Сергей Комаров: «Коллекционеры»

Сергей Комаров

Встреча двух киноведов — историка кино, учителя многих вгиковских поколений Сергея Васильевича Комарова и директора Гостелерадиофонда Анатолия Ивановича Высторобца состоялась 14 декабря 2001 года в Доме ветеранов кино.

У этих известнейших в кинематографической и телевизионной среде мастеров сложились не только профессиональные — учителя и ученика, — но и дружеские отношения. Поэтому не случайно А. Высторобец для съемок предложенной им «Видеолетописи телевидения и радиовещания» в качестве первого рассказчика выбрал старейшего мастера киноведения. Он сам провел интервью, так деликатно и совсем не по-современному в течение разговора уходя в тень, почти не перебивая собеседника, чтобы позволить ему высказаться максимально полно.Интервью оказалось последним для них обоих. Сергею Васильевичу Комарову шел девяносто седьмой год. Вскоре его не стало. А спустя два года безвременно ушел из жизни и Анатолий Иванович Высторобец, человек, сделавший невероятно много, для того чтобы был сохранен золотой фонд российской аудиовизуальной культуры. В его творческих планах были съемки всех участников становления и развития отечественного телевидения и радио. Работа, начатая в 2001 году, продолжается. Уже сейчас снято около двухсот крупнейших телевизионных деятелей, среди которых немало кинематографистов, работавших на телевидении.

Сергей Комаров. В 1931 году после окончания университета я работал в ГИКе. И поскольку жил в общежитии в Лялином переулке, а ГИК был на Ленинградском шоссе, то я ездил на работу по Лубянскому проезду (он потом стал проездом Серова), мимо Политехнического музея, где, кстати, мне не раз приходилось читать лекции. И вот однажды я обратил внимание, что из музея вытаскивают огромные коробки и маленькие металлические круглые коробочки и бросают их в «полуторку». У меня мелькнула мысль: а вдруг это кинокартины? И поскольку я ехал без билета, мне ничего не стоило спрыгнуть с задней площадки, чтобы подбежать к дверям Политехнического, открыть первую попавшуюся коробку. Конечно, фильм! Конечно, маленький! Двенадцать-пятнадцать метров пленки, начало кинематографа!

Открываю вторую коробку, третью. Кино! Подошли возчики: «Ты что?!» «Да вот, — говорю, — интересуюсь. Куда вы это везете?» «На свалку». — «Да вы знаете, что это такое?! Это сокровище!» — «Ха! Пойди к нашему коменданту, он тебе скажет… Сокровище…» Я к коменданту, говорю: «Я из Института кинематографии. Здесь настоящий для нас клад. Ведь эти фильмы нигде не сохранились. Как они оказались у вас?» «Да вот в подвале нашли. Наверное, кто-то из беляков был знаком с директором, оставил здесь. А нам они сейчас ни к чему».В общем, договорились, что я принесу ему разрешение на передачу этих картин в ГИК. Не на свалку!

Тогда Министерство просвещения находилось на Чистых прудах. Ну, по Кривоколенному переулку от Политехнического не так далеко. Ноги были быстрые, уже скоро я был там. ГИК в то время подчинялся не Луначарскому, а его заместителю Литкенсу. Я прибежал, взлохмаченный. В приемной сидела дамочка из бывших. Конечно, причесочка, беленький воротничок. Я ей объясняю суть вопроса. Она не понимает: «Зачем вам это нужно?» Я начинаю растолковывать. И в этот момент с заседания выходит Литкенс. Я к нему, всё с начала… Но он, конечно, сразу понял, в чем дело, и тут же сказал этой машинистке: «Напечатайте бумажку, чтобы фильмы передали ГИКу. Им нужны».И вот с этой бумажкой, которую подписал сам Литкенс, я побежал обратно в Политехнический. И уговаривал теперь уже не коменданта, который остался доволен документом, а шофера полуторки: «Я вам заплачу». «А куда везти?» — «На Ленинградское шоссе, там ресторан «Яр». Ну кто «Яр» не знает! «А сколько заплатишь?» Говорю: «Я студент, денег у меня нет». — «А чем можешь заплатить?» — «Литр спирта. Идет?» — «Пойдет!» Вот так, за литр спирта он все и загрузил, и отвез.

Виталий Ждан, Ростислав Юренев, Сергей Комаров во ВГИКе

Тогда у меня помощник был, Велесов, мы быстро разгрузили машину, перетаскали коробки наверх — у нас корпус был с таким большим куполом, — под купол. В общем, восемьсот коробок оказалось, причем самыми главными были там маленькие картины. И потом, когда мы все уже разобрали, выяснилось: действительно, сокровище! Тот человек, который собирал коллекцию, понимал толк в кино. Он не просто лишь бы коробки копить — он подбирал фильмы по годам, по авторам, по фирмам: «Пате», «Гомон», «Эклер», «Итало-фильм» — это всё крупные были фирмы. Много было ценных картин. Большую помощь мне оказал Сергей Михайлович Эйзенштейн, его аудитория была рядом с нашим куполом, где мы сложили коробки. Он заходил, всегда интересовался: «Ну, что новенького?» Там мы поставили проекторы и показывали кино на маленьком экранчике. Подбирали более или менее подходящие, сохранившиеся целиком картины. И вот так, собственно, и началась наша фильмотека. Самое любопытное, что во французском журнале была напечатана статья «Первая в мире фильмотека создана в России». Эта вырезка у меня до сих пор сохранилась. Прошло какое-то время, я поехал во Францию — на фестиваль в Канн. Но остановился у Анри Ланглуа, который уже сам начинал собирать Французскую синематеку. И выяснилось, что многих картин, которые есть у нас, у Ланглуа нет. И мы начали меняться. А позже меня пригласили в Торговую палату, где и вручили Гран-при и Большую золотую медаль за создание первой в мире фильмотеки. Так что, можно сказать, я стал родоначальником нашего фильмофонда, нашей киноколлекции. Которая, кстати говоря, помогала уже не на словах, а на экране наглядно показывать студентам, как развивался подлинный кинематограф.

Позже, когда к нам стали приезжать зарубежные специалисты — например Айрис Бери и Джон Абот из Нью-Йоркской фильмотеки, которая создавалась тогда в Музее нового искусства, — выяснилось, что у них есть картины, которых не было у нас, в частности, ханжонковские, а у нас сохранились ранние фильмы, каких не было у них. Мы обменялись тогда целым рядом картин. Как сейчас помню, «Севастопольскую битву», «Князя Серебряного» от них мы получили, а им передали «Большое ограбление поезда».

А когда недавно нам для показа привозили в качестве диковинки ранние американские ленты, мы увидели, что среди них, этих диковинок, почти ничего нового для нас нет. У нас эти раритеты появились раньше, чем сами американцы их у себя обнаружили.

Если угодно, собирание нашей фильмотеки способствовало серьезной исследовательской работе, без которой не было бы ни истории кино, ни самого кинематографа в его современном виде.

Перед войной у нас было три с половиной тысячи названий. Было трудно складировать фильмы, а Госфильмофонд в Белых Столбах только строился. Уже после войны мы передали три тысячи картин в Госфильмофонд, оставив себе только те, что были нужны в учебных целях. Контратипировали многие из них. Но показываем все-таки подлинники.

Анатолий Высторобец. А как вы пришли на телевидение?

С. Комаров. Вопрос о телевидении — вопрос о чуде. И это чудо произошло на моих глазах. Это было в конце 20-х годов. Я был в командировке в Ленинграде. Впервые увидел маленький телевизионный экран в лаборатории физтехники, где демонстрировали работу первых телевизионных устройств. На крохотном экранчике, вмонтированном в большой деревянный ящик, показывали мелькающие картинки. Можно было понять, что там изображены какие-то люди, но лиц было не разглядеть. Почти то же самое, что в раннем кинематографе: что-то двигалось, что-то кувыркалось, что-то происходило на экране, но сказать, что именно, было трудно. Конечно, телевидением, этой новинкой, увлеклись те, кого теперь называют «новые русские», а тогда называли нэпманами. Которые, для того чтобы блеснуть и деньгами, и возможностями, выписывали из-за границы небольшие телевизионные приемники. О тех, у кого на дому был телевизор, шли разговоры, к ним на «телесеанс» попадали почти так же, как на роскошный прием: только избранные, которые считали себя осчастливленными.

Я тогда был еще молодой мальчишка, учился в МГУ, и для меня такое счастье выпадало редко. Но получилось, что на одном из этих приемов я познакомился с женщиной, которая впоследствии стала ни много ни мало директором первой советской «телекомпании». (Даже не помню сейчас, как она называлась. По-моему, говорили просто «телестанция».) Мы с этой дамой интересно поговорили, в частности, о том, что когда пустят Шуховскую башню, тогда, собственно, и начнется настоящее телевидение. Так оно и оказалось. Я записал телефон, по которому спустя какое-то время позвонил и через секретаря договорился о встрече. Так я впервые попал на Шаболовку. И, в общем, сложилось, что наш разговор коснулся кинематографа. Моя собеседница заинтересовалась, и я рассказал ей все, что знал тогда о кино. Я рассказал, что «Стеньку Разина», первый русский фильм, увидел еще в 1910 году, когда мне было пять лет. Конечно, впечатление было невероятное, хотя картина бутафорская. Отлично помню до сих пор, как я плакал и маме все время говорил: «Зачем дяденька утопил ее?! Зачем утопил!»

Вторая запомнившаяся мне встреча с кинематографом, но уже в другом его качестве, была на площади Курского вокзала, когда привезли прах Льва Николаевича Толстого. Вся площадь была заполнена московским студенчеством, я пришел туда с отцом (он тогда учился в Университете Шанявского). Я сидел у него на плечах и видел, как выносили гроб. Шли съемки. Люди плакали, я тоже начал плакать, хотя абсолютно не понимал, кто такой Толстой, почему все плачут, почему так много народу.

Обо всем этом я говорил в кабинете на Шаболовке. А дама эта милая сказала мне: «Знаете, очень интересно. Вот если бы вы рассказали это по телевидению». «А что же именно?» — «То, что вы говорили сейчас, вы и расскажете, а мы вас снимем». Должен сказать, что для меня это было неожиданно. Я стеснялся очень, но сказал, что подумаю. Ну и ушел. А друзьям своим рассказал, что меня приглашают на телевидение, но я сомневаюсь. Они стали уговаривать, чтобы я соглашался. И вот эти первые съемки (если не ошибаюсь, продолжались они пять минут, сохранились они или нет, я не знаю) стали моим дебютом на телевидении.

По телевидению мне пришлось выступать не меньше пятнадцати-двадцати раз, причем уже с часовыми передачами, в которых использовались небольшие фрагменты картин. Показывал Мэри Пикфорд, Дугласа Фэрбенкса, Гарри Ллойда — то, что можно было достать в фильмотеке ВГИКа и на что получили разрешение. И должен отметить, что, как ни странно, у меня неплохо выходило. И даже зрители звонили на телевидение и просили продолжать программу.

Так я стал телеведущим, вел большие передачи. Главным образом, по киноискусству стран Европы — Германии, Франции, Румынии, Польши… Позже мы перебрались с Шаболовки в Останкинский телецентр, где появились хорошо оборудованные павильоны, да и режиссеры у меня уже были свои. И тексты у меня сохранились до сих пор, договора. Это была действительно профессиональная работа. Которая, собственно говоря, продолжается и по сей день, хотя в последние годы, конечно, по телевидению я выступаю нечасто. Вот не так давно в Доме ветеранов кино в Матвеевском вел большую передачу по мультипликации «От А до Я» для REN TV. Последняя передача была в прошлом месяце на канале «Культура», называлась «Дело житейское».

Так что можно считать, что с телевидением я связан вот уже семьдесят лет. И многое происходило у меня на глазах: менялось руководство, менялись люди, уходили знаменитые, прекрасные дикторы, появились новые…

А. Высторобец. Что, с вашей точки зрения, нынешнее телевидение приобрело и что оно потеряло по сравнению с прежним, старым?

С. Комаров. Всегда идет серьезный спор: телевидение — это искусство или не искусство? Почему? Большой экран, киноэкран, дает возможность лучше рассмотреть кадр, увидеть глаза человека, а на маленьком телеэкране все практически неразличимо. Если хотите, увлекательности, зрелищности, несмотря на все новейшие технологии, на телевидении меньше, чем в кинематографе. Меня лично всегда раздражало, что телевидение менее мобильно в том смысле, что ограниченный, плоский кадр и ограниченное пространство, в котором происходит действие, зачастую превращают движущееся изображение в статичное. Здесь отсутствует то, что в кинематографе всегда считалось одним из основных качеств, — глубина кадра.И ужасно, с моей точки зрения, что телевидение превратили в отхожий промысел, в доходную статью. Ну представьте себе «Гражданина Кейна» или «Лисичек» с рекламой бюстгальтеров. Ведь это насмешка. Человек во время просмотра не удовольствие получает, а раздражается. Вот недавно была передача о Марке Бернесе. Мы знаем, он не великий певец, но он мастер своего жанра, неповторимого исполнения, главное в котором — полутона. И когда он поет, скажем, «Темную ночь» и эта «Ночь» прерывается яркой, безумной рекламой — всё, Бернес убит, убито настроение. И еще получается, что телевидение доит чужую корову. Снимите сейчас с телеэкрана все кинофильмы — что останется? Телевидения-то, оказывается, нет. На хронику, на информационные программы обращают внимание, как на газету сегодняшнюю, не больше. Но вопрос художественного качества на ТВ остается крайне актуальным.

А. Высторобец. Сергей Васильевич, так все-таки, что же такое телевидение?

С. Комаров. Палиатив. Во всяком случае, не искусство. Ведь вопрос в том, что в искусстве должна быть соблюдена мера, то, что называется «золотым сечением». А телевидение гонится за новыми техническими открытиями, забывая, что техника — это далеко не самое главное.Но время есть время. Я прекрасно понимаю, что времена меняются. Конечно, я представляю эпоху ушедшую, но, согласитесь, и в эту ушедшую эпоху в нашем искусстве сделано было немало…

Предисловие и публикация Владимира Кремень

Материал подготовлен к публикации на основе стенографической записи состоявшейся видеосъемки.