Новости как мистификация

Есть такая метафора «профессиональный конденсатор». Она представляет любую профессию как своеобразный конденсатор с двумя пластинами — нижней и верхней, — между которыми находится «поле» самой профессиональной деятельности. Нижняя пластина — это множество различных тактических приемов данной профессии, которые отвечают на вопрос: как решать ту или иную конкретную задачу? Верхняя — основополагающие принципы, лежащие в основании данной профессии. Обсуждать можно только эти две «пластины»: либо уровень ремесла, приемы, которым можно научить и которые можно обсуждать, либо уровень мироощущения — базовые принципы, на которых строится эта деятельность. Вся остальная территория профессии, находящаяся между пластинами «конденсатора», лежит вне обсуждения по одной простой причине — здесь, внутри, все очень индивидуально и неповторимо.

Начну со случая, который рассказал на одном из «круглых столов» Евразийского телефорума Александр Раппапорт, кино- и телережиссер. О том, как региональное ТВ освещало алтайское землетрясение, которое произошло прошлой осенью. Когда в Новосибирске затрясло и люди поняли, что это землетрясение, все тут же включили телевизоры, чтобы узнать что-либо существенное про эту самую актуальную для них сейчас новость. Прошли полчаса, час, полтора, а с телеэкрана не поступает абсолютно никакой реакции на то единственное, что волнует весь город и весь регион. Везде идет свое запланированное по сетке телевещания «Лебединое озеро». Как потом выяснилось, на всех территориальных каналах, попавших в эту зону, ждали решений своего губернатора. Начальников сперва долго вылавливали, потом каждый из них, как свидетельствуют рассказы местных телевизионщиков, долго «балдел», не зная, что предпринять в такой, в общем-то, не катастрофической, но явно нештатной ситуации. Наконец только в одной из областей через полтора часа выступил глава администрации и сказал приблизительно следующее: «Граждане, все в порядке. Мы знаем, что произошло землетрясение, но ситуация у нас под контролем (это о землетрясении! — А.П.), поэтому не волнуйтесь, просто возьмите с собой документы и выходите на улицу».

Вот тут и началась паника. Далее, по словам Александра Раппапорта, «все бросились на улицу и оказались в идиотском положении, потому что на улице нет телевизоров. И никто не знает, что там еще, быть может, сказал губернатор или кто-нибудь из дикторов. Самые смелые с опаской — а вдруг как раз сейчас и тряханет — заскакивали назад в дом посмотреть телевизор, а там продолжают идти „Лебединые озера“… А когда они с облегчением выскакивали на улицу, то их обступали толпы жаждущих новостей с этого фронта». Так продолжалось часа два-три, пока из командировки не приехал главный сейсмолог области (в момент толчка он как раз подъезжал на поезде к своему городу) и не выступил по местному телевидению с более или менее толковым разъяснением о природе землетрясения, о первом толчке как самом опасном и о том, как следует вести себя в дальнейшем.

Я сейчас говорю не о том, что региональное телевидение привычно замирает в ожидании губернаторского чиха, не о том, что оно не выполняет и не должно выполнять функцию МЧС, и не о том, что на нашем ТВ отсутствует профессионально организованная служба локальных новостей. Я утверждаю, и это мой первый вывод, что электронные СМИ принципиально не приспособлены для доведения до людей реальных новостей — оперативного освещения событий, которые происходят здесь и сейчас, существенным образом касаются каждого человека, требуют от него немедленных практических действий. Исключением являются новостные объявления о погоде, которые лучше всего и иллюстрируют такое основополагающее качество новости, как ее необходимость быть актуальной: я узнал, что будет дождь, и взял зонтик. Иными словами, мне сообщили некую полезную для меня новость, и я тут же реагирую на нее. Кстати, о погоде. Вы никогда не задумывались, почему сообщения о президенте страны чаще всего идут первыми в новостных выпусках, а о погоде — последними? Ведь телезрителям это важно «с точностью до наоборот». Но если сделать так, как хочет зритель, то многие выключат приемник сразу после объявления касающегося их лично прогноза погоды. Захваченные новостным восторгом телепрактики об этом как-то не рискуют задумываться…

Всего того, что, мы наивно думали, и является теленовостью, на ТВ принципиально нет и быть не может. Вывод второй: под видом новостей ТВ транслирует другой продукт — новостное шоу, не нужное или полезное человеку, а интересное ему как телезрителю. Между полезным и интересным — огромная разница. Полезная человеку новость помогает ему принять касающееся его решение прямо сейчас. Когда информация только интересна — это означает, что перед нами не новости, а эстетически или идеологически окрашенный новостной продукт (условно говоря, не молоко, а йогурт, который к природе и полезности молока имеет лишь отдаленное отношение). Этот продукт имеет совершенно другое назначение — привлечь наше внимание, заставить продолжать смотреть данный новостной спектакль, а вовсе не пользоваться новостью, как мы пользуемся другими полезными вещами: мылом, молоком, перчатками…

Давайте уточним еще одну деталь. Новость — это сообщение, навязанное всем или предлагаемое только тем, кому оно действительно адресовано? В этом смысле почувствуйте разницу между новостными идеологиями телевидения и Интернета. Если новостной товар нужен интернет-потребителю, он его заказывает. Может быть, теленовости — это другой товар… Какой? Специальное шоу для всех. Но не будем забывать, что новость, переданная человеку, который не просил об этом, воспринимается им как «новостной спам» — как правило, в жанре социальной рекламы-пропаганды («посмотрите, как интересно жить на свете!») или драмы («посмотрите, как ужасно жить на свете!»).

Отсюда следует третий вывод — единственная реальная новость, которую получает зритель в результате просмотра любого новостного шоу: «Вблизи меня сегодня ничего тревожного не произошло — и это хорошо. Остальные сюжеты — это некое кино, данное мне для остроты ощущений».

Надо подчеркнуть, что новостное шоу в общественном плане отнюдь небесполезно. Оно служит отсроченному и опосредованному социальному действию «человека смотрящего», превращает его в зеваку или, говоря интеллигентнее, в «интересующегося общественной жизнью».

Так современное телевидение создает феномен новостного тоталитаризма — тотального навязывания зрителю новостного взгляда на мир как новостной поток (или взгляда на океан как на шевеление мазутной пленки в качестве основного явления океанической жизни).

Это и есть основа нового информационного порядка: описание ежеминутного шевеления мира сперва заслоняет собой сам мир, а потом и замещает его. Обновленное становится принципиально важнее прежнего, ставшего традицией. Поэтому если в традиционной культуре прежнее всегда верно, а статус нового еще сомнителен и требует доказательств или, по крайней мере, времени привыкания, то в современном типе культуры, наоборот, новое всегда верно, а прежнее уже сомнительно. При этом акцент ставится не на самом новом событии, а на новом сообщении о нем. «Новостная машина» отрывается от информационного обслуживания реальности, заменяя ее производством своей собственной «новостной реальности», живущей своей — отдельной от людей — жизнью и имеющей к физическому миру весьма косвенное отношение.

Но что же именно мистифицирует новость? Мистификация, как ее трактует Энциклопедический словарь, есть «намеренное введение кого-либо в заблуждение, обман; создание мнимости, иллюзорности, несуществующего факта или явления». В литературе мистификаторы, как известно, создают несуществующий текст или его автора. А какую мнимость создают новости? Вывод четвертый: новости выдумывают две самые важные вещи — событие и/или его героя.

Если работники редакционной службы решили, что они «подадут» некое происшествие в качестве события, то они включают стандартные телевизионные приемы «событийного убеждения»: взволнованно говорящий в камеру корреспондент, телекартинка показывающая нам для достоверности бытовые детали, пара интервью с людьми, из чьей речи понятно только одно: они что-то видели и по этому поводу готовы что-либо сказать. Так из подсолнечных семечек практически любого жизненного происшествия «выжимается» маслянистое телеощущение события, иными словами, так производится очередная новостная мистификация.

Человек, которого нам показывают на экране как новостного героя, чаще всего не имеет тех мотиваций, черт характера, поступков, которые ему приписывают в новостном материале. И вовсе не потому, что он хуже, чем его хотят показать на экране. Просто его зачастую волнует не тема данной новости, а совсем другие материи. Из живого персонажа, «из того, что было» надо быстро и профессионально создать муляж, мнимость, симулякр. Это очень тонкий — и этический, и, если угодно, «истинностный» — момент, присущий, в частности, документальному кино. Какое оно имеет отношение к документированию, а сама она — к документируемой реальности? Без психологических изысканий ясно, что каждый из нас соизмеряет окружающую реальность по отношению к самому себе (если я нахожусь здесь, в Москве, то весь мир — Тверь или Индия, — находится там, а если я здесь, в Твери, то Москва или Индия — там). Про этот центр мира, про непосредственную окрестность, которую я вижу и о которой слышу вокруг себя, я уверенно говорю:

«Я знаю, что здесь происходит». А про то, что происходит там, на периферии моей персональной реальности, я не знаю. Но именно оттуда до меня доходят слухи, предположения, информация.

Аристотель описывал все правдоподобные события, которые случились в непроверяемом там, следующими словами: «То, что могло бы быть». Новости имеют статус возможности, некоторой правдоподобной вероятности, к проверке которой я доступа не имею. Но самое интересное, что практически этими же словами Аристотель говорит и о вымысле как основе драматургии: «Вымысел — это то, чего не было, но могло бы быть». Исходя из этих двух определений Аристотеля, новости — это, быть может, вымысел, а может, и правда. Но если вымысел, «косящий» под реальность, и есть мистификация, то добавочная игра новостного шоу с вымыслом, когда зритель новости не может определить, вымысел это или правда, — есть двойная мистификация, в которой степень вымышленности новости непредсказуема, завуалирована, вариативна. И столь привычна, что это даже не осознается. Отсюда следует пятый вывод: новости, по самой своей укорененности в там и сейчас, являются «возможным вымыслом» — своего рода двойной мистификацией.

Более того, по отношению к медиа-новостям сегодня приходится обсуждать не степень их вымышленности, а степень их реалистичности. Нужно говорить новостным службам «спасибо», когда их продукт имеет хоть какое-то отношение к описанию той действительности, которая располагалась перед съемочной камерой. Ну как здесь не вспомнить надпись, которую мы часто видим в титрах игрового фильма: «Все герои и события вымышлены. Любое совпадение с реальными лицами и событиями случайно». Может быть, в титрах новостных программ пора размещать следующую надпись: «Не все герои и события в нашем новостном выпуске вымышлены. Ряд совпадений с реальными лицами и событиями допущен преднамеренно».

Новости на экране остаются формой словесности, а не изобразительности. Это аранжированный телекартинкой словесный, а не аудиовизуальный материал, в котором могут звучать слова, как думают телевизионные практики. Это сюжетное высказывание, в котором должно быть ясно, что случилось, где, кто это сделал и в чем выразилось само происшествие. Новость органично передается устной или письменной речью. Самая яркая и режиссерски точная картинка выглядит невнятной для зрителя без пояснительного текста. Именно поэтому новости столь легко существуют без иллюстраций — в газете, в Интернете, на радио. Но попробуйте посмотреть новостной телевыпуск с выключенным звуком, и вы мгновенно убедитесь в ключевой роли слова.

Безусловно, новостная фото-, кино-, телекартинка играет огромную роль в восприятии самой новости. Во-первых, именно картинка придает новости статус достоверности, играя на документальной ауре фотоизображения, которая закрепилась за фотографией в культуре: раз нечто сфотографировали — значит, оно на самом деле существует. Во-вторых, картинка позволяет увидеть и рассмотреть то, о чем говорит новостное сообщение. Это придает новости тот статус очевидности («я это видел своими глазами»), которого никогда не достигнет речевое или письменное сообщение. При этом зритель «своими глазами» может видеть то, что совершенно незначимо для новости или никак не подтверждает ее достоверность. Раз нам в телерепортаже показали женщину «в малиновом берете» и репортер сказал, что она кого-то убила, — значит, прямо в малиновом берете и убивала… Невидимые смысловые склейки слова и изображения очень важны при производстве новостных мистификаций.

Если литература с самого начала настаивает на том, что она суть вымысел, легко и радостно становясь чисто эстетическим феноменом, то История с большой буквы якобы повествует нам о том, как все это было «на самом деле». Но именно новости, которые сегодня стали своего рода одномоментной пространственной историей планеты, требуют для себя статуса самой реальности.

Таким образом, три разные формы, в общем-то, «одинаково художественного» вымысла ведут себя в отношении к реальности совершенно по-разному. Литература настаивает на том, что она — вымысел и никакого отношения к реальности не имеет, а две другие — история и новости — говорят ровно обратное: что они и есть сама реальность, а поэтому чураются своей связи с вымыслом.

Итак, новости — это эстетический феномен, сохраняющий в своей основе черты документализма. И это, на мой взгляд, очень важный вывод, поскольку он запрещает нам строить разного рода иллюзии на этот счет. Новости имеют дело не с фактами, а с фактоидами — «кентаврами», соединяющими в себе различные слои фиксации, описания, интерпретации и оценивания реальности, в которых присутствуют склейки самых разных смыслов, мнений и точек зрения. Наиболее отчетливой здесь является точка зрения Леонида Парфенова, который в проморолике НТВ говорит о «Намедни», что это «киножурнал, который не стыдно делать в начале XXI века». И тем самым обозначает свое профессиональное поле как новое документальное кино.

«Новостные фундаменталисты», чью точку зрения наиболее стойко и последовательно представляет Владимир Познер, пытаются опираться на демократические ценности домедийной эпохи, отстаивать «общественную пользу» новостного продукта. Новостные же постмодернисты во главе с Леонидом Парфеновым делают акцент на художественной обработке информационного материала, позиционируя себя, подобно литературе и кино, в пространстве стиля. Вспоминая весьма жесткую дискуссию Познера с Парфеновым на прошлогодней конференции «XXI век: новый информационный порядок», проведенной АНО «Интерньюс»1, эту позицию можно сформулировать так: «Нет утонувшего слона — нет и новости о наводнении». Или еще проще: «Нет события — нет и факта».

Новостная мода (в смысле mode — «образ действия»), которую ввел у нас Парфенов, победоносно шагает по телестране, зачастую сметая собственные нюансы и смыслы. Это позволяет сделать еще один вывод: подобно истории, являющейся мифологизированным описанием прошлого, новостные медиа-потоки складывают мифологию сиюминутного настоящего. Мифологию события, но не факта. Так возникает специфический медийный уклад жизни среднего человека. Одной из его черт является «новостной аппетит» и «новостное переедание». Другой его весомой составляющей становится так называемый «постмодернизм массового сознания», фиксирующий переход сознания массового зрителя от различения факта и вымысла, высокого и низкого к нежеланию, а потом и невозможности это делать.

Из института общественного служения или отрасли бизнеса медиа постепенно позиционируют себя в качестве самого мощного инструмента ценностного передела мира. В качестве ярких, но все еще не замечаемых примеров подобного передела можно назвать уже вовсю идущий переход от демократических ценностей к ценностям коммунализма, где вместо прав и свобод личности остаются гарантии личности: безопасность, общественный порядок, обеспеченность базовыми жизненными ресурсами и т.п.

1 См.: «Искусство кино», 2003, № 11. — Прим. ред.