Мечтатели. Сценарий

Литературный сценарий

Помню сценку неподалеку от «Ленфильма»: в подземном переходе к метро «Горьковская» мордастый офеня горбачевской эпохи, явно стараясь потрафить публике, за своими коммерческими делами упоенно крыл «замшелых шестидесятников». Скажи ему, что он воплощал собой крыловскую «свинью под дубом», он бы наверняка искренне осерчал. Откровенно, чуть ли не по Зощенко, он положил «с прибором и огурцом пятнадцать» и на ленинградскую киношколу, почти у ворот которой он пригрелся со своим лотком, да, собственно, и на печатное слово, которым торговал. А чё чиниться-то: «Лишь были б желуди, ведь я от них жирею!» Бессмертная фраза так и витала вкруг него, образуя подобие антинимба над ярким представителем нового российского племени.

"Мечтатели"

Чуть позже, в самом начале эпохи ельцинской, произошла не смена вех, но смена регистров.

Когда в январскую Москву первого месяца гайдаровских реформ впервые приехал Жан-Люк Годар, столица уже походила на самое себя периода советского нэпа. Но оставаясь кинематографистом до мозга костей, к тому же непривычным к русской стуже, Годар предпочел правде бытия на улицах Москвы «Киноправду» Вертова в крошечном кинозале Музея кино.

Конечно же, его можно было понять. Вряд ли он был воодушевлен опытом общения с российскими журналистами на пресс-конференции в Москве. Большинство из них не только никогда не видели ни одного фильма классика (при этом чуть ли не заносясь от сего позорного факта), но и имя прославленного режиссера услышали лишь накануне дежурного события. Потому-то прозвучавшие на пресс-конференции вопросы, за исключением двух-трех, заданных киноведами, поразили почти буквальным сходством с речениями питерского офени.

И тем не менее, вернувшись домой, Годар воздал должное — нет, не новой Москве, но традициям русской и советской киношколы — в своем фильме 93-го года «Дети играют в Россию».

Этот его поздний коллаж включал в себя много любопытного. В частности, эпизод весьма эмблематический. Пара будущих кинематографистов, молодых актеров, — преемственность поколений здесь впрямую декларировалась, — стоя у входа в кинотеатр Госфильмофонда в высотке на Котельнической, распахивают реальные двери «Иллюзиона». И приглашают войти в архивный кинотеатр тени великих: «Пожалуйста, господин Довженко! Проходите, господин Штрогейм!..» И несть числа на саундтреке «омажам» молодых по адресу мэтров мирового кино! Так Годар, не боясь лобовых решений, выражает свою художническую и гражданскую позицию — позицию одного из создателей «новой волны», одного из птенцов гнезда Анри Ланглуа, основателя Французской Синематеки, что на Трокадеро, в парижском дворце Шайо.

В 1968-м власти попытались лишить Анри Ланглуа должности директора за явную неподотчетность его действий государственным органам. Однако творческая интеллигенция Парижа и студенчество вместе с французской и мировой общественностью отбили Ланглуа, и он остался директором Синематеки.

Свои «Украденные поцелуи», фильм того же 1968 года, другой «нововолновец» Франсуа Трюффо посвятит не персонально Анри Ланглуа, а Синематеке Анри Ланглуа как главному культурному учреждению в жизни целой генерации. Автор нынешних «Мечтателей» Бернардо Бертолуччи, как и Трюффо, говоря о «деле Ланглуа», вводит в сюжет своего фильма отнюдь не частное лицо, но именно Французскую Синематеку, артикулируя ее роль в формировании старшего и младшего крыла поколения 60-х. Не случайно и тот и другой — и француз, и итальянец — из 1968 и из 2003 годов обыгрывают в своих фильмах замкнутую решетку перед входом в Синематеку. Ею начинаются «Украденные поцелуи», она же фигурирует в первых эпизодах «Мечтателей» Бертолуччи. Эта перекличка сквозь десятилетия и есть ключ к тому контексту, культурному и политическому, что делает интересным и важным недавний фильм Бертолуччи.

Акция перед Синематекой — бурные события тех давних лет — для радикально настроенных левых интеллектуалов Запада была и доныне остается символом веры, клятвой на преданность не только своему духовному вождю и не только общему «дому», или «университету», из которого они вышли, но и кинематографу, вообще искусству — дерзкому, откровенному, социально значимому, накрепко связанному с живой исторической реальностью.

Один из героев «Мечтателей» — успевший повзрослеть американец Мэтью, в прошлом завсегдатай Синематеки, — скажет в финале, что сегодня существует множество концепций парижского мая 1968 года, но все историки сходятся на том, что начало ему было положено взрывной ситуацией вокруг Французской Синематеки. Те же события положили начало становлению личности самого Мэтью, выходца из Нового Света. Многое в этом смысле роднит с ним самого автора фильма да и Жильбера Адера, французского писателя, дебютный роман которого «Святая невинность» и лег в основу сценария «Мечтателей».

Творческая биография Бертолуччи, близкого друга и ученика Пьера Паоло Пазолини, бунтаря, активного участника итальянской киноконтестации 60-х, несомненно, сближает его с парижскими «революционерами», детьми мая 68-го года, — Жан-Люком Годаром, Жан-Пьером Лео и другими, кого нельзя не узнать в персонажах «Мечтателей».

Бунтарство молодого Бернардо Бертолуччи, запечатленное в его фильмах франко-итальянского производства, сполна проявилось уже тогда, когда, пройдя школу профессионального мастерства у Пазолини и сняв под сильным влиянием учителя «Костлявую куму» (1962), он затем в один год с его «Евангелием от Матфея» сделал фильм с программным названием «Перед революцией» (1964). Заметим, что картина было закончена более чем за три года до событий во Франции.

Именно в Италии стало набирать обороты движение контестации в молодежном кино, с его леворадикальными ориентирами и столь же радикальной переоценкой ценностей, в частности, сакральных, (особенно для Апеннин), святынь семейного очага.

Всякого рода игры и отыгрыши последуют потом, когда, с одной стороны, итальянская контестация в кино и в 70-е будет толочь, как воду в ступе, семейную проблематику и потеряет свою былую остроту и актуальность на фоне активно заявившего о себе итальянского политического кино. С другой стороны, уже в 83-м Бернардо Бертолуччи — благодаря собственному авторитету и праву председателя жюри Венецианского кинофестиваля — добьется присуждения «Золотого льва св.Марка» своему духовному брату Жан-Люку Годару за его «Имя Кармен».

Но как бы там ни было, и в молодые, и в зрелые годы параллельно социально-политической проблематике, а по сути, расширяя ее за пределы узких формальных границ, Бертолуччи огромное, если не основное внимание уделял проблемам пола. Едва ли не каждый его фильм (за исключением, может быть, лишь «Маленького Будды») представляет собой исследование природы сексуальности, ее двойственности, которая рифмуется или раскрывает моральное либо политическое двойничество героев. Игнорируя этот аспект разговора о человеке в истории, нельзя в полной мере оценить ни смысловую параболу образа Марчелло Клеричи в «Конформисте», ни логику развития судеб людей и судеб мира даже в коммунистической эпопее «Двадцатый век». Выпущенный на экраны СССР в предпоследний советский год, фильм соответствовал мировой прокатной версии, сокращенной, к сожалению, без малого на час — с потерей как красных флагов, так и эротических сцен. «Последнее танго в Париже» оставаясь одним из последних фильмов, не сдавшихся в битве с цензурой, так и не одолевшей эту, по мнению фарисеев всех мастей и уровней, вершину порнографии в кино, по сей день является едва ли не самой романтической лентой в истории мирового кинематографа последней трети XX века. Притом что фильм намеренно был создан на территории дозволенного — к началу 70-х. Все последующее у Бертолуччи с этой точки зрения — и «Луна», и «Я танцую одна» («Ускользающая красота» — в мировом прокате) — по дерзости было вариациями уже однажды сказанного.

«Мечтатели» здесь являются не исключением, но логическим авторским продолжением. Трое молодых героев ленты, участников и протагонистов событий парижского мая 68-го года, попутно социально-политическому контексту сюжета решают проблемы собственной плоти исключительно по Бертолуччи. Вопреки всему миру и всякого рода устоявшимся табу им надо — и надо настоятельно — разрешить одну локальную проблему, сколь уязвимо ни звучала бы ее формулировка: являются ли они владельцами по праву собственных гениталий, либо они принимают диктат общества и в этой, сугубо интимной, сфере. И в таком ракурсе, опять-таки по Бертолуччи, нет никаких запретов. Поэтому двадцатилетние французы Тео, Изабель и примкнувший к ним их сверстник, американец Мэтью, своим обликом и повадками в этом плане представляют собой неких совершенно естественных зверьков, для которых запах, осязание, первичный вкус значат гораздо больше, нежели маоистские дацзыбао, на которых двое первых себя воспитали вместе с молодыми итало-французскими бунтарями. И это воспитание эротико-сексуальных чувств, по Бертолуччи, не менее значимо, чем их политические установки.

Когда же баррикады будут снесены, а плоды революции (равно как и всех революций — от кровавых до бархатных) присвоены «людьми второй шеренги», когда от героев отпадет (в сценарии и в фильме — по-разному) их падший ангел американец Мэтью, останется все же нечто непоколебленное. Собственно, то самое, за что они интуитивно, но по-своему последовательно сражались.

К примеру, Французская Синематека и ее директор Анри Ланглуа… Синематеке и ее директору до сих пор посвящают свои фильмы их современники и их потомки. И уже одно это само по себе значимо.

Бельгийская королевская Синематека. Один из первых ее директоров и последних руководителей Жак Леду не имел, к слову, никакой личной собственности, кроме разве что набора галстуков к единственному костюму. Зато он собрал национальную коллекцию фильмов, одну из крупнейших в Европе, а его скромненький «газик», на котором он колесил по Брюсселю и окрестностям, ныне является первым при входе экспонатом — нет, не музея и не галереи, но национального фильмохранилища, а попросту склада, имя которому — клад.

Госфильмофонд России с его хранителем Владимиром Дмитриевым коллеги по ФИАФ, Международной Федерации киноархивов, иначе чем «пещерами Али-Бабы, в которых есть всё» не называют. А через просмотровые залы архива за сорок лет прошли несколько поколений отечественных режиссеров. Из его же запасников черпают и продолжают черпать многие и многие.

Наконец, Музей кино в Москве, директор которого Наум Клейман, ничуть не уступая «мечтателю» Дон-Кихоту, какой уже год ведет героическую борьбу с приватизированным Киноцентром, отстаиваяскромные помещения для просмотровых залов и экспозиций единственного в стране музея такого масштаба…Из породы «мечтателей» рождаются одиночки или поколения, которых потом (или сразу) называют «новой волной». Игры разного рода «мечтателей» — они же «сновидцы», они же «грезёры», — игры в кино, в революцию, в жизнь без цензуры, бесспорно, заслуживают внимания. Особенно когда среди авторов — и героев — игры такие фигуры, как Бертолуччи.

Валерий Босенко

...Силуэт Эйфелевой башни четко вырисовывается на фоне вечернего неба как эмблема французской столицы. План, снятый с высоты летящего самолета, с обзором Эйфелевой башни. Сена, эспланада Трокадеро и дворец Шайо кажутся крошечными, как на схеме метрополитена.

Фронтальный план дворца Шайо во всей его муссолиниевской монументальности. С этого плана за кадром вступает голос Мэтью, рассказчика. Хотя в нем можно признать того молодого Мэтью, который проследует через весь фильм, но фактически это голос некоего американца, которому сегодня чуть за пятьдесят.

М э т ь ю (за кадром). Когда я в первый раз увидел Французскую Синематеку, я подумал, что только французам… Только французам могло прийти в голову устроить кинотеатр на задах такого дворца…

Кинозал Синематеки. В неспешной череде проходящих кадров мы ощущаем синефильство в чистом виде и в разных его ипостасях.

М э т ь ю (за кадром). Показывали фильм Сэма Фуллера «Коридор страха». Образы его были такими захватывающими, я был просто заворожен…

Внезапно на экране проступает то самое киноизображение — первый план дан в такой крупности, что позволяет увидеть на огромном экране Синематеки пленочное зерно: знаменитую сцену из «Коридора страха», в которой жестокий ураган с громом и разрывами молний врывается в психиатрическую больницу.

М э т ь ю (за кадром). Мне было двадцать лет. Был конец 60-х, и я год жил в Париже, изучая французский. Именно здесь, в Синематеке, я получил подлинное образование. Я стал членом своего рода масонской ложи — ложи синефилов, которых здесь звали одержимыми. Я был одним из ненасытных, одним из тех, кто сидел, уткнувшись носом в самый экран. Почему мы устраивались так близко к нему? Может, потому, что хотели впитать в себя его образы самыми первыми, когда те еще только-только возникали и не успевали утратить свою первозданную свежесть…

Мэтью продолжает говорить, а камера медленно отъезжает за ряды кресел в зале, пока изображение из фильма Фуллера не оказывается всего лишь прямоугольником на экране.

М э т ь ю (за кадром). …Пока они не скроются в глубине кинозала, пока не поникнут в бессилии и не исчезнут в окошке проектора… (Пауза.) Может, экран был в самом деле всего лишь экраном… И запечатлены на нем были только мы сами.

Мост Иены безмолвен, несколько фургонов с полицейскими припаркованы по краям. В первый раз мы видим Мэтью. Щупловатый, в джинсах и кашемировом свитере, он медленно вступает в кадр и идет через мост в направлении дворца Шайо.

М э т ь ю (за кадром). Стоял вечер весны 68-го года, когда окружающий мир в конце концов прорвал полотно экрана…

Густая толпа молодых людей заполонила эспланаду Трокадеро, с расстояния за ними наблюдает шеренга полицейских.

Демонстрантов — сотни. Стоя или сидя в кружке на корточках, они громко что-то обсуждают. Некоторые, чтобы лучше разглядеть, что происходит, вскарабкались на фонтаны и дурачатся обрызгивая водой стоящих рядом. Рок-фрагменты из множества транзисторов соперничают один с другим.

В толпе молодежи Мэтью, он в страшном возбуждении, озирается по сторонам, видно, что он здесь один. На высоком парапете эспланады какой-то парень зачитывает в мегафон листовку, экземпляры которой вскоре разносятся по толпе.

Д е м о н с т р а н т. Заклятые враги культуры изгнали Анри Ланглуа, чтобы отвоевать себе этот бастион Свободы. Не сдадимся! Свобода — это привилегия, которую не дают, а берут! Все те, кто любит кино, находятся здесь, с нами, вместе с Анри Ланглуа!..

М э т ь ю (за кадром). Это Анри Ланглуа создал Синематеку…

Мы видим Анри Ланглуа в спецвыпуске кинохроники.

М э т ь ю (продолжает за кадром). …потому что он любил показывать фильмы и не давал им гнить в подвалах. Он показывал всякие ленты — хорошие, плохие, старые, новые, немые, вестерны, триллеры… Все кинематографисты «новой волны» приходили сюда учиться ремеслу… И современное кино родилось здесь…

Потрясая транспарантами, демонстранты поднимаются по холму Трокадеро к Синематеке. В это время дюжины полицейских, вооруженные дубинками и боевым оружием, выпрыгивают из припаркованных вблизи автофургонов.

М э т ь ю (за кадром). Правительство уволило Ланглуа… Кажется, все парижские синефилы явились сюда, чтобы выразить свой протест. Это была наша культурная революция. В самом деле, культурная революция.

В авангарде толпы демонстрантов Мэтью вынесло в парк, ведущий к входу в Синематеку.

Там, перед преграждающей вход решеткой, он внезапно замечает группу синефилов — трех парней и девушку.

П е р в ы й п а р е н ь. А я тебе говорю, что это один из предупредительных ходов. Они не могут уволить Ланглуа из его Синематеки.

В т о р о й п а р е н ь (Тео). Ты спятил?! Де Голль — фашист! Он готов сделать все, что захочет.

Т р е т и й п а р е н ь. Видел Годара?

Т е о. Где?

Т р е т и й п а р е н ь. Там, внизу. Он снимает полицейских.

Попытавшись хоть на миг углядеть Годара, Тео яростно бьет по висячему замку на решетке входа.

Т е о. И как раз в разгар ретроспективы Николаса Рея! Черт бы их побрал!

Перед решеткой стоит сестра Тео Изабель. Ей девятнадцать лет, она в котелке по моде 20-х годов, на плечи наброшена накидка из песца. К губам приклеилась сигарета цвета мальвы. Обе ее руки демонстративно прикованы к решетке, а вызывающе гордая поза намекает на сходство с Жанной д?Арк на костре.

И з а б е л ь (обращаясь к Тео). Ты и в самом деле неисправим.

Т е о. Что ты хочешь этим сказать?

И з а б е л ь. И как раз в разгар ретроспективы Николаса Рея… Вы все просто смешны.

Т е о. Ай, заткнись! (Обращаясь к другому синефилу.) Пойду поищу Жака. Он всегда в курсе всего. А ты не сходи с этого места.

Пока Тео, орудуя локтями, пробирается сквозь толпу, Изабель показывает ему язык. Мэтью завороженно уставился на девушку. В ответ она улыбается и подает ему глазами знак приблизиться.

И з а б е л ь (тряся головой). Пожалуйста, не мог бы ты убрать это. Она прилепилась к моим губам.

М э т ь ю. Что?

И з а б е л ь. Прошу тебя, возьми сигарету. Она приклеилась.

М э т ь ю. Да? Ну конечно же!

Мэтью осторожно отрывает сигарету от губ Изабель и какое-то время остается с сигаретой в руке.

И з а б е л ь. Ты кто? Англичанин?

М э т ь ю. Американец.

Изабель замечает, что Мэтью все еще держит зажженную сигарету между пальцами.

И з а б е л ь. Теперь можешь ее погасить. Она называется «Распутин». Потому что это русские сигареты, и они до смерти крепкие.

М э т ь ю. Мэтью.

И з а б е л ь. А я — Изабель. Как глупо, что мой брат Тео только что ушел. Мы с ним сиамские близнецы. (Внезапно перескакивая на другое.) Ты ведь часто сюда ходишь, правда?.. Только не говори, что не с кем… Нас уже спрашивали, почему это ты всегда тут один.

М э т ь ю (улыбаясь). У меня тут никого нет. А почему ты прикована к решетке?

И з а б е л ь (улыбаясь). А я и не прикована. (Легко вытаскивая руки из тяжелого цепного кольца решетки, внезапно резко). Ты какой-то простак…

М э т ь ю. Как это?

И з а б е л ь. …для влюбленного в кино.

Изабель замечает Тео, который продирается к ним через толпу.

И з а б е л ь. Вот и Тео! Вот и Тео пришел!

Тео приближается к ним. Заметив Изабель с Мэтью, он подходит сначала к группе синефилов.

П е р в ы й с и н е ф и л (обращаясь к Тео). Ну и?

Т е о. Кажется, Ланглуа сегодня вечером здесь не будет. Но приехали Годар, Шаброль, Риветт, Ренуар… Тут все — Жан Руш, Ромер, Синьоре, Жан Маре и не знаю кто еще. Ах да, Марсель Карне.

В т о р о й с и н е ф и л. Карне?! Что здесь делает Карне? Его никто никогда не видел в Синематеке.

П е р в ы й с и н е ф и л. Так что? Мы идем? Или остаемся?

И з а б е л ь. Тео!

Т е о (оборачиваясь). Что?

И з а б е л ь. Это Мэтью. Ты был прав, он американец. (К Мэтью.) Мэтью, это мой брат Тео.

Т е о (свысока глядя на Мэтью). Я видел тебя тут. Ты ходишь на фильмы Николаса Рея?

М э т ь ю. Да. Мне очень нравятся его фильмы.

Т е о. Какие же из них? «В захолустном местечке»?

М э т ь ю. Я люблю его «Джонни Гитар»… «Бунтовщик без идеала»1…

Т е о. А знаешь, что написал о нем Годар?

М э т ь ю. Нет. А что он написал?

Т е о. «Николас Рей — это кинематограф».

М э т ь ю (улыбаясь). Думаю, это же можно сказать о самом Годаре, даже скорее, чем о Рее.

Вдруг поднимается чудовищный гвалт, начатый отрывистыми лающими командами и оглушительным свистом. Преодолевая сопротивление толпы и прикрываясь металлическими щитами, полицейские выступили вперед.

Т е о. Все становится серьезнее! Пошли отсюда! Быстрей!

Изабель с Тео и другими синефилами отходят от решетки Синематеки.

Изабель замечает, что Мэтью остается на прежнем месте.

И з а б е л ь (хватает его за руку). Идем же отсюда! Не отрывайся от меня! Быстро!

Больше уже не раздумывая, он устремляется вслед за всеми, и они — Мэтью, Тео и Изабель — убегают, держась за руки.

Полицейские преследуют толпу демонстрантов и за пределами площади Трокадеро. Настигнутый одним из них, молодой мужчина падает. На его скрюченное тело градом падают удары дубинок. Какой-то журналист тщетно пытается урезонить офицера сил безопасности, который жестоко его избивает.

Преследуемая полицейскими женщина в плаще добегает до открытого окна на первом этаже дома по авеню Президента Вильсона, дотягивается до окна, вспрыгивает на подоконник и оказывается внутри квартиры. Окно тут же захлопывается, а жалюзи немедленно опускаются.

Демонстранты вынуждены ретироваться. Большой отряд полицейских преследует их по авеню Президента Вильсона. Среди преследуемых — Тео, Изабель и Мэтью. Чтобы оторваться от погони, они устремляются в одну из узких боковых улочек, и в конце концов им удается добраться до набережной Сены.

М э т ь ю (за кадром). Так я познакомился с Тео и Изабель…

Теперь Тео, Изабель и Мэтью не спеша идут вдоль по набережной.

М э т ь ю (за кадром). Я слышал собственное сердце, которое громко билось, но не потому, что за мной гналась полиция, а потому, что я уже влюбился в своих новых друзей. Мы шли и говорили, говорили, говорили… О политике и о кино, и о том, что у французов никогда не было приличного джаз-бэнда…

Т е о. Я хочу есть.

И з а б е л ь. А у меня же есть бутерброды.

Она вытаскивает из кожаной сумки длинные сэндвичи и протягивает один из них Тео.

Мэ т ь ю (за кадром). Как бы я хотел, чтобы эта ночь никогда не кончалась…

Т е о. Спасибо.

Брат и сестра разворачивают свои бутерброды.

И з а б е л ь (обращаясь к Мэтью). А у тебя что, ничего нет?

М э т ь ю. Я не голоден. Пожалуйста, ешьте. Насчет меня не беспокойтесь.

Изабель отламывает часть своего сэндвича и протягивает ему.

М э т ь ю. Нет, нет, я в самом деле не голоден.

И з а б е л ь (настаивая). Это я решаю. Бери!

М э т ь ю. Ты очень любезна, но…

И з а б е л ь. Не глупи! Да возьмешь ты или нет? Это ведь я тебе даю!

М э т ь ю (уступая). Спасибо.

И з а б е л ь. Тео!

Т е о (откусывая бутерброд). Что?

И з а б е л ь. У тебя ничего нет для Мэтью?

М э т ь ю (смущенно). Не надо, мне достаточно…

И з а б е л ь (Тео). Я дала ему кусок своего!

Т е о. О?кей!

Он отламывает добрую треть своего сэндвича и протягивает Мэтью.

М э т ь ю. Я ведь приехал сюда не для того, чтобы есть ваш хлеб.

Т е о (обращаясь к Изабель). Он не хочет.

И з а б е л ь. Нет, он хочет. Просто он слишком хорошо воспитан, чтобы прямо сказать об этом. Разве не так, Мэтью?

Она берет у Тео кусок сэндвича и всовывает его в руку Мэтью.

И з а б е л ь. Нам не хотелось бы, чтобы ты, вернувшись домой, говорил, что французы плохие.

М э т ь ю. Вы оба очень любезны.

Т е о. Скажи… А ты откуда?

М э т ь ю. Из Сан-Диего.

Т е о. Это недалеко от Лос-Анджелеса?

М э т ь ю. Да, на Западном побережье.

Т е о. А ты знаком с кем-нибудь из голливудских режиссеров?

М э т ь ю (улыбаясь). Нет, ни с кем.

Т е о. А я однажды виделся с Фрицем Лангом.

М э т ь ю. Правда? В Голливуде?

Т е о. Нет, здесь. В Синематеке. Мы вместе выпивали в «Ритце».

М э т ь ю (пораженный). Правда?

И з а б е л ь (смеясь). Да нет!

Т е о (обернувшись к ней). Нет, да!

И з а б е л ь. Да нет же! (Мэтью.) Неужели ты веришь? Все эти синефилы сидели с бокалами у ног Фрица Ланга в кафе «Ритц». Когда же бедняге удалось наконец дать от них дёру, он оставил полбокала своего коктейля недопитым, и Тео, естественно, его осушил. И это у них называется «выпивать с Фрицем Лангом».

Т е о. Ты ни хрена об этом не знаешь. Тебя там не было!

И з а б е л ь протягивает руку, чтобы поймать первую каплю дождя.

И з а б е л ь. Черт возьми! (Мэтью.) А ты где живешь?

М э т ь ю. В гостинице.

И з а б е л ь. Ну ты даешь!

М э т ь ю. Это грошовая студенческая гостиница в Латинском квартале.

На улице Кюжас.

И з а б е л ь. На улице Кюжас?! Так это же рядом с нашим домом! Мы можем вместе доехать на метро.

Дождь усиливается, становится проливным, и Изабель натягивает на голову капюшон. Бегом они мчатся к станции метро.

Дождь льет как из ведра. Мэтью бежит по улице Кюжас к своей гостинице.

Войдя в свой номер, Мэтью немедленно сбрасывает с себя мокрую одежду. Дрожа от озноба, стремительно натягивает белую майку. Направившись в туалет, сначала мочится, потом моет руки и тщательно чистит зубы. Взбив подушки на кровати, растягивается на ней.

Рядом с кроватью стоит шкафчик со словарями и книгами по французской грамматике. Мэтью берет с полки блокнот, ручку и принимается за письмо. «Дорогая мама, ты будешь удивлена, получив мое письмо сразу же после моего отъезда из дома, но у меня есть потрясающая новость, которую не могу тебе не сообщить. Я только что завел новых друзей…»

Мэтью пробуждается от телефонного звонка.

М э т ь ю (полусонный, схватив трубку телефона). Слушаю!

Т е о (за кадром). Мэтью?

М э т ь ю. Кто это?

Т е о (за кадром). К чему такая бдительность? Это я.

М э т ь ю (наполовину проснувшись). Тео?! Прихожая в квартире родителей Тео и Изабель — гостиничный номер. Разговор происходит в этих двух интерьерах.

Т е о. Только не говори, что я тебя разбудил!

М э т ь ю. Нет, нет. Я уже давно встал.

Т е о. У тебя голос человека, который еще не вставал.

М э т ь ю. По утрам у меня всегда такой голос.

Т е о. Извини, но мне нужно было тебе позвонить, а то у меня в девять лекция.

М э т ь ю. Ага.

Т е о. Поужинаем завтра вечером с Изой и со мной?

М э т ь ю. Что, будет настоящий ужин в шикарном ресторане?

Т е о. Нет, нет. Не в ресторане. У нас дома.

М э т ь ю. У вас? Это было бы славно.

Т е о. Ладно, вот и увидимся.

В прихожей появляется выглянувшая из кухни мать Тео, красивая женщина, которой чуть за пятьдесят.

М а т ь (с английским акцентом). Тео, прошу тебя, заканчивай. Уже девять.

Т е о. Да, да, о?кей. Погоди! Может, сначала встретимся в баре «Рюмери», выпьем чего-нибудь? В шесть часов, ладно?

М э т ь ю. Хорошо.

Т е о. Знаешь, где это?

М э т ь ю. Бульвар Сен-Жермен?

Т е о. До встречи в шесть!

М э т ь ю (торопливо). Тео!

В трубке внезапно возникает голос Изабель.

И з а б е л ь (за кадром). Что?

М э т ь ю (смущенно). Изабель, это ты?

Изабель, стоит в прихожей с телефонной трубкой в руке. На этот раз она скромно одета, никакой мишуры, что была на ней в Синематеке.

И з а б е л ь. Конечно, это я. Что ты спросил?

М э т ь ю. Как ты меня разыскала?

И з а б е л ь. На улице Кюжас всего одна гостиница. А ты в ней единственный американец. Мне надо идти. Пока.

М э т ь ю (хотя связь уже прервалась). Пока.

Сам себе улыбаясь, он выскакивает из постели.

Входная дверь квартиры родителей Тео и Изабель стремительно распахивается. В прихожей Тео машинально, точно стриптизер, сбрасывает с себя куртку и швыряет ее куда-то, заглядывает на кухню, открывает холодильник, хватает бутылку апельсинового сока и с явным наслаждением прикладывается к ней.

Лишь тогда он замечает мать, которая стоит у газовой плиты несколько устаревшей модели.

Т е о. Добрый вечер, мам!

Она поднимает глаза, чтобы ответить, и видит, что Тео уже отправился в свою комнату, затем с изумлением замечает дочь в сопровождении незнакомого молодого человека.

Изабель втаскивает за собой на кухню Мэтью.

И з а б е л ь. Мама, это наш новый друг. Его зовут Мэтью.

М а т ь. Мне очень приятно познакомиться с тобой, Мэтью.

М э т ь ю (пожимая ей руку). Очень приятно.

М а т ь (улыбаясь). Ты американец?

М э т ь ю. Да, из Калифорнии.

И з а б е л ь. Мэтью живет в кошмарной студенческой гостинице на улице Кюжас… Мы пригласили его на ужин.

М а т ь (явно захваченная врасплох). Ах!

И з а б е л ь. Что-нибудь не так?

М а т ь (бросая на Изабель выразительный взгляд). Ну что тебе сказать, Изабель? Я тут готовлю на двоих, а ты вдруг сообщаешь, что будет пятеро.

М э т ь ю (поспешно). Прошу вас, мадам, мне не хотелось бы стеснять вас.

Услышав, что Мэтью говорит по-французски, мать Изабель обращается к нему с улыбкой.

М а т ь. Ты очень любезен, Мэтью, нет никаких проблем. (Изабель.) Почему бы тебе не познакомить Мэтью с отцом?

И з а б е л ь (Мэтью). Пошли.

В коридоре, ведущем в гостиную, Изабель резко останавливается и оборачивается, оказываясь лицом к лицу с Мэтью.

И з а б е л ь. Дай-ка я на тебя погляжу!

Она убирает у него со лба пряди волос, вытягивает из-под свитера воротничок рубашки.

И з а б е л ь. Я хочу, чтобы ты произвел благоприятное впечатление на папу.

Они входят в затемненную гостиную, заставленную стеллажами с книгами. Возле камина в кожаном кресле сидит отец Тео и Изабель и осторожно разрезает бронзовым ножом листы книги.

Изабель на цыпочках подходит сзади к отцу и поправляет ему волосы.

И з а б е л ь. Это я, папа. Мы ужинаем дома.

О т е ц (не оборачиваясь). А как же Синематека?

И з а б е л ь. Закрыта до новых распоряжений. Папа, а у нас гость. (Подталкивая Мэтью вперед.) Это Мэтью.

О т е ц (пожимая руку Мэтью). Мэтью?

М э т ь ю. Да, мсье.

И з а б е л ь. Мэтью сегодня ужинает у нас.

Повисает короткое выразительное молчание. Отец Изабель вытаскивает из кармана своей шерстяной кофты серебряный портсигар, открывает его и протягивает Мэтью. Все сигареты в нем цвета мальвы, явно те же, что раньше курила Изабель.

О т е ц (Мэтью). Сигарету?

М э т ь ю. Я не курю.

С резким щелчком закрыв портсигар, отец внимательно всматривается в Мэтью.

О т е ц. Явно не курит. Слишком уж молод! Сколько тебе лет, Мэтью? Пятнадцать? Шестнадцать?

М э т ь ю (с видимым смущением). Восемнадцать.

Ужин. Камера медленно подъезжает к столу, за которым Тео, Изабель, мать и Мэтью едят, а отец говорит. Звучат слова, которые семья слышала уже множество раз.

О т е ц (воздевая вилку в воздух с пафосом). Ах, дорогой мой Мэтью, вдохновение — оно, как дитя. Урочного часа оно не знает, а просто заявляется, и все тут. Не имея никакого почтения к бедному поэту. Да, совсем никакого… Но когда оно приходит, когда оно удостоит тебя своим явлением, тогда, знаешь ли…

Внезапно он прекращает говорить и смотрит на Мэтью, который водит пальцами по скатерти, играя маленькой грошовой зажигалкой. В повисшей тишине Мэтью отдает себе отчет в собственной промашке, догадываясь, что взгляды присутствующих обращены на него. Тео и Изабель едва удается сохранить серьезный вид.

О т е ц (холодно обращаясь к Мэтью). Молодой человек! Я с тобой разговариваю. Я рассчитывал на то, что меня слушают.

М э т ь ю (смутившись). Извините, я…

О т е ц. Что?

М э т ь ю. Ничего. Я только…

Отец (беря зажигалку и приглядываясь к ней). Тебя словно заворожила эта зажигалка. Мог бы я узнать причину? Бросает зажигалку обратно на стол. Ну?

И з а б е л ь. Папа!

О т е ц. Замолчи! (Снова обращаясь к Мэтью.) Мэтью?

М э т ь ю (после паузы). Я просто вертел в руках зажигалку Изабель, не отдавая себе в этом отчета. Когда же я ее заметил, то, приложив к столу, подумал: вот какая странная выходит вещь…

Все внимательно смотрят на Мэтью, который кладет зажигалку на скатерть.

М э т ь ю. Я положил ее по диагонали на один из этих квадратиков, видите? Смотрите, я вам сейчас покажу. И тогда я заметил, что длина зажигалки абсолютно равна этой диагонали… Тогда я приложил ее к внешней стороне квадратика, и, смотрите, здесь тоже выходит полное равенство. И тут тоже, и так, и так!.. И даже вот так. (Показывает всем результат своих наблюдений.) Если же я поделю пополам, то должно совпасть вот с этим. Смотрите!.. (Прикладывает зажигалку к череде мелких геометрических фигур на блюде.) В общем, зажигалка совпадает со всем, остается только ее приложить, посмотрите… Вы видите? Я заметил, что стоит приглядеться к любому предмету, который находится на этом столе — и даже не на столе, вот, к примеру, холодильник, сама эта комната, мой нос, — и все-все-все совпадает… (Покраснев от смущения, он оглядывает присутствующих.) Вот так понимаешь, что в мире заключена некая космогоническая гармония форм и размеров. И я всего лишь задаюсь вопросом: почему это так? Но я не знаю, что это такое. Знаю лишь, что это есть.

Он кладет зажигалку на стол перед собой.

Какое-то время все молчат. А потом…

О т е ц. У вас очень интересный друг. Куда интересней, сдается мне, чем вы думаете…

Обращаясь уже к Мэтью и продолжая начатое им прежде, отец теперь говорит явно ради того, чтобы осуществить свой выпад.

О т е ц. В общем, стоит нам лишь осмотреться, и что мы видим? Хаос, не правда ли? Тотальный хаос. Значит, взгляд с высоты, так сказать, с высоты мироздания, любую вещь приводит к некоему тождеству. (Делает жест рукой в направлении Тео и Изабель.) Мои дети полагают, что все их демонстрации, ассамблеи, хэппенинги… Короче, они считают, что все это способно не только подстрекнуть общество к каким-то действиям, но и изменить его. Но они не в силах понять простую вещь: наше общество нуждается в противнике лишь по одной причине: оно желает скрыть тот факт, что само является монополистом. На какое-то время повисает пауза. Потом тишина нарушается шумом, который в насмешку производит Тео.

О т е ц (обращаясь к Тео). Ты не согласен? (С усталой улыбкой на лице.) Как будто меня самого все это никогда не занимало!..

Т е о. Что ты хочешь этим сказать? Что если Ланглуа вышвыривают из Синематеки, мы не должны реагировать? Если эмигрантов репатриируют, если топчут студентов, мы не должны ничего делать?

О т е ц. Я хочу сказать, что немного трезвости никому бы не помешало.

Т е о (вне себя). Значит, по-твоему, все не правы? Во Франции, в Италии, в Германии, в Америке?..

О т е ц. Выслушай меня хорошенько, Тео! Прежде чем найти в себе силы изменить мир, нужно со всей ясностью признать, что ты сам являешься частью этого мира. Ты не можешь оставаться вне его, порою лишь заглядывая в него на пару часов!

Т е о. Это ты — из тех, кто стоит над схваткой! Это ты не подписал петицию против войны во Вьетнаме!

О т е ц. Поэты не подписывают петиций. Поэты пишут стихи.

Т е о. Петиция и есть поэзия!

О т е ц (с горечью). Да, поэзия это и есть петиция! Спасибо тебе, Тео, я пока еще в здравом уме и не нуждаюсь в том, чтобы ты мне подсказывал мои же строки…

Т е о. Да вот же они: «Петиция — это поэма, а поэма — это петиция». Это самые известные строчки из написанных тобой, а теперь — вгляните на него! (Обращаясь к матери.) Надеюсь, я никогда не стану таким, как он!

М а т ь. Тео!

Бросив взгляд на мужа, который внезапно впадает в задумчивое молчание, она снова обращается к Тео.

продолжение в следующей ячейке

М а т ь. Позволь мне сказать тебе, Тео, одну вещь. Знаю, что тебе покажется невероятным, что твой отец и я были когда-то такими же, как ты. Но это действительно так. И столь же невероятным покажется тебе то, что когда-нибудь сам ты станешь таким же, как мы. Когда-нибудь это случится. Случится, Тео, клянусь тебе. (Пауза.) Я хочу, чтобы ты помнил об этом в следующий раз, когда на тебя накатит желание оскорбить своего отца. (Отцу.) Пожелаем им доброй ночи, дорогой. Завтра нам предстоит долгий день.

Погруженный в свои мысли, отец не отвечает.

М а т ь. Жорж!

В конце концов до него доходит, что жена говорит с ним.

"Мечтатели"

О т е ц. О, извини меня. Ты что-то сказала?

М а т ь (мягко). Я сказала, что пора спать. Ты хочешь что-нибудь сказать ребятам?

О т е ц. Да. Конечно же, извините. Обращается к Тео и Изабель.

О т е ц. Послушайте. Как всегда, я оставил чеки на камине. Вы знаете где. Но снимайте деньги лишь тогда, когда в этом будет необходимость. Хорошо? Поднимается из-за стола. Спокойной ночи всем.

И з а б е л ь. Доброй ночи, папа. Приятного путешествия.

О т е ц (целуя ее в лоб). Спокойной ночи, дорогая… (Тео.) Тео?

Тео резко кивает головой. Отец какое-то время смотрит на него, надеясь на более любезное прощание, потом оборачивается, чтобы пожать руку Мэтью.

О т е ц. И тебе, Мэтью, спокойной ночи.

М э т ь ю (пожимая ему руку). Мне было приятно познакомиться с вами, мсье, очень приятно. И благодарю за ужин.

М а т ь (обращаясь к детям). А почему бы вам не предложить Мэтью переночевать у нас? Мне ужасно не нравится грохот, который вечно доносится из этой гостиницы на Кюжас… Спокойной ночи.

Она улыбается всем, потом вслед за мужем выходит из комнаты.

Какое-то время все молчат.

И з а б е л ь (Мэтью). Почему ты не поделился с нами своими философскими измышлениями? Папа был очень уязвлен.

Т е о. Папа наговорил кучу глупостей.

Заметно, что Мэтью все еще возбужден происшествием за столом.

М э т ь ю. А по-моему, вы счастливчики. Хотел бы я, чтобы мои родичи были бы такими славными.

И з а б е л ь. Чужие родители всегда милее собственных. Почему это так?

М э т ь ю. Совершенно точно! Я никогда об этом не думал, но это… правда.

И з а б е л ь (улыбаясь). Мэтью, ты такой славный… Пошли спать.

Она поднимается и разувается на ходу. Обходя вокруг стола, целует сначала Тео, а потом без всякого колебания или смущения и Мэтью.

И з а б е л ь. Ты останешься у нас?

М э т ь ю. Если позволите.

И з а б е л ь. Потрясающе!

Тео провожает Мэтью в комнату для гостей. Она обставлена со вкусом и строго. Над односпальной кроватью — большая репродукция картины Делакруа «Свобода, ведущая народ». Скотчем приклеена маленькая фотография Риты Хэйворт — именно над головой Свободы.

Т е о. Пойдет?

М э т ь ю. Еще как пойдет!

Т е о. Спокойной ночи!

М э т ь ю. Спокойной ночи!

Т е о. До утра!

Не найдя ключ, чтобы запереть дверь, Мэтью раздевается. Оставшись в одних трусах, гасит свет и растягивается на постели. Лежит неподвижно, не смыкая глаз и глядя в потолок.

М э т ь ю (за кадром). В ту первую ночь у меня в голове, как в фильме, прокручивались события прошедшего дня.

Мэтью просыпается. Поначалу он не понимает, где находится. Потом вылезает из постели и натягивает джинсы. Направившись к двери, он открывает ее и выскальзывает в коридор. Вся квартира погружена во мрак. Мэтью начинает на цыпочках пробираться по коридору, сворачивает в другой, расположенный под прямым углом к первому. В этом коридоре первая дверь справа приоткрыта. Тайком пробравшись к ней, он открывает ее. Замечает там ванну, умывальник, сушилку для полотенец. Зажигает свет, входит и закрывает за собой дверь.

Осматривается, сразу же понимая, что это всего лишь ванная комната, без унитаза. Несколько поколебавшись, он подходит к умывальнику, открывает кран с холодной водой и мочится прямо в раковину.

Мэтью пускается в обратный путь. Перед собой он замечает дверной проем, обрамленный пробивающимся сквозь щели светом. Мягко ступая, он направляется к нему и, оглядевшись по сторонам, открывает дверь.

Однако это не его комната, а спальня Тео. Не веря своим глазам, Мэтью с порога всматривается в представшую перед ним картину.

В одной постели спят вместе Тео и Изабель. Она покоится в его объятиях. Обнаженная, одна нога ее лежит поверх одеяла, другая вытянута под ним. Обнаженный Тео спит на спине с ладонями под головой. Что поражает Мэтью больше всего, так это то, что их тела кажутся приросшими друг к другу. Долгое время он стоит, остолбенев на пороге. Потом, мягко закрыв дверь, на цыпочках пробирается по коридору обратно к себе.

Рассвет. Улица Одеон совершенно пуста. Какое-то время спустя входная дверь дома открывается, и из нее выходят родители Тео и Изабель с чемоданами в руках. Они направляются к припаркованной поблизости машине, укладывают чемоданы в багажник, устраиваются в салоне и уезжают по пустой улице.

Позднее утро. Еще полусонный, Мэтью открывает глаза лишь для того, чтобы увидеть перед собой смотрящую на него в упор Изабель. Она стоит у него на одеяле, на коленях в такой позе, будто собирается на него вспрыгнуть. Изабель в нижнем белье, на которое она набросила какой-то старинный халат. Протянув руку к лицу Мэтью, она извлекла из уголка его глаза засохшую слезинку. Рассмотрев ее на кончике пальца и стряхнув на пол, она то же самое проделала с подобной бледно-желтой крошкой, добытой из другого глаза Мэтью. Потом на коленях отползла назад.

И з а б е л ь (с улыбкой). Доброе утро.

Мэтью натягивает на себя одеяло, чтобы скрыть свою наготу.

М э т ь ю. Что это ты делала?

И з а б е л ь. Снимала сон с твоих глаз. Тео каждое утро со мной такое проделывает.

М э т ь ю. Что за странная процедура.

И з а б е л ь. А тебе не понравилось?

М э т ь ю. А почему это должно нравиться?

И з а б е л ь. Это ведь естественно. (Спрыгивает на пол и хлопает в ладоши.) Подъем, подъем, подъем! Чего же ты ждешь?

М э т ь ю. Я не одет, Изабель!

С улыбкой, небрежно волоча за собой свой халат, Изабель перемещается по комнате, перепархивая от кровати к Делакруа, от Делакруа к стулу, от стула к тумбочке Бедермайер, легонько стирая с них пальцем пыль.

И з а б е л ь. В каком фильме было такое?

Врезка подобной сцены из «Королевы Христины» с Гретой Гарбо.

И з а б е л ь (имитируя голос Гарбо). «Эта комната запечатлелась в моем сознании. В будущем моя память поможет мне не раз вернуться в нее…»

М э т ь ю (заканчивая реплику вместе с ней). «…поможет мне не раз вернуться в нее…» «Королева Христина»! Когда Грета Гарбо прощается с комнатой, в которой она провела ночь с Джоном Гилбертом!

И з а б е л ь. Браво!

М э т ь ю. Я обожаю эту сцену!

И з а б е л ь. Кстати… Эта часть дома целиком наша. Ванная комната — в конце коридора. Если ты не будешь там через минуту, мы вернемся за тобой!

Через несколько минут уже одетый Мэтью входит в ванную. Тео, стоя в трусах, бреется, а Изабель, тоже в трусиках и в лифчике, сидит на краю ванны и стрижет ногти на ногах. Не повернув головы, Тео через зеркало приветствует отражение Мэтью.

Т е о. С добрым утром. (Указывая на его одежду.) Ты что, в церковь собрался?

М э т ь ю (избегая взгляда Изабель.) Доброе утро.

Т е о (передавая Мэтью тюбик с зубной пастой). Тебе ведь не будет неприятно почистить зубы пальцем, а?

М э т ь ю. Думаю, что нет.

Тео выключает электробритву и передает ее Мэтью.

Т е о. Держи.

Мэтью берет бритву, какое-то время держит ее в руке, не зная, что с ней делать.

Т е о (глядя в упор на Мэтью). Ты не пользуешься бритвой?

Услышав эти слова, Изабель поднимается и подходит к Мэтью.

И з а б е л ь. Покажись-ка!

Когда она пытается провести по его щеке, он отводит ее руку.

М э т ь ю. Перестань. Оставь меня.

Посмеиваясь, она отступает.

М э т ь ю. Ладно. Я не бреюсь. Ну и что?

И з а б е л ь (улыбаясь). Ничего.

М э т ь ю. Мой отец до двадцати лет этого не делал. Ничего особенного.

И з а б е л ь. Конечно, ничего… Только…

М э т ь ю. Что?

И з а б е л ь. Странно для американца… Скорее уж, для мексиканца…

М э т ь ю. Мексиканца?

И з а б е л ь. «Лысый мексиканец».

М э т ь ю. Что такое «лысый мексиканец»?

И з а б е л ь. Это пес. А, кстати, «лысый мексиканец» вовсе и не был совсем лысым. У него как раз была растительность там, где она обычно бывает у людей. (Взглядом указывая на пах Мэтью). Кстати, Мэтью, а у тебя она там есть?

С полным зубной пасты ртом Мэтью бросает на Изабель свирепый взгляд, потом резко поворачивается, намереваясь выйти из ванной. Тео останавливает его у двери.

Т е о. Ты не должен принимать ее всерьез. Все это ничто в сравнении с тем, что ежедневно приходится выносить мне всю жизнь!

М э т ь ю. Уже поздно. Я ухожу.

Т е о. Как так? А мы хотели попросить тебя остаться.

Мэтью застывает в нерешительности.

Т е о. Ну да… Знаешь, наши уехали. Они отправились на месяц в Трувиль. Мы подумали, что ты был бы не против перевезти свои вещи сюда…

М э т ь ю (не веря своим ушам). Правда?

Т е о. Конечно.

М э т ь ю. Но мы же всего пару дней как познакомились. Вы же меня совсем не знаете…

Т е о. Вот и узнаем. Ты ведь не собирался оставаться в своей гостинице, а?

М э т ь ю. Ну да.

Т е о. Тогда поедем, и ты возьмешь оттуда твои шмотки. Я подвезу тебя на мотоцикле. О?кей? Пошли.

На этот раз Мэтью оборачивается, чтоб взглянуть на Изабель.

М э т ь ю. А ты что об этом думаешь?

И з а б е л ь (улыбаясь). Это моя идея.

С вцепившимся позади в него Мэтью, у которого растрепались на ветру волосы, Тео мчит на мотоцикле вдоль бульвара Сен-Жермен, оторвавшись от потока машин, пересекает бульвар Сен-Мишель и въезжает на улицу Кюжас. Тео останавливает мотоцикл перед входом в гостиницу, где живет Мэтью. Мэтью спрыгивает с сиденья.

Т е о. Я смотаюсь в Синематеку. А то совсем не в курсе. Увидимся дома.

С дворика, выходящего на улицу Одеон, камера панорамирует на окно спальни Тео на втором этаже. Оттуда доносятся финальные траурные звуки песни Джима Моррисона.

Комната Тео. Напротив двери кнопками прикреплен к стене киноплакат к «Китаянке» Годара. На противоположной стене до самого потолка высится стеллаж, полки которого завалены книгами по кино. Над кроватью две фотографии: на одной — Мао, на другой — Джин Терни из фильма «Лаура».

Сидящий на полу Тео, прижавшись спиной к краю кровати, читает книжку Эндрю Сэрриса «Американское кино». Изабель, лениво растянувшись на диване, читает роман Жида, который называется «Изабель». Сидя на кровати и скрестив ноги, Мэтью пишет письмо маме.

М э т ь ю (за кадром). «Дорогая мама, ты будешь удивлена, читая это мое письмо после первого, но из своей гостиницы я переехал в квартиру знаменитого французского писателя. Его дети — мои ровесники, и у нас общие интересы… (Какое-то время раздумывает, потом вновь принимается за письмо.) Уверен, ты будешь рада узнать, что я живу с людьми достойными и праведными. Передавай привет папе. Надеюсь, что он больше на меня не сердится».

Тео внезапно отрывается от книги.

Т е о. Послушай-ка, Мэтью, вот это… (Зачитывает кусок из «Американского кино».) «Разница между Китоном и Чаплином точно такая же, как между прозой и поэзией, между аристократом и бродягой, между эксцентрикой и мистицизмом, между человеком-автоматом и человеком с ангельским ликом». Неплохо, а?

М э т ь ю. Хорошо. Думаю, что для меня они даже и несопоставимы.

Т е о. Почему? Потому что Чаплин ни с кем не сравним?

Мэтью, искренне удивленный, смотрит на Тео.

М э т ь ю. Нет. Потому что ни с кем не сравним Китон.

Т е о (не веря собственным ушам). Китон?

М э т ь ю. Да.

Т е о. По-твоему, Китон более велик, чем Чаплин?

М э т ь ю. Совершенно точно.

Т е о. Ну, не станешь же ты утверждать это всерьез!

М э т ь ю. Да, я говорю это всерьез.

Т е о. Нет, ты просто спятил!

М э т ь ю. Перестань, Тео. Во-первых, ты не станешь отрицать, что Китон смешнее Чаплина.

Т е о. Именно что отрицаю!

М э т ь ю. Так ты не согласен, что Китон куда смешнее Чаплина?

Т е о. Я считаю, что нет никого смешнее Чаплина.

М э т ь ю. Китон смешнее. Даже когда он не делает ничего смешного… Он похож на Годара!

Врезка из фильма «Кинооператор», в котором Китон чем-то действительно напоминает Годара.

М э т ь ю. Китон — это настоящий режиссер. А Чаплина никогда не интересовало то, что выходит за пределы его личности, его персонального эго.

Т е о. Что за хреновина! Мне часто сдается, что вы, американцы, ни черта не смыслите в своей культуре! Нет ничего удивительного в том, что вы не понимаете Джерри Льюиса!

М э т ь ю (скривившись). Не заставляй меня даже говорить о Джерри Льюисе!

Т е о. Послушай, Мэтью, когда Чаплин хотел достичь точного киноэффекта, он знал, что надо делать. Лучше, чем Китон, лучше, чем любой другой! Взять хотя бы последние кадры «Огней большого города»…

Пока Тео продолжает говорить, все более оживляясь, мы видим знаменитый крупный план из финала «Огней большого города».

Т е о. Чаплин смотрит на цветочницу… И не забудь, что цветочница была слепа и она видит его в первый раз. И ее глазами мы как будто тоже впервые его видим. Чарли Чаплин, Шарло — это самый знаменитый человек на свете, и всякий раз ты его видишь заново. К тому же композиция его кадра всегда такая утонченная…

С крупного плана Чаплина — резкий переход на крупный план Изабель. Прислонившись лицом к книге, она вслушивается в слова Тео, и при воспоминании об этой сцене глаза ее увлажняются слезами. Затем, возможно, потому, что хотела бы скрыть эти слезы, Изабель склоняется над проигрывателем, ставит иголку на пластинку Джима Моррисона, которая уже несколько раз звучала.

Тео смотрит на нее.

Т е о. Иза, если ты еще раз поставишь этот чертов диск, я разломаю его пополам! Идет?

И з а б е л ь (удивленно). Тебе же так нравится Джим Моррисон…

Т е о. Ошибочка: нравился. А теперь довольно. Хватит!

С первыми звуками песни Тео поднимается, но Изабель возникает перед ним, словно заслоняя проигрыватель от нападения. Внезапно иголка соскакивает со звуковой дорожки, и одна и та же музыкальная фраза повторяеться до бесконечности. Это распаляет Изабель. Она борется с Тео, пытаясь его оттолкнуть.

И з а б е л ь (испуская пронзительный крик). Прекрати! Прекрати! Прекрати! (Обращаясь к Мэтью.) Мэтью, скажи мне, из какого это фильма?

М э т ь ю. Что?

И з а б е л ь (все еще борясь с Тео). Скажи, из какого фильма!.. (Тео.) Прекрати, говорю тебе! (Мэтью.)… Где крутится диск, а чечетка кого-то раздражает. Если не знаешь ответа, будешь наказан!

М э т ь ю. А я знаю, откуда это! Это «Цилиндр», «Цилиндр»! Фред Астер танцует чечетку как раз над комнатой Джинджер Роджерс, а она раздражается, потому что он ее будит. Я угадал!

Врезка соответствующей сцены из «Цилиндра».

Тео и Изабель прекращают борьбу.

Т е о (обращаясь к Изабель). А он подкован!

И з а б е л ь. Ты думаешь о том же, о чем думаю я?

Т е о (смущенно). О чем?

И з а б е л ь. Об «Отдельной банде».

Т е о (глядя на Мэтью). Ой, ты права!

М э т ь ю. Почему вы так на меня смотрите?

И з а б е л ь. Ну, знаешь, мой маленький Мэтью, есть одна вещь, которую Тео и я давно хотели сделать, но ждали достойного кандидата… И я думаю, что в конце концов мы его нашли! Это ты!

М э т ь ю. Чтобы сделать что?

И з а б е л ь. Попытаться побить рекорд «Отдельной банды».

Короткая врезка из «Отдельной банды» Годара.

М э т ь ю (смущенно). Какой рекорд?

И з а б е л ь. Ты видел «Отдельную банду», видел же?

М э т ь ю. Да.

И з а б е л ь. Помнишь ту сцену, как они втроем посещают Лувр? Бегом?..

Другая врезка из «Отдельной банды».

М э т ь ю (с некоторым беспокойством). Смутно, напомни мне…

И з а б е л ь. Они пробуют побить мировой рекорд в девять минут сорок пять секунд.

Новая врезка из «Отдельной банды».

М э т ь ю (припоминая). Ну да, конечно же!

И з а б е л ь. Побьем этот рекорд!

М э т ь ю (без энтузиазма). А-а…

И з а б е л ь. В чем дело?

В первый момент Мэтью ничего не говорит.

Т е о. Что с тобой?

М э т ь ю. Ничего. Но…

И з а б е л ь. Уж не боишься ли ты?

М э т ь ю. Я не боюсь.

И з а б е л ь. Так в чем дело?

М э т ь ю. Это вам легко, обоим. Я же американец. Для французов я ведь чужак.

И з а б е л ь. Ну и что?

М э т ь ю. А то, что, если нас заметут, меня легко выпрут из страны.

И з а б е л ь. Не беспокойся, малыш, никто нас не заметет.

М э т ь ю. Откуда ты знаешь?

И з а б е л ь. Не замели же они тех, в «Отдельной банде», а если мы побьем рекорд, не заметут и нас. Логично! (Обращаясь к Тео.) Пойди возьми у папы секундомер. Бегом!

Тео выходит из спальни.

М э т ь ю. Послушай, Изабель, идея забавная, но…

И з а б е л ь. Мэтью, это испытание. Постарайся его выдержать, или будет провал… (Смотрит ему в глаза.) Итак, внимание… Все зависит от твоего ответа.

Все трое стоят у входа в зал Лувра. Тео запускает секундомер.

Т е о. Марш!

Тео, Изабель и Мэтью бегут по галереям и залам Лувра, притормаживая на поворотах, будя задремавших смотрителей, рассеивая компактные группы туристов, летя мимо Мадонн и Распятий, мимо святых Антониев и святых Иеронимов, мимо полотен Рембрандта и Босха, мимо Моны Лизы и Венеры Милосской…

Вся эта сцена перебивается соответствующим эпизодом из «Отдельной банды» (в черно-белом изображении) таким образом, что кажется, будто Тео, Изабель и Мэтью состязаются с Клодом Брассёром, Анной Карина и Сами Фрэем.

В конце Мэтью вырывается вперед, опережая друзей.

Всей троицей, запыхавшиеся, они выбегают в сад музея, останавливаются, скорчившись и тяжело дыша. Тео сверяется с секундомером.

Т е о. Девять минут двадцать восемь секунд!.. Мы побили рекорд на семнадцать секунд!

Обеими руками Изабель обнимает голову Мэтью.

И з а б е л ь. Мэтью! Мой маленький! Мэтью, ты был великолепен!

Осторожно целует Мэтью в губы.

Тео по-братски держит Мэтью за руку, и вдруг тот, точно опьяненный собственным мужеством, приподымается на цыпочки и целует Тео. Тео в растерянности хочет что-то сказать, но его перебивает Изабель.

И з а б е л ь (тихо скандируя). «Мы тебя принимаем, мы тебя принимаем… Один из нас, один из нас, один из нас…»

Быстрая перебивка короткой сцены свадьбы карлика Ханса и сладострастной гимнастки Клеопатры из фильма «Фрикс» («Уродцы»).

Улыбающийся Тео «ловит» аллюзийный намек.

Возвращаясь домой и жуя на ходу блинчики, Тео, Изабель и Мэтью пересекают людную площадь Одеон. Они посматривают на длинные хвосты очередей у входа в кинотеатр, мельком бросают взгляд на рекламные афиши кассовых фильмов: комедия с Луи де Фюнесом, душещипательная мелодрама с Анни Жирардо и т.п.

Т е о (скривившись от презрения, к тем, кто стоит за билетами в кино). Дураки!

Начинает хлестать дождь. Натянув куртки на головы, все трое устремляются к улице Одеон, проходя мимо шеренги автофургонов сил безопасности.

Тео и Мэтью вымокли. Ни минуты не раздумывая, Тео принимается раздеваться до трусов. Мэтью при этом пытается выскользнуть из комнаты.

Т е о. Ты куда?

М э т ь ю (смущенно). Мне надо переодеться.

Т е о. Ты же замерзнешь в своей комнате. Иди сюда.

Он направляется к шкафу, открывает его и вытягивает оттуда кимоно.

Т е о. Надень-ка это…

После секундного колебания Мэтью садится на край постели чуть позади Тео и начинает осторожно снимать с себя свитер и рубашку.

Т е о. Схожу налью себе колы. Ты не хочешь?

М э т ь ю. Пойдет.

Тео выходит из комнаты. Воспользовавшись его уходом, Мэтью закрывает дверь и поспешно снимает с себя джинсы. Потом надевает кимоно и, обнаружив отсутствие пояса, запахивает его на себе поплотнее.

Принимается бродить по комнате. Замечает тумбочку, заглядывает в ящики, в одном из них обнаруживает скомканные трусы Тео. Открывает дверь, выглядывает в коридор и быстро снова ее закрывает, берет трусы и утыкается в них лицом. На какой-то момент, кажется, Мэтью лишается чувств, потом он кладет трусы на место в ящик, в котором замечает пару фотографий. Первая заставляет Мэтью улыбнуться: сделанная явно во время зимних каникул, она запечатлела Тео в обнимку с привлекательной загорелой девушкой, которая смотрит на него с обожанием. На другой изображена Изабель в облегающем купальнике. Положив в ящик первую фотографию — туда, где лежат трусы, — Мэтью всматривается в лицо Изабель.

Т е о (за кадром). Можешь открыть дверь? У меня руки заняты.

По всему видно, что Мэтью не хочется класть фотографию обратно в ящик.

Т е о (за кадром). Мэтью!

М э т ь ю. Минутку!

Внезапно Метью решается и поспешно засовывает фотографию Изабель себе в трусы. Потом, запахнув кимоно, он бросается к двери и открывает ее.

Стоя на пороге со стаканами кока-колы в обеих руках, Тео с подозрением смотрит на Мэтью.

Т е о. Почему ты не открывал дверь?

М э т ь ю. Извини… (Показывая на кимоно.) Я же одевался…

Минутой позже в комнату входит Изабель. Она уже переоделась, на ней яркий передник, а на голове сымпровизирован белый тюрбан, который делает ее похожей на какую-то голливудскую актрису 30-х годов с фотографии на веранде ее виллы в Бель-Эйр. Она бросает взгляд на груду журналов, книг и переполненные окурками пепельницы. Затем с загадочной улыбкой берет сигарету и тут же кидает.

И з а б е л ь. «Что за дела!»

Т е о (даже не подняв на нее глаза). Лиз Тейлор, «Кто боится Вирджинии Вулф?».

И з а б е л ь (ликуя). Промахнулся!

Т е о. Неправда!

И з а б е л ь. Именно!

Т е о (обстоятельно). Первая сцена из «Кто боится Вирджинии Вулф?» (Догадываясь о своей ошибке.) Понятно, она имитирует кого-то другого, да? Бетт Дэвис?

И з а б е л ь. Откуда, милый братец?

Т е о. О, Господи, я же должен это знать! Я видел этот фильм?

И з а б е л ь. Мы его вместе видели.

Т е о. Помоги мне…

И з а б е л ь. И думать забудь!

Т е о. Это неспортивный прием! Как зовут режиссера?

И з а б е л ь. Нет.

Т е о. Сколько слов в названии?

И з а б е л ь. Я же сказала — нет.

Т е о. Первая буква первого слова?..

И з а б е л ь. О, Господи, разнюнился… Правда, он разнюнился, Мэтью? Тебе не кажется?

Т е о. Мэтью, бьюсь о заклад, что ты знаешь!

И з а б е л ь (Мэтью). Не вздумай ему подсказывать! Разве Сфинкс подсказывал Эдипу?

Т е о. Пошла в задницу!

И з а б е л ь. Сдаешься?

Т е о (понуро). Да.

Короткая врезка: сцена из фильма «За лесом».

И з а б е л ь. «За лесом»!

Т е о (ударяя себя ладонью по лбу). Ах! Ich Dumkopf2.

И з а б е л ь. Фильм Кинга Видора 1949 года. (Пауза.) Наказание?!

Т е о. Как скажешь.

И з а б е л ь. Приказываю тебе совершить перед нами то, что, я видела, ты делал (показывая на портрет Джин Терни) перед ней.

Воцаряется молчание.

Т е о (дерзко). Я не знаю, о чем ты говоришь.

И з а б е л ь (безмятежно). О нет, сосунок, ты знаешь, о чем я… Только ты не знал, что я об этом знаю! Пополудни, всякий раз, когда ты возвращаешься домой, пружины твоей кровати начинают скрипеть… Признайся же.

Т е о. Я этим не занимаюсь.

И з а б е л ь. Не занимаешься?

Т е о. Ты бы этого не сделала.

И з а б е л ь (бросив взгляд на портрет). Джин Терни не в моем вкусе.

Т е о. Какая же ты стерва! Стерва и садистка!

И з а б е л ь. Последовательница де Сада. Это разные вещи. Так ты намерен принять наказание или нет?

Снова повисает тишина. Изабель лукаво улыбается, Тео смотрит на нее с ненавистью. Мэтью же балансирует между беспокойством и желанием поразвлечься.

Т е о. Ну что ж, хорошо.

Тео начинает раздеваться. Сначала через голову он снимает свитер и швыряет его на ковер. Потом расстегивает джинсы и стягивает их до самых лодыжек.

И з а б е л ь (внезапно срываясь на крик). Нет, нет! Ради Бога, нет!

Т е о (смущенно). Какого черта?

И з а б е л ь. Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не стягивал брюки, не сняв носки! Посмотри на себя, дурак! Ты носишь голубые носки.

Т е о. Ну и что?

И з а б е л ь. Они придают тебе отвратный вид. (Мэтью.) Как это поточнее сказать? Вид какого-то обрубка.

М э т ь ю (преодолевая неловкость). Пожалуй.

И з а б е л ь (Тео). Они придают тебе отвратный вид какого-то обрубка, когда ты голый. Немедленно сними носки!

Насупившись, Тео стягивает носки. Выждав паузу, скатывает с себя трусы до самых щиколоток, потом, взобравшись на кровать, он становится на колени перед овальным портретом и принимается разминать свой член. Под взглядами почти трепещущей против своей воли Изабель и ошеломленного и все же завороженного зрелищем Мэтью он с ожесточением мастурбирует.

В его мастурбацию врезается знаменитая сцена из «Лауры», в которой Джин Терни, сидя верхом на лошади, рассеивает по ветру прах своего отца.

Под конец, утратив над собой контроль, Тео изливает семя прямо на портрет.

Спустя мгновение, в течение которого ни Изабель, ни Мэтью не осмеливаются взглянуть друг на друга, Тео поспешно одевается.

Т е о (Мэтью). Пойдем что-нибудь выпьем. Жду тебя внизу.

Не заговаривая с Изабель, Тео направляется к двери. Мэтью в смущении задерживается.

Т е о (с порога, снова обращаясь лишь к Мэтью). Так ты идешь?

Мэтью бросает быстрый взгляд на Изабель.

М э т ь ю. Да.

Мэтью покидает спальню Тео, закрывая за собой дверь.

Кафе «Ля Рюмери». Тео и Мэтью сидят на террасе за столиком с двумя стаканами рома.

Внезапно трое здоровых полицейских, которые болтали у припаркованного на противоположной стороне улицы полицейского фургона, направляются к группе кришнаитов и, свирепо грозя им дубинками и оружием, приказывают им не скапливаться, разойтись.

Т е о. Погляди на ублюдков! Мы живем в условиях полицейского режима. Сначала Синематека, теперь вот это.

Думая о другом, Мэтью пребывает в молчании.

Т е о. Ты не в состоянии говорить со мной? Я тот же, что и прежде.

М э т ь ю. Извини, но я не все еще уяснил… для себя.

Т е о. Иза — тварь, но не лгунья. Я не сделал ничего такого, чего бы не делал раньше.

М э т ь ю. Ну, раз ты сам это говоришь…

Тео снова вскипает.

Т е о. Послушай, Мэтью, есть одна вещь, которую я не переношу, — это лицемерие. Почему бы тебе не признаться, что тебе это понравилось? Уж мне бы ты мог сказать…

Именно в этот момент слонявшийся по кафе друг Тео Патрик подходит к их столику.

П а т р и к (пожимая руку Тео). Привет, Тео!

Т е о. Привет, Патрик!

П а т р и к. Как дела?

Т е о. Нормально. А у тебя?

П а т р и к. Да в порядке. Увидимся сегодня вечером?

Т е о (удивленно). Сегодня вечером?

П а т р и к. В Нантере. На собрании.

Т е о (сделав вид, что забыл об этом). Конечно. Да, да. Я буду.

На какой-то момент воцаряется молчание. Патрик насмешливо смотрит на Мэтью, потом переводит взгляд на Тео.

П а т р и к. Ладно. Так до вечера?

Т е о. Ну да. Пока, Патрик.

Между Тео и Мэтью повисает недолгое молчание.

М э т ь ю. Так в чем я должен признаться?

Т е о. А ты разве не испытал возбуждение?

М э т ь ю. Чего ты добиваешься, вынуждая меня к признанию?

Т е о. Ничего. Я просто задал вопрос.

Снова повисает пауза.

М э т ь ю. Думаю, что я знаю, на кого ты теперь похож.

Т е о. На кого?

М э т ь ю. На Изабель.

Т е о. Конечно, это же моя сестра-близняшка. Она стала бы мною, если бы была мужчиной.

М э т ь ю. Все это чушь! Вы совсем не одинаковые. Т е о. Нет, напротив. Мы — сиамские близнецы. (Тыча пальцем себе в голову.) Сращенные вот тут.

М э т ь ю. Странный ты тип, Тео. Полчаса назад я видел, что ты смотрел на нее так, будто хотел ее задушить.

Т е о. Так и было.

Обескураженный, Мэтью уставился на него.

Т е о. У тебя есть братья или сестры?

М э т ь ю. Да, у меня есть две старшие сестры.

Т е о. А на тебя никогда не находило желание их задушить?

М э т ь ю. Конечно, находило! Но я никогда не мастурбировал перед ними. И они никогда меня не вынуждали делать то, чего я делать не хотел.

Т е о (загадочно улыбаясь). Ты вправду считаешь, что Изабель меня вынудила?

Мэтью с удивлениием смотрит на него.

Мельком взглянув на счет, Тео бросает несколько монет на столик.

В квартире звонит телефон. Входная дверь резко распахивается, и входит Изабель. Не закрыв дверь, она бросается к телефону. Но еще прежде чем трубка была поднята, звонок смолкает.

Внутренний двор дома. Удлиненная тень медленно скользит по стене к окну спальни. В окне мы видим лицо Тео.

М э т ь ю (за кадром). С того момента мы стали часто играть в странную игру, отдавшись импульсивному и непреодолимому влечению. Словно это была наша персональная Синематека, Синематека из плоти и крови.

Спальня Тео. Изабель и Мэтью играют в карты, а Тео стоит у окна и смотрит во двор.

М э т ь ю (за кадром). Постепенно я постигал, что привычный ход вещей уже не мог быть прежним, а ставка оказывалась все выше и выше. Но на какое-то время я ощутил в отношениях между Тео и Изабель некую передышку… Пока Мэтью говорит, на оконное стекло постепенно ложится тень и образует на нем контур в виде креста.

М э т ь ю (за кадром). И вот однажды вечером…

Тео внезапно вскакивает со стула и драматическим жестом сжимает себе грудь. Потом падает на пол.

Т е о (растянувшись на полу). А-а-а-а-а! А-а-а-а-а! А-а-а-а-а!

И з а б е л ь. Тео!

Т е о. Какой фильм?

Изабель какое-то время смотрит на него.

И з а б е л ь. Фильм?

Т е о (показывая на окно). Назови фильм, в котором крест указывает на преступление… или будешь подвергнута наказанию. (Обращаясь к Мэтью.) И ты, Мэтью, тоже.

М э т ь ю. Но что я тебе сделал?

Т е о. Ничего. Однако это не может помешать мне бросить вызов одновременно вам обоим. Назовите фильм или будете наказаны!

Тео внезапно садится.

Т е о. Жаль. Но время вышло.

М э т ь ю. Вышло? Ты же не дал нам и секунды.

И з а б е л ь. Фильм!

Т е о. «Лицо со шрамом» Хоуарда Хоукса. 1932 год.

Врезка цитируемой сцены из «Лица со шрамом».

И з а б е л ь. И каково же наказание?

Т е о. Ну, что ж… Как тебе, Изабель, известно, я не садист. Я лишь хочу видеть всех счастливыми, не исключая никого. Так вот, я хочу, чтобы ты и Мэтью занялись любовью прямо передо мной…

Мэтью сидит, не в силах пошевелиться, Изабель оставляет карты.

Т е о. Но только не здесь, не у меня. Мне противно засыпать в чьей-то мерзкой сперме. Без обид, Мэтью!

И з а б е л ь. Где?

Т е о. В комнате для гостей, перед Делакруа… Может, эта репродукция вдохновит на нечто новое?

И з а б е л ь. Ты не огорчишься, если я разденусь здесь?

Т е о. Как хочешь.

Изабель направляется к проигрывателю и ставит пластинку. Звучит песня «Море» в исполнении Шарля Трене.

Затем, без спешки, не глядя ни на Тео, ни на Мэтью, Изабель начинает раздеваться, пока не остается почти голой, а под ногами у нее не оказывается кучка сброшенной одежды. Последняя вещь, которую она снимает, — темные очки.

Изабель и Тео смотрят на Мэтью. Внезапно он совершает бешеный рывок к двери. Тео бросается вдогонку и бежит за ним по коридору. Следом за ними мчится Изабель, которую вскоре начинает разбирать смех.

Мэтью удалось добраться до прихожей. Но вместо того чтобы проскочить к входной двери, он сворачивает налево и заходит в ту часть квартиры, где обитают родители. Тео и Изабель идут по его следу.

Мэтью вбегает на кухню и сразу понимает, что Тео и Изабель заперли дверь и теперь он в западне. Какое-то время он мечется в бессилии, не зная, что предпринять. Потом бросается прямо на них обоих в надежде сломить их и вырваться. Тео хватает его и борется с ним, повалив на пол кухни. Мэтью не уклоняется от схватки, но Тео всем своим более крупным телом удерживает его, прижав к полу, пока к ним не приближается Изабель.

И з а б е л ь. Знаешь, Мэтью, ты не слишком-то галантен. Что, перспектива заняться со мной любовью тебе так отвратительна?

М э т ь ю (пытаясь вырваться). Я видел вас вдвоем! Я видел вас в постели!

Т е о. Так наш гость за нами шпионил?

И з а б е л ь. Этого не стоило бы делать, Мэтью. Тем более если учесть то, как мы тебя приняли. (Склоняясь над ним.) Чего ты боишься? Или у тебя мышцы кое-где слабые и недостает силы удара в бедрах? (Обращаясь к Тео.) Знаешь, я всегда подозревала, что этот милый и заурядный чистюля Мэтью напрочь лишен мускулатуры в промежности. (Обращаясь к Мэтью.) А свой член ты нам не хочешь показать?

М э т ь ю (чуть не плача). Нет, нет, нет! Пожалуйста! Прошу вас!

Завалив Мэтью, брат с сестрой вдвоем стаскивают с него туфли, белые носки, вельветовые джинсы. В какой-то момент он перестает оказывать им сопротивление. Рывком Изабель стягивает с него трусы.

Ее фотография в купальном костюме, которую Мэтью запрятал себе в трусы, выскальзывает на пол.

И з а б е л ь (подбирая ее и прижимая к носу). Как же это мило с твоей стороны, Мэтью, держать мой снимок у самого своего сердца…

Т е о. Так, так, так. Наш друг у нас еще и подворовывает.

Прежде чем Мэтью находит время подобрать слова в свое оправдание, Изабель осторожно берет в ладонь его член. Затем принимается массировать его, ласкать и разглаживать складки. Мало-помалу Мэтью начинает брать верх над Изабель. Оба тела медленно разворачиваются таким образом, что теперь он оказывается над нею и решительно ищет способ проникнуть в нее. Это выглядит едва ли не насилием, ибо Изабель, которая лишь теперь понимает, что он готов с нею слиться, начинает оказывать ему сопротивление — извивается, пытается вывернуться, колотит кулаками по голой спине Мэтью. Тео резко поворачивается к ним спиной и принимается глазеть в окно. Его внимание привлекает пятерка молодых людей, которые, как безумцы, бегут по проезжей части. Едва они исчезают из виду, слышится оглушительный вой полицейской сирены.

Внезапно за спиной у Тео раздаются громкие стоны Изабель. Тео оборачивается и застает момент оргазма. Несколько секунд он смотрит на Мэтью, который продолжает занимается любовью с Изабель.

И з а б е л ь. О, нет! Нет, нет, нет!

Рука Тео проскальзывает под тело сестры, и в следующее мгновение он (как и зритель) видит на своих пальцах следы крови. Мэтью тоже замечает кровь, он ошеломлен, сначала в его взгляде — недоверие, которое постепенно сменяется смущением и страхом. Он долго смотрит на Тео и Изабель.

Через какое-то время Тео опускается на колени, заключает в свои ладони залитое слезами лицо Изабель и с бесконечной нежностью целует ее в губы.

Все трое лежат в постели Тео: Изабель и Мэтью — обнявшись, Тео — несколько поодаль от них. Тео и Изабель спят, но глаза Мэтью открыты. Слышно, как он тихонько бормочет.

М э т ь ю. Благодарю, Господи.

Изабель шевелится, потом открывает глаза.

И з а б е л ь (сквозь сон). Что?

М э т ь ю. Ничего.

Повисает пауза.

М э т ь ю. Изабель?

И з а б е л ь. Да.

М э т ь ю. Как получилось, что ты и Тео остались вот так, вдвоем?

И з а б е л ь. Я и Тео? Очень просто. Это любовь с первого взгляда.

М э т ь ю. А он когда-нибудь проникал в тебя?

И з а б е л ь. Он всегда во мне.

Пауза.

М э т ь ю. Что бы ты делала, если бы ваши родители вас застали?

И з а б е л ь. Этого никогда не случится.

М э т ь ю. Да, знаю, но если бы случилось?

И з а б е л ь. Это не должно случиться никогда, никогда, и всё.

М э т ь ю. Хорошо! Но предположим, что предки это обнаружили. Что бы ты сделала тогда?

Повисает долгое молчание.

И з а б е л ь. Я бы себя убила.

Снова все погружается в молчание, еще более затяжное.

М э т ь ю. По мне, так это как если бы мать с отцом спали вместе, а все вокруг говорили бы об инцесте.

Изабель разражается смехом, потом прикрывает ладонями рот, чтобы не разбудить Тео.

И з а б е л ь (шепотом). Мэтью, сокровище, любовь моя, первая моя любовь, моя большая любовь.

Спальня погружена во мрак. Все трое спят в том же положении: Мэтью — в центре постели, обнявшись с Изабель, Тео — свернувшись, как плод в утробе, — чуть в стороне. Мэтью начинает шевелиться и в конце концов открывает глаза. Потом, мягко высвободившись из объятий Изабель, поднимается и на цыпочках выходит из комнаты.

Позади него Тео и Изабель продолжают спать врозь.

Неслышными шагами Мэтью идет по коридору в ванную комнату.

Спустя какое-то время доносится звук спущенной воды, после чего он вновь показывается в коридоре. Подходит к спальне, молча застывает на пороге и смотрит на постель. Затем осторожно зажигает свет.

Между Тео и Изабель не осталось свободного пространства. Они теперь лежат вместе, крепко обнявшись.

Мэтью стоит в дверях и смотрит на них. Затем, заметив, что они пошевелились во сне, выключает свет и забирается в кровать. Тео просыпается. Он отрывается от Изабель и, сонный, смотрит на Мэтью.

Т е о. Где ты был?

М э т ь ю. На кухне, искал чего-нибудь пожевать.

Какое-то время оба молчат.

М э т ь ю (шепотом). Тео?

Т е о. Что?

М э т ь ю. Я хотел сказать, что я тебе признателен.

Т е о. Признателен?

М э т ь ю. Помнишь, что ты мне сказал в кафе про себя и Изабель? Теперь, когда я тебя знаю, я понял, что ты был прав, а я ошибался. Для меня вы оба — две стороны одной личности. Даже физически. Когда я дотрагиваюсь до тебя, а потом до Изабель, мне кажется, что я трогаю одну и ту же плоть. (Пауза.) А теперь вы мне дали ощутить, как будто и я являюсь частью вас. Вас обоих. Точно это было изначально предначертано именно нам троим.

Молчание.

Т е о (насмешливо). Господи, ты похож на Норму Ширер!.. Вся твоя беда, Мэтью, заключается в том, что ты смотрел слишком много старых фильмов.

Мэтью смотрит на него с огорчением.

Т е о. Проясним одну вещь… о?кей? Ты славный мальчик, и я тебя люблю. Но нет, нам троим не предназначено быть вместе навсегда. Помнишь, я говорил тебе и другое. Что я и Иза, мы — сиамские близнецы. (Пауза.) Я не шутил.

Окончание следует

Перевод с итальянского Валерия Босенко

Публикуется по: Bernardo Bertolucci, Gilbert Adair. The Dreamers. Ubulibri, Milano. 2003. Recorded Picture Company, Hanway Films per le fotografie.

1 В советском киноведении принято название «Бунтарь без причины» — Прим. ред. 2 Какой же я дурак! (нем.).