Кино-бреф. Заметки о современном короткометражном кино

Спорно ли утверждение «краткость — сестра таланта»? Традиционно на вершину иерархической лестницы литературы у нас возносится основательный роман. В кино — полнометражный фильм, еще лучше — эпопея минимум из двух частей. У короткометражного кино — онтологический дефект. Комплексы коротких фильмов сопоставимы с комплексами мужчин маленького роста. Поэтому, начиная профессиональную судьбу с «краткого» высказывания, молодые авторы исподволь стараются метраж чуток «подрастить»: экономят пленку, затягивают эпизоды, длят на самостоятельном саундтреке титры. В общем, подставляют под фильм доморощенные «каблуки». Что такое новое короткометражное кино в России? Каковы его приметы? Функции?

Итак: непродолжительный фильм приятной наружности без вредных привычек желает познакомиться. Коротко о себе…

Короткий метр — плацдарм дебютантов, взлетная площадка для начинающих. Режиссеров, операторов, художников, актеров и т.д.

Короткий метр — кинопроба. Возможность для автора заявить о себе в качестве профессионала, способного осуществить нечто более масштабное. Не случайно в жюри «Св. Анны» нынешнего года так охотно вошли хваткие продюсеры — Е. Яцура и С.Члиянц. Многие из конкурсантов «Св.Анны» уже присмотрены «свахами» с телеканалов. Теперь им поручат ответственное дело: «мылить» зрителям голову.

"Up and down", режиссер С.Лебедев

Короткий метр — дешевый способ незаметно для всех снять полнометражное кино. Для этого следует сочинить сценарий таким образом, чтобы фильм состоял из нескольких новелл, каждая из которых снимается как самостоятельный проект («Зима. 199…» Бориса Гучмазова, «За жизнь» Радмилы Гордич).

Короткий метр — наглядный пейзаж молодого российского кино в его перспективе. Пафосным вчерашним языком — «будущее отечественного экрана». Скромнее — «уроки на завтра». Еще недавно молодых поругивали за невнятность, второсортную «тарковщину». Потоки подсознания струились по экрану в неосновательных (с точки зрения профессии, понимания сложной цепи всех составляющих киноструктуры) завихрениях. И вот пришло иное поколение. Те, кто входит в профессию параллельно с бумом российского сериального кино. В момент выхода из кризисного наркоза полнометражного фильма. И, похоже, нынешние дебютанты понимают точно, к чему стремятся. Они прагматичны, знают, у кого именно хотели бы учиться и чему именно. Умеют самостоятельно находить дополнительные источники финансирования для своих работ, заинтересовывать продюсеров, привлекать прессу. По-французски у слова bref — два значения: не только «краткий», но и «ясный». Вот ясность, «дама, приятная во всех отношениях», стала наконец-то мила сердцу начинающих. А с ней пришла способность и — главное — желание внятно рассказать историю.

"Любовь", режиссер А.Ламакин

Из жанра в жанр переходя, здесь движется народ…

Едва переступив порог профессии, дебютанты хотят прежде всего выглядеть крутыми профессионалами. Не непризнанными гениями. Не изобретателями киновелосипедов. Хотят в «столичный скорый», который увезет к успеху. Пусть успех окажется триумфом массового искусства. Они избавлены от детской болезни левизны, не смотрят на жанровое кино свысока. Комедии, триллеры, притчи, документальные драмы, пластические эссе, исторические парафразы. В отличие от однообразного, в основном сумеречного по настроению, напряженного взрослого кино, мир кино-бреф в большей степени разноцветный. Здесь пограничье чудес и деревенского быта («Сказки для внучки»), образ космически далекой северной деревни («Одя»), попытка осмыслить тоталитарное прошлое («Мимо цели», «Мой самурай») и бурлескное настоящее («Не стой под стрелой!»). Здесь в герои избраны: уличные музыканты, умирающие старухи, призывники, лошади, граффитчики, собиратели певчих птиц, трансвеститы, мыши и одинокие женщины, все еще желающие знакомиться.

У молодых нет страха перед пропастью проблем, нашу жизнь заполняющих до краев. Они исследуют реверс радиации в судьбах людей. Проявляют бесстрашие, без ханжества и снисходительного сюсюканья обращаются к подробностям жизни людей, страдающих физическими изъянами. В деревне, горько названной «Рай», живут умственно отсталые, но обретшие гармонию с миром люди. Лицедеи «Неупокоева театра» — больные синдромом Дауна — выкладываются до седьмого пота на сцене.

«Up and down» Станислава Лебедева — история влюбленных, пытающихся вырваться за пределы тюремного вида обшарпанной больницы в яркое зазеркалье торгового центра «Балтийский», расположенного по соседству. Загримировавшись для спектакля художественной самодеятельности особенно ярко (ориентальный грим гасит признаки даунизма), надев шелковые китайские желто-фиолетовые костюмы, Он и Она совершают побег. Прорывают цепь тотальной серости, на которую пожизненно обречены.

И сверкающий торговый центр предстает шикарным чаемым солнечным миром свободы.

"Ночь длинной пшеницы", режиссер М.Мельникова

К слову, о свободе. Похоже, путы установочных лекций, клишированных запретов не слишком стесняют фантазию авторов, входящих в профессию на волне цифрового видео. «История любви» снята с точки зрения мухи, влюбленной в хозяина квартиры и лишь потому ему докучающей. Впрочем, ловко заданный ракурс повествования остается лишь импульсом для изящного этюда. Похоже, режиссеру не хватает не столько профессии (хотя цифровое изображение выглядит убого), но авторской изобретательности и чувства юмора.

Вовсе не хочу сказать, что фильмы дебютантов избавлены от изъянов. Они шероховаты, в них много ученического, целая палитра ошибок — монтажных, смысловых, режиссерских, операторских. Но чего они лишены напрочь — сытого равнодушия, подмены живой сути глянцем… Из их маленьких фильмов можно было бы, как из разрозненного паззла, сложить картину «российской действительности образца 2004 года». Причем, в отличие от «взрослого кино», в основном ограниченного рубежами Москвы, географическое пространство фильмов молодых простирается от жаркого юга до Крайнего Севера.

«Взрослое кино» осторожно и неуверенно выходит на многополосную жанровую дорогу, «дети» учатся погружению в глубины жанра сызмальства. Рискуют. И нередко выигрывают. Комедия — самый трудный, скользкий жанровый путь. Единицы не срываются с этой проволоки в болото фола. «Не стой под стрелой!» Игоря Истомина — пластическая зарисовка на тему «вынос государственного имущества со стройки». Микст игрового и документального. По сути, художественно переосмысленный «Фитиль». Две бабенки ежедневно нагло затариваются общественным цементом для личных нужд прямо на глазах у рабочих. Постепенно на стройке начинается охота на «ведьм», которые ускользают буквально из-под… крюка крана. Самое смешное в фильме — реалии строительного быта. Рядом с табличкой «Мату — нет» штрафная банка с мелочью, наполняющаяся «звоном» на глазах. Фильм был бы еще точнее, смешнее, если бы авторы осмелились решительно избавиться от диалогов. Текст не несет ни смысловой, ни эмоциональной нагрузки. Напротив, становится балластом легкокрылого действия. Пародийная музыка, отсылающая к «Джеймсу Бонду», оперные темы, шумы без лишних слов решают поставленные задачи.

Есть примеры, когда жанр становится ловушкой для неокрепшего творческого организма. «Ночь длинной пшеницы» Марии Мельниковой — попытка снять мистический триллер. Героиня с лицом Неточки Незвановой мстит деревенским упырям, погубившим ее маленькую дочку. Весь фильм она последовательно «играет» в реальную игру «убей убийц». Но сцены насилия не свободны от явного смакования. Нет динамики нарастания саспенса. Нет ироничного отстранения. Все холодно. Неоправданно. Самодеятельно и фальшиво.

Несмотря на проявившийся вкус к жанру, в среде молодых авторов по-прежнему распространены меланхоличные истории. Меланхолия — подруга юности. «Птахи» Татьяны Киселевой — романтическая зарисовка любви обреченных на смерть молодого преступника-наркомана и наглотавшейся таблеток, настроенной на суицид девушки. Сверху над заснувшими навеки «птахами» кружатся птичьи перья. Красиво — аж жуть. Сюжет очень напоминает детские дворовые песни про то, как уркаган полюбил главную красавицу микрорайона.

Молодому автору кажется страшно важным перенести на экран собственные сиюминутные переживания. При этом он ограничивается «назывными предложениями», не утруждая себя «дополнениями», «обстоятельствами места, времени», эпитетами, полагая, видимо, что кино-бреф — краткое высказывание. Вот, например, девушка изменила. Обидно до смерти. Под ироничную французскую песенку молодой человек переживает так сильно, что бреется наголо. Все устаканивается, когда в пабе он встретит точно такую же одинокую душу, обритую злодейкой судьбой под ноль.

Зато психологически тонкая зарисовка «Окно» Ольги Смирновой смотрится без надрыва. Об умирающем в больнице клоуне. Гримасами и несложными фокусами он веселит детвору за окном. Или больных в палате? Ведь детский смех для них — лучшее лекарство. Когда же клоун исчезнет, мы выглянем из его окна. И увидим, что напротив — глухая стена.

«Любовь» Александра Ламакина — простая картина, но словно сделанная по завету Блаженного Августина: «Я еще не любил, но уже любил любовь и, любя любовь, искал, кого бы полюбить». Захудалый городишко, блочный дом, окруженный палисадниками. Утро, будильники из всех окон. Подгоревшая яичница. «Где зеленые носки?» «Кот обоссал — выбросили». Из окна крик: «Чья кошка выпала?» Фиксация деталей-пустяков, «избранные места из потока жизни», за которыми исподволь нагнетается буквально не сформулированное: щемящая грусть, ностальгия по дому, подступающая к горлу уже в момент закрытия входной двери. «Любовь» — самая светлая и проникновенная картина нынешнего смутного времени.

"Не стой под стрелой!", режиссер И.Истомин

В некоторых работах поразительна способность к созданию атмосферы. В фильме «Зима. 199…» есть история пространства. Похоже на Осетию или Дагестан 90-х. Из окон домов торчат трубы самодельных печек. Холодно. На дрова вырубаются деревья с центральной улицы. Звуковая партитура прописана каллиграфически. Шорох снега. Пустой дробный звук. Это сыплются кукурузные шарики в алюминиевый таз. Подросток у серого окна рассматривает в бинокль подробности серой действительности. Мама с распухшими ногами в шерстяных носках чистит кукурузу. Початками топят буржуйку. Из зерен варят суп. В соседней комнате позывные «Просто Марии» — ежедневные тантры, переводчик, будто стихи, произносит мексиканские фамилии. Влекомая умиротворяющими звуками, мать сбрасывает с юбки остатки кукурузы и покорно шаркает к единственному голубому окну дома — телевизионному. Спустя время подросток заберется в кузов военного грузовика, везущего невесть куда дефицитные дрова, и, подобно лисе из сказки, будет сбрасывать деревяшки на полотно дороги… Затемнение плашмя накроет экран. Аккомпанемент неистощимой «Просто Марии» дополнится равномерным постукиванием. В кадр войдет перебинтованный подросток… на костылях. И взглянет в окно. Как обычно, серое.

В большинстве своем дебютанты не слишком занимают себя мучительным поиском визуальных изысков, открытием небывалого киноизображения. И все же есть работы с драматургически продуманным видеорядом. Короткометражное кино — уникальная возможность постичь и освоить тайны кинопластики. Кто позволит сделать полнометражное кино про дверь?

А кино-бреф одарило обаятельной визуальной притчей. Смешной и печальной, решенной без текста. Юмора, философии — всего в меру. Дверь — героиня одноименного фильма, а плосколицый чудик (метр с шляпой) — герой, в нее влюбленный. Укравший ее, заветную, словно невесту. С ней буквально весь фильм носящийся. Теперь это его собственная «дверь в мир». За ней — преступники, милиционеры, девушки, дождь и солнце. Автор — Владимир Котт.

Макси-проблемы мини-кино

Иной короткий фильм — памятка «молодому бойцу»: чего следует избегать начинающему режиссеру. Может быть, ВГИКу издать такую памятку со списком запретов, профессиональных вето?

Проблема первая, впрямую связанная с требованиями формата: многим авторам никак не удается осознать, что короткий метр — не эпизод полнометражного фильма, а самоценное произведение.

Проблема вторая, вытекающая из первой: в подавляющей части фильмов, и, что обидно, даже в лучших из них, отсутствует финал. Он будто бы и не предполагался. Смотришь кино, ждешь развития событий, а действие внезапно прерывается титрами — с тем же успехом они могли бы появиться и раньше, и много позже.

Проблема третья — самоуверенность, с которой дебютанты берутся за так называемую детскую тематику. Общеизвестно, что работа с детьми — самая каторжная в кино, требующая особого дара, специального характера, да просто призвания. Легче всего проколоться в кинематографической «детской», чему существует масса примеров, в том числе и во взрослых фильмах.

Проблема четвертая — музыкальное оформление. Следовало бы читать для режиссеров углубленный курс музыкальной литературы. Из фильма в фильм перетекают замученные эфиром темы из цикла «классика для всех». Пора наложить мораторий на музыку Вивальди, Моцарта, Пёрселла…

"Письмо Лены Чебыкиной", режиссеры И.Телешников и С.Панова

Проблема пятая — степень влияния мастеров. Диапазон зависимости простирается от стиля до мировоззрения. Можно с первых кадров угадать картины мастерской Хотиненко, Соловьева-Рубинчика, Абдрашитова. Подчас очевидное воздействие учителей идет на пользу картинам. Однако некоторые «влияния-вливания» губительны. Словно смотришь картину известного мастера, но снятую с завязанными глазами.

Проблема шестая (старая, как киномир) — отсутствие качественного сценарного фундамента. Большая часть картин, снятых по оригинальному сценарию, грешит тривиальностью, необязательностью интриги, примитивностью диалогов, случайным кастингом.

В отсутствие надежной сценарной основы молодые режиссеры обращаются к хорошей литературе. И, похоже, мастера поощряют это стремление. Экранизация как «роман воспитания» для молодого режиссера прививает вкус не только к слову, но к тому, что «за» словом. Перед дебютантом стоит непростая задача найти визуальный эквивалент литературному образу. Качество литературы задает планку изображению. Прежде всего это касается студентов мастерской Вадима Абдрашитова. Его ученики предпочитают строгую черно-белую фактуру, клаустрофобные пространства, на микротерриториях которых вершатся судьбы.

В довлатовском «Гаруне» (режиссер Павел Фетисов) значение фона разрастается до доминанты фильма. Фон — лай собак. Двое просыпаются в крохотной лачуге 1 января. Сразу понятно, где. Несмолкающий лай собак — звуковой образ «зоны», раздвигающий невидимые границы колючей проволоки до необозримых. Вода, замерзающая в кастрюльках и рукомойнике, — визуальная метафора несвободы. Повсюду приметы несбывшихся надежд: грязная посуда на столе, липкая клеенка, разбитый шифоньер с тряпками, неуютный холодный быт. Горькое послевкусие вчерашнего праздника, который то ли был, то ли не был.

"Столичный скорый", режиссер А.Антонов

«Попутчики инжира» Егора Анашкина — короткая драма, втиснутая в пространство купе. Скромный по задаче небольшой этюд, психологической нюансировкой напоминающий шукшинские «Печки-лавочки». Курсант едет в купе с женщиной, везущей на продажу инжир. Женщина не одна, с ребенком. Вымотанная жизнью до дна. Взгляд заискивающий. Курсант мечется между состраданием и юношеским максимализмом (кого он презирает больше — похотливого златозубого проводника, требующего плату за проезд натурой, или женщину, безропотно отдающую «должок»?). Минимум текста. Эмоциональный «микшер» сбавлен до минимума. За будничным убаюкивающим звукорядом (стук колес, звон ложечек, стаканов в подстаканниках), ничего не значащими диалогами — пронзительная тихая драма. Абдрашитов вместе с учениками продуманно выбираюет «сюжеты для небольших рассказов». Когда волнуют не «истории движения», а, как говорил Борхес, «истории прибытия». Когда всего важнее мгновения, в которые человек узнает, кто он. Мгновения ослепительных прозрений, которые ярче, значительнее иной долгой судьбы.

Фильм «Хват» по Набокову (режиссер Анна Кельчевская) демонстрирует, как при малом бюджете можно решать задачу воспроизведения давно угасшей эпохи и ее обитателей. Стилизация временами точная. Главное настроение — тотальное разочарование, в котором отражается никчемная жизнь «чванливого чужака, которого хлопнули по спине и сказали: «Расслабься».

Дебютанты обращаются не просто к литературе — к хорошей литературе: Довлатов, Горький, Набоков, Платонов. Песчаный язык Платонова трудно переводится в изображение. Тут поразительная сокровенность, драматизм спрятаны за будничным потоком слов, тайна невыразимых чувств — за чредой подробных описаний. Когда смотришь фильм Александра Горновского «Сын», вспоминаешь, что Платонов писал на плохой бумаге. Изображение тускловатое, словно подпорченное паровозным дымом. И еще. У «картинки» эффект маслянистости (в какие-то моменты даже ощутимы запахи паровозного депо, сажи, липкой черной смазки). Вызывает уважение попытка угадать, нащупать чувственную природу экрана. Механик Петр Савельевич не спит, переживает: в кривошибе слабина, масло сорное, палец поворачивается на ходу, надо бы болящий палец машине вывернуть… И приходит фантастический сон, в котором одушевленный паровозный механизм живет по своим неведомым законам. Названому сыну Кондрату механик пеняет: «Как же ты пальца не услыхал? Ведь он стонал и кричал».

"Попутчики инжира", режиссер Е.Анашкин

Темный кадр с высвеченными лицами, с деталями скромного быта домишко, в котором живут Анна Гавриловна и Петр Савельевич, свыкшиеся друг с другом, как детали паровозного механизма. Им тоже трудно. И боль от утраты сына не вынешь из сердца, как болящий палец из машины. Вот они и терпят. Благодаря точной игре Назарова и Остроумовой, возникает то самое непроизносимое, вязкое, как у Платонова, внутреннее движение. При явных ошибках и неточностях автору удалось самое трудное: нащупать пограничье временного и вневременного, чтобы вдруг почувствовалось: «скрип костей и свист сквозняка» (Блок).

Ретростилистика на российском экране неожиданно оказалась тотально доминирующей, без сопротивления овладела полным метром («Долгое прощание», «Русское», «Водитель для Веры», «Папа»). Обращение к «завершенному прошлому» для дебютантов не стало «обязательной программой». Вместе с тем, погружение в ретро может быть настоящими университетами для начинающих кинематографистов.

«Путь» Светланы Шиманюк — погружение глубоководное. В XI век. Фрагмент из исполненной драматизма, испещренной трагедиями истории крещения Руси. Прорубь. Кричащий ребенок. Рукодельная массовка. Снято культурно. Но длинно. Не всегда понятно. Сразу угадывается манера, избранная примером для режиссера (тем более что костюмы для съемок одолжены у группы «Трудно быть богом»).

На протяжении всего фильма Дмитрия Васильева «Ждать» проступают лики иных картин. Поначалу фильм похож на «Любить» Калика. Потом меняет маску, решаясь походить на хуциевскую «Заставу Ильича». Потом…

В общем, до собственного лица дело не доходит.

В «школе» так принято. Студенты срисовывают Рембрандта, Веласкеса, Петрова-Водкина. Однако для авторов кино-бреф стремление воссоздать стилистику 60-х оборачивается пленом. Самое удивительное, что штампы кино 60-х «заразны», а вот атмосфера, подлинные открытия почти невоспроизводимы. Старательное ученичество вообще бич нынешних молодых, не отличающихся лихим, беспутным, вопящим с экрана желанием удивить: «Эй, мир, я пришел! Не ждали?»

Канн заинтересовался тремя картинами: «Одя», «Столичный скорый», «Двое». В «Столичном скором» девчоночки фабричные мечтают о Москве не по-чеховски. Стоят девчонки, короткие юбчонки задрав перед проносящимся поездом. Назойливо строчит швейная машинка на фабрике. Встык со стуком колес. Поезд проносится, мелькают стекла, девочки танцуют… Все оттого, что скучно им с местными сверстниками. Скучно на фабрике и в городке. Ощущение тотальной беспросветной скуки на фоне проносящихся мимо «столичных огней» — главная интонация фильма. Артем Антонов сделал неплохую, с точки зрения профессии и по настроению, работу. В фильме все слажено: классный кастинг, крепкий сценарий, хорошая операторская работа. Нет сомнений: режиссер уже трудоустроен, ибо фильм отмечен и оценен по достоинству. Правда, в оптимизме кроется доля скепсиса. Ведь победителя конкурса короткометражных фильмов «Кинотавра» уже заприметили «глазастые» телеканалы. Значит, прежде чем окончательно обосноваться в профессии, ему придется наглотаться отравляющих веществ скоростного поточного сериального ремесла.

"Сын", режиссер А.Горновский

Настроение угадано и в фильме Екатерины Гроховской «Двое». Непритязательная, подчеркнуто будничная микрозарисовка двух одиночеств. Тусклый быт холостяка (в этой роли прекрасен Ю. Назаров). Гриб в банке. Фото умершей жены. И встреча, придающая смысл жизни. С собакой. Тоже одинокой.

Эстетские виньетки, параллельные изыски, некрофильские потемки не увлекают нынешних дебютантов. Чего не скажешь о самом вопросе смерти, поставленном скорее в философско-бытийном аспекте. «Каунасский блюз» Павла Санаева — традиционное крепкое кино с хорошим артистами.

О смысле жизни. И смысле смерти. Можно ли вообще придать смысл уходу из жизни? Имеет ли право потерявший надежду весьма пожилой господин самостоятельно принять последнее в жизни решение?.. Каждый из трех друзей ищет собственные ответы на нерешаемые вопросы. Герой Донатаса Баниониса живет… ожиданием смерти, полагая, что не такой уж это большой грех, когда тебе восемьдесят. Когда остаешься один, на вопрос «что день грядущий нам готовит?» у тебя весьма пессимистические ответы. И как тут быть с правом «нажать на кнопку» и выйти «по требованию»? Жаль, работе существенно мешает не только неважное качество цифровой съемки, но и боязнь глубокого погружения в тенеты нерешаемых проблем, вот фильм и скользит, не утруждая себя, по сюжетной поверхности. Мне показались наиболее интересными картины, осваивающие пограничье стилистики кино документального и игрового. Вот мыши, к примеру. Кроме брезгливости, идиосинкразии не могу выцарапать из сердца ни одного иного оттенка эмоции. Это до просмотра фильма «Вредители». После же, а главное — во время, ловлю себя на постыдном, смешном даже сочувствии, умилении… Это кому сочувствие, мышам? Мария Кондрикова снимает вовсе не научпоп про мышей (как она сама в каталоге определила свой фильм). Мария снимает игровое кино. Без диалогов, правда, ну что поделать, если в герои назначаешь грызунов (в предыдущем фильме избранниками режиссера были тараканы) и они вольготно «обживают» специально выстроенный «павильон» среди живописных банок с крупами и соленьями. Любят друг друга, ссорятся насмерть, устраивают поединки, рожают и воспитывают потомство в меру мышиных сил. Фильм запоминается, хотя можно было бы его сократить и — главное — прописать контрапунктно-конфликтные взаимоотношения текста с изображением.

Еще одна неожиданная картина — «Я — женщина» Натальи Журавлевой. Героиня — обычная провинциальная тетенька. В качестве обрамления среднестатистического портрета — поселковые зарисовки. Телята во дворе. Сено. Мальчишки, бегущие за тетенькой с дразнилками. Стоп. Только тут становится ясным нестерпимое положение в деревенском пространстве этой милой молодой женщины, дочки истового коммуниста, оказавшейся транссексуалом. Заслуга режиссера в том, что, вступив в воду опасной проблемной зоны, она сохранила доверительную интонацию, выдержала спокойную тональность под стать героине. Эта героиня — полная противоположность распространенному в кино шокирующему образу, в котором главное — вызов и провокация. Она не хочет ни шокировать, ни провоцировать. На протяжении всей жизни лишь пытается исправить ошибку природы, понимая, что сие практически недостижимо. И поэтому живет только, когда спит.

Кстати, трудно не заметить еще одну особенность нынешней «редакции» короткометражного кино. В очень большой степени оно делается крепкими девичьими руками. Ладно бы только режиссерами, но и операторами. Даже мэтр Вадим Юсов не мог удержаться и подчеркнул тенденцию широкомасштабного «дамского вторжения» в изначально мужскую епархию. Вот еще один чудик. Натуральный голландец, но отчего-то желающий проживать в русской деревне. Причем как назло легально. Чиновники, понятное дело, допустить такого произвола не могут. Их шпиономания гложет. А голландец, «черт нерусский», разрежает ветки, освобождая дорогу к мощам святого Симеона, убирает мусор в Верхотурье. Ну точно, нарывается… Жаль, закадровый текст фильма «Письмо Лены Чебыкиной» Николая Тележникова и Стеллы Пановой (в названии — имя любимой женщины голландца) слишком уж литературный. Оттого становится препятствием на пути естественного движения фильма-судьбы. Зато герой «Трансформатора» пишет, как слышит. То есть говорит, как думает. А думает он про свою жизнь. Жизнь у него непростая. Вез большой трансформатор из Питера в Москву, а тот возьми да и вывались прямо на полпути. Ну как теперь этот трансформатор бросишь, тут ведь одной меди, знаете, сколько? Вот сидит в будке, про жизнь нам, значит, рассказывает. Помимо слов матерных других знает немного, какая жизнь — такая и речь. Мы внутри трансформаторной будки, той самой, что вывалилась во время транспортировки. А героев на самом деле — двое. Только другой практически все время молчит. Хотя тоже нетрезв. Поэтому фильм Антуана Каттена и Павла Костомарова превращается в монолог, снятый с перерывами на титры: «Прошло две недели» или «Наступила весна». А будка… ни с места. И герой все «пишет, как слышит»… Что наша жизнь? Чистый трансформатор.

"Я - женщина", режиссер Н.Журавлева

Ау, безумство храбрых!

В общем, при всем разнообразии тем, жанров, стилей в работах молодых кинематографистов кино-бреф расстраивает… отсутствием безумства. Да и племя дебютантов вовсе не выглядит «младым и незнакомым». Всё, как прежде, — сорок, тридцать, двадцать лет назад. Перепевы оттепельного советского кино да и ощущение от фильмов, будто снимали их люди, умудренные опытом, осторожные, пожившие. Так что вполне логично итоговое ощущение: дефицит «киношока», незапрограммированного действия. Ключевого. И оно случилось. «Ключевое действие» (Deadline) — фильм Павла Руминова. Но сначала на сцену Зимнего театра «Кинотавра», где при небольшом скоплении зрителей проходил конкурс короткометражного кино, вышел долговязый молодой человек и произнес кратенькую прокурорскую речь. Мол, впечатление, что во ВГИКе стоит машина времени, переносящая режиссеров назад в 60-е. И все, что мы тут смотрели, — перепевы папиного кино. Сколько можно жить прошлым?..

Под шуршащее недоумение шокированного зала возвращается на свое место. Вот нахал! Посмотрим, что он сотворил… 52-минутный поток истории о муках творчества сценариста не лишен недостатков. Есть драматургические спады, есть лихие виражи. Но как бы то ни было, это самый драйвовый фильм нынешнего сезона. Классно придуманный, решенный минимальными средствами, изобретательно смонтированный.

Сюжет. Автор буквально под дулом («стечкин»? «калашников»?) должен завтра сдать (послать по электронной почте) сценарий второсортного ментовского «мыла» «Петербургский расклад». Руминов жонглирует смыслами слов, превращая идиомы в очевидную реальность. «Претворенные в жизнь», они взбивают будни в густую пенку триллера. Страх белого листа, муки творчества, сочинение «из-под палки», дефицит-вдохновения-хоть-режьте — в общем, весь пыточный арсенал, многократно испытанный на себе каждым, кто ведает, что такое авторские муки. Вот, к примеру, заказной сценарий. Но если сценарий «заказан», то кто висит на волоске между жизнью и смертью — сценарий или его автор? Или что значит «закончить работу к завтра»? Deadlinе и есть приговор, не подлежащий обжалованию? И будет ли приговор приведен в исполнение, зависит теперь только от твоей «исполнительности». Нарушив закон «ключевого действия», ты разрушаешь гармонию — если не Вселенной, то своей собственной жалкой жизни. Так что напрягай мозги, вымучивай скорей реплику следователю, а то он бешено смотрит уже не на допрашиваемого, а прямо на тебя. Крупно на мониторе его зверское лицо, он страшно вращает глазами и разъяренно мычит: «Мммммм…» Не доставай его, всего-навсего один вопрос. К примеру: «Где ты вчера был?» Ну вот, для «мыла» совсем неплохо. Только недоумок допрашиваемый вдруг отвечает: «Вы что? Я же вчера был здесь, в камере». Точно, крыша съезжает и вот-вот обрушится прямо на тебя. Ворочай мозгами скорее. Мама тебя сколько времени вынашивала? Может, два года? Или два месяца? А, девять-таки?! А все почему? Потому что мама уважает сроки…

Большая часть фильма — крупные планы героя, его монолог. Но изрезанный в синкопирующем монтаже, наподобие кинотриллеров (Руминов — один из самых плодовитых сочинителей триллеров), этот «дневник подсознания» не выглядит нудным. Лишь в финале становится понятно, что, скорее всего, окровавленный автор и не выходил из квартиры. Его пытали, выбивая подробности сюжетных перипетий и диалогов сами герои рождаемого в муках, на глазах зрителя «произведения».

Авторская самоирония, пронизывающая «Ключевое действие», а главное, степень свободы, нарушающая установки и пределы «школьной программы», делают фильм Руминова исключением из шеренги правильных работ. Оказывается, в пространстве кино-бреф возможен рывок в неизведанное. Это же спринт. Потом придут осторожность, выверенность стиля, экономия сил. Сейчас еще простительны ошибки, сбои. Главное, чтобы дыхание было легким. И еще… чтобы ключевое действие в картине обязательно было.