Всюду жизнь. «Водитель для Веры», режиссер Павел Чухрай

«Водитель для Веры».

Автор сценария и режиссер П. Чухрай. Оператор И. Клебанов. Художник О. Кравченя. Композитор Э. Артемьев. В ролях: И. Петренко, А. Бабенко, Б. Ступка, А. Панин, Е. Юдина, М. Голуб, В. Баринов и другие. Первый канал, ПРОФИТ, телеканал «1+1» при участии Службы кинематографии Министерства культуры РФ. Россия-Украина. 2004.

Фильм «Водитель для Веры» — большая киношная радость. Во-первых, радует качество — не хуже голливудского или, если использовать реалии фильма, сравнимое с качеством блестящего правительственного автомобиля ЗИМ ручной сборки. Все — от дизайна до последнего винтика — совершенно, все работает без сбоев, отвечает своему назначению, и на мягком ходу машина развивает такую скорость, что пассажир, то бишь зритель, просто обречен на захватывающие эмоции.

Во-вторых, радует касса. Точные цифры не публикуются, но фильм идет при полных залах, зрители просветленно рыдают, а производители и прокатчики делают вывод, что качественная российская мелодрама — товар продаваемый и, соответственно, окупаемый и деньги стоит вкладывать не только в «Антикиллера» и «Ночной Дозор», но и в такое кино, как «Водитель для Веры».

Однако, если взглянуть на дело не с чисто киношной, а с более широкой — социопсихологической — точки зрения, радостная готовность современного, далеко не бедного зрителя новых кинотеатров откликнуться на это мелодраматическое послание вызывает у меня лично чувство определенного дискомфорта. Ничего не могу с собой поделать. Хотя кино и вправду хорошее…

Тут тебе и сияющий парадиз советского Крыма — цветущие поля, море, горы, солнце, решетки, увитые виноградом, корабли на рейде, статные моряки в белом и прекрасные девушки в газовых косынках… Изнанка этого великолепия дана с той же изобразительной убедительностью — узкие улочки, покосившиеся хибарки, дурдом за пыльной оградой, задворки районной больницы, где медсестра равнодушно вываливает из ведра в контейнер отходы абортов, тюремные камеры и пропитанные привычной подлостью стены следственных кабинетов… Такая вот извечная наша жизнь, где люди копошатся в насквозь просматриваемом коммунальном пространстве, пытаясь выгородить себе клочок частного, приватного бытия, а недремлющее государство то и дело катком проходится по этим хлипким перегородкам, просто чтобы неповадно было: ведь почувствует человек себя хозяином собственного существования, возомнит, и фиг его потом прижмешь к ногтю!

История хроменькой и несчастной, неведомо от кого залетевшей генеральской дочери Веры (А.Бабенко), статного красавца, срочнослужащего шофера Виктора (И.Петренко), ловко определившегося Вере в мужья, властного папы-генерала (Б.Ступка), впавшего в немилость у КГБ, и мелких гэбэшных бесов под видом «дезинфекции» уничтожающих в родовом генеральском гнезде все живое, могла бы происходить и в 1937-м, и в 1962-м, и в 2004-м. Повадки у государства не изменились, способы выживания у людей — тоже. Об этом, во всяком случае, свидетельствуют полные кинозалы, рыдающие зрители, восторженные отзывы, призы на фестивалях… Это кино по-прежнему про нас, что меня лично вовсе не радует…

Пишу это не в упрек П. Чухраю. Он-то все сделал предельно точно и качественно. Он снял душераздирающую мелодраму с классической завязкой: «Он был титулярный советник, она — генеральская дочь…», но поведал не о том, как любовь побеждает общественные условности и сословные предрассудки (до любви дело, надо сказать, попросту не доходит), а о том, что как жизнь вообще, а также элементарная человечность сохраняются под катком.

Центральный конфликт картины именно этот: живое и неживое. Живое — семья, зачатие и рождение, доверие и близость, отцовские, братские и прочие чувства… Неживое — пронзительный взгляд то ли охранника, то ли тюремщика сквозь увитую плющом резную решетку дачи, генеральская машина с подпиленными тормозами, летящая в пропасть, аппаратные интриги, ложь, доносы, тотальная слежка, хладнокровные убийцы в брезентовых робах, приехавшие в дом проводить «дезинфекцию»… Нам в этом раскладе, естественно, хочется, чтобы жизнь победила. Чтобы несчастная Вера не извела младенца в утробе, чтобы в отчаянии бедняжка не бросилась в море и не покалечила себя на глазах у отца, чтобы рожденный ею ребенок выжил в бойне, устроенной «дезинфекторами»… И жизнь, к вящей радости и удовлетворению зрителей, побеждает, несмотря на то что основные герои играют, в общем-то, за обе команды.

Отец-генерал имеет на совести не один десяток загубленных душ — история, за которую его преследуют органы, связана с пожаром на танкере, перевозившем радиоактивные отходы: генерал запретил пожарным его тушить; да, под давлением, да, подчиняясь неправедному приказу, но ведь подчинился, не подал в отставку да и сейчас продолжает бороться за место под солнцем с поистине волчьим упорством. При этом герой Б. Ступки вызывает безусловное наше сочувствие: достаточно одной сцены, когда он уговаривает обезумевшую Веру, поднесшую к лицу раскаленный утюг: «А хочешь картошечки? С маслом? Как в детстве мама делала?», — чтобы у зрителей сердце перевернулось…

И Вера, несчастная, загнанная в угол, готова загубить душу — отправиться на аборт. От мучительной экзекуции — прерывания беременности в районной больнице без наркоза — ее спасает только туповатая исполнительность Виктора, получившего приказ вместо больницы отвезти ее к морю. Взамен истеричная, не знавшая отказа ни в чем генеральская дочка готова подвести солдата под трибунал, заявив отцу, что водитель пытался ее изнасиловать. Счастье шофера, что генералу хватило рассудительности пропустить это заявление мимо ушей. И при всем том Вера, на тонком лице которой прочитывается каждая владеющая ею эмоция, — самый трогательный, ранимый, искренний персонаж фильма. Она вызывает бесконечную жалость и своей хромотой, и сиротской покинутостью, и несчастной беременностью, и тем, что унижена и обманута отцом своего ребенка, и искренней, несмотря ни на что, жаждой любви…

Второстепенные персонажи не менее двойственны. Лида (Е.Юдина) — смазливая горничная, соперница Веры, — наглая, бесцеремонная; она откровенно соблазняет Виктора и тешится женским превосходством над хроменькой генеральской дочкой. Изгнанная из номенклатурного рая, не отказывает себе в удовольствии во всеуслышание заявить: «А я виновата, что мужикам нравлюсь? Спят-то они со мной, а женятся на других», — чем ставит под угрозу едва наладившийся семейный мир. Но ведь именно к ней, к Лиде, принесет водитель в конце чудом спасенного Вериного младенца. И Лида возьмет его, проводив Виктора взглядом, исполненным бабьей жалости. Стерва-то стерва, а, как ни крути, единственная родная душа.

И капитан Савельев (А.Панин), приставленный к генералу адъютант-соглядатай, — на первый взгляд безжалостный, циничный растлитель. Именно он превращает восторженного сосунка Виктора в стукача, именно он плетет вокруг генерала смертельную сеть интриги, именно он руководит налетом на генеральскую дачу… Но ведь, пусть и небескорыстно, Савельев пару раз вызволяет шофера из скверных ситуаций, а в последний момент оставляет в живых, отпускает Виктора и ребенка. То есть и прожженный гэбэшник в конце концов оказывается человеком. Для создателей фильма это принципиально.

Наиболее показательный пример — сам «водитель для Веры», синеглазый и бравый генеральский шофер. Он тоже совсем не прост, этот обаятельный солдат с гагаринской, эталонной улыбкой. Детдомовец, связывающий надежды на лучшую жизнь исключительно с армией, невинный честолюбец, перед которым вдруг замаячил кусок сладкого номенклатурного пирога. Любит ли он Веру? Нет, не любит, хотя вроде жалеет. Любит ли он Лиду? Нет, хотя хочет ее со всей горячностью молодого крепкого тела. Он искренне тронут отцовской заботой генерала, но это вовсе не мешает ему стучать на будущего тестя. Он с мужской проницательностью читает все происходящее в беззащитной душе Веры, но это не мешает ему давать ложные клятвы. Он постоянно балансирует меж двух огней, героически спасает генерала от смерти, вытащив его из машины с отказавшими тормозами, но и не думает предупредить, защитить, встать рядом, плечом к плечу перед лицом устрашающих «дезинфекторов». По ходу дела Виктор совершает ровно столько же подлостей, сколько и подвигов. Но остается в наших глазах безусловно положительным героем, ибо в финале, наплевав на карьеру, армию, свободу и саму свою жизнь, он спасет чужого ребенка. Иррациональный героизм, спонтанно прорывающийся на пустом месте, без связи с предыдущими и последующими поступками, — единственная надежда, единственный способ остаться человеком, когда надвигается государственный бульдозер? Наверное, так. Но какой ценой?

Если всмотреться пристальнее, становится ясно, что поступок Виктора психологически вполне объясним. Характерно, что наш водитель не вздумал заступиться за Лиду, когда ее выдворяли из дома, хотя ясно, что Лида «пострадала» из-за него. Ему не хватило мужества, реакции, безрассудной любви, чтобы заслонить от пули Веру — сцену ее убийства потрясенный Виктор наблюдает из-за угла. Единственное, что заставило его забыть про инстинкт самосохранения, — плач младенца в багажнике, ибо этот младенец оказался связан с подлинным и всепобеждающим чувством в душе водителя — с детской любовью к умершей младшей сестренке, то есть с тем, что существовало в его жизни еще до всякого соприкосновения с государством. Потом его водили, как телка на веревочке, кормили пряниками, грозили кнутом, и, несмотря на все свои простодушные амбиции, и подвиги, и подлости он совершал по чужой указке. В критический момент наружу вырвалось, слава Богу, настоящее, подлинное, свое. Но в итоге герой вернулся к исходной точке жизненного пути — одинокий, бездомный парнишка с маленькой девочкой на руках, не знающий, куда податься, как жить…

Вся разворачивавшаяся на наших глазах история отношений Виктора с Верой, с генералом, с Савельевым, с Лидой ничего, по сути, не изменила, так и не став историей личностного роста или падения. Герой вновь — табула раса. Что с ним будет? Сопьется, сядет в тюрьму, пойдет под расстрел, найдет безопасную щель, куда можно забиться и прожить незаметную жизнь вдали от всевидящего ока ГБ? Или, может быть, вновь примется делать карьеру, стучать пуще прежнего и преданно служить спасшему его Савельеву и иже с ним… Все возможно, но в любом случае это мало зависит от собственной воли героя. Спонтанный способ проявления человечности спасителен в отчаянных ситуациях, но не приводит к формированию ответственного, развивающегося, полноценного «я». И мы можем сколько угодно умиляться тому, что ребенок спасен, герой оказался Героем, жизнь торжествует над смертью, и, несмотря на всю фатальную несвободу, нам удается-таки оставаться людьми. Нужно, однако, понимать: это радости беглых рабов, людям свободным свойственны несколько иные механизмы самореализации.

Проблема в том, что фильм Чухрая при безусловной точности, глубине и проработанности картины под названием «жизнь в неволе» обращен не к рефлексии, а к эмоциям зрителя. Зритель получает то, чего хотел, льет благодарные слезы, испытывает катарсис и полностью удовлетворен зрелищем травки, пробивающей толстый асфальт. Всё — правда, всё так и есть, ничего не меняется. Жизнь под катком продолжается. Хочется бить в ладоши!

Но сколько же можно?