Канн-2004: поединок с мифом. «Жизнь — это чудо», режиссер Эмир Кустурица

«Жизнь — это чудо» (Zivot je cudo)

Авторы сценария Ранко Божич, Эмир Кустурица Режиссер Эмир Кустурица Оператор Мишель Аматьё Художник Миленко Еремич Композиторы Эмир Кустурица, Деян Спаравало В ролях: Славко Стимач, Наташа Солак, Весна Тривалич, Вук Коштич и другие Les Films Alain Sarde, Studio Canal Франция 2004

«Жизнь — это чудо» — первый из фильмов Эмира Кустурицы, оставшийся без фестивальной награды. Между тем он куда более прежних гармоничен. Это настоящий кинороман, в котором образцово все — от сюжетной до музыкальной драматургии, от массовок до интимных сцен. Кустурице удалось сделать едва ли не лучший свой фильм — если забыть о двух самых ранних и самых свежих.

…Начинается сербо-боснийская война. Строитель Лука не замечает перемен и не следует зову времени: он по-прежнему фанатично прокладывает железную дорогу между воюющими территориями, надеясь создать на границе туристический рай. Но мир неисправимого идеалиста рушится. Сначала его бросает жена Ядранка — сумасшедшая оперная певица, потом сына Милоша забирают на войну, а сам Лука вынужден охранять пленницу-мусульманку Сабаху, которую надеется обменять на захваченного боснийцами сына. Что-то похожее мы видели и в «Кавказском пленнике» Сергея Бодрова, и где только не видели: в качестве архетипа и источника вдохновения сам Кустурица называет даже не Толстого, а Шекспира. Однако балканский режиссер номер один всегда был силен не сюжетами, а энергией и магнетизмом, мощными электризующими эпизодами, вырастающими над общей постройкой, как химеры барселонской Саграда Фамилья.

На дворе уже XXI век, а по-прежнему никто из кинематографистов, увлеченных компьютерной или дигитальной графикой, не умеет так виртуозно работать с живой натурой — природой, людьми, животными — и создавать из этой физической реальности утопию счастья.

Конечно, Кустурицу легко упрекнуть в том, что он повторяется: так же, как во «Времени цыган» и «Черной кошке», здесь неустанно пьют, поют и танцуют, так же, как в «Подполье», стреляют, взрывают и веселятся на руинах. Так же носятся по тоннелям на дрезинах и по коридорам больниц на каталках, так же проклинают женщин и до смерти влюбляются в них. Как всегда, людей едва ли не переигрывают животные: чудесный кот, ослица, бросающаяся под поезд, и собака Жуйка, кажется, способная заменить герою жену. Как всегда, есть самоигральные эпизоды: чего стоит хотя бы сцена футбольного матча между Сербией и Боснией (сам Кустурица гордится ею больше всего) или эпизод коллективной мастурбации в окопе под началом командира, вызывающего немецкую службу секс-услуг по мобильнику.

И все же вердикт каннской «княгини Марьи Алексеевны» (он был вынесен еще до решения жюри «общественным мнением») прозвучал однозначно: Кустурица выдохся. И даже в подтексте: Кустурица кончился. Хотя на вопрос, почему не нравится фильм, в ответ звучало: это прекрасный фильм, но я его уже раньше видел. В свое время Умберто Эко написал пародию на структурализм: собрав сюжеты и персонажи шедевров Висконти, перетасовав их в компьютере, можно снять 23 659 фильмов Висконти. Кустурица снял только один, причем самолично, но прозвучавшие упреки содержали намек на то, что результат получен механистически.

В этих несправедливых выводах отразилось многое: и усталость от неменяющейся «фестивальной номенклатуры», и кризис поэтического визионерского кино, и поиски новой формулы кинематографической гениальности — иной, чем в прошлом столетии. Но главная причина холодного отношения к фильму в том, что он гораздо меньше поэтизирует анархический балканский миф и больше тяготеет к цивилизованным европейским гуманистическим ценностям: так что ссылка на Шекспира вполне уместна. Кустурица вот уже двадцать лет ведет поединок с мифом, у которого, как у дракона, вырастают все новые головы. Поединок — это не только кровавая борьба, это и меряние силами, мирное соревнование. С мифом можно сражаться, можно с ним срастаться и им питаться, но победить миф нельзя.

Первый раз Кустурица появился на набережной Круазетт в 1985-м, когда ему было тридцать, Югославия же еще была социалистической лабораторией дружбы народов. Фильм «Папа в командировке» тогда завоевал самый главный каннский приз, а председатель жюри Милош Форман объявил режиссера из Боснии надеждой европейского и мирового кино. Надежда оправдалась, а Кустурица, казалось, родился в рубашке: почти мальчишка, он легко срывал призы, о которых тщетно мечтали Брессон и Тарковский.

Главное же, он еще со своего дебютного фильма «Помнишь ли Долли Белл?» напал на мифологическую золотую жилу. Образ Кустурицы сам стал неотъемлемой частью балканского мифа, который стоит на трех китах, имя которым — витализм, брутализм и мачизм. Кустурица отдает явное предпочтение грубым основам народной жизни — имморальной, полной страсти, насилия, трагикомизма и поэзии. Место идеологии и культуры занимают в ней секс, рок-н-ролл и футбол.

Мифом стало уже само происхождение режиссера. Он вырос в семье неортодоксальных мусульман, но корни имеет сербские. По другой версии, в этом чудесном балканском ребенке, кудрявом красавце, гениальном вундеркинде смешались едва ли не все южнославянские крови. Он упорно называет себя югославом — человеком по имени Никто, из несуществующей страны. И эта полуреальность гражданства (близкая к романтическому образу «гражданина мира») стала еще одним источником подпитки мифа Кустурицы.

Апофеозом мифа стало эклектичное и истеричное «Подполье». Его автор стал обладателем двух «Золотых пальмовых ветвей», таких счастливцев в мире только три, и он — один из них. В этом был какой-то перебор. Еще до премьеры «Подполья» фаны предрекли ему победу в Канне, а когда она стала реальностью, представили как триумф десятилетия. Вырисовывалось нечто величественное, эпохальная фреска — сродни феллиниевской «Сладкой жизни». В проведенной журналом «Искусство кино» анкете к 100-летию кино Кустурица вместе с Тарантино лидировал в списке режиссеров будущего — однажды даже в фантастическом симбиозе «Квентин Кустурица»1.

Но этот же фильм привел к первому столкновению с мифом: Кустурицу за просербские настроения предали анафеме на первой родине — в Боснии и на второй — во Франции. Не все, конечно, но — этого достаточно — определяющие погоду в Париже левые интеллектуалы. Кустурица не просто пошел против течения, но и достаточно убедительно обосновал свою позицию. Не странно ли, что Запад, который на словах выступает за мультикультурный мир, поддержал все отколовшиеся от Югославии страны и осудил Югославию — единственное мультиэтническое государство на Балканах?

И в новом фильме Кустурица не отказывается от этой многонациональной «утопии счастья».Над фильмом «Жизнь — это чудо» режиссер работал долго и трудно. Политическая метафора превратилась в итоге в кино о любви. Но картиной о любви была и «Черная кошка, белый кот»: она, несмотря на режиссерские самоповторы из «Времени цыган», все равно имела успех. Поклонники Кустурицы сделали культ даже из маньеристской «Аризонской мечты». В чем же причина первой осечки, непопадания картины «Жизнь — это чудо» в контекст культовых ожиданий? Почему миф Кустурицы именно сейчас дал сбой?

Уже «Подпольем» Кустурица определил Балканам место, которое раньше занимала Россия, — место больного подсознания Европы. Тогда, девять лет назад, это удалось: сработал эффект неожиданности. Но Европа не любит слишком долго копаться в своем подсознании, ее не привлекает и скорее пугает шизоанализ современности. И российское кино, а теперь и югославское законсервированы европейцами в устойчивых мифах, которые трогать не рекомендуется. Пока Кустурица физически вписывался в эту закостеневшую мифологию, все было хорошо. Когда он стал из нее выламываться, начались проблемы. Европа готова принять эстетический беспредел раннего Кустурицы, но в то же время не понимает и боится того радостного садизма и неиссякающей потенции, которые кажутся привлекательными на экране, но гораздо менее симпатичны в свете нескончаемой балканской войны.

В «Черной кошке» режиссер направил свой анархизм в безопасное и хорошо освоенное этнографическое русло — в сторону цыган как неумирающих героев мифа. Этот шаг был одобрен, но им Кустурица лишь отсрочил свой приговор. К тому же на непредвзятый взгляд было видно, что картина не катится свободно, периодически оказывается на грани коллапса и потом лишь каким-то чудом выруливает к нужной эмоции. Это происходило ценой постоянной «накачки» крови в хлипкое тело сюжета, и порой эта операция напоминала медицинскую.

А в фильме «Жизнь — это чудо», где все гармонично, чуда за пределами экрана не произошло. Совершенный во всех отношениях фильм лишь аккумулировал скопившиеся у многих недоумение и раздражение. Как, нам так долго морочили голову — и выяснилось, что балканский менталитет лишь декоративный окрас, а на самом деле они там те же люди, в сущности, европейцы? И гуманизм у них тоже есть, а не только брутализм и сексуальность?

Кинематографическая мода коварна и жестока. Если это и был провал, история кино его, скорее всего, пересмотрит. Но в биографии Кустурицы он может стать роковым — как стала «Леди из Шанхая» для Орсона Уэллса.

В Канне-2004 Кустурица был грустен, утомлен и пессимистичен, говорил о том, что «мир стал неудобным местом для жизни». О том, что балканскую мифологию так и не удалось внедрить в европейское сознание: надо каждый раз представлять и расшифровывать ее заново. О том, что жизнь на Балканах более спонтанна, мистериальна, чем в так называемых хорошо организованных странах; это и хорошо, и плохо. Что животные здесь — часть пантеистического образа жизни, когда между людьми и природой происходит постоянный обмен энергией, и это едва ли не единственное утешение. Кустурица по-прежнему критичен по отношению к западному обществу, но не более склонен идеализировать балканский образ жизни. Режиссер всячески открещивался от латиноамериканского магического реализма, чья цветистая избыточность была главным культурным аналогом балканского стиля.

Определение Кустурицы как донора, вбрызнувшего свежую кровь в дряхлые жилы кинематографа, или как «культурного героя», витального представителя провинции, окраины, этнических меньшинств перестало быть актуальным. Похоже, что он вошел в обойму кинематографических мастодонтов, которым положено делать великое, но неактуальное кино. И сегодня уже не кажется кокетством, когда Кустурица говорит о себе как о человеке прошлого, об ископаемом, о динозавре.

P. S. Эта статья уже была написана, когда я открыл журнал «Афиша» и был порадован трогательной верностью своему кумиру, которую продемонстрировал Максим Семеляк. Рецензия на саундтрек «Жизнь — это чудо» начинается словами: «Э.Кустурица снял гениальный фильм» и содержит ссылки на Брейгеля и Кьеркегора. В России культы длятся дольше и затухают только с естественным старением молодых поколений.

1 В этом году судьба снова свела их: один в конкурсе, другой в жюри, и оба уже скорее — режиссеры прошлого. Тарантино в меньшей степени, потому что позднее начал, но и он становится анахронизмом.