Анатолий Прохоров: «Телевидение — смутный субъект желаний»

«Человеческая машина» ТВ против человека

Жанна Васильева. В 50-60-е годы телевидение охотно брало на себя просветительскую миссию. Сегодня очевидно, что культуртрегерский проект оказался утопичным. Что же касается информационно-аналитических программ, то их завсегдатаям дал определение Пьер Бурдье — fast-thinker, поскольку они предлагают зрителям культурный fast-food, то есть обмен банальностями и общими местами.

Анатолий Прохоров. Время универсальных каналов, пытающихся стать своими для самых разных слоев аудитории и в сетке вещания столь же неповоротливых, как динозавры, уже прошло. Это давно стало понятно и в России. Не случайно НТВ стало прирастать «многоканальем» НТВ+. Гусинский точно углядел западные тенденции. Кстати, Первый канал тоже очень хотел бы заполучить сеть нишевых (тематических) каналов. Если же говорить о тематическом канале для интеллектуалов, то его прообраз мелькал и в телевизионных лекциях Лотмана, и в ночной программе Гордона, хотя ее сочный и яркий антураж с красным квадратом задника, напротив, вырывал нас из атмосферы «обнаженного» интеллектуализма. Чем были хороши телелекции Юрия Михайловича Лотмана? Искренней заинтересованностью в телезрителе как в собеседнике. Лотман обращался к тебе лично, а не к миллионам. Профессиональный педагог, он обращался не к аудитории в целом, а к каждому кто его слушал и слышал. Фактически он в телевизионной, то есть широковещательной, коммуникативной ситуации работал по принципу современного сетевого общения, для которого характерно то, что человек каждую секунду помнит о своем собеседнике и все время «говорит» в ожидании ответа-отклика. Поэтому возникало острое и интригующее ощущение приватной беседы, к кругу которой хотелось примкнуть. Есть еще одно обстоятельство, осложняющее выступления аналитиков на ТВ в принципе. В мире есть очень немного людей, которые во время интервью умудряются думать. Из редких примеров — Александр Сокуров или Юрий Норштейн. Они никогда не дают интервью — они всегда говорят с человеком. Редкое свойство! Потому что обычно люди либо думают, либо говорят. (Это к вопросу о парадоксальном культурном запрете на процесс мышления во время общения. К сожалению, подобное табу на процесс «общающегося мышления» давно стало самым распространенным социальным правилом так называемого «публичного говорения». Хотя, возможно, и в семье люди вряд ли думают, когда говорят. Обычно в семейной жизни бушуют страсти, а не мысли.) Почему, тем не менее, тонкие и глубокие интервью можно найти в толстых аналитических журналах (и даже в газетах!), но их практически нет на телевидении? Вероятно, для такого телеконтакта нужно какое-то иное качество съемки. И иное качество режиссерской работы.

Ж. Васильева. Получается, ТВ добивается успеха, когда, будучи средством массовой информации, имитирует приватность и искренность. А как же тогда ток-шоу, игры и т.п.? Это имитация социальных структур, которых не хватает человеку в жизни?

А. Прохоров. В общем, да. Об этом обычно мало говорят, но так называемое общество — это красивая, однако уже не работающая иллюзия. Общества как такового нет. Есть огромное количество различных групп, объединений, команд, коммун, сообществ и т.п. И этот невероятно сложный по своему строению, «групповой бульон» скрывается сегодня под словом «общество». Кстати говоря, мне очень нравится называть эти группочки и сообщества «меньшинствами». Например, что такое интеллигенция? Это интеллектуальное меньшинство. Если подобная констатация может встряхнуть нашу интеллигентскую фанаберию, то уже неплохо. Каждый человек в течение каждого дня живет внутри десятка различных групп и сообществ — профессиональных, семейных, дружеских, конфессиональных, сексуальных, — в которые он включен. Практически каждый телефонный разговор погружает его в какую-то новую группу, с представителями которой он общается или раз в день, или раз в месяц. Таким образом, каждый человек имеет тонкую, ранимую, но очень важную групповую оболочку. Именно эту групповую оболочку и пытаются воссоздать телевизионные ток-шоу, которые показывают зрителям, какие типы общения осмысленны и эффективны, а какие — уже нет. Основное предназначение этих ток-шоу всего-навсего (!!!) показывать (и тем самым предлагать) телеаудитории определенные социальные паттерны групповых взаимодействий в студии, а вовсе не выдавать на-гора какие-то варианты решений обсуждаемых вопросов, как это думают многие наши телевизионные ведущие, еще недавно работавшие «говорящими головами» маленького экрана. Например, темы, обсуждаемые даже на самых лучших ток-шоу — «Основной инстинкт» или «Времена», — не имеют никакого отношения к реальности, в которой пребывает этот «групповой бульон» нашей страны (за исключением мизерного меньшинства политически озабоченных активистов). Единственное, что могут дать эти ток-шоу, так это иллюзию, что во всем происходящем на экране есть хотя бы какая-то доля искренности. Владимиру Познеру, словно хорошему актеру, каким-то образом удается хранить ауру искренности внутри группы людей за столом «Времен», как если бы она сложилась сама собой, исходя из настоящих интересов этих людей. Но в целом на ток-шоу искренность вообще отсутствует. А телекомпания Валерия Комиссарова (программы «Моя семья» и «Окна») попросту перешла к незамысловатой (хотя для меня как культуролога очень значимой!) концепции самодеятельной телепостановки. Перед зрителями силами самодеятельных актеров разыгрывается безыскусный (как во времена дачных постановок Константина Сергеевича Алексеева) телеспектакль, сюжеты которого придумывают самодеятельные драматурги (они же редакторы этих программ). А часть публики с не меньшим энтузиазмом играет публику (что еще более интересно!). При этом — что самое главное — вся эта конструкция весело считывается телезрителями именно как самодеятельность, то есть как отсутствие мертвечины «профессиональных эфиров». Но почему зрители наблюдают подобного рода соломенную конструкцию с неподдельным — подчеркиваю: с живым, неподдельным — интересом? Они ловятся на крючок: «Я бы, блин, сыграл не хуже». Да и смотреть на живенький дурдом тех же «Окон» любопытно из-за того, что волей-неволей начинаешь гадать: во что еще могут вляпаться драматурги и актеры? Кроме того, в этой наивной теледраматургии, как правило, моделируются болевые точки семейной жизни, ее скандальные точки. Они же — запретные точки групповых взаимоотношений. Тут-то мы и возвращаемся к важности групповой оболочки для человека. На сцене «Окон» мы видим, кто в этой группе кого предал, куда послал, кто с кем живет. Самое важное произошло — данная бытовая кризисная ситуация нанесена на социокультурную карту.

Ж. Васильева. А какое место на этой социокультурной карте занимает политическая реклама? Ее роль — фиксировать игроков на политической сцене?

А. Прохоров. Нет. ТВ не фиксирует игроков и политическую реальность, оно создает их. Я могу утверждать со всей ответственностью исследователя, что телевидение создало, к примеру, и Жириновского, о котором уже было подзабыли, и блок «Родина». Телевидение показало их огромной аудитории и, тем самым, на всю страну объявило, что им разрешено выйти на общественную сцену. Без многочисленных — невероятных по своей частоте! — участий Жириновского в разного рода телепередачах ЛДПР не стала бы третьей партией в Думе. Без полускандального имиджа «Родины» и частого появления сиамских врагов Глазьева-Рогозина на телеэкране «Родина» осталась бы такой же по значимости партией, как «Слон», кадеты или другие, оставшиеся за чертой 0,1 — 0,2 процента голосов.

Таким образом, медиареальность день за днем наращивает свои политические обертоны. То есть не политика дает некие указания медиасфере, но медийная машина как «смутный субъект желаний» формирует общественную, а затем и политическую жизнь страны: от базовых установок того или иного политика до времени принятия конкретных политических решений.

Помимо сложной проблематики отношений между политической и медийной ветвями власти существует и гораздо более глубокая проблематика — отношения интеллектуальных и медийных элит, соперничающих за «ценностную власть», которая, как им бы хотелось, должна пронизывать всю толщу группового бульона страны. Сокровенное желание обеих ветвей «ценностной власти» — однородное общество — народ, объединенный чем-то большим, чем общий язык, скажем, национальной идеей. Близящаяся победа медийной элиты над интеллектуальной обеспечена беспроигрышным, хотя и неосознанно проведенным, приемом: массмедиа захватили врасплох интеллигенцию, пригласив ее создавать эту самую медийную среду. И интеллигенция согласилась, как говорят в Одессе, не имея в виду ничего плохого, кроме хорошего.

Однако это процесс, трансформировавший обоих участников. Вспомним, что именно массмедиа помогли диссиденствующему меньшинству сделать такие незначащие политические реалии, как свобода слова, партий и выборов, настолько существенными для страны, что за них можно было бороться, за них можно было разрушить Советский Союз, начать перестройку… И через пятна-дцать лет убедиться…

Ж. Васильева. Что свободы слова как не было, так и нет?

А. Прохоров. Что она как была, так и осталась несущественной для жизни обычного человека. За исключением определенных, отчетливо маркированных позиций «человека общественного». Но для среднего человека, который был поднят очередным меньшинством на борьбу за свободу слова, она оказалась рекламной наклейкой, на которой его опять «кинули». Ему показали мышь и сказали, что это слон. А со временем он снова увидел, что это мышь. И поэтому сегодня социологические исследования показывают, что только около 7 процентов избирателей среди прочих прав ценят права избирательные и политические. Но проблема не в том, на подъеме ли демократия, или на спаде, или, быть может, на марше. Проблема в том, что рушится общемировая пирамида социокультурных ценностей, выстроенная интеллектуальным меньшинством за предыдущие столетия. То, что раньше было значимым и существенным (например, свобода слова или честность), оказывается существующим где-то на обочине или даже мешающим твердой поступи среднего класса. Сегодня российский бизнесмен — от олигарха до бандита — знает, что бизнес есть обман. А по Марксу это называется — прибыль. И какова тогда ценность честности для предпринимателя, конечно, пока он не сел в тюрьму и не начал писать оттуда статьи о либерализме?

Ж. Васильева. Вывод о крушении системы ценностей круто радикальный.

Но если это действительно так, то можно ли говорить о том, что ценности интеллектуального меньшинства заменяются вкусами человека толпы? Ведь именно вкус массового зрителя эксплуатирует ТВ.

А. Прохоров. Те, кто говорит всего-навсего об эксплуатации массового вкуса телевидением, как мне кажется, явно недооценивают властные масштабы медийной мегамашины. Еще и еще раз хочу подчеркнуть: ТВ ничего не отражает, ТВ ничего не заменяет — ТВ создает реальность. Такую, какую считает нужным. Телевидение, бесспорно, является властной машиной, поскольку пытается осуществить власть над мыслями всего конгломерата групп и сообществ, то бишь по возможности обобществить их индивидуальные картины мира. Если в общей картине мира ста миллионов людей Пугачева, Путин и «Фабрика звезд» — кумиры, то это и есть их власть над этими ста миллионами. Люди просто не в состоянии увидеть, что обычные «человеческие машины», то есть массовые организации-образования — армия, транснациональные корпорации, наши естественные монополии, национальная медиасфера — могут иметь свои собственные желания, абсолютно не совпадающие с желаниями каждого из тех, кто входит в эти организации.

Ж. Васильева. Это то, что Бурдье называл потерей субъекта?

А. Прохоров. Да. Телевидение как властная мегамашина поощряет потерю субъектности и в профессиональном мире. Поскольку чем меньше субъектности останется у специалиста, тем легче профессиональной машине собрать свою собственную «смутную субъектность». Весьма тонкие и каждый по отдельности интеллигентные люди — продюсеры, режиссеры, редакторы — очень четко, даже жестко, но неосознанно (не скажу — бессознательно) выполняют определенные функции этой властной мегамашины, одна из стратегических целей которой — направить жизненный потенциал человека вовне его самого, то есть в социальную среду. Это задача номер один.

Ж. Васильева. А разве потенциал человека и так не направлен в социум?

А. Прохоров. В целом, да. Даже преступники — то есть люди, преступившие социальные нормы, — необходимы социуму, поскольку преступная сфера жизни, о чем члены общества не подозревают, выполняет возложенные на нее социальные задачи. Известно, что криминальная среда является «подводной» или табуированной частью культуры обыденной жизни, решающей, в частности, задачи социально-психологической устойчивости общества. И в этом смысле преступники — отнюдь не антисоциальные элементы, они — полноправная часть социума, играющая по тем или иным его правилам.

Но есть воистину асоциальные, внеобщественные люди. Это люди, занятые своим внутренним миром и той огромной работой по его обустройству, которую западная цивилизация оценить все еще не в силах. Условно говоря, адепты различных религий (а не просто «верующие»), духовно продвинутые и сакрально ориентированные люди. Другими словами, те, кто живет на границе с сакральной культурой. Их очень трудно, например, побудить голосовать. Им очень трудно объяснить, чем «Родина» отличается от ЛДПР или СПС, потому что на все наши объяснения они отвечают словами Шекспира: «Чума на оба ваших дома».

Но если все начнут заниматься своим внутренним миром, то социум, лишившись уникального человеческого ресурса, быстро распадется, в чем отдельные люди тоже не заинтересованы. Для того чтобы все человеческие машины социума работали, они должны ежеминутно, ежесекундно поглощать наши психологические ресурсы. Основные из которых — внимание и собственное время. Это совершенно незаметные, но очень важные жизненные ресурсы, потому что как у каждого свое тело, так и время, и внимание у каждого из нас свое.

Эти два громадных ресурса должны все время выплескиваться человеком наружу, предлагаться другим людям, объединенным в некие группы, сообщества и «машины». И именно перед информационной машиной поставлена основная задача социализации человека — сориентировать потребителя на то, чтобы его ценности и ресурсы не были связаны с собственным внутренним миром, а были вынесены вовне, в общество, в так называемую «социокультурную реальность».

Ж. Васильева. А каким образом работает механизм переориентации?

А. Прохоров. Новостной поток на телевидении сегодня так плотен и постоянен, что напоминает легкое шевеление ажурной пены, о которой пел нам Вертинский. Проблема в том, что за этой ажурной пеной теряется объем океана. За новостным потоком человек теряет собственную картину мира. Она отходит на второй план. Для зрителя становятся важнее мелькание новостей: катастрофа в Зимбабве, визит премьер-министра Руанды, война в Ираке, забастовка в Аргентине и т.п. Причем зачастую новости совершенно бесполезны для зрителя. Например, нам НТВ сообщает, кто выиграл звание «Мисс Франция». Новость эта для нас абсолютно бессмысленная. Ладно бы речь шла о «Мисс Европа» или «Мисс Вселенная». Мы хоть имеем отношение к Европе и Вселенной. А «Мисс Франция» — то нам к чему? Но в этот момент в новостном выпуске нечем было заткнуть финальную дырку «веселенького материала», и зритель потребляет и эту информацию.

Ж. Васильева. То есть человек фактически должен самоопределяться в потоке информационного мусора?

А. Прохоров. Это можно называть мусором или информационной помойкой, можно — новостным тоталитаризмом, который был, вообще-то, призван делать благое дело. Как считали западные идеологи медиа, тотальное присутствие теленовостной стихии в нашей жизни должно помочь зрителям ощущать себя жителями «мировой деревни». Но эта идиллическая метафора Маршалла Мак-Люэна, к сожалению, уже не описывает сегодняшнее медиасостояние планеты. Вместо «мировой деревни» мы оказались в какой-то всемирной медиаказарме, где все смотрят и говорят друг с другом про одно и то же. Мы притянуты информационными веревками друг к другу столь близко — нос к носу! — что в результате новостные подробности всего мира начинают перевешивать нашу домашнюю ситуацию, происходящую перед экраном телевизора. Мы крошим салат — смотрим телевизор, разговариваем с родными, но не в состоянии сосредоточиться на чем-то одном. Мы слушаем сразу про то, что случилось на работе у жены, и про последствия наводнения в Европе. И оба этих факта мы благодаря собственной включенности в медиасферу мы воспринимаем чуть ли не как равные. Но в этом и заключается самый большой обман медиа! Ведь телеперсонажи, при всей их кажущейся документальности, только тени иного, на самом деле неизвестного нам мира. И сравнивать их с живыми людьми, находящимися рядом, — вещь опасная для ориентации в собственной жизни. Тогда человек перестает понимать, что для него значимо, а что — нет, а заодно и что истинно, а что — ложно. Присутствие медиасреды в нашей жизни — большая психологическая проблема. Она касается не только творческих работников, но и всех людей. Что значит творческий человек? На мой взгляд, это не тот человек, который получает зарплату за создание чего-то якобы творческого, а тот, который не забывает про свою внутреннюю жизнь, который пытается если не сотворить себя, то хотя бы не потерять себя в течении вяло или бурно текущей жизни. Но собрать себя в атмосфере массмедиа, агрессивно вытаскивающих человека вовне, к социальным игрищам, чрезвычайно сложно, ибо даже «фоновое смотрение» телевизора разительно меняет психические структуры человека.

Наша среда обитания — Земля? Нет, телевидение

Ж. Васильева. Как вы относитесь к тому, что некоторые социологи склонны ставить знак равенства между рейтингом и демократией?

А. Прохоров. В этом тезисе, конечно, есть доля лукавства. В общем, всем (по крайней мере, социологам) известно, что ориентация на рейтинг очень сильно подводит исследователей, поскольку телевидение вечером в семье присутствует во многом в режиме фонового смотрения. Все социологи в один голос говорят: рейтинг отражает вовсе не пристрастия телезрителей, он всего лишь измеряет их время пребывания возле экрана и предназначен для рекламодателей.

Что же касается демократии и связанных с ней возможностей выбора, то на самом деле не аудитория выбирает телевидение — выбирают аудиторию. Если вдуматься, ситуация сегодня складывается очень смешная — телезрители даже не подозревают, что они являются товаром, который продается рекламодателю. Сегодня ТВ, как цинично говорят его сотрудники, стало «межрекламкой». Знаете, что это такое? Это все вставочки, то есть вставные блоки реклам и анонсов, которые идут между программами, а весь контент ТВ теперь является не чем иным, как вставочками между рекламными блоками. На эту «межрекламку», как на крючок, ловится аудитория, которую продают рекламодателям. Поэтому контентный крючок должен обеспечить только одно: присутствие человека у телевизора и, желательно (но, в общем-то, не обязательно) его внимание к происходящему на экране. Хорошо, что медиарынок работает в условиях социальной цензуры, а то каналы бы охотно показывали лишь порнофильмы, драки, «застеколья» и все прочие неприхотливые радости, позволяющие окончательно превратить ТВ в машину по продаже зрительского внимания рекламодателям. Поэтому смысловая сторона телепродукта для коммерческого телевидения вообще отсутствует. Телевизионные топ-менеджеры испытывают серьезное затруднение, искренне не понимая собеседника, когда тот говорит о смыслах и ценностях телеформатов.

Ж. Васильева. Но ведь есть еще общественное телевидение.

А. Прохоров. В этом аспекте об общественном телевидении говорить просто смешно. Почему канал Би-Би-Си в Англии общественный? Потому что он существует на деньги налогоплательщиков. Но вовсе не потому, что Би-Би-Си показывает то, что интересно обществу. Все равно именно медиачиновник решает, что ставить в сетку показа. Точно такая же ситуация и у нас. В конце концов не суть важно, работает ли чиновник на Би-Би-Си или на российском телеканале.

Ж. Васильева. Иначе говоря, если ТВ и является сегодня важнейшим из искусств, то только не тем, которое принадлежит народу?

А. Прохоров. Разумеется. Я вам больше скажу: уже давным-давно стало понятно, что ТВ никогда и не было искусством. А если когда-то и брало на себя его функции, то исключительно по молодости и самонадеянности. Однако сегодня телевидение гораздо больше — в смысле, объемнее, — чем искусство, так как оно является средой обитания социального человека.

Как средой обитания для человеческого организма является планета Земля, так и для социального человека, занятого социокультурной деятельностью, собственным обиталищем оказывается телевидение и шире — массмедиа. Но если это так, то медийная машина должна соответствовать всем признакам среды обитания, то есть она должна быть гораздо больше, чем каждый человек. Среда обитания руководит человеком, а не человек ею. И в наше время это стало уже всем очевидно. Да, мы можем выключить телевизор. Но наше воспитание, образование и социальная жизнь построены таким образом, что мы не можем (и главное, уже не хотим) выключить нашу массмедийную оболочку. Выключение массмедийной среды обитания приведет к нашему выпадению из социальной жизни, что для человека, не собранного в самом себе, просто невыносимо. Психофизиологически невыносимо! Человек начинает чувствовать себя одиноким, заброшенным, покинутым, неоцененным, преданным…

В психофизиологии есть такое понятие — «строгая сенсорная депривация», то есть максимально полное отсутствие внешних стимулов или раздражителей. Чтобы было понятно, насколько мощным может быть это ощущение, приведу пример. Человека в скафандре — в который, естественно, подается воздух, — погружали в очень соленую, как в Мертвом море, воду с удельным весом, равным удельному весу человеческого тела. В такой среде он не тонет и не всплывает, что делает непростой вестибулярную ориентацию организма в пространстве. Вроде бы для человека все очень комфортно и безопасно, но только он ничего не видит, не слышит, не осязает и практически не ориентируется, где верх, где низ, где право, где лево. Выяснилось, что человек может провести в таком, подчеркиваю, комфортном положении не более сорока минут. Сначала, чтобы избавиться от гнетущей тишины, он начинает напевать, потом разговаривать сам с собой. Потом этот разговор становится все громче и все драматичнее. Испытуемого начинают преследовать галлюцинации. Через сорок минут он начинает орать: «Вытащите меня отсюда, я не могу больше!» Вот о какой мощной потребности человеческого организма во внешних раздражителях идет речь.

В наше время существует огромное количество людей, которые не могут жить без включенного радио или постоянно работающего, будто perpetuum mobile, телевизора. Тишина их напрягает. И можно с уверенностью сказать, что когда современный человек лишается привычных аудиовизуальных раздражителей, у него начинается сенсорная депривация.

Но мало того что телевидение создает новую сенсорную среду человека. Отвлекая зрителя на любую передачу, будь то «Бои без правил», «Аншлаг» или какой-нибудь мультсериал, ТВ фактически структурирует его свободное время. А Эрик Берн, один из ведущих психологов ХХ века, говорил, что главная проблема, которую человек решает в своей жизни, — это структурирование своего времени. ТВ частично эту проблему решает. Но — за человека.

Ж. Васильева. Отсюда такая зависимость людей от телевизора?

А. Прохоров. Естественно.

Хроника объявленной смерти ТВ

Ж. Васильева. Андрей Кончаловский в интервью «Известиям» сказал, что важнейшим из искусств для нас сегодня является телевидение. На ваш взгляд, у ТВ есть конкуренты?

А. Прохоров. Я думаю, что буквально через несколько лет важнейшим из искусств окончательно станет Интернет. Сегодня меня очень волнует конвергенция, происходящая в зоне соприкосновения Интернета и телевидения. Западное ТВ остро, почти панически реагирует на все новые и новые технологические движения Интернета в сторону освоения им звука, а затем и видеоизображения. Хотя наше ТВ этой угрозы еще не чувствует.

Абсолютно понятно, что новостной формат (а именно, трансляция теленовостей три-пять-семь раз в сутки), через несколько лет не только покатится вниз с нынешней рейтинговой вершины, но и станет для телевидения абсолютно бессмысленным. Ведь уже давно новости в Интернете появляются быстрее, чем на ТВ. И когда через год-полтора на Западе (а через два-три года и у нас) в Интернете появится новостная видеокартинка, кто же тогда будет ждать до девяти часов вечера программу «Время»? Ведь все те же самые новости можно будет найти на пяти-десяти крупнейших интернет-порталах. Причем вместе с возможностью сравнить подачу одного и того же события на разных порталах. В этой связи телевидение ожидает глубокий структурный кризис. Такой же, какой оно пережило в 60-х годах. Тогда казалось, что телевидение — искусство, и в телеэфире транслировались концерты, демонстрировались кинофильмы, спектакли, так как считалось, что это суть природы ТВ. Потом эта концепция рухнула, как карточный домик. Сегодня у телевидения новостная концепция. Завтра лопнет и эта хитиновая оболочка.

Мне-то представляется, что сегодня лучше говорить не о телевидении, а о медиа как о среде (что почти тавтология), которая связывает человека с миром. Все тексты (газетные, журнальные, ТВ, кино, Интернет) начинают работать как единое и все более связное целое.

Медиа приобретает глобальный характер не просто по отношению к миру (в том смысле, что СМИ есть в любой деревне), но и по отношению к человеку. Медиальная среда окружает его повсюду. В этом смысле можно говорить о «медиатоталитаризме». Новостные программы вдруг стали для каналов «системообразующими», они определяют рейтинг прайм-тайма и престиж каналов. Просто какая-то новостная истерика!

А ведь в Интернете нет ничего подобного. Здесь, в отличие от телевидения, нет агрессии новостной доминанты. В Интернете есть тихие места, где протекают новостные потоки. К ним можно спокойно подойти, если хочешь, посидеть на бережку, понять для себя и выбрать: какого сорта новости ты бы хотел посмотреть прямо сейчас, выудить какого-нибудь новостного окунька, а также разузнать, какие тут водились окуньки в прошлом месяце, то есть порыться в архивах новостей. Возможно ли все это на телевидении? Конечно же, нет!

Ж. Васильева. Структура Интернета принципиально иная, чем структура ТВ?

А. Прохоров. Еще в 60-е годы прошлого века социологи говорили о двух принципиально разных типах коммуникации. Первый тип называется коаксиальный, или широковещательный (broadcast). Базовая метафора коаксиальной коммуникации — круги, расходящиеся по воде от упавшей капли. Речь идет о ситуации, когда одно сообщение транслируется сразу многим слушателям, пользователям, зрителям и т.д. Коаксильный тип коммуникации с аудиторией работает не только на ТВ, но и на лекциях в университетской аудитории или на уроках в школе.

Другой тип коммуникации — ретиальный, когда сообщение идет от одного человека к другому. Это телефонный разговор, беседа двух приятелей и прочее. Когда я посмотрел, что означает слово retia, то с изумлением увидел, что с латинского оно переводится как «сеть». Базовая метафора ретиальной коммуникации — рыбачья сеть, соединяющая многими различными способами два отдаленных один от другого индивидуальных узелка этой сети. Сегодня речь идет о соединении между собой различных абонентов коммуникационной сети на разных концах Земли, то есть о телефоне или Интернете.

Вот эти два типа передачи сообщения — от одного к другому и от одного к многим — принципиально по-разному выстраивают коммуникацию.

Теоретически сетевой принцип коммуникации был вычленен социологами раньше, чем стал практической основой Интернета. Это отчасти объясняет взрывное развитие Сети. Она просто стала технологическим носителем того типа коммуникации, который всегда был самым популярным. Потому что человек в обыденной жизни, как правило, обращается не к толпе или аудитории, а к другому человеку. Мать обращается к сыну, начальник к подчиненному — эта ситуация в социуме встречается куда чаще, чем разговор человека с некоей группой людей.

Итак, два типа коммуникации: коаксиальный, то есть широковещательный, и ретиальный, то есть сетевой, — принципиально отделяют друг от друга СМИ (все средства массовой информации) и персональную или, если угодно, приватную коммуникацию типа Интернет/телефон.

Ж. Васильева. Вы полагаете, именно это определяет различия внутренней структуры ТВ и Интернета?

А. Прохоров. Это определяет вообще все общение. Тот факт, кому ты говоришь (одному или многим), определяет, зачем, как и что ты говоришь. Бессмысленно читать лекцию, обращаясь к одному человеку. Или она будет совершенно иной не только по интонации, но и по содержанию. Именно тип коммуникации задает тот или другой формат сообщения.

Кроме того, разные типы коммуникации определяют разные механизмы привлечения зрительского внимания, а значит — получения денег. Там, где можно аудиторию собрать в одном месте, получают деньги одним способом, например продают билеты. Там, где мы аудиторию собрать вместе не можем, а можем только протянуть провода от одного человека к другому, мы вынуждены собирать деньги другим образом, например за пользование нашими проводами. И сейчас это основная форма телекоммуникационного бизнеса.

Кстати, и по типу бизнеса телевидение и Интернет — полярно противоположны. Сегодня владельцы телепрограмм, фильмов и сериалов, а вовсе не Останкинской башни, с которой и идет сигнал эфирного телевещания, получают самые большие деньги на ТВ. И, наоборот, в Интернете владельцы «содержания», то есть порталов, сайтов, имеют наименее выгодные коммерческие позиции, потому что практически все деньги забирают себе телефонные (телекоммуникационные) операторы, обеспечивающие технический сигнал, то есть обладающие проводами или частотами беспроводной связи.

Ж. Васильева. Тот факт, что телевидение перестает быть монополистом, изменяет его структуру?

А. Прохоров. Да, и довольно сильно. Начнем с того, что телевидение начинает отказываться от идеологии общенациональных, как у нас говорят, а на самом деле — всеядных, то есть одинаковых для всех, метровых телеканалов и двигаться к идеологии пакетов различных монотематических кабельных каналов. И это естественно. Зачем мне ждать любимый сериал или фильм, объявленный по расписанию в 22.00, если я могу зайти на канал Turner Classic Movies, на Hallmark или на Bravo — канал артхаусного кино в США, — и пропадать там весь день? Теперь я не должен ждать дня, в который будут показывать «Клуб кинопутешествий» — я могу и днем, и ночью включить канал «Discovery». Прежняя идеология сетки телевизионного вещания начинает рушиться: кроме выбора программы по сетке канала у зрителя теперь есть выбор каналов.

Фактически переход от метровых эфирных каналов к пакету тематических каналов (на 15-м — спорт, на 35-м — новости) — это и есть начало перехода современного телевидения к идеологии Интернета с его тематическими порталами. Один портал — для детей. Другой — поисковая машина Rambler или Яndex. Тот портал — правительственный, этот — мелодраматический. В Интернете выбор для зрителя-пользователя невероятно широк.Естественно, что при такой свободе выбора интерактивности и общения каждого с каждым, свойственной Сети, телевидение пасует перед Интернетом, но, пытаясь сохранить хорошую мину при плохой игре, оно начинает взахлеб рекламировать свою интерактивность. Отчего мне просто хочется рыдать.

Ж. Васильева. Почему?

А. Прохоров. Я это называю «обкладывание грязной лужи чистыми тряпочками». Представьте, идет передача на общенациональном канале. Ее аудитория — несколько десятков миллионов человек. Нам объявляют, что она интерактивна. Но, простите, что может изменить зритель в этой программе? Он может, конечно, послать SMS-ку, сообщение на пейджер.

Ж. Васильева. Или выключить телевизор…

А. Прохоров. В том-то и дело. Раньше, когда каналов было раз-два и обчелся, единственной возможностью интерактивности было включить или выключить телевизор. Потом интерактивность заключалась в том, что зритель мог кнопками менять каналы. Интерактивность в Интернете принципиально другая. Ты можешь выбрать то, что хочешь (из того, что заранее приготовлено и складировано в Интернете). На ТВ это невозможно. Если мне не нравится то, что в программе «Свобода слова» часто и нагло говорит Жириновский, я не могу сказать кнопками телевизионного пульта: «Жириновский — стоп, сейчас я хочу послушать Хакамаду или Шустера». У телевидения есть единственная возможность изменить эту ситуацию — подавать свой телесигнал зрителям не широковещательным способом, а сетевым. Иначе говоря, оно должно транслировать каждому телезрителю свою собственную программу. Но это и есть вещательная (пользовательская) идеология Интернета. Именно так и поступает новый интерактивный телевизионный сервис — TV-on-demand, телевидение по требованию, которое сейчас развивается на Западе и Востоке. Вы садитесь перед телевизором и с помощью интерактивного пульта и многоканальной сетки передач, прокручивающейся на экране, как на мониторе, составляете свою программу сегодняшнего телепросмотра из текущих программ всех каналов. Итак, современное телевидение — это, с одной стороны, веер тематических каналов, которые может выбрать зритель, с другой — сервис TV-on-demand. (Это все к вопросу о влиянии Интернета на сегодняшнее ТВ.) Если вы хотите посмотреть интересное для вас кино, то вы делаете заказ на сервис Video-on-demand.

Ж. Васильева. Это то, что предлагает «Divo TV»?

А. Прохоров. Да, но «Divo TV» — вариант немножко смешной. Их реклама гласит: «Позвоните нам по телефону, и мы вам покажем кино по телевизору». Это напоминает старый советский анекдот: «Правда ли, что через некоторое время откроется телефонный стол заказов?» — «Правда. И то, что вы заказываете, вам будут показывать по телевизору». «Divo TV» этот анекдот воспроизводит буквально. Понятно, что если мы говорим о настоящей интерактивности, речь не должна идти о таком «топорном» способе заказа, как звонок по телефону, объяснение с оператором и т.д. В чем тут основная проблема? В удобстве предлагаемого сервиса. Зрителю удобно нажатием нескольких кнопок дистанционного пульта заказывать кино на том же телеэкране, на котором через несколько секунд (не более, иначе зрителю уже неудобно!) начнется показ самого фильма. Ведь дозваниваться куда-то по телефону, разговаривать с автоответчиком, а потом смотреть на экран и ждать — «заказалось» ли мое кино или я опять что-то не так сделал? — действительно куда менее удобно. А во многих гостиницах Европы и Америки уже сегодня предоставляется такая услуга следующего поколения, также взятая из идеологии Интернета — Delay-TV (ТВ с задержкой). В чем она заключается? Если я пропустил по телевизору что-то интересное, что я хотел бы увидеть, то я просматриваю на экране многоканальное меню за прошедшую неделю, выбираю с помощью пульта нужные мне программы и заказываю их повтор на удобное мне время. Как мы понимаем, тем самым каждый зритель может формировать свою собственную «сетку вещания» из всего того, что шло или только еще будет идти на этой неделе на разных каналах. И в этом случае уже без надобности сетка телепередач самого канала-основа ТВ последних тридцати-сорока лет. А ведь именно вокруг нее пока выстраивается все здание телевидения и, стало быть, все рейтинги и все телевизионные деньги, полученные за рекламу. Экономическая основа новой ТВ-идеологии — уже не наличие рекламы, которую оплачивает рекламодатель, а Pay-Per-View, то есть плата самого зрителя за просмотр. Мне говорят: «Имей в виду, показ этой передачи стоит, например, три рубля, этой — семь рублей, а этой — десять». Другой вариант — абонентская плата за такой телесервис: плати столько-то рублей каждый месяц и выбирай все, что захочешь.

Но фактически все это уже не ТВ. Почему? Теряя свою сетку вещания, телевидение перестает быть повелителем нашего личного времени. Оно больше не привязывает нас к ящику в определенные моменты, диктуя тем самым наше времяпрепровождения. ТВ становится набором, архивом, библиотекой телеформатов, информация о которых выкладывается на экран в виде компьютерного меню. Зритель сам решает: «Сейчас я буду смотреть футбол, потом меня интересуют новости из Австралии. Потом сын будет смотреть боевик, а затем дочка хотела посмотреть fashion show с осенней коллекцией Армани…» Фактически это уже даже не заказ программ, а навигация между предлагаемыми телебиблиотеками и телепорталами. Перед нами в прямом смысле идеология Интернета.

Конечно же, Интернет формирует другую зависимость пользователя от него, и это уже новое поколение «наркотической» медиазависимости. В этом смысле Интернет — значительно более отчетливый, нежели телевидение, «субъект желаний». Но это — предмет другого разговора.