Памяти шестидесятых

Алла Демидова. Предлагаю прямо идти по вопросам редакции — так удобнее. Так вот: я не считаю, что шестидесятничество исчерпано. И замечаю, что лучшие спектакли (пока говорю только о театре) сегодня делают именно шестидесятники, а не так называемая «новая волна». Потому что молодые одержимы и самонадеянны в своей краткосрочной молодости. А сейчас время требует объема, ответственности. Раскрыть событие объемно способны битые шестидесятники.

Нея Зоркая. Браво! Согласна. В ретро последовавших десятилетий (в журналистике, в мемуарах) шестидесятник окостенел как некий реликт. О нем говорят или с придыханием («последний всплеск русского идеализма»), или со снисходительным покровительством («легковерные дурачки»), или с осуждением («конформисты навыворот»). Шестидесятник — он «одноразовый» на свое десятилетие («человек оттепели думал», «шестидесятник утверждал»), с застоем кончился, ибо «все, что мог, он уже совершил».

А Тарковский — шестидесятник? Ведь «Зеркало» — 1975 года, «Жертвоприношение» — 1986-го?

А Иоселиани — шестидесятник? Смотрите In vino veritas!

А долгожитель Солженицын — «шестидесятник»?

Ну и, наконец, вы сама, Алла Сергеевна, вы, сегодняшняя, со своим циклом греческих спектаклей от «Медеи» до «Гамлета», с пушкинским «Дон Жуаном» у Васильева, с «Поэмой без героя» в чтении и в комментариях (отбиваете хлеб у стиховедов), вы в ваших поисках синтеза слова и музыки в евангельских и библейских текстах… Неужели вы — та самая девушка из Щукинского училища, которую приметила Москва на Таганке в «Добром человеке из Сезуана» или в «Антимирах»?

В 1960-е годы жили живые и очень разные люди.

Бесперебойный «драйв поколений». Работают (вкалывают!) наши великие старики, эти «сгустки истории» — аж зажмуришься: Козинцев, Райзман, Ромм, а уж на Западе-то просто звездопад, Дрейер снимает «Гертруду», Бунюэль — «Дневную красавицу» (это было, было, было! — кричу, как Настя из «На дне»). Вливаются фронтовики — их мало, поколение выбито, но с ними в искусство вливается нескончаемо трагедийный запас.

И вот вступают в профессию люди рождения 1930-х — по демографической статистике это верхняя шкала талантов и гениев за весь ХХ век. И все клубится, варится, дышит — последствия тектонического сдвига, свершившегося в середине двадцатого столетия. Из «цветущей сложности» (выражение К. Леонтьева) реальных 1960-х далее сформировали советские идеологические останки шестидесятничества. Из потрясающих творческих и личных судеб, счастливых, ужасных, прямых, зигзагообразных (каждая — роман), выкроили какой-то временной отрезок-обрубок, квоту. Как «Титаник» на дне океана — то ли поднимать, то ли пусть дальше ржавеет и обрастает ракушками все новых легенд и вымыслов…

А. Демидова. Настаиваю: 60-е живы! И если о них сегодня, когда мы пошли другим путем, говорят и спорят, значит, они нужны. Кризис романтизма? Но он в русской культуре был всегда, и всегда была ностальгия по романтизму. А сегодня, например, романтический актер Олег Меньшиков любим, но не востребован с его романтическим талантом. Да, мы идем по иному пути. Появилась частная собственность, а она предполагает другую мораль. Но это тупиковый путь. А если мы все-таки движемся по кругу, то все равно от себя не уйдем. Пусть опрометчиво уверяют: «Революция закончена». Нет, революция идеи существует. Чувствую, что сейчас нагнетается активность каких-то пока тайных творческих сил, которые вскоре позволят первым разрезать ленточку. На пустом месте ничего не родится. До Пушкина существовала хорошая поэзия, и роза не расцветает на помойке. Тайное бродит еще невыявленным. Есть новые имена, не отягченные традицией. Развитие всегда идет циклами. И если в 60-е революционная идея носилась по всей Европе, то в середине 70-х стал ощущаться некий вакуум. Казалось, что революция закончена. Но это был лишь спуск, затишье. Впереди — птица Феникс.

Н. Зоркая. Революционная идея не погибла в 70-е, а была продолжена в иных формах. Она ушла в глубь общественного сознания, именно в подводные течения, бассейны, протоки. Оттуда, насытившись, и поднялась активность нынешних творческих сил, о которых вы говорите. Решительно не принимаю устаревший, политизированный и публицистический контраст 60-х («золотой век либерализма») и застоя 70-х (капитуляции, «зажима»). Это был единый процесс духовного высвобождения, герценовское «время наружного рабства и внутреннего раскрепощения» — это сказано было о 30-х годах ХIХ века после краха декабрьского восстания, но, мне кажется, очень подходит к нашим 70-м. Мне приходилось не раз писать об этом, наш отдел социологии Института искусствознания выпустил целую книгу «Художественная жизнь России 1970-х годов» (СПб., 2001). Речь идет о том, что именно в 70-е гражданская и социальная (в широком смысле) проблематика сменяется экзистенциальной. В это десятилетие звучит с экрана глубокое и горькое раздумье о мире, который «во зле лежит», совершается прорыв к индивидуальности, к теме личной ответственности, вины и покаяния. Назову хотя бы великий фильм «Калина красная». А «Жил певчий дрозд», «Долгие проводы», «Цвет граната»! Не боюсь даже сказать, что искусство наше именно тогда возвращалось к христианским ценностям, пусть их еще не называя, пока Абуладзе в «Покаянии» не бросил в жизнь метафору «дороги к Храму»…

А. Демидова. Снижения, спуска, поверхностно наблюдая его, люди не прощают. Когда цикл рождения естественно закончился и увиделся спуск, стали вешать всех собак на шестидесятников. И в застое тоже они виноваты. Дальше настала перестройка. Казалось, что начнется новая прекрасная жизнь. Но едва эйфория утихла, начали оглядываться на изруганные 60-е. Если бы не было 60-х, не было бы и 90-х.

Н. Зоркая. Клише есть клише: застой, шестидесятники «виноваты», они «задержали» ход перемен… Конечно, нет! Они расшатывали власть. Но, обратим внимание, изнутри, ангажированно, абсолютно по-совковски. Уверена, потому что сама была задействована в одну из знаменитых шестидесятнических историй — так называемую «подписантскую». Началось, как известно, с письма литераторов в защиту Синявского и Даниэля, осужденных, соответственно, на семь и пять лет колонии строгого режима после закрытого, но очень громкого процесса. Их громили за пересылку и публикации на Западе своих «очернительских» произведений. «Письмо 73-х» первыми — сверху — подписали К. Паустовский, И. Эренбург, В. Каверин, В. Шкловский и другие маститые, внизу — скромная писательская молодежь. А составлял текст сам Лев Копелев, легендарный лидер шестидесятников (в 70-е этот замечательно талантливый, благородный и по-детски чистый человек вынужен был уехать в Германию и там стал автором грандиозного проекта — начатый им многотомник российско-германских культурных связей осуществляется до сих пор). Письмо было стопроцентно советским документом. Адресовались к Брежневу и Косыгину, тогдашним правителям, журили проштрафившихся коллег и предлагали… «взять их на поруки». Дескать, мы ручаемся, писать не будут, публиковать — тоже. И дальнейшие письма (против высылки А. И. Солженицына, в защиту брошенных в тюрьму составителей «Белой книги» Гинзбурга и тяжелобольного Галанскова и другие) выглядели законопослушными и верноподданническими, пусть подписать их было немалой смелостью и расправы не заставили себя долго ждать. Ну а уж «неолениниана» 1960-х, все эти умильные фальсификации, в которых блистательные актеры, славные имена, пожилые и молодые, полные и худые, напяливали лысый парик и учились слегка картавить… Да, увы, это компромат…

А. Демидова. Здесь в вопросах редакции перечислены «главные идеологемы шестидесятничества»: «отсутствие цензуры»«, «религиозное и национальное равенство» и др. Получается, что была выработана какая-то программа, выдвинуты требования, были свои идеологи, политические деятели…

Н. Зоркая. Моя молоденькая аспирантка спросила: «А где вы собирались?» Модель тайного общества.

А. Демидова. Ничего подобного. У шестидесятников не было идеологической платформы и уж, конечно, не было политических программ и «плана действий». Это было стихийное, скорее эмоциональное и творческое движение. Настрой. Порыв. Ветер перемен.

Н. Зоркая. Есть прекрасное слово ХIХ века, помнится, Аполлона Григорьева — «веяние». Это было более всего именно «веяние».

А. Демидова. Было ясное сознание, что надо уходить от старой жизни. В Англии, во Франции, в Америке молодежь создала движение хиппи, уходила из обеспеченных родительских домов, бастовала, протестовала против университетских профессоров-рутинеров, против старых форм в искусстве. У нас же надо было найти слово, а главная идея 60-х была — поставить диагноз болезни общества .. Но тут-то они и застопорились!

Н. Зоркая. Ничего, шестидесятник М. С. Горбачев поставил! И разве нас не ждали новые — сериями! — снижения, спуски, разочарования? Светлые часы защиты Белого дома в августе 1991-го не обернулись ли удавкой рынка? Вся «идеология» и поэзия свободы сдались рынку.

А. Демидова. Рынок способен стать сильнее идеологии лишь на какое-то время. А для нас, России, эта игра внове, все оглядываемся на Запад. Для противостояния рынку сохранился старый шлейф наших традиций, нашей духовности (этого слова не боюсь, оно точное). Кстати, и на Западе-то нас ценят именно в этом качестве. Да и мы сами даже и сегодня в обычной жизни разве не склоняем головы перед чеховскими «недотепами», которые идут наперекор коммерческому ажиотажу? А коммерциальность существовала всегда и при советской власти тайно процветала, только называлась по-другому — привилегии, карьера. И человек мог делать в этом отношении выбор и тогда. И потом тоже, ибо это фактор скорее психологический. Все зависит от человека. Скажем, я со своим первым экономическим образованием в период «прихватизации» могла бы легко прибрать к рукам какую-нибудь парфюмерную фабрику ВТО, которые сейчас, кстати, процветают, вступив в копродукцию с Францией. Или, например, сейчас можно было бы заняться выгодной продажей леса. Но кесарю — кесарево. Если человек выбрал рынок, он и пойдет по пути рынка, как бы это ни называлось. Оглядываясь назад, я с радостью вижу, что никогда не делала ничего ради выгоды или даже просто заработка. Были, конечно, неудачи, но это был результат, а руководствовалась я всегда только интересами искусства. В 60-е были великие имена: БДТ, Смоктуновский, Борисов, Евстигнеев… Каждое время выдвигает своих «монстр сакре». И сейчас можно с грустью видеть, как измельчал актер. Недаром возник феномен Евгения Миронова, актера душевного, играющего «себя в предлагаемых обстоятельствах», естественного — и только. И его принимает зритель. Но — повторяю — наступило время ожиданий. Недаром мы сегодня столько говорим о шестидесятниках, недаром не затихает спор — значит, они нужны! В 60-е годы был дан сильный толчок искусству, мировоззрению, морали. То, что сегодня начинается — новые имена, новые мысли, новые веяния, — действительно имеет исток там, в 60-х.