Коды доступа. «Свои», режиссер Дмитрий Месхиев

В наших пределах понятие «историческая правда» сделалось похожим на персонаж из анекдота про Неуловимого Джо. «А почему он неуловимый?

А потому что его никто не ловит«. Правда — категория, необходимая в поэзии и юриспруденции; в повседневной жизни она провоцирует немало проблем.

Дмитрий Месхиев снял пафосный фильм, цель которого не «обнажить правду» о том, что на самом деле происходило с людьми на территории советской империи в период второй мировой войны, а продемонстрировать смену исторических знаков. Помним «Секретные материалы»? «Секреточки», как любовно зовут их поклонники истинных кодов доступа. «Свои» — как раз о новых кодах доступа. Собственно, в этом и радость всего предприятия. И — беда.

Вирированная пленка. И не черно-белая — слишком будет заумно. И не цветная — не запоется ли «песня о главном»? Молниеносная атака немецких мотоциклистов на поселок (Псковская область, август 1941 года) сметает растерянно обороняющуюся толпу. «Они очень умно воевали», — говорят теперь наши ветераны. Волной оккупантов сносит в плен оставшихся в живых красноармейцев. Именно там «нарисовываются» главные персонажи. Энкавэдэшник-особист (С.Гармаш), успевший переодеться в штатское, походя перерезает горло сослуживцу солдатику, который может засветить его, — режет, не глядя, как бандит с двадцатилетним стажем (плюс-минус, с середины 20-х — постбольшевистское бандитье). Второй герой — задумчивый лейтенант-политрук (К.Хабенский), еврей, в связи с чем его нагло шантажируют бывшие товарищи по оружию. Третий — деревенский юноша, а ныне снайпер (М.Евланов), в голове — запахи ковыля и жужжание шмелей.

В деревне, неподалеку от лагеря пленных, у него родня. В общем, персонажи сразу выносят на экран свои характеры, словно чемоданы с самым необходимым: смена белья, пачка папирос, карандаш, сухари, спички. Открыли-закрыли — дальше пошли. Как только опять проблема возникнет — откроют и покажут, какие-такие у них заготовлены коды доступа для проникновения в историческое естество.

В рамках фильма смена этих знаков сводит на нет пропагандистский язык советского периода и, предполагают авторы, дает возможность воссоздать правду жизни. Применительно к августу 41-го — ярость благородная вскипает довольно разновекторно.

Бархат и шелк мифологии хоть и прикрывают державу от солнца и неба, но на земле идет какая-никакая жизнь. Если шелковое это покрывало слегка приподнять, можно вроде бы увидеть ее — этой жизни макушку. Пытаясь совсем сбросить старое пропагандистское «покрывало», авторы предлагают нам считывать реальность, пользуясь новой кодировкой. Самым невнятным персонажем оказывается еврей лейтенант: ничего ни лейтенантского, ни еврейского в нем не проявлено. Он, как и большинство знаков этой картины, нужен как частица «не»: для создания их, знаков, отрицательного — не-так-как-раньше — прочтения. Герой Хабенского необходим авторам для демонстрации антисемитизма, ползуче расцветавшего и в Красной Армии. Особист — подонок и убийца. Ополченцы и солдаты действующей армии склонны к унижению соратников ради жизни (собственной) на земле. Крестьяне — к защите своего двора и дома: трое героев попадают в дом отца снайпера — кулака-старосты (Б.Ступка), который озабочен только тем, как сохранить жизнь своей семьи и жителей деревни, что выглядит разумным и естественным. Если бы фильм появился в эпоху ликбеза и всеобщей зрительской повинности, он выглядел бы полезным. Сейчас, думается, пришла пора предъявлять к кино несколько другие требования.

Собственно, беда в том, что содержание новых кодов открывается прямо в первых кадрах. И все главные герои играют не друг с другом и не в сюжет, а именно с этими кодами. За исключением второстепенных персонажей, выпадающих из главной — семиотической — истории, — дочерей кулака, его молодой соседки и его возлюбленной. Добрые, в соответствии с мифом о славянских женщинах, они — и героини, и актрисы — отчаянно включаются в те немногие эмоциональные повороты, которые им назначены.

В множестве своих ходов сюжет кажется полноценным. И выбираться из оккупированной деревни беглым пленным надо. И закономерно не доверяют друг другу особист и кулак-староста, у которого где-то за кадром существуют непростые отношения с советской властью. Есть также много мелодраматических воронок: особист положил взгляд на возлюбленную кулака, той надо от кого-то из пришлых зачать дитя (поскольку ее немолодой избранник не способен стать биологическим отцом), за ее подругу разворачивается поединок между юным снайпером и функционером немецкой комендатуры.

С ним отдельная (во всех смыслах) история. Играет функционера Федор Бондарчук в отработанном стиле как раз «старых песен о главном». Озадачивает в его дивертисментах не актерская техника, а то, что лихо и победоносно явленная — семиотическая — вседозволенность лучезарно подчеркивает нежизненность всего происходящего. Вся линия героя Бондарчука провалена, оттого что полностью отменяет классическую среду реализма, позволяющую сопереживать происходящему. Интересуют ли авторов переживания героев? Наверняка интересуют. Но они переставляют персонажей, как шахматные фигуры, разыгрывая показательную блиц-партию.

Соединение творческой воли двух известных художников разных поколений — Валентина Черныха и Дмитрия Месхиева — дало результат непредсказуемый. Мы получили скорее криптограмму, вместо ожидаемой демифологизации.

Может быть, аберрация зрения происходит по вине культурного пространства? А совсем не авторов и зрителей?

В нем — отечественном культурном пространстве (КП) — нет той жестко выверенной системы кодов доступа, которая позволяет голливудцам, например, лепить свои беспроигрышные триллеры-пасьянсы. Я спросила у своего приятеля-интеллектуала, почему его завораживают фильмы про коды доступа. Он подумал и ответил, что завораживает обязательность фокуса: как именно изменится один (какой?) из общедоступных кодов. Например, гостеприимное море на курорте. Но важно, чтобы менялся именно один код, максимум пара. Тогда особенно впечатляющей выглядит постепенная и — если повезет! — непредсказуемая трансформация всей реальности вслед за изменением одного ее знака, одного кода.

«Своим» не повезло: они попали в наше КП, где вместо исторических и социальных реалий все больше тени, клоны и теряющиеся следы того же Неуловимого Джо. Такое КП невозможно, по сути, перекодировать — в нем нет кодов! Когда в этих наших фантомных чащах появляются персонажи, одетые в выданные им авторами проверенные («накрахмаленные») мифологическо-исторические костюмы, то это дело выглядит в большей степени маскарадом, нежели проникновением в Историю с большой буквы. А главное — зритель полностью дезориентирован. Потому что все равно значительно интереснее уловить, понять, почувствовать, кто эти люди, восставшие из мрака запрещенных теней. Каковы их психологические мотивировки? Какова их частная связь с окружающей реальностью?

Все это оказывается нестерпимо любопытней — раз уж авторы взялись за потусторонних, отмененных, — нежели то, кто из них куда первым добежит. Парадокс. Перверсивная ситуация отечественного КП заключается в том, что она продолжает быть полем глобальной интриги и в ней тонут игры в коды доступа.