Назначение человеком

ЧТО ИМЕЕМ

Припоминается разговор с одним пожилым и уважаемым немцем. Западным немцем. Известным и искренним борцом с советским государством, к тому времени уже благополучно почившим. В какой-то момент нашей вполне согласной беседы я чрезмерно поразил его. На вполне ожидаемое и банальное его заявление по поводу бесчеловечности советской власти я заметил, что вот ровно наоборот.

— Как это, наоборот? — застыл он в некоем изумлении.

— А так. Вот перед вами, скажем, нарушитель закона, — адресовался я к сидевшему рядом его сыну-юристу (и, кстати, сыну юриста, так как его солидный отец тоже был юрист). — И чем же вы будете руководствоваться, юноша? Законом или своим отношением с этим человеком и к этому человеку?

— Законом, — ответствовал молодой человек под одобрительный кивок отцовской головы, уже тронутой немалой сединой.

— Вот, вот, — торжествующе заключил я. — А советская власть смотрела на человека. Его статус, моральные качества, достижения на рабочем месте, партийность, происхождение, национальность и прочее. То есть она и была истинно человечной.

Примерно такова была моя риторика.

Собеседники, казалось, были искренне поражены этим силлогизмом и одновременно апорией. Они просто онемели. И понятно.

Ну, естественно, естественно, конечно же, я лукавил. Лукавил. Разрешение сей апории — бесчеловечная советская власть и ее человечность — было весьма нехитрым. Все зависело от того, кого она назначала быть человеком.

Тут вспоминается анекдот. Кузнец в деревне убил кого-то. Собрался деревенский сход и единогласно порешил: око за око, жизнь за жизнь. То есть попросту убить кузнеца. Но встает некий поселянин: «Я, конечно, согласен со всеми. Он достоин смерти. Но у нас в деревне кузнец один, зато два плотника. Давайте убьем плотника» — вот и решение.

И то, что в данном анекдоте назначение человеком происходит по профессиональному признаку, а в случае советской власти — в основном, по идеологическому, большой роли не играет. Важен сам жест назначения и его способы. Именно эту формулу «жест назначения» в моем тексте придется с утомительной назойливостью и постоянством повторять много раз.

При даже самом поверхностном наблюдении современной жизни снова приходят на память совсем недавние способы ее слежения и обнаружения, связанные с, казалось бы, давно выродившейся профессией кремленолога. То есть способы определения значимости руководящей персоны и ее амбиций по признакам, скажем, расположения за столом заседаний, частоты встреч с властвующей персоной, по клановым и местническим корням. Надо заметить, занятие крайне заманчивое, затягивающее, интригующее. Весьма напоминающее задачи и функции поэтической деятельности — выявлять предметы и феномены из сферы неведомого, выводить наружу, давать им имя и вводить в обиход. Да и вообще, род власти, у нас исторически превалирующей, исполнен высокого самосознания и собственной почти теургической значительности, отмечен квазихудожническими чертами и амбициями. Вот и этот государственный жест назначения человеком вполне сходен с современной артистической практикой назначения артефактов по разным жанрам и родам художественной деятельности. Скажем, вербальный текст может быть назначен произведением изобразительного искусства и, соответственно, выставлен в рамочке наряду с другими визуальными объектами на художественной выставке. Может быть опубликован в журнале в качестве литературного произведения. И, наконец, может быть сонорной составляющей перформанса. Но это в искусстве. На то оно и искусство, чтобы к тому же проигрывать опасные (во всех смыслах) темы, сюжеты и процедуры в сфере выделенной и насквозь просматриваемой, дабы они могли быть транспонируемы в реальность посредством многих охлаждающих процедур.

Рассмотренный под этим углом зрения случай с мощным и злополучным Ходорковским во всей откровенности, неприглядности и даже, извините за выражение, цинизме обнаруживает названную практику назначения. Не берусь судить о степени его реальной виновности или невиновности по принципу того немецкого юноши юриста (назовем это принципом НЮЮ). Не берусь. Я совсем не о том. Думается, что при строгом следовании принципу НЮЮ для подавляющего большинства известных, малоизвестных и совсем безызвестных современных российских деятелей и лидеров не хватило бы тюремных площадей по всей территории их привольно содержащей и неплохо кормящей России. Но в данном случае проблема совсем в другом. Как говорится в фильме «Берегись автомобиля»: «Эта нога — чья надо нога». Или чья не надо. Так что опять-таки в данном случае нас интересует не НЮЮ, а назначающий жест государства и технология назначения. Они и становятся целью самое себя, по своей прихоти выбирая себе объекты по всему жизненному пространству вверенной им территории. Вот тебе и НЮЮ!

Не забираясь в более высокие и головокружительные финансовые и мистическо-государственные высоты, обратимся к недавней скандальной истории с выставкой в Центре Сахарова «Осторожно, религия». Хотя, увы, увы, если бы «скандальной»!

К сожалению, все проходит весьма рутинно и незаметно. Однако знаковость этого события не меньшая, а возможные последствия намного серьезнее для большего числа наших сограждан, чем последствия того же суда над Ходорковским.

И в данном случае не обошлось без пресловутого «жеста назначения».

Молодые люди, прихожане небольшого московского храма Николы в Пыжах, направленные на выставку настоятелем, вели себя там вполне нехитрым и без всяких дополнительных объяснений понимаемым способом, вполне могущим быть квалифицируемым как хулиганство и нанесение материального ущерба. Однако же следствием они были определены (назначены) как весьма чувствительные и легко душевно ранимые (что они трогательно на голубом глазу и изложили в своих объяснительных записках).

К тому же следствие учло, что столь они сильно были поражены произведениями искусства, совершенно случайно оказавшись — в немалом количестве — на выставке, а не, скажем, в баре или на дискотеке. Хотя, конечно же, бывает. Бывает. Интерес к современному искусству и всякое такое… поскольку ими же были разбросаны и листовки в Третьяковской галерее с требованием убрать неприглянувшихся художников и с угрозой в противном случае применить уже испробованные средства.

Помимо весьма странной, откровенно тенденциозной и, прямо скажем, неквалифицированной экспертизы произведений, заказанной следствием, этим же последним погромщики были назначены белыми и пушистыми. А и то, ведь много чего может показаться оскорбительным для данного рода посетителей выставок. Вполне вероятно, случайно произнесенное вслух: «Черт побери!» — настолько ранит их обнаженные нервы, что потребует немедленного вашего исчезновения с лица земли. Интересно, а как в нашем равноправном государстве быть с оскорбленностью и ранимостью атеистов по поводу всевозможного рода проявления самого откровенного и агрессивного клерикализма? А-ааа! Понятно! Они назначены быть неправедными оскорбителями.

Но ведь если ты не переносишь всего такого, есть способ охранить себя — не ходить в подобные места. Не посещать борделей, казино, пьянок и гулянок. По сему поводу можно припомнить и другой анекдот про некоего ревнителя нравственности, написавшего заявление в компетентные органы, что в окна его квартиры смотрят открытые окна женской бани. Сие неимоверным, нестерпимым образом ранит его душу. Жить невозможно! Разврат, бесстыдство и сплошное непотребство. Пришедшая авторитетная комиссия, походив по комнате, весьма подивилась заявлению, не обнаружив ничего подобного.

— Да, — возражал обиженный заявитель, — а вы залезьте на шкаф.

Да, в общем-то, все понятно. Чем особенно-то эти церковные и как бы церковные люди отличаются от всех остальных? Единственный их многовековой опыт либо барства, либо рабства не отяготил их привычкой к терпимости и пониманию возможности существования иного образа мысли. После репрессивного советского опыта так приятно, прямо-таки обольстительно почувствовать себя вдруг властью и во власти с правом назначающего жеста, да к тому же, как видим, с правом моментального приведения дубинкой в исполнение своего судебного решения. Тем более, не особенно вникая во всякие тонкости различения между верой, религией и церковью как социальным институтом. Не имея представления о том, что всевозможные церковные символы и персонажи давно уже являются предметами культурного обихода. Церковно же религиозной собственностью они являются в пределах частной жизни и ритуальных процедур в зоне ритуального пространства. Когда я о подобном помянул одному церковному иерарху, он ответствовал, что рассуждать о церкви как о социальном институте в отрыве от религии и веры неприемлемо. На мой же вопрос: «А входят ли таможенные льготы, торговые квоты и землевладение в состав религии и веры?» ответа я не получил.

Ну, ладно. С этим более или менее ясно.

А так-то назначить преступником здесь несложно. Тем более в сфере бизнеса и экономики, где, предполагаю, все не без греха. Все подвешены. Так что подобные назначения зачастую вполне совпадают с вполне возможными нарушениями по принципу НЮЮ и массовыми ожиданиями. Однако сколь же опасен сам акт государственного (и, как мы видим, вполне неотрицаемого государством церковного и околоцерковного) выбора и назначения? К сожалению, сие мало кем попросту замечаемо и обсуждаемо даже, не говоря уже о критике. Что и кто может противостоять этому принципу назначения? Иной или несколько иных принципов и процедур назначения, нарушающие государственную монополию на это и производимые гражданским обществом. Дело за малым — за гражданским обществом. Но тут мы с глубоким прискорбием вынуждены отметить удручающую пассивность (если не безразличие ко всему происходящему) как финансово-делового сообщества в случае с Ходорковским, так и художнического в случае с помянутой выставкой.

Так что — назначь меня, назначь!