Цензура реальности

О трансформации или об исчезновении реальности вследствие воздействия медиа на человека, а при радикальном взгляде на проблему о «выращивании» реальности телевидением у нас практически никогда не говорится. Наоборот, собственники и начальники СМИ единодушно утверждают, что они не влияют на экономику, не выигрывают выборы, не управляют страной. Они лишь посредники между жизнью… и жизнью. И это при том, что в последнее десятилетие завершается великая виртуальная революция, в результате которой обе реальности — эмпирическая, в которой мы движемся, дышим, действуем, живем, и телевизионная, отредактированная, придуманная и показанная нам с экрана, — окончательно «схлопнулись», в психологическом плане практически совместились и телевизионная теперь воспринимается, переживается, предопределяет наши реакции совсем как «настоящая», «всамделишная».

С тех пор как телевидению удалось сесть на иглу рекламы и таким образом получить независимый финансовый ресурс своего безбедного существования и развития (образованию или науке, к примеру, это не удалось), люди ТВ стали пристально следить за тем, чтобы их не заподозрили в раздувании собственного величия. Поэтому и не принято задумываться над тем, что телевидение стало сферой, сопоставимой по своей силе и влиянию с национальной экономикой, национальным правопорядком, национальной безопасностью.

Где-то с 1995 года — появления настоящей рекламы и частных каналов — в России уже тоже, как и повсюду в мире, нет «населения», «граждан», «электората», а есть «человекозрители» — люди, живущие исключительно в эфирном мире, во второй — медийной — реальности, в той ее ипостаси, которая без проводов доставляется в каждую квартиру. И если героиня сериала выходит замуж или больна раком, это для восприятия телезрителя абсолютно то же самое, что и больная раком соседка или родственница, и переживается им точно так же. Даже еще сильнее, потому что он знает: эту драму вместе с ним переживает вся страна.

Внетелевизионный мир уже существует только в обработке ТВ -реальности, которая воспринимается как единственно настоящая. Если по телевизору не показывают, как бомбят афганский Кандагар или столицу Сомали, то их и не бомбили. А если показывают почти две недели подряд во всех подробностях, как умирают моряки на «Курске», — мы все сходим с ума. По многу часов в день идет информация с места трагедии, обсуждение ее с экспертами, разговоры с родственниками, напряженная драматургия: уловили стуки, может, они живы, нет…

А когда телевизионщики не успели заснять роковой выстрел в Ханкале и не показали, как погиб вертолет со 118 пассажирами на борту (на подлодке утонули 114), в основном офицерами, то и события этого не было, а если было, то не такое важное. Это когда съемка планируется заранее, вы получите картинку во всех подробностях, по всем каналам, многократно. Вот королева Великобритании пришла на премьеру последнего фильма о Джеймсе Бонде, вот Ксения Собчак развлекается в клубе для «золотой молодежи».

Наши телевизионщики всегда с пафосом говорят: «Если вам не нравится передача, а высокий рейтинг кажется стимулом умножения пошлости, выключите телевизор». Это, конечно же, лукавство. Есть масса исследований, подтверждающих, что миллионы «человекозрителей» не в состоянии это сделать — это все равно что выключить свет, тепло, воду, перестать дышать.

Мы отдаем телевидению огромную часть своей жизни (четверть всего времени бодрствования), а школьники — больше, чем все часы, проведенные в школе. Оно уже давно — продукт первой необходимости. В 54 из каждых 100 семей телевизор работает и тогда, когда его никто не смотрит. Первое, что делают люди, приходя домой или встав утром (78 процентов населения), — сразу же, одновременно со светом, включают в квартире «ящик для глаз». «Из-за такой дряни вы заставили сидеть у телевизора до полуночи, а было много срочной работы» (из писем).

Человек ведь не бытовой прибор включает, он к важнейшему институту жизнеобеспечения подключается. Тому, без которого ни он сам, ни общество уже не могут существовать, без которого не понятно, жив ли он, где живет, что с ним и вокруг него происходит. В этом мире даже войны, благодаря ТВ, стали теперь другими: идеологическими, бескомпромиссными, творческими, выстроенными по законам телевизионной картинки, очень эффектными, быстрыми… успевающими к вечерним выпускам новостей.

Именно ТВ контролирует сегодня сознание практически всего населения страны через важнейший инструмент — формирование «повестки дня»: выбор того, что важно, что нет, о чем говорим, о чем умалчиваем, как оцениваем. О той или иной новости можно упомянуть в перечислении, не сопроводив никакой картинкой, можно сделать тридцатисекундный или трехминутный сюжет, а можно подать десятиминутной мегатемой, и это сразу изменит содержание, масштаб, сам ранг новости, ее место в сегодняшней картине мира.

Выбор и интерпретации основных сюжетов, контекстов их восприятия особенно важны в России — стране невероятно семиотической, тесно связанной с жизнью слов. Здесь, по меткому наблюдению одного из советологов, «даже колбаса растет из слов», из византийской игры со смыслами. В отличие от Запада, у нас нет традиции давать разные точки зрения на события. Как раз наоборот: принято очень подробно, в течение трех месяцев, как это делали с продвижением идей блока «Родина», вбивать одну и ту же версию происходящего. Когда о такой назойливости спросили бывшего министра информации господина Лесина, он ответил: «Любой медиа — технолог старается максимально использовать тот ресурс, в том числе и медийный, который есть у него в руках. Это ведь стандартная ситуация, тем более когда есть заказ и этот заказ хорошо оплачивается». И после этого он говорит, что значение ТВ «не следует переоценивать»?

Итак, «повестка дня» на телевидении, а значит, и в обществе контролируется очень жестко. Каждый час на федеральных каналах выходят новости. Отобранные выпускающими редакторами события получают ту свою форму, интерпретацию, контекст восприятия, которые топ-менеджеры и владельцы каналов хотели бы транслировать стране. Затем детали избранной «повестки» обсуждаются в разного рода утренних и вечерних сопутствующих программах — сериалах, ток-шоу, в аналитических передачах. Покупаются и ставятся в нужное время эфира определенные документальные фильмы. Приглашаются именно те люди, которые будут «в фокусе» описывать и характеризовать отобранные события.

Одни слова появляются и повторяются много раз, воспроизводятся в разных ситуациях, а другие гасятся и исчезают. До начала истории с ЮКОСом у российских граждан не было такой, как сейчас, остро переживаемой претензии к олигархам. Негодование по этому поводу, конечно, существовало, но как-то подспудно, или оно притупилось, куда-то ушло, хотя до сих пор никто не понимает, что такое «итоги приватизации». При ее тотальной двенадцатилетней критике у нас практически не обсуждались другие — альтернативные реализованным, — более эффективные, чем «по Чубайсу», схемы быстрого перехода от социализма к частной собственности. В телеэфире — нигде и никогда, хотя, очевидно, были и иные подходы. А в результате через четыре месяца после объявления «охоты на олигархов», в декабре 2003 года, 77 процентов населения страны считали, что крупные бизнесмены — «враги народа», что нужно непременно пересмотреть итоги приватизации, а занятия крупным бизнесом в России неотделимы от преступлений. Понятно, что содержание, форма, стилистика, картинка соответствуют глубинным, часто подсознательным стереотипам ведущих сотрудников информационных служб.

Вот, на мой взгляд, несколько основных стереотипов («мертвых картинок» в голове), которые в значительной мере организуют наше телевизионное — а значит, и жизненное — пространство.

Стереотип первый. Средства массовой информации, институты художественной деятельности и интеллигенция в целом должны противостоять власти, критиковать ее помыслы и действия. Главным содержанием разного рода произведений и передач становятся неправильные, необъясненные, насильственные решения государства, глупость высших чиновников, неудачи и трудности модернизации, приписываемые их неправедным поступкам и интересам. Принято думать, что колоссальные этические трансформации нашего общества, воровство бюрократов, тотальная коррупция проистекают исключительно вследствие действия властей. Хотя народ наш (как сами работодатели, так и наемные работники) ворует ничуть не меньше, чем высокопоставленные казнокрады.

Стереотип второй. Несмотря на распространяемый в последние годы культ державности и патриотизма, подавляющее большинство телеперсон сомневается в шансах этого предприятия на успех. Каждому предлагается своего рода ценностная ловушка: гордиться своей страной и не верить одновременно. И здесь не то, и там не получилось. Появился даже такой критерий: «в других — цивилизованных — странах».

Стереотип третий. Будущее России тоже, если быть откровенным и честным, уныло — ничего хорошего здесь не будет. Может быть, поэтому ТВ не обсуждает модели перспектив этой социальной системы. Спросите у любого внимательного и размышляющего телезрителя: чем отличается грызловская модель развития России от лужковской или от модели Явлинского? Никто не сможет сказать. Поразительно: в стране, где столетиями без конца уповали на светлое будущее, с 1992 года его серьезное обсуждение — под запретом!

Речь идет не о писаных словах, в первую очередь президента, — такие программы в бумагах есть, но о том, что такое «справедливость» в современной рыночной России, «порядок», «равенство», «солидарность». Как и куда будут развиваться здесь «частная собственность», «гражданское общество»?

Кто спросил и, тем более, рассказал миллионам, что это будет за Россия, когда в 2008 году Путин передаст власть другому президенту? Какой видит страну он сам? Место иностранных компаний, российских? Что будет со средним классом? С молодежью? Мы получим шенгенский паспорт или будем квотировать ввоз зарубежных фильмов? Пригласим 50 миллионов китайцев работать на Дальнем Востоке и в Сибири, сможем ли вести себя с ними так, как это делают сегодня немцы с турками?

Нашим телеаналитикам неинтересно обсуждать подобные вещи, они инстинктивно ощущают — такой подход может поломать всю их картину мира, стереотипы, порожденные ушедшим опытом.

Интересно, как во все это встраивается распространенный в нашем обществе миф о том, что Москва — это отдельная от России другая страна, в которой живут другие какие-то нерусские люди. В столице жируют, спекулируют, наживаются банкиры, иностранцы, бандиты. Никогда жителям Кинешмы или Сызрани никто не скажет по телевизору: знаете, в Москве живут такие же, как вы, только как бы из будущей Кинешмы и Сызрани. У вас тоже так будет, если вы продадите швейцарцам ваш дурацкий разворованный и пропитый машиностроительный или пивоваренный завод, если изберете другого мэра, научитесь, как в Новгороде Великом, привлекать инвестиции… В Москве тоже думают, говорят, действуют по-русски. Более того, в обеих столицах больше не нужна прописка; если ты хочешь найти работу — а найти ее просто, раз ты хороший компьютерщик, рекламщик, продавец, знаешь языки, если ты энергичен, согласен строить или подметать улицы, — то знай: в Москве полно рабочих мест. А в Германии можно бесплатно учиться в университете, если ты не поленился выучить немецкий язык.

Телевизионные новости всегда у нас какие-то полутрагические. И это кажется естественным: не будем же мы говорить о том, что в восьмидесяти пяти регионах страны свет и тепло есть, — это никому неинтересно. Только о тех четырех, где дела плохи. Надо добавить, что, кроме всех этих «радостей», еженедельно на экран выходит почти семьдесят выпусков криминальных новостей. Они только по-разному называются: «Криминальная Россия», «Криминал», «Дежурная часть», «Преступление и наказание», «Честный детектив», «Состав преступления», «Петровка, 38», «Дорожный патруль» и так далее. Все они подробно рассказывают о новых преступлениях сегодняшнего дня. Представьте себе после этого потенциального инвестора, которому вместо Китая предлагают вкладывать деньги в Россию, — да чур меня, чур меня!

Главное, годами очень успешно телевизор уверяет зрителя, что даже не каждый второй, а девять из десяти твоих соотечественников — сущие бандиты; сам ты, единственный, десятый, — нет, но твои родственники, друзья, знакомые, сослуживцы… Все.

Абсолютно запрещено — не злым и циничным государственным цензором, а внутренне, «ментально», самим себе — рассказывать о многом из того, что реально происходит в стране. Ну, например, о том, что у населения сейчас 38 миллиардов долларов находится только на официальных частных вкладах, причем за последний год туда положено 11 миллиардов в рублях и в долларах. И еще 36 миллиардов долларов спрятано в кубышках. И это деньги не олигархов — у тех за границей еще около 100 миллиардов.

Вы никогда не узнаете из телевизионных передач, почему в этом самом несчастном Владивостоке, в Перми или Самаре так быстро растет цена за один квадратный метр жилья, что сегодня 6 миллионов российских семей строят загородные дома. Или что за «ужасное десятилетие» количество личных автомобилей увеличилось с 7,5 до 22 миллионов — примерно одна машина на две с половиной семьи. Это, конечно, и старые, и подержанные, но их же содержать надо, бензин покупать, ремонтировать. Или о том, почему у нас такое необъяснимое количество мебельных магазинов. Из-за чего так растет покупка пиломатериалов, количество и цены на прекрасно раскупаемую и дорогущую по европейским ценам верхнюю одежду? Где берет нищее население деньги на мировое по ассортименту предложение лекарств: в микрорайоне, где я живу, одиннадцать аптек. Вряд ли это всё бандиты и нувориши лечатся?

Только аэропорт «Шереметьево-2» пропускает сейчас 12 миллионов человек в год, а в целом по России в ближнее и дальнее зарубежье продается в последние годы 23-24 миллиона билетов — в пятьдесят раз больше, чем прежде во всем СССР (а ведь это минимум 100-200 долларов за билет).

У нас 11 тысяч туристических агентств, больше 7 миллионов человек отдыхали в 2003 году в дальнем зарубежье по путевкам и еще 8 — «неорганизованно». Подобные данные ломают представление о том, что происходит с нашим народом, со страной — было бы желание узнать их, эти данные, подать их широко. Но такая информация выступает против концепции несчастной страны, а значит, она будет жестко табуироваться.

Берем другую тему: «продажа родины». На телевидении, где трудятся интеллигентные люди, прозападно настроенные, получающие большие пачки долларов ежемесячно, вы никогда не увидите передачу о том, что работать у частника для наемного работника лучше, чем у государства. А ведь здесь уже накоплен значительный опыт. На «Норильском никеле», на шоколадной фабрике в Самаре, которой давно владеет частная фирма, на пивзаводе «Красный Октябрь», принадлежащем бельгийско-немецкому концерну. Всем ведь известно, что рабочие там получают больше, чем на государственных предприятиях, социальное обеспечение лучше, налоги платят все, как положено. Казалось бы, так просто: несколько документальных сериалов, специальные передачи — и люди выйдут на улицы с лозунгами: «Хотим любой приватизации! Продайте наши предприятия иностранцам!» Но все наоборот: многие живут одной — новой жизнью, а оценивают ее с точки зрения другой, прежней. А в результате 74 процента наших сограждан высказываются категорически против того, чтобы крупные предприятия принадлежали частным хозяевам. И никто им не рассказал, что если твоим заводом или фирмой владеют иностранцы, то тебе становится не хуже, а лучше, потому что, желая остаться здесь надолго, чужеземцы обучают персонал, закрепляют его, стремятся, чтобы специалисты не уходили к конкурентам, не болели, повышали свой профессиональный уровень.

Все это фундаментальные вещи: продажа земли, предприятий, родины. Вот уже год у нас действует новый закон о земле — и какие такие норвежцы что у нас вывезли? Вашу любимую пустошь, лес, поле? Какие такие появились латифундисты, какие олигархи побросали теперь нефтяные вышки и лезут в сельское хозяйство, поскольку оно приносит настоящие барыши? При этом Россия в четыре раза увеличила экспорт зерна. Вы слышали, чтобы телевизионный комментатор гордился тем, что мы теперь не закупаем 28 миллионов тонн зерна, как при Брежневе, а наоборот, в прошлом году 8 миллионов продали?

ТВ внушает, что «экономика — это криминал», «деньги — гадость и зло». Это особенно актуально, когда страна модернизируется, когда миллионы молодых людей решают для себя: пить водку, как папа пил всю жизнь, идти убивать или учиться…

Захват зрителей «Норд-Оста» в заложники высветил еще один аспект проблемы: телевидение как селекционер реальности многократно увеличивает силу терроризма. В подобных случаях ТВ часто действует как составной инструмент насилия, как оружие массового поражения. Впервые с этим столкнулись еще в середине 70-х в ситуации, возникшей с левыми экстремистами в Германии. Когда лидеров «красных бригад» арестовали и осудили, их, естественно, почти каждый день показывали по ТВ: то они делают заявление, что атакуют штаб 5-го армейского корпуса в Германии, то участвуют в нападении на вокзал в Болонье… Море суперрейтинговых интервью. Но тут министр внутренних дел Германии сообразил обратиться к телеканалам с просьбой по возможности не упоминать о злодеях. В результате два лидера покончили с собой сразу же в течение года, два других — через два года. Суперэкстремистская группировка распалась.

По данным Фонда «Общественное мнение», каждые два из трех (68 процентов) опрошенных в ноябре 2001 года считали, что следующий теракт будет проведен именно в их населенном пункте… Исследование проводилось в 107 поселениях разных типов — от малюсеньких городков до мегаполисов. Люди боятся, что в их поселок приедут террористы и будут там их насиловать, захватывать роддом, убивать и так далее, — такова в прямом смысле «убойная сила» телетрансляции страха. Террористы, конечно же, это прекрасно понимают и требуют, чтобы их действия обязательно демонстрировали по ТВ.

Сама структура, объем, стилистика рассказа о событиях на Дубровке не порождали тех ощущений, какие пробудило в своих зрителях американское телевидение, демонстрируя нью-йоркскую трагедию 11 сентября: «США победят насилие», «нас никто никогда не запугает». Страна — «все мы вместе» — сплотилась вокруг своего президента, которого до этого чуть ли не в открытую называли человеком недалеким. Ничего подобного у нас не было.

В Америке тогда все-таки погибли 3 тысячи человек, но в качестве жертв их не показывали. И страдающих родственников тоже. Только когда был всенародный траур, перечислили имена — и это всё. Там не повторяли снимки погибших, их родителей, друзей. Один раз, в первый день, в прямом эфире давали репортаж о том, как люди свешивались с какого-то там восьмидесятого этажа, прыгали, а потом все эти ужасающие кадры изъяли сами телевизионщики. Никакого указания Конгресса США или Белого дома по этому поводу не было. Когда показывают жертвы любого насилия, любого теракта, то Би-Би-Си уводит камеру в сторону и тут же переходит на многомерное обсуждение проблемы, представляя разные взгляды по поводу того, почему это произошло, а российское телевидение будет, видимо, ради рейтинга, требовать: покажите еще, больше, ближе, течет ли кровь, пузырится или не пузырится… На самом деле это тоже своего рода мировоззренческая цензура реальности.

Есть много исследований состояния общественного сознания. Вот лишь некоторые показательные данные опросов самых последних месяцев: 55-57 процентов населения оценивают сегодня абсолютно положительно роль Сталина в истории нашей страны; только 14 процентов считают, что если бы не было экономической революции 1992 года, то мы бы жили хуже, чем сейчас; 54 процента уверены, что Россия движется в тупик, а 71 процент — что процветающий бизнес в России не может не быть преступным.

Такая картина мира, я уверен, — идеологическая катастрофа. Ситуация в настоящее время хуже, чем в 1993 году, хуже, чем в 1985-м. Я не знаю, что Путин будет делать с такой системой взглядов. В сознании миллионов людей восстановлены социалистические и квазисоциалистические ценностные мировоззренческие платформы, выстроенные на словах «справедливость», «природная рента», «олигархи», «порядок», «распределение».

В последних ежегодных посланиях президента парламенту «О положении в стране» нет слов «культура», «психология», «человек», «ценности». Ничего этого нет. Он, кажется, действительно видит себя руководителем большой общенациональной корпорации. Но речь ведь идет не о символических жестах, о проблеме восстановления пятиконечной звезды или гимна, а о том, чем наполнены головы наших сограждан. А значит, о том, каковы перспективы национал-фашизма в России или будущих религиозных войн. Кто про это сейчас думает? Как можно строить капитализм, проводить модернизацию, если большинство нации настроено против?

Опасность неадекватного прочтения реальности увеличивается еще и оттого, что в нашей стране сегодня почти не осталось общепризнанных авторитетов. Последний был — академик Лихачев. Он написал письмо Ельцину: надо захоронить останки Николая II, это Божеское дело — и захоронили. К кому сегодня может обратиться президент за советом не по профессиональным вопросам?

А в результате такого положения «мировоззренческих дел» в головах вырастает, а затем укореняется универсальная концепция: будем работать, как при капитализме, а распределять, как при социализме, — дикость и вечный российский феодализм. Люди в который раз получают изрядную дозу превратных представлений о происходящем, о реальности — в соответствии с устойчивыми стереотипами прошлого.

Мартин Лютер Кинг начал знаменитую речь на гигантском митинге в Вашингтоне, незадолго перед своим убийством, словами: «У меня есть мечта». Наш министр внутренних дел в своем главном предвыборном ролике на парламентских выборах в минувшем декабре заимствовал тот же ход: «У меня есть мечта — навести порядок в стране». Но кто же тебе мешал этим заниматься во время своей непосредственной работы? Потом Грызлов принимал роды, играл в футбол, встречался с трудящимися. Это и есть проекция жизни в медийной реальности. Наделение ее искусственными смыслами. Ведь за словами «справедливость», «национальный капитал», «порядок», «стабильность» стоит сто других понятий, актуализирующих вполне социалистические идеи. При этом все реальные достижения экономики России, а значит, и жизнь населения страны связаны, наоборот, с бурным развитием рыночных отношений, где ключевые слова совсем другие — «внутренний, потребительский спрос», «средний класс», «личный успех». Любопытно, но профессионалы знают, что выигранные благодаря телепропаганде социализма и национализма выборы проведены на деньги… олигархов, финансировавших все партии.

Какие в результате возникают в головах нерасчлененность программ, необъясненность смыслов, невнятица! Буржуев теперь ненавидят люди, работающие на частных предприятиях (80 процентов экономики), люди, которые, в отличие от японцев, вовсе не думают о том, как бы еще помочь своему работодателю заработать больше денег. Так воспроизводятся у нас феодальные матрицы сознания независимо от формы собственности.

Деньги в СМИ платят, в сущности, за умение «работать с реальностью», за то, что мы берем на себя миссию ее презентировать, объяснять, превращать в переживания ада или в удовольствие. И каждый автор или редактор — в зоне своей профессиональной деятельности и ответственности — занимается пусть скрытой и даже неосознаваемой, но ее, реальности, настоящей цензурой — фильтрацией сюжетов, точек зрения на них, оценок. Под такой цензурой я имею в виду уменьшение возможностей разнообразной интерпретации. Никто ведь не звонит из Кремля по поводу, к примеру, того, чтобы побудить показывать больше преступлений. Сценаристы, редакторы, режиссеры делают это по собственной воле, с удовольствием, очень искренне, в уверенности, что этого жаждут зрители. Нет ведь официального запрета на рассказ о достижениях модернизации в России — нам самим это представляется дешевой пропагандой. Продвижение информации о любом успехе, кроме искусства и спорта, кажется чуть ли не актом аморальным. Я как-то недавно спросил одного из политических лидеров СПС: «Как же так получилось, что когда вас спрашивают про ужасы современной жизни, вы не находите, что ответить? Почему ваша голова не наполнена разного рода примерами, данными, аргументами? Когда вас десять лет терзают за погибшие счета населения в „Сбербанке“ (что, безусловно, ужасно), вы как хотя бы частичное оправдание той неизбежной драмы не приводите данные о том, что бесплатная приватизация населением личных квартир дала гражданам намного больше. Миллионы раз по телевизору сказали про одно, но почти никогда — про другое».

Известно, что зрители не видят, не воспринимают то, что они не готовы видеть. Легко пересматривают жизненные практики, то, что происходит с каждым, если это не соответствует их заведомым представлениям. Не любят Москву и москвичей — всегда будут искать подтверждения тому, что это злой, циничный, негуманный город. Или если мы все уверены в бедности подавляющего большинства жителей страны, то, безусловно, не будем «принимать в зачет» то обстоятельство, что в прошлом году, например, мы же сами, частные граждане, заплатили из собственных карманов за образование своих детей 2,5 миллиарда долларов в частных вузах, которых сегодня столько же, сколько государственных, за платные места в них, за репетиторство, за взятки, чтобы попасть туда. А мы ведь не олигархи, но ведь не только захотели, но и смогли отдать эти семейные миллиарды на высшее образование любимых чад.

Итак, если повседневная жизненная практика не проходит ценностную цензуру — не соответствует представлениям о ней, — тем хуже для жизни!

И никогда «человекозритель» не подвергнет сомнению свои представления. Таков результат воздействия мощной идеологической программы, действующей в современных медиа в невидимом режиме самозаказа. Так что проигрыш минувших выборов правыми — не неожиданность, это, кроме прочего, прекрасная работа ТВ, точная, профессиональная, показывающая его фантастическую эффективность. И это не такие уж сложные креативные технологии: создаются нужный смысловой фон и контекст, затем выходят определенные люди и говорят определенные тексты. Хотя, конечно, не хочется верить, что если они не вспоминают о конкуренции, труде, творчестве, то этого нет и в самой нашей жизни.

Материалы рубрики подготовил к публикации Д. Дондурей