О чем мечтаете, уж не о контрреволюции ли? «Мечтатели», режиссер Бернардо Бертолуччи

«Мечтатели» Бернардо Бертолуччи и эпоха шестидесятых

«Мечтатели»

По прошествии трех с лишним грустных десятилетий к 60-м применим только один метод описания: в качестве образа рая.

В раю, как мы догадываемся, не существует разграничивающих земную жизнь представлений о времени, пространстве и мятущейся в их плену индивидуальности — только там человек сможет ощутить невозможное до тех пор гармоническое единство со всем, что творится внутри и окрест него. В посюсторонней же культуре такие допущения по определению фальшивы. Тем не менее, когда мы вспоминаем о 60-х, мы имеем полное право забыть о культуре: мы вторгаемся на территорию рая, туда, где один-единственный раз в истории существовала незамысловатая гармония — эстетическая правда.

Взгляните на телехронику 1967 года, а затем попробуйте вообразить себе «All You Need Is Love» сочиненной в наши дни. Нелепая картина, не правда ли?

Бертолуччи, как нам обьяснила критика, снял манифестирующий ностальгический фильм о 60-х. Там якобы баррикады и 1968 год, там политический мятеж и любовь свободна — соответственно, и восприятие «Мечтателей» строилось по принципу поддержки-отрицания тех самых «идеалов». Либо «ведь есть еще огонек (драйв, запал и т.д.) в глазах у старика!», либо уж «полно ему соблазнять нас никчемной своей революцией».

Между тем «Мечтатели» — фильм последовательно, подробно, идеологически выступающий против эпохи своего действия. Да, Бертолуччи не так методично бомбардирует 60-е, как какой-нибудь Мишель Уэльбек. Этот грубоватый прозаик с темпераментом Жозефа де Местра и политическими склонностями Луи Фердинанда Селина в своих «Элементарных частицах» подвергает мифологию ушедшей эпохи совсем уж непристойной патологоанатомии. Однако вымученная сатира на «отцов» в случае с Уэльбеком не срабатывает — уж слишком злобна.

То ли дело общий настрой 90-х по отношению к своим родителям — тут уж почтение налицо. Особенно в этом отношении нежна и уважительна рок-музыка, не представляющая себя нынешнюю без «свингующего Лондона» почти сорокалетней уже давности. Так, лучший из новейших американских певцов по имени Бек записал несколько лет назад Mutations — не пластинку, а просто-таки серенаду 60-м. Ситары, клавесины и струнные сливаются у него в эстетически единое воспоминание: ностальгия и любовь ведь почти одно и то же, если, в соответствии с Ницше, полагать за лучшее, высшее чувство «любовь к призракам».

Бертолуччи тем не менее модно-ностальгических и уж тем более реставрационных эмоций, как ни странно, чужд. Столичный революционный рай Парижа 68-го он созерцает явно из современных нам предместий ада.

Прежде всего — лица. Рассматривая фотографии тех времен, то и дело ловишь себя на странном ощущении древнего и диковинного масштаба всего запечатленного. Словно бы кому-то удалось заснять раннехристианскую агиографию на особый античный «Кодак», и теперь все ее герои — живые. Лица, дошедшие из 60-х, обладают фактурой, схожей с иконописной. Эти люди по-другому смотрят — куда-то мимо фотографа, доводя взгляд свой до ангелов, космического 2001 года и грядущего коммунизма. Пижамные миротворческие бдения Леннона, молодой улыбающийся Фидель Кастро и даже самые распоследние калифорнийские хиппи в общем дурмане — все они равным образом внушают благоговение и ведут нас к школьно-лермонтовскому: богатыри не мы. Но уж тем более не выбранные Бертолуччи актеры.

Ева Грин, Луи Гаррель и Майкл Питт, практически на троих разыгрывающие камерную драму «Мечтателей», — молодые люди с циничными глазами и гнусно современными лицами. «Ты на руки-то его посмотри, Карпуша», только вместо рук уликой в данном случае оказываются зенки, рожи, общее выражение самодовольных физиономий. Да, они честно стараются «сыграть все как надо», но только пропасть между их собственными типажами и образами эпохи напоминает о себе постоянно. Они ничего не знают о времени, в которое их закинул Бертолуччи, и такой его выбор отнюдь не случаен. Ведь они направляют тот интимный сюжет, который по ходу фильма становится все более болезненным в своей аутичности — а в настоящих лицах 60-х волшебством становилось нечто прямо противоположное, то надиндивидуальное и торжествующе-сверхличное, что буквально проступало даже в самых обыкновенных людях того десятилетия. Чтобы понять, как этот дух может быть воплощен по прошествии стольких лет, нужно вспомнить лучшие роли Джонни Деппа. Это, пожалуй, единственная «новая» актерская знаменитость, явным образом отсылающая нас в 60-е. Майкл Питт же, напротив, сильно смахивает на Ди Каприо — постыдная аналогия, если бы фильм был и вправду посвящен пафосу прошедшей эпохи.

Однако в том-то и дело, что «Мечтатели» сняты вовсе не о ней. Бертолуччи вовсе не интересует революция, ему, в сущности, дела нет до протестующих студентов, мировой справедливости и войны во Вьетнаме. Он показывает нам закрытых в своей герметичной влюбленности брата и сестру, в жизни которых история остается за окном, а действительным событием являются Грета Гарбо или Фред Астер. А потому и зрители чувствуют, что все возникающие в кадре разговоры о политике — только ширма, обманка, реальный же конфликт фильма находится вдали от «борьбы идей». Полюбит ли Изабель пришлого американца? Справится ли с мучительной невозможностью расставания с братом? Или наоборот: примут ли Иза и Тео третьего лишнего в свой стеснительно-недосексуальный мир? В «Мечтателях» и близко нет той распущенности и эротической свободы, которая мерещится там критикам. Это консервативное кино о смятении и тягостной пронзительности полудетских еще чувств, которые не могут, по определению не могут принести их носителям счастье. Не маоистский, мягко говоря, пафос. И даже финальная сцена, с демонстрацией и полицейскими, призвана лишь немного облегчить итоговой неопределенностью неизбежную модернистскую трагедию несостоявшегося самоубийства, попытка которого обставлена героями Бертолуччи в традициях вполне декадентских. Собственно же идеологическая массовка нужна лишь затем, чтобы обозначить революционной метафорой сугубо любовный на самом-то деле водораздел между героями. Чужаку нет места в родной для брата и сестры эстетике Парижа бульваров и песен Пиаф — и эстетика эта своим торжеством опять-таки напоминает нам об антишестидесятнической морали фильма.

Кстати, о морали: кино с истинным духом той эпохи всегда направлено от частного к общему, в нем всегда в более или менее вольном виде сообщаются те «главные мысли», что знакомы нам и в качестве родных заветов Ильича. Будь «Мечтатели» хоть как-то художественно (а не только лишь формально) связаны с 60-ми, ход сюжета был бы иным. Все метафизические, физиологические, душевные «сложности», будь то инцестуальная драма или девственно-любовный треугольник, были бы решительно и неумолимо сожжены в мистическом синем пламени революции. Словом, перед нами был бы не Бертолуччи, а протохипповый Луначарский с чудесным фильмом 1918 года «Уплотнение». Длинноволосые братишки-матросики заселяют лишнюю профессорскую жилплощадь, благо в Париже есть куда селить, а интеллектуальные герои, после некоторых колебаний, понимают их сермяжную правоту. Героиня завязывает с братом и выходит замуж за сознательного рабочего. Что-то в таком роде.

Между тем картина ведет нас от общего к частному и далее — к утверждению этого неуклюжего, застенчивого «частного» над общим, пусть даже и вполне драматической ценой. Вот она, буржуазная мораль, над которой столько ругались великие тени 60-х. В «Мечтателях» же их отголоском могут быть разве только родители Изы и Тео — те единственные исторически достоверные герои в фильме, которые всерьез, а не просто из желания понравиться или поспорить говорят о «серьезных предметах», а затем проявляют неслыханную семейную прогрессивность в сцене с тремя спящими детьми. Кажется, что они-то, замечательные еврокоммунистические родители эти, и делали в 68-м революцию. Дети же их скорее намечают поколенческую дорожку к «Ускользающей красоте», еще одному неоконсервативному фильму о вновь обретаемой после сексуальных бурь ценности угловатого девства.

А что же 60-е, как же райская наша эпоха, так подло преданная бывшим ее современником Бертолуччи? А она незыблема в сиянии общих выражений ее почти что святых лиц, и никакая новейшая (она же и ветхая) декадентская мораль не поколеблет ее очарования. Думаю, она еще дождется своего настоящего ностальгического певца. Харви Вайнстайн выдаст толику миллионов, и кто-нибудь (а лучше бы Мартин Скорсезе) снимет наконец масштабный эпический фильм о 60-х, где по-бондарчуковски далекая от скромности манифестация снова поднимет красные флаги — единственный в далеко ушедшем от христианства нынешнем мире искренний символ Того, кто есть истина и жизнь.