Девичий переполох

Ландшафт родных осин

Лучшие женщины — мужчины. Лучшие мужчины — женщины. Недаром в «Милашке» Сидни Поллака Дастин Хоффман, переодевшись женщиной, победил в конкурсе претенденток, борющихся за звание телеведущих. Когда шоу Мюглера открывает певец-трансвестит Джоэй Рясс в дамском прикиде или когда Валентин Юдашкин начинает показ, посвященный концу века, дефиле мужчин, одетых в женские платья, это логично. Мужчины — всего лишь доведенные до идеального предела подиумные фигурантки — плечи еще шире, бедра еще уже, груди нет совсем и на лице выражение надменной недоступности и скрытой угрозы: к нам не подходи, а то зарежем. Когда артист Евгений Герчаков получает на «Киношоке» приз за лучшее исполнение женской роли в фильме «Стару-ха-рмса», это логично; раз экранизируется Хармс, все должно быть абсурдно. Когда же мужественного вида молодой человек входит в образ пошлой тетки-проводницы — это карнавал-маскарад, это привет от вашей тети (она же тетка Чарлея). Только если в незабвенном телефильме с блистательным Александром Калягиным небритый бродяга превращался в бразильскую миллионершу с кокетливым веером, тут, наоборот, превращение в типаж самый что ни на есть узнаваемый и расхожий, взятый прямо на Киевском вокзале. Хотя с претензиями. Верка Сердючка со своим СВ-шоу сначала появилась на канале «ТВ-6. Москва», потом куда-то делась, потом выходила в эфир каждую неделю в субботний прайм-тайм и еще с повторами, а теперь идет в записи по одному из музыкальных каналов. Верку придумал и работает украинский актер Андрей Данилко, который впервые изобразил эту героиню (тогда еще безымянную) еще в средней школе. На телевидении она приобрела законченный «имидж» (блеклое слово «облик» к ней не подходит) — Верка вышла в телеведущие, в хозяйки ток-шоу и принимает у себя в вагоне самых первостатейных знаменитостей. Борис Моисеев, Михаил Пуговкин, Ольга Аросева, Андрей Харатьян. И всем им не западло общаться с Веркой. Потому что она — глас народа. Плоть, можно сказать, от плоти. Укороченная юбка и простые колготки, спускающиеся у щиколоток, но туфли на высоких каблуках. Форменная голубая рубашка и неопределенного покроя пиджачок с нашивками — но боа из синтетических перьев ядовито-зеленого или лилового цвета. Синие тени на веках и кокетливый беретик в блестках. Натуральная смесь французского с нижегородским. Французского, конечно, маловато, но Верка старается. Она всег-да что-нибудь продает — то купальник, то шорты, то тени и обожает подарки от знаменитостей, но при купле-продаже ее, как всех нас, частенько кидают. Купила за сто баксов средство для похудения, оказалось — фигня какая-то. Так что Верку иной раз сильно жалко, хотя она, вообще-то, порядочная хабалка и в обиду себя не даст.

Верка старается. Вдруг ей надоедает попса, и она приглашает Александра Барыкина, чтобы спеть с ним джаз и поболтать за семечками. «Я люблю семечки с кулечка. Так интеллигентней».

Верка хоть и тянется к московско-столичной культуре, но истая патриотка. Она приглашает Николая Трубача потолковать о том, как это город Николаев сделался рассадником звезд. Трубач отвечает в тон и чтобы угодить хозяйке, мол, был регулярный поезд «Николаев — Москва», билетов, конечно, не достать, но проводники не очень много брали, так он приехал в Москву и прогремел. А Сергей Маковецкий спел украинскую народную песню «Кто с любовью не знается, тот горя не знает».

Веркино шоу было неполным без Гели. Геля (Радмила Щеголева) — Веркина тень и девочка для битья. Геля безмолвна, как гаремная гурия, и обладает параметрами настоящей дивы, чем, естественно, вызывает тайную Веркину зависть. Верка сидит в утлом креслице с надписью на спинке «Вера Сердючка», а Геля тулится на ободранной табуретке с надписью просто «Геля». Она сверчок, который знает свой шесток. Верка ее шпыняет, гоняет за кипятком и приводит как пример нерасторопности, тупости и дурного вкуса. Например, когда Верке приходит блажь полюбить джаз, Гелю обвиняют в пристрастии к попсе. Когда очередная гостья Наташа Королева в качестве блюда к Рождеству готовит сэндвич — сало с шоколадом и луком, потчевать им предполагается Гелю. Геля — типичный образ падчерицы, младшей сестры, нелюбимой дочери и служит для канализации Веркиных аффектов. На Гелю всегда можно спустить собаку и тем облегчить душу, Геля всегда хуже и глупее, и это приятно греет Веркину душу. На фоне немой неуклюжей Гели Верка выглядит настоящей звездой, каковой себя и ощущает, и, конечно, настоящей женщиной старосоветского замеса, которой всегда надо кого-нибудь поучать, уличать, а в трудную минуту — выручать. Когда Геля хлопнулась в обморок при виде входящей в их вагон Аллы Пугачевой (оказавшейся пародистом Алексеем Золотовым), Верка обрадовалась случаю похлопотать над ней, приводя в чувство, зато когда та очнулась, потребовала: «Дай маме снотворное!»

Верка и Геля, то есть Андрей и Радмила, составляют не женско-мужскую пару, а женско-женскую, выстраивая между собой чисто женские взаимоотношения, спонтанно возникающие на коммунальной кухне или в производственном «гареме», где на весь женский коллектив один мужчина-начальник: хвост трубой перед этим самым начальником или важным гостем, и борьба не на жизнь, а на смерть со всеми, кого можно зачислить в соперницы. Такие отношения немыслимы в однополых тандемах, которыми кишат модные ночные клубы, где соединяются в бескорыстном влечении. Да и никакой гей или трансвестит не позволит себе появиться в столь откровенно пародийном виде, там все должно быть прекрасно — и лицо, и одежда, и обувь… А Верка Сердючка не из того прекрасного далека, она из «дорогого СНГ», которому от всей души адресует «мое эротичное ку-ку и мое парадоксальное хелло».

Так было — но сплыло. Теперь Верка выступает в Кремле, а на афише фигурирует в сильно отретушированном виде, очень даже ничего. Грудь ее становится все больше, антураж все пышнее…

Традиционно на экране и в жизни женщина в мужском костюме выглядит не просто нормально, но особенно эротично; мужчина в женском платье кажется либо нелепым, либо подозрительным — то ли по части сексуальной привлекательности, то ли по степени психической уравновешенности, то есть «нормальности». Тони Кёртис и Джек Леммон в комедии Билли Уайлдера «Некоторые любят погорячее» оставались в русле комического qui pro quo. Перелом в сторону глубинной психологической переориентации трансвестизма (то есть стремления к переодеванию в одежду противоположного пола) можно датировать 1960 годом, когда в «Психозе» Хичкока Норман (Энтони Пёркинс) в момент совершения преступления надевает парик и изображает собственную мать. В фильме Тима Бёртона «Эд Вуд» (1995) заглавный герой-режиссер обряжается в женские туалеты, символически присваивая себе женскую креативную способность, стимулируя таким образом вдохновение.

Кино высвечивает в человеке не то, что ему хотелось бы, а то, что в нем скрыто, сокровенно. Можно сказать, что камера высвечивает «душу» — не в христианско-сакральном смысле, а в юнговском: каждый мужчина несет в себе женщину, а психическим субстратом женщины является тень мужского рода, соответственно anima и аnimus. Природа кино выявляет эту теневую сторону, показывая ее в материальной форме. А костюм и макияж — самые яркие образцы этой формы.

Юнг считал, что «женский аспект» представляет определенный подчиненный уровень связи с окружающим миром, уровень, который скрывают от других и от себя. Широкая экспликация, выход на поверхность этого уровня сегодня связаны с глобальным выходом женщин из подчиненного состояния, осознание ими себя самих, а также и мужчинами, равноправными членами общества, с активной борьбой феминисток против мужского шовинизма. И чем агрессивнее самоутверждаются женщины, тем охотнее мужчины «уходят в тень», выявляя в себе «женский элемент». При этом они, как настоящие неофиты, ведут себя гораздо смелее женщин, одеваясь в особенно яркие, «маркированные» туалеты, используя громадных размеров накладные груди и ягодицы, наклеивая ресницы и т.д. В результате они напоминают экранных секс-бомб, воплощающих акцентированную женственность мужской фантазии — вспомним чувственный рот Риты Хейуорт, пышный бюст Джейн Рассел и соблазнительные формы Мэрилин Монро. Любимые образцы для подражания на нашей эстраде — Алла Пугачева, Людмила Гурченко и Маша Распутина, воплощающие призыв-провокацию, кокетство и соблазн.

Женщины последовательно отнимали у мужчин все их мужские привилегии. Этот процесс кульминировал в 60-е годы, в маскарадно-карнавальную эпоху хиппи. Мода «унисекс», длинные волосы ослабили мужчину, зато узкие джинсы подчеркнули женскую сексуальность, а значит, символически усугубили женскую креативную способность, начавшую пугать своей мощью известную часть мужского населения и спровоцировавшую массовый уход мужчин «в тень».

С одной стороны, трансвестизм оказался метафорой идентификации, обнаружением «истинной природы». Личность реализует свою действительность через инаковость, дезавуируя очевидность.

С другой стороны, нынешнюю эпоху можно назвать эпохой неорококо, художественного выражения наслаждения как игры. Внешняя мужественность, впечатляюще демонстрируемая в фильмах мужского действия, как эмблематично показала Илдико Сабо в фильме «Стервы», — всего лишь декоративный антураж, за которым скрывается глубокое нежелание реализовать ее, так сказать, в библейском смысле. (Вспомним группу «На-На» с ее навязчиво демонстрируемой мужской силой и обетом безбрачия или песенные шлягеры «Я московский пустой бамбук» и «Я на тебе ни за что не женюсь».) Отсутствие страсти восполняется игрой; границы жизни и игры, особенно в клубной среде, размыты до неразличимости.

Два популярных артиста советской эстрады 70-80-х — Вадим Тонков (Вероника Маврикиевна) и Борис Владимиров (Авдотья Никитична) выходили на сцену в мужских костюмах (оставаясь по преимуществу мужчинами, изображавшими женщин), с надетыми на голову шляпкой и платком (знаками изображаемых персонажей). На афише кремлевского концерта Верки Сердючки сама Верка с невероятной грудью прямо смотрит нам в глаза, а сбоку притулился Андрей Данилко с чуть поникшей головой и глазами, отведенными в сторону. Понятно, кто тут хозяин.