Две зарисовки

ГЛАС НЕСОГЛАСНОГО

Независимость

По утрам я телевизор не смотрю, но младший сын, проводя у меня выходные, как встанет, сразу его включает и начинает гулять по каналам. И вот как-то, подавая Яше завтрак, я увидел по одному из них демонстрацию трудящихся и услышал бодрую музыку — что-то из старых песен о главном, — а на этом фоне ведущий спрашивает тетеньку, что для нее значит День независимости России, лично для нее? Заинтригованный, я попросил сына чуть обождать гулять дальше, и мы услышали звонкоголосый ответ, что лично для нее это день независимости ее любимой родины — нашей великой державы. Он демонстрирует всему миру сплоченность народа вокруг президента Владимира Владимировича Путина, могущество и непобедимость и далее в таком роде. Так я, с одной стороны, узнал, что на дворе государственный праздник, а с другой — оказался во власти дежа вю: постановка сцены — что вербально, что визуально — впечатляюще воспроизводила классические образцы ноябрьских и майских праздничных репортажей советского времени.

Казалось бы, в отличие от Дня примирения и согласия, Дня мира и весны, или как, бишь, его там, и т.п. красных дней календаря с бледными, будто полинявшими названиями, День независимости — единственный не унаследованный от прежних времен государственный праздник. Единственный, не вонявший от рождения протухшей коммунистической аурой, один-одинешенек среди тех, что были так или иначе приспособлены к новым временам, а вот поди ж ты! А опять же, с другой стороны, все логично: новый праздник ельцинской России, затеянный в пику всем советским праздникам, всей Советской стране и ее идеологии, именно в силу этого и стал теперь неприемлемым в этом качестве — «наследием мрачных (ужасных, катастрофических etc.) 90-х», как их принято теперь называть. Вот и стала насущной задача — выхолостить изначальный смысл нового для нас праздника: дня освобождения России от себя самой, дня независимости от своего прошлого, преисполненного авторитаризма, патернализма, империализма и т.п., включая советское прошлое с его кровавым тоталитаризмом и чекизмом-гэбизмом. Вот, похоже, уже и решена эта задача самым благополучным образом: все вывернуто наизнанку и поставлено с ног на голову — как в эти самые, вроде бы отвергнутые добрые старые времена.

Сначала, правда, пытались избавиться от слова «независимость» в названии праздника, которое, в силу акустических свойств нынешнего воздуха, стало звучать в нем практически как ругательство — наряду со словами «свобода», «либерализм» и всеми производными от них — и тревожить своей ненормативностью новое большое государственное ухо, чуткое до чистоты языка, а также всякой ереси и поползновений на его прерогативы, до всякой контры то есть чуткое. А кроме того, еще и стимулирует все-таки эта самая «независимость» любознательных дивиться, от кого она да от чего, а самых из них въедливых — докапываться до ответов. В общем, сначала пытались, выпустив одно слово, звать праздник День России. Но, видимо, все то же большое чуткое ухо уловило абсурдность празднования Россией Дня России — чай, не о всемирной выставке речь и не о какой-нибудь международной ярмарке: представьте себе Индию, что празднует День Индии, или, скажем, США, празднующие День США. Да еще тем временем быстрыми темпами пошло формирование той самой атмосферы, в которой опять нет проблем повесить топор, всех построить, все, что хочется, поставить с ног на голову и т.п., а в таком разе никакие слова, в сущности, уже не страшны. Точнее, практически все можно «поставить на службу», что то дышло: так и вышло со словом «независимость». И мало того, что с каждым следующим празднованием атмосфера здешней жизни «сама по себе» все больше насыщается парами до боли родного и знакомого — теперь уже по случаю Дня независимости сии воспарения усиленно и, как видим (слышим), успеш-но нагнетаются в его праздничную атмосферу. В результате юный праздник отечества, матерея, смахивает все больше на очередную «славную годовщину» тотальной и неизбывной зависимости отчизны от собственной «натуры». Рискну сделать прогноз, что в новой озвученной тетенькой по телику интерпретации он имеет реальный шанс со временем стать главным праздником России, поскольку «международная солидарность трудящихся» в условиях все более националистического настроя страны и окраса ее политики уже совсем не канает. Превращать же День примирения и согласия обратно в день годовщины большевистской революции стрёмно: коммунисты пока остаются главной оппозиционной силой — пусть и с приставкой «квази».

Закрытый объект

Не так давно я пошел снимать в метро после большого перерыва: в середине 80-х сделал живописный цикл «Московский метрополитен», собрав материал для него посредством съемки, а теперь решил продолжить старый разговор серией фотографий, чтобы поймать и передать ощущение «эстафеты времени», что ли. Поймал, но не совсем так, как хотел, потому что персонал «подземного царства» совершенно не давал работать — все время гонял на том основании, что фотографировать запрещено, и грозил сдать в милицию: и дежурная на «Площади Революции», и уборщица на «Библиотеке Ленина», и контролерша эскалаторов — ну, которая сидит у их подножия, — не помню где. Я вышел на охоту ближе к полуночи — безлюдность пространств входила в творческий замысел, — вот и обращал на себя внимание. А на «Комсомольской»-радиальной, когда, стоя у подножия лестницы, нацелил объектив на кессоны потолка, тети в оранжевых робах, убиравшие лестницу, натурально визг подняли, апеллируя к кому-то невидимому мною на верхней площадке: «Он вас фотографирует!» — прямо как в мультфильме про козленка, который умел считать. Поднявшись наверх — уже возвращался домой, а живу неподалеку, — я увидел группу милиционеров, от которой один отделился, подошел ко мне и, строго козырнув, спросил, зачем я их фотографировал. Я ответил вопросом на вопрос: «А вы видели, как я вас фотографировал?» Получив ожидаемый ответ, задал еще один вопрос: «А как я мог вас фотографировать, если вы не видели меня, а я вас?» Милиционер задумался, потом вежливо козырнул и вернулся к своим коллегам, ибо фотографировать в метро разрешено — согласно «Правилам пользования», что висят в каждом вагоне: запрещена видео- и киносъемка, а нам ведь не так давно объясняли, что разрешено все, что не запрещено.

Словом, речь не о милиционерах, а о «добровольных помощниках» — о том, что «средний уровень» стукачества новых времен оказался даже выше советского (в целом впечатлявшего): тогда в метро мне никто не грозил и не норовил сдать «куда надо» (правда, один раз сдали, но тот привод организовал не доброхот, а пьяный гэбист — профессионал бдения и блюдения то есть, пусть и не на боевом посту). Так что, столкнувшись с энтузиастическим полуночным радением, я сперва испытал легкий шок: казалось, при всем нынешнем прогрессе в духе «вперед-назад!» времена все же уже (еще?) не те. Но, поразмыслив, понял, что «все путем»: популизм свое дело знает туго, а он не зря — мейнстрим сегодняшней политической, общественной, культурной и прочих реальностей. «Народ» чувствует импульсы, посылаемые ему сверху, вот и распаляется-распоясывается, посылая наверх встречные. И так далее. Более или менее понятно и известно, куда «далее»: куда ведут такого рода экстатические отношения, когда власть апеллирует к наименее симпатичным инстинктам нации, а нация — к наименее симпатичным инстинктам власти. Проходили уже, что светит стране, которая движется на поводу у собственной «самобытности», а порочные инстинкты и рефлексы при этом довлеют над разумом и здравым смыслом.

И именно на этом поводу власть и идет. И ведет страну, поскольку, очень похоже, не имеет понятия, куда и как еще идти: в своем нынешнем кадровом составе и менталитете может только держать, не пущать (бить по рукам) и манипулировать, а «идейного руководства ЦК» больше нет. Нет и идей, хотя бы завиральных. Вот и остается подмигивать своему пополо: дескать, мы одной крови, так что ты в своем праве — мы в своем праве бдить «от души»; мол, да, наш дорогой пополо, ты правильно нас понял: опять ничего нельзя, чего нам не нравится, а всякие правила не для исполнения писаны, а для острастки и выборочного применения — по нашему выбору. Примерно так. Вот и наблюдаем мы реальное и беспримерное (по крайней мере, на моей памяти) единство власти и народа: эдакую рефлекторную соборность — всем миром чтоб жить по понятиям, а желающим жить иначе, чтоб небо с овчинку показалось. А если это осмысленная цель, значит, такая у нас теперь национальная идея.

Кстати, о небе. Вскорости после похода в метро я снимал переплетения троллейбусных проводов над своей Новой Рязанской улицей: неподалеку троллейбусный парк, вот они и переплетаются. То есть зумм-телевик был уставлен ровнехонько в хмурые небеса, когда мимо проходила парочка под ручку и я услышал, как кавалер обратил внимание своей дамы на мою деятельность: «Смотри! Снимает закрытый объект!» Он, скорее всего, имел в виду не небо у нас над головой, зарешеченное проводами и затянутое облаками, а автобусный парк напротив — памятник архитектуры романтического конструктивиста Константина Мельникова (тоже, кстати, объект моей несанкционированной съемки), но все равно хорошо сказано. Я даже некоторое время сомневался, не назвать ли так — «Закрытый объект» — серию, для которой тогда снимал.