан не открылся и мочевой треснул. Прикинь?

К о н с т а н т и н. Трогательно.

Ю р и к. А дальше у тебя чё было?

К о н с т а н т и н. Дальше? Там же в больнице с двумя людьми сошелся. Один профессор археологии, а другой — вор в законе. У профессора мениск, а у вора обморожение после побега. Вот эти двое научили меня всему.

Ю р и к. Погоди, ну вор понятно, а профессор чему научить может?

К о н с т а н т и н. Ты слышал что-нибудь про культурный слой?

Ю р и к. Не-а.

К о н с т а н т и н. Культурный слой — уникальный объект — продукт творения человека и природы. Имеет двойственную основу, то есть включает в себя как антропогенный, так и природный компоненты. Представлен артефактами и заполнителем — органоминеральным субстратом, сформированным в процессе жизнедеятельности человека. Изучение заполнителя культурного слоя - необходимое исследование, требующееся для его диагностики и характеристики палеоэкологических условий поселения. Понял?

Ю р и к (мрачно.) Шутишь?

К о н с т а н т и н. Проще говоря, каждый человек в этой жизни решает, кто он - артефакт или органоминеральный субстрат.

Ю р и к. А! Говно или человек, да?

К о н с т а н т и н. Да. Я свой выбор сделал.

Ю р и к. А…

К о н с т а н т и н. Вот-вот. (Берет дольку лимона и жует, пристально глядя на Юрика.)

Юрик задумчиво трет виски, надевает и снимает бейсболку.

К о н с т а н т и н. Сегодня ты должен определиться. Я не могу работать с существом, которое не знает, кто оно.

Ю р и к (тревожно) Не… не понял. А как это, как это узнать? Это… это…

К о н с т а н т и н. Что «это»?

Ю р и к. Это больно?

К о н с т а н т и н. Это необходимо. Сходи в туалет.

Ю р и к. Я не хочу.

К о н с т а н т и н. Потом будет некогда и стыдно.

Юрик встает и плетется в туалет. Константин закуривает.

К о н с т а н т и н (в сторону стойки бара). Саша! Закрой двери и никого не впускай. Я заплачу. И еще это… будешь звонить в ментуру, считай, что и не жил. Константин затягивается и тушит сигарету в пепельнице, достает из кармана нож с выкидным лезвием, пару раз щелкает им и прячет назад. Незаметно для Константина подходит Юрик.

Ю р и к. Костя, я поссал.

К о н с т а н т и н. Молодец. Садись.

Юрик садится.

К о н с т а н т и н. Хочешь, я угадаю, о чем ты сейчас думаешь?

Ю р и к. Ну?

К о н с т а н т и н. Дословно: «У Кости крыша поехала, расслабуха накрылась». Так ведь?

Ю р и к (разводит руками). Ну да.

К о н с т а н т и н. А еще думаешь, что когда домой поедешь, то телку на проспекте снимешь.

Юрик обреченно кивает головой.

К о н с т а н т и н (спокойно, тихо и размеренно). Человек. Ты человек, и это проблема. Твои страхи легко проступают на твоей роже. Ты не можешь жить без этого страха, это единственное, что держит тебя на плаву, ради этого ты готов забыть самое ценное, что есть в тебе…

Ю р и к (обиженно). Костя, ну ты чего?

К о н с т а н т и н. Молчать!!! Слушать!!! Кто?! Кто скажет тебе правду?! Заткнись и слушай! Это твой единственный шанс узнать правду! Так вот, ты готов отказаться от волшебного дара! Отказаться быть странным! Посмотри на себя — ты обычное быдло, ты предсказуем, как поведение свиньи. Между тем внутри тебя спит пуля со смещенным центром! Ты набит до отказа знанием и практикой. Ты вмещаешь в себя всё!

Ю р и к (угрюмо). Костя, ну ты не прав…

К о н с т а н т и н. Что?!! (Хватает Юрика за воротник и притягивает его к себе.) Содержание всех книг мира напечатано на первых или последних листах этих книг, дальше можно не читать!!! Там указано все — кто написал, о чем и для кого! И все это находится вот здесь! (Бьет свободной рукой Юрика в лоб.)

Ю р и к (побелев, словно мел). Костя, ну ты чего…

К о н с т а н т и н. Артемидор. «Онейрокритика».

Ю р и к. Чего?

Константин достает нож, приставляет лезвие к горлу Юрика. Тот с ужасом глядит на компаньона.

К о н с т а н т и н (спокойным тоном). Артемидор. «Онейрокритика». Вспоминай… Ю р и к. К-костя…

К о н с т а н т и н. Вспоминай, сука.

Ю р и к. Чего в-вспоминать?

К о н с т а н т и н. Кадык вырежу. Вспоминай.

Ю р и к (покрываясь мелким бисером пота). А-а-артемидор.

К о н с т а н т и н. Так.

Ю р и к (прерывисто дыша). А-а-артемидор… Далдианский. Вторая половина второго века нашей эры… Писатель и толкователь с-с-сновидений. Созданный имсонник «Онейрокритика» явился первой попыткой привести в единую систему многочисленные верования, связанные с толкованием снов… Оказал влияние на формирование средневековых представлений о природе сновидений… По-своему мировоззрению был близок к школе стоиков…

К о н с т а н т и н. Тираж.

Ю р и к. Десять тысяч. Заказ номер…

К о н с т а н т и н. Это лишнее. Кто играл в «Энди Браффорд Групп»?

Ю р и к. Ой, бля, Костя, там пол-Нью-Йорка переиграло!

К о н с т а н т и н. В первом составе.

Ю р и к. Этот, как его… Энди Браффорд, и на трубе там… Забыл я, Костя, хоть убей, не помню!

К о н с т а н т и н. И убью.

Ю р и к. Я за-забыл!!! (Начинает рыдать.) Отпусти меня-я-я!

Константин отпускает Юрика, роняет нож, потерянно, как пьяный в тумане, отходит к стене и с силой трет пальцами виски. Юрик на карачках уползает из кафе.

К о н с т а н т и н (медленно). Господи… как в деревне сейчас хорошо…

Тихо-тихо, траву жгут… хорошо-то как…

Третье действие

В пустую, только что отремонтированную квартиру входят трое: Маша, Гена и Константин.

К о н с т а н т и н. Поздравляю. Пожалуйста, ключи. (Протягивает Гене ключи.) Владейте.

Г е н а. Спасибо.

М а ш а. Большое спасибо.

К о н с т а н т и н. Не за что. А вообще, район хороший. К лету асфальт положат,

гастроном рядом. Детский садик. Кстати, еще не думали?

Г е н а. Думаем.

К о н с т а н т и н. Это хорошо. Бумаги завтра в офисе заберете. Меня не будет, там такой Юра будет сидеть. Такой… с повязкой на голове, он вам все отдаст. Вот. (Смотрит на часы.) Ну, счастливо. (Жмет руку Гене.) До свидания, Маша. М а ш а. До свидания. Еще раз спасибо вам.

Константин уходит.

М а ш а. Ге-е-енка! (Начинает судорожно расстегивать кофточку.)

Г е н а (осматриваясь). Погоди. Что-то здесь…

М а ш а. Ну, обои, конечно, надо поменять. Вон там мы тумбочку поставим. Здесь сервант. Диванчик вот сюда встанет. Надо будет розетки перенести. Ген, ты умеешь розетки переносить? Потому что, если гладильную доску сюда ставить…

Г е н а (озабоченно). Да не трещи. Что-то здесь, блядь…

М а ш а. Слушай, а телевизор? Тогда розетки переносить не надо. Диванчик тогда вот сюда, здесь все равно света поменьше. Интересно, а соседей здесь слышно?

Г е н а. Главное, что мамы твоей не будет слышно.

Маша бросается к нему на шею.

М а ш а. Генка, мы с тобой самые счастливые люди на свете. Правда?

Г е н а. Правда. (Целует ее в щеку, садится на пол у стенки, закуривает.) Все. Теперь я буду курить на кухне.

Маша (опустившись рядом). Кури, Ген, кури. Ну что, наверное, на завтра будем машину заказывать, и надо будет Толику позвонить, чтобы с ребятами помог.

Г е н а. Сделаем.

М а ш а. А ты на новоселье своего отца пригласишь?

Г е н а. Да пошел он…

М а ш а. Ген, ну ладно тебе, у нас ведь такой праздник.

Г е н а. Если хочешь, сама звони.

М а ш а. Я на балконе цветник сделаю. Кота заведем. Летом будет на даче с мамой. Чтобы ей одной скучно не было…

В открытую дверь входит Софронов.

С о ф р о н о в. Здравствуйте. У вас дверь не закрыта. Вы здесь будете жить?

Гена и Маша встают.

Г е н а. А вы, извините, кто?

С о ф р о н о в. Я Софронов. Вот здесь за стенкой живу. Я вот что сказать хотел. Вы тут громко не трахайтесь, и телевизор громко не надо, и музыку не надо, и тарелками тут не грюкайте. У нас же Япония. Не стены — ширмы. Как тогда сам не сгорел, не понимаю. У меня слух очень острый. Я в Прибалтике служил, я летчиков натовских прослушивал.

Г е н а. Все понятно.

М а ш а (из-за спины Гены). Мужчина, мы вам что, повод давали?

С о ф р о н о в. Пока нет. Вот в 45-й скоты живут. То холодильником хлопают, то краны на всю откроют и радуются. Знают же, что мне это как по башке кувалдой. А дед этот здесь через каждые десять минут ссать бегал, и художник этот хренов всю ночь ходит-ходит, ходит-ходит. Думаю, когда ты уже, падла, угомонишься…

Г е н а. Проблем не будет, мы спокойные.

С о ф р о н о в (смягчившись). Ребята, знаете, когда муравей просыпается, он потягивается и суставами хрустит. А я это слышу. А когда пчелы летят, они переговариваются. Я иногда прослушиваю их частоту. Они ведь и не говорят почти, а так, по делу. Как эти… натовцы.

Г е н а. Ну да.

Они с Машей переглядываются.

С о ф р о н о в. Вам интересно?

Г е н а. Очень.

С о ф р о н о в. Представляете, как я мучаюсь? Ведь всё звуки издает. Вот ложка на столе лежит, на нее столб атмосферный давит — раз, свет падает — это электрическое давление — два, я на нее смотрю — три, металл шуршит. И от этого ничего не помогает. Хоть чем ты уши затыкай. Я знаю же, что она лежит, ложка эта…

Г е н а. Ладно, земляк, понятно все.

М а ш а. Нам теперь что, и дышать нельзя уже?

Г е н а. Маш, спокойно. Спасибо за информацию. Заходите, если что. (Подталкивает Софронова к выходу.) Шуметь мы не будем.

С о ф р о н о в. А картины заберете?

Г е н а. Какие картины?

С о ф р о н о в. Краска с них осыпается с таким шорохом, а я спать не могу.

Г е н а. Хорошо-хорошо. Давай-давай.

Софронов выходит, Гена закрывает дверь.

М а ш а. Во псих! Гена, какие картины? На фиг они нам?

Г е н а (машет рукой). Да пусть что угодно несет! Лишь бы отвязался. С больными лучше соглашаться. А потом затрахает своими ложками.

М а ш а. Ген, а Витька тоже в Прибалтике служил?

Гена не успевает ответить, забегает Софронов, аккуратно ставит на пол и крайне осторожно прислоняет к стене три перевязанные бечевкой картины.

С о ф р о н о в. Вот.

Г е н а (с полупоклоном). Спасибо.

С о ф р о н о в. И еще, знаете что? Меня дома не бывает с двух до полпятого. Вы в это время все делайте. Ну, это, ну то есть можно громко. Как пчелы, как натовцы.

Г е н а. Спасибо, будем иметь в виду. Да, Маш?

М а ш а. Да, мы постараемся.

С о ф р о н о в (радостно потирает руки). Вот и хорошо. (Неловко молчит.) Знаете, на ножки стульев можно носки шерстяные надевать, а резиночки для дверей я вам потом принесу. Это недорого будет совсем. А картины — это единственное, что после пожара осталось.

М а ш а. Какого пожара?

С о ф р о н о в. Ну, пожар. (Разводит руками.) Как все трещало. Я думал, у меня голова лопнет.

Г е н а. Ну да, пожар такое дело.

С о ф р о н о в. Ну ладно, было приятно познакомиться. Софронов.

Г е н а. Гена. (Подталкивает Софронова к двери.) Это Маша. Всего доброго. С о ф р о н о в. До свидания.

Софронов выходит из квартиры.

М а ш а. Да-а, ну и сосед у нас.

Г е н а. Ничего, переживем.

Маша садится на корточки перед картинами, развязывает веревочку, вынимает холст.

Г е н а. Ну и что там?

М а ш а. Хм. Понять не могу, то ли пещера, то ли яма… геологи, что ли?

Г е н а. Дальше что?

Маша ставит картину к стенке, достает другую.

М а ш а. Ну, эта уже понятная. Деревня, люди что-то жгут. Траву, наверное. Ой,

погоди, это не Ширяево случайно? Г е н а. Фиг его знает. Я там ни разу трезвым не был.

Маша ставит картину рядом с первой, достает третью.

М а ш а. Так, а здесь что? Опять огонь. Дым черный, пожарные.

Г е н а. Ну-ка дай. (Берет картину в руки.) Ты знаешь, что это? Это же последний день лета.

М а ш а. В смысле?

Г е н а. Ну, по крайней мере, похоже. Мы с пацанами, когда в школе учились, все лето на городской пляж ходили, а по дороге АТП было и там свалка покрышек старых, мы их с собой в каждую ходку набирали и в овраг, который возле пляжа, сваливали. А потом, когда последний день лета, всю кучу поджигали, с летом прощались. Там огонь, дым столбом, пожарные туда, все дела. А мы подальше отойдем и стоим, прикалываемся. Не, прикольно было…

М а ш а. Ну чего, выкинем их?

Г е н а. Ну давай, совсем стемнеет, я их на помойку отнесу.

М а ш а. Только подальше от дома, а то этот псих увидит и обратно принесет. Ой, Ген, а вдруг он нас сейчас и вправду слышит?

Г е н а (зевает). Ни хрена он не слышит. У нас тоже такой работал, все ему казалось, что начальник цеха ему подмигивает. Дальше — хуже, что тот его ущипнуть хочет…

М а ш а. И что?

Г е н а. Да ничего. Застали их потом в раздевалке. Начальнику-то, понятное дело, ничего не было, а того по тридцать третьей…

М а ш а. Ну, вечно ты, Генка, как придумаешь….

Г е н а. Я вот только про пожар не понял.

М а ш а. Про какой пожар?

Г е н а. Ну что этот Софронов там говорил?

М а ш а. Он еще и про муравьев говорил, помнишь? Не, все-таки какой он псих!

Г е н а. Ничего, переживем. Я уже даже привыкать начал…

М а ш а. К чему?

Г е н а. Да мы с тобой одни нормальные. Ты только вокруг посмотри.

М а ш а (испуганно оглядываясь). Чего?

Г е н а. Их с каждым днем все больше и больше. Они и не психи даже. Они странные какие-то.

М а ш а. Ну что ты меня пугаешь?

Г е н а. Я вон в «Экспресс-газете» читал, что люди, они, как крысы, что-то чувствуют и… меняются. Готовятся к чему-то, или просто так им жить легче?

М а ш а. Ну не все же эти… странные. Есть еще люди.

Г е н а. Да кто? Покажи мне — кто?!

М а ш а (робко). Мама моя…

Г е н а. Кто?!

М а ш а. Я пошутила…

Г е н а. Все кругом с ума посходили. Познакомишься с кем-нибудь, сначала вроде нормальный, потом пообщаешься немного, все равно какая-нибудь шиза вылезет!

М а ш а (испуганно). Генк… Ну зато мы с тобой…

Г е н а. А хули толку, если только вдвоем?

М а ш а. Что они чувствуют, эти крысы?

Г е н а. Не знаю. Как будто мы с тобой зря живем, а они нет! Понимаешь?

М а ш а. И тут мне стало немножко страшно, но потом мы обнялись и стали смотреть за окно, а там уже совсем стемнело и только звезды почему-то гасли на небе, и мне опять стало страшно, но тут Генка меня успокоил.

Г е н а. Опять на химзаводе выбросы. Это они, суки, их под облака ночью маскируют.

М а ш а. Но я не поверила, потому что они не гасли, как от облаков, их словно выключали одну за другой, а потом от Луны начали куски отваливаться и исчезать, как будто кто-то ел ее, Луну, и еще звезды продолжали выключаться, а затем вообще стало темно и только окна домов в темноте, как тетрис. Мне только жалко стало, что у нас ни ребенка, ни даже кота нет и что пожить не успели в новой квартире, потому что с родителями какое житье, и еще подумать успела, что соседу нашему шизанутому хорошо сейчас, потому что все в такой тишине происходило, что я такой тишины никогда не слышала. Мы прожили в этой квартире полгода и съехали на съемную. Еще год мы судились с конторой за то, что они скрыли, что здесь был пожар. С большим трудом мы продали квартиру. На новом месте нам перестала мерещиться всякая херня, и мы наконец-то завели кота. Вчера я узнала, что беременна. Я вышла из консультации и целый час просидела на остановке. Мне было очень страшно. Страшно, что мой ребенок не сможет быть нормальным человеком. Страшно, что поначалу он будет полностью мой, а потом у него появятся свои странности и он будет отдаляться от меня. Станет взрослым и будет вести свою непо-нятную, смутную жизнь. Сначала его будет видно сквозь дым, как пожарного, который пытается спасти хоть что-то ценное. Затем его силуэт будет растворяться, пока не останется один только дым. Потом я поднялась со скамейки и быстро пошла, чтобы успеть домой до вечера. В последнее время в городе по вечерам повисает такой густой смог, что его уже нет смысла маскировать под облака.

Занавес