Дорожные работы. Сценарий

Лёня живет в маленьком городе на берегу Волги.

Волга впадает в Каспийское море. Каспийское море — закрытый водоем, поэтому плыть по Волге никакого смысла нет, все равно никуда не выплывешь.

Лёне семнадцать лет.

У Лёни есть велосипед.

Лёня работает на заводе первый месяц. Он идет по дороге от реки в темноте. Горят фонари в полный свет. Они тянутся крюком сюда, к автобусу, от завода с холма, и так хорошо питаются от его собственной станции.

Автобус ждет человек из нежилых домов у реки. Он специально пришел так далеко перед зарей, потому что он одалживается сигаретами. У рабочих сигареты всегда хорошие. Лёня ему дает очень хорошую сигарету, «Витязь».

Лёня — ученик рабочего. Они еще мало дружат. Лёня уважает своего учителя. Учитель пришел к станку проверить Лёнину работу. День только начался. Пока Лёня учится и паяет провода на железный уголок. Дальше Лёня будет делать настоящую работу и станет получать не две двести, а четыре.

Посередине дня все идут обедать, а Лёня идет за своим учителем. В столовой дешевая еда и большое меню. В этой столовой недавно был ремонт. Светло. Макароны, томатный соус, харчо, очень свежий хлеб — сколько угодно, жирная селедка в селедочнице.

Рабочий день кончился рано. Лёня ждет, что его похвалят. Этого надо будет ждать еще неделю. Но учитель Лёней уже доволен.

У проходной продают одежду. Полосатые тенниски цвета эстонского флага. Спортивные шорты с лампасами. Новые ботинки. Сюда приехали специально к концу смены. Лёня еще не получал зарплату. А так все раскупят, пока ждут автобуса, — просто так. На этом заводе работать действительно повезло.

У Лёни друзья из ПТУ. Им по семнадцать лет. Они бы тоже хотели работать на заводе и завидуют Лёне. Они встречаются у бывшего собора в центре города и едут в Охотино: Лёня и Чирик на своих велосипедах, Сережа на чужом мотороллере.

Город пропадает за мгновение, а дальше двадцать минут ехать до пансионата мимо большой реки. В пансионате так же — сумерки, и всюду красный остаток света от заката. За оградой маленькие дома. Это не город — в городе всё в два этажа, а в деревне всё одноэтажное. До ворот напротив почты в деревянном одноэтажном доме клуб, там сегодня вечер «Первый день лета», с дверями, убранными веничками из длинных цветов. Тихо слышна яркая музыка. На крыльцо выходят девочки из Охотино, Юхоти, Восхода. На кассете в первый раз за вечер между быстрыми танцами играет медленный.

Ребята подъезжают к дискотеке, сходят с велосипедов и мотороллера и крепят их цепью к арматуре от сломанного фонарного столба. Но куда идти дальше? Ведь перед дискотекой деревенские, и они узнали ребят. Они не пугаются и не злятся, а просто вспоминают, что этих уже били. И подходят снова.

— Это там велосы ваши?

— Роллер и велики, ну?

— Вы с города?

— А ты с села?

На всякий вопрос им приходится помолчать, чтобы придумывать ответ.

— Вы приехали как бы на дискотеку?

— Еще вопросов у тебя много?

— Да нет. Баб не клейте, а так гуляйте, вот шахматы есть в прихожей, ага.

Улыбнулись и отошли.

Кружком танцуют девочки. Кончается быстрый танец, начал звучать танец медленный: все девочки выбегают из дискотеки на площадку и стоят, будто не имеют ни к чему никакого отношения.

— Медляк, — говорят друзья, — уйти копаются, а войти боятся.

Кончается медленный танец, девочки уходят танцевать кружком, а мальчики уходят из комнаты от кружка на площадку. Два-три мальчика семнадцати-восемнадцати лет подошли к трем молодым людям.

Подошли, спросили что-то шепотом — так что пришлось переспросить, — и за это каждый получил.

Но Лёня увернулся, и поэтому он не пропустил следующий удар, а ударил кулаком в рот противника. Противник убежал, потому что испугался, не разбились ли у него в восемнадцать лет зубы. Что было тут делать? Лёня пробил ногой по ребрам другому незнакомому, который за волосы держал друга и стучал его лицом себе о поднятое колено. И сразу махнул левым кулаком в висок парню, который бил боксом друга, зажавшего руки за спиной. Стало очень больно, потому что кулак попал по твердой кости: но он потряс рукой и как будто растряс боль, а тот, кого он ударил, больше не дрался — ему сильно больно, наверное, не было, но он, видимо, испугался, потому что его уже на площадке не было. Прибежали остальные четверо из клуба. Он сделал кулаками шесть ударов и попадал по мягкому, или по твердому, или по джинсовой одежде с острыми пуговками, а когда попал два раза по одному месту — второй раз бил по мокрому.

Драка прошла, как мгновение. Их больше не били. Они сами побили местных ребят.

Лёня не говорил ничего, но он понял, что всех противников побил лично он.

Он потряс пальцами с белыми ссадинами на суставах, и его рукам стало меньше больно, у него билось сердце быстро, как музыка в клубе, но уже проходило чувство, что оно оторвется. Он увидел, что он не обоссался, и от этого у него стало счастливое настроение.

А друзья стояли в мокрых штанах. Они тоже приходили в себя, но не трясли руками, а трогали неразбитыми пальцами вздутые или рваные места каждый у себя на лице. Они победили, но их тоже побили.

Он улыбнулся и быстро, потому что еще не отвык торопиться после драки, ушел по пустой дорожке в темную дискотеку.

Он всю ночь танцевал с теми девочками, с какими хотел. Так громко музыка поет, что все равно можно не говорить. Трясся под музыку и смотрел на них, пока были быстрые танцы. И танцевал медленные танцы в обнимку, но так и не познакомился.

От дискотеки не осталось следов, и никого, кто там танцевал, не осталось утром. На площадке, где вчера стояли в паузах между танцами, — пустые бетонные плиты, маленькие лужи под разбитыми бутылками. Нет велосипеда, но это же не значит, что его украли. Может быть, его взяли товарищи и отвезли в город. Так что нечего волноваться. Дальше он тяжелыми ногами шел, хотя и в помине не пьяный, короткой дорогой от пансионата до ворот. За воротами шла сухая асфальтированная дорога шириной в одну машину. Там были деревья: высокие осины с зелеными листьями весело шумели. В этих деревьях по краям дорога сразу загибалась прочь в две стороны, не видно от ворот, куда. Он ушел по левому повороту.

На автобусной остановке у завода теперь было светло — Лёня опоздал. Не было никого.

— В Паклино! В Паклино выходит!

В рейсовом автобусе кричали водителю заранее, когда Лёня подъезжал. Смотрели на него с уважением — все понимают, что в Паклино завод.

На автобусной остановке сидел этот бедняк. Он раскладывал собранные за утро сигареты на десятки — все уже прошли. У Лёни сигарет было две, и обе бедняк взял. Лёня ему дал: он понял, что тут такой порядок, ну, начнет же и он получать зарплату. На проходной охрана была в парадных рубашках. На отдельном доме с бухгалтерией и дирекцией висели флаги России и области и стояло много машин. Лёня посмотрел, что тут за праздник, и пошел в цех. По трансляции поставили приятную пенсионерскую музыку. Но от усталости ноги медленно шагают, как на дистанционном управлении. Как работать, когда руки болят.

А глаза косеют, потому что хочется спать. Лёня пришел на свое рабочее место в плохом настроении.

Вот его учитель. Человек с темным лицом, с кудрявой головой, со светлыми глазами, с улицы Бубнова, по имени Володя. Он много говорит с друзьями и пока не говорил с Лёней — ждал, чтобы понять, что Лёня за парень. Но теперь он посмотрел на Лёню по-доброму.

Он увидел, как у Лёни распухли выступы на руках, и перестал молчать.

— Танцевал, Лёня?

— Нет.

— Поспи.

— А куда я лягу?

— На обед тебя разбудим.

— Ну ладно.

Лёня пошел от станка по краю цеха. Всего через пару шагов в квадратном помещении у пожарного выхода — широкий красный диван и много тонких шерстяных одеял в темноте.

Тут же курят. На диван ложишься, и вспыхивает облако мелкой пыли. Это место чудесное. Просыпаешься и смотришь с теплого дивана — рядом курят. Красные угольки на сигаретах в темноте ходят с руками, люди говорят.

В дверь видно, что в цехе уже не светит солнце, уже конец дня. Лёня проснулся, и ему стало намного лучше. Что он проснулся, заметили те, кто в этот раз курил рукой подать от него.

Они его растормошили и вывели в цех.

У каждого окна по одной стене цеха стояли по нескольку рабочих и внимательно ждали, чтобы увидеть под окном, как выйдут из отдельного входа столовой на улицу люди. К одной группе подвели Лёню, и Лёня теперь стал смотреть с ними.

За окном кричали кошки, их не было видно.

— Вот кошки орут.

Из их столовой за пыльным, как старый экран, стеклом вышли в черных костюмах несколько человек в три ряда, быстро попрощались, один раз обнявшись, и из них большинство (четверо) уехали (на двух до сих пор стоявших на виду машинах), а двое ушли из виду за административный корпус с горящими днем окнами.

Все увидели это из окон и вернулись к станкам.

Лёне надо было паять проводки, пора было честь знать.

— Завод закрылся, — сказал ему учитель.

— Наш завод! Закрылся?

— А ты все проспал.

— А чего было!

— Нас нарочно купили американцы, чтобы закрыть. Потому что так мы хорошо работаем. Четыре человека, плечи с подкладками, ходили по цехам. Им показывали как мы работаем, пока ты спал. И оказалось, что мы на высоте. Они нас купили и закрывают. Начальник цеха пришел с ними, поводил их, и они все хвалили: все чисто, производство хорошо организовано. Потом опять пришел начальник цеха и сказал: неофициально закрывается завод. Его купили те, кто сегодня приезжал, они хотят развить завод какой-то в Рыбинске. Туда могут переходить самые достойные. И такова целесообразность.

Лёне стало жалко, что он спал и не может проверить, это правда или гон.

— Это вы гоните или правда?

— Мы сейчас в столовую пойдем. Там у бабок спросим, у них был банкет сейчас, чего они там говорили, интересно.

— Это честно, или вы меня разыгрываете?

— Ты же их видел, из окна. — Я не рассмотрел.

Все стали собираться на обед, и Лёня туда пошел следом за своим учителем.

В их столовой то, что осталось от банкета, теперь стояло вместе с закусками в самообслуживании.

Лёня ел со своим учителем и двумя людьми. Те трое были одного возраста — 1962 года рождения — и поэтому дружили между собой. Если закроют завод — они были уверены, что найдут себе работу вместе.

— Ребята, давайте договариваться, что все устроимся вместе, — говорил второй из троих — Витя, с добрым лицом, с усами, который все время улыбался будто от страха. — Надо первыми быть на бирже труда. Все наши туда рванут. Там вакансии.

Все вышли из автобуса и не стали прощаться. Лёня тоже не стал прощаться. Рабочие стояли и говорили. Говорили про тепличное хозяйство завода, потому что грозит остаться без консервирования: на теплицах отразится закрытие, а сейчас час пик по огурцам и помидорам — скоро появятся завязи.

Володя смотрел на всех с усмешкой, а потом наклонил к себе головы двух своих друзей и Лёни тоже и договорился встретиться завтра на самом открытии биржи труда, чтобы первыми получить работу.

— Наши ребята все напьются и прокукарекают. А мы заслужили.

Его все благодарили.

— Да чего им говорить. Они дрыхнуть будут, им дай на работу не пойти. Жду утром — в восемь утра, к открытию, у биржи труда, я всех жду, без вас не иду.

Они прошли гуськом до просвета среди июньских больших деревьев и испугались расходиться, потому что кончилась работа и они боялись, что теперь их дружба пропадет.

Они переглядывались и ждали, кто что скажет, а Лёня смотрел на них со стороны, чтобы не принимать все близко к сердцу.

Володя раскрыл на куртке молнию, у него была начатая бутылка с правого бока.

Все успокоились, потому что иначе они не знали, что сейчас будет.

Они пошли, как спаянные, к первой скамейке у серого туалета и сели.

Выпили по кругу из маленького Володиного стакана для чая.

— В восемь утра, точно придем все? Да? — заговорил Володя.

Они друг на друга посмотрели и поняли, что они все друг другу нравятся и даже без работы останутся друзьями.

А Лёня понял, что они ему нравятся и он готов с ними работать даже не на заводе.

— Придем обязательно, — Лёня сказал за всех.

— Малый придет. — Ему заулыбались его друзья и сказали, о чем думали.

— Мы тебя с собой заберем. Тебя, наверное, с нами брать не будут. А мы добьемся.

Они выпили еще круг.

— Теперь разворуют весь завод.

— Если бы закрылся Кремль. Стали бы разбирать кремлевские зубцы на кирпич?

— Я бы стал!

— Я бы взял звезду.

— Я бы тоже.

— Нас четверо. А звезд в Кремле сколько? Семь? Нам хватит.

— Лёне не дадим. Он полосу не допаял. Теперь тебе она, Лёня, будет сниться.

— Я бы взял еду. Часы можно.

Все перестали шутить.

— Это что вы?

Все молчали.

— Стоп. Кончайте кислить.

Все стали друг другу жать руки, не отпуская.

— Это последнее дело, если людей вместе держит только работа. А работа кончилась — жопа к жопе и разбежались.

— Не разбежимся, — ответил Лёня.

Ему тоже стали жать руки.

— У нас дружат те, кто ровесники. Мы 1962 года. Тигры по Зодиаку. А ты кто?

— Я Заяц.

— И с тобой не разбежимся.

Лёня задумался, пока его не позвал молодой мужик. Лёня стал себя проверять: он был на улице, он давно шел пешком один, была черная ночь, и оказалось, что он все это время был в счастливом настроении. Теперь он стоял с огоньком для мужика и качался. Из теплой ночи подул холодный ветер, улицу под фонарем он перестал узнавать, ноги устали, а настроение осталось. Он наконец качнулся сильнее — огоньком не по сигарете, а в самую бороду согнутому мужику, и волосы салютом вспыхнули и сгорели до кожи. Это было совсем не больно. Прохожий забрал сигарету и с Лёней стал смеяться. Он тоже шатался и, когда прикуривал, тоже думал: что, если бородой задеть огонь? Потом Лёня опять задумался и пошел без сознания.

Утром Лёня пришел на перекресток, с запасом до восьми утра, под высокое крыльцо биржи труда, где лестница шла на второй этаж. Там он стоял, пока терпели ноги, и ждал друзей, но друзья спали.

Другой человек посмотрел, как Лёня стоит у биржи труда, и к нему подошел.

Лёня на него посмотрел. Не молодой и не старый приятный человек.

А потом он заговорил, и оказалось, что он черный.

— За пособием или за работой?

Лёня подумал и решил.

— За работой.

Черный ему улыбнулся, и Лёне он пока понравился.

В середине рабочего дня Лёня вместе с черным пришел к нему домой. Он жил в собственном доме. Это один из тех старых домов, которые стоят над оврагом слева от улицы Ленина, ниже по холму от музея. Это был третий по счету дом от грунтовой дороги.

Черный достал ключ с балки над дверью нарочно так заметно, чтобы Лёня увидел и запомнил, где ключ. Потому что Лёне, может быть, придется сюда ходить самому. Черный открыл два дверных замка так медленно, чтобы Лёня запомнил, в какую сторону поворачивать ключи и какой ключ к какой скважине. Лёня не ждал, что черный ему покажет такие вещи, и ему это было приятно. До того он не смотрел на черного, потому что ему неудобно было с ним вместе идти, но теперь у него стало легче настроение.

Дома у черного было так же, как у любых людей (если они живут в отдельном доме). Сени Лёня мало запомнил, они сразу прошли в залу. Комната с очень давно наклеенными обоями, с уютом и без одного человека. Печка, в которой, похоже, не готовят, потому что в сенях была двухконфорочная газовая плитка. На стенах соломки. Возможно, сделанные своими руками.

— Если что, то посмотри. Тут деньги. Тут барахло. Так?

Черный поднял покрывало с горы белых коробок, стоявших грудой, хотя мог поместиться там шкаф. И открыл шкаф с единственной полкой внутри, показал ее Лёне так, чтобы Лёня мог и дотянуться сейчас до нее, и всегда найти ее потом.

Там лежат деньги, хотя вид у них такой, словно есть еще деньги и лежат они в другом месте.

Вот и все были дела в доме. Теперь черный наливает чай и, видимо, наливает его Лёне.

— Меня зовут Кирим.

— А как вы по-русски.

— У меня не было продавца, поэтому я не знаю, как меня звать по-русски.

Рано утром, в канун рассвета, когда на небе восход, а по городу бегут зайцы и никого не боятся, Лёня совсем в другом месте.

Там еще не взошло солнце, потому что именно там по небу проходит временно дымка.

Там очень холодно. Когда смотришь, сидя на корточках, себе под ноги, туда, где шевелишь холодными руками, то можно ошибочно решить, что про такое и говорится «не видно ни зги».

Лёня разложил над холодным асфальтом очень старую раскладушку цвета хаки, беловатую от жизни на улице и с дырами в холсте.

Руки Лёни медленно, оттого что голова еще хотела спать, но с большой волей и усилием катают и звенят над асфальтом такими же алюминиевыми, как рамы раскладушки, отдельными трубками: эти трубки Лёня пытается и едва может сложить в одну постройку. Тут ему помог Кирим. Оказалось, что все легко (надо просто не бояться, все равно не сломаешь муфты) и из трубок вышла постройка. Ее закрыли синтетическим тентом. Лёня должен был пристегнуть по показанному примеру хорошо звучащие кнопки для крепления тента на каркасе. На раскладушке клеенка и белая пленка, не видно теперь даже, что внутри раскладушка, замечает Лёня сверху, пока кончает с каркасом. На пленке Кирим уже расставил — быстро — черные ботинки носками в одну сторону. В этой стороне будут покупатели. Их пока нет на рынке. Так или почти так, как расставили палатку и витрину Кирим и Лёня, на маленькой площади между обычной улицей и лодочной станцией под склоном застроили на пустом месте ряды палаток другие люди — немного, человек пятьдесят (продавцов, хозяев, детей за компанию и помощников), но, с другой стороны, очень много, потому что это базарный день, четверг, и больше народу даже представить себе не получается. Они почти одни и те же, кто ездит по базарным дням из одного городка в другой рядом и третий чуть дальше. Они стоят всегда на одних местах и знают только соседей и любят их, если они не включают громкую музыку. У Кирима и Лёни справа взрослый мужик лет девятнадцати продает бытовую химию, слева нет никого за лотком (Лёня теперь знает, что это раскладушка), но на лотке под пленкой бытовая химия. Между людьми на рынке — такими, как Лёня, которые тут пришли сидеть, — ходили какие-то люди, и не было заметно для чего. И тут стало появляться предположение, что это покупатели. Уже рассвело. На небе засветился восход, зайцы тоже где-то еще могли появиться на окраинах города, поверилось в то, что станет теплее. Лёня и Кирим сидели за раскладушкой перед пустым проходом, по которому мгновенно прошла незаметная женщина, Кирим вдруг ее как будто узнал и рывком достал до нее рукой: «Э!»

Мягко тронул пальцами за рукав. Это же надо, как он быстро распрямился с корточек. Встал он для того, чтобы ее, защипнув рукав, остановить и к себе ближе подвести. Он, не отпуская ее тонкого рукава, опустился другой рукой до земли и стал там внимательно шарить, потому что, видимо, зрения недостаточно, чтобы разобраться в том, что он там искал.

Кирим перебрал пальцами пару камушков. Женщина не уходила, потому что она не знала, что он найдет. Только понятно, что не деньги, потому что на рынке кошелек у нее недоступен и не может выпасть.

Кирим хотел дать ей камушек и сказать: «Вы обронили», но дело в том, что когда он встал на колени, то догадался и дальше сделал так: вдруг стал щупать пальцами круглые крупные носки открытых туфель женщины цвета черники с молоком и не очень, как считал Лёня, красивых. Щупал настойчиво, щупал, потом, оставив пальцы левой руки на носке одной ноги женщины, другой рукой достал до витрины, снял по памяти босоножку из красной кожи с белой внутренностью, тоже на каблучке, но более открытую, и показал женщине, с чувством, что сделал то, что хотел. Потом сразу снял (начиная с пятки) туфлю с женщины и стал всовывать ногу в босоножку. Чтобы было всем удобнее, показал без слов женщине, куда он сажает людей примерять обувь, женщина как стояла, так и села туда. Босоножка застегнулась, Кирим — в палатку и сразу вернулся с коробкой, в коробке две босоножки. Он снимает с женщины надетую, и они примеряют босоножки из коробки.

Женщина покупает босоножки. Там была только одна заминка. Кирим (когда женщина сняла босоножки с ног) положил их в коробку и дал Лёне. Лёня взял коробку с босоножками, посмотрел и дал Кириму. Кирим встал со стульчика, на котором он сидел и помогал женщине примерять босоножки, каждую босоножку из мягкой картонной белой снаружи коробки обтер тряпочкой, взял два комка белой пергаментной бумаги, им сначала вынутых из босоножек, и вставил внутрь в носки босоножек. Он все делал так, чтобы Лёне было видны его руки, и так отчетливо по движениям, чтобы Лёня мог запомнить, как это было сделано. Босоножки уложил валетом в коробку, расправил поверх квадрат полупрозрачной бумаги и закрыл коробку крышкой. Он работал с коробкой очень бережно, она уже была немного помятая, потому что приехала с вещевого рынка, но было видно, что после покупки при упаковке коробка больше не помялась. И Кирим старался, чтобы Лёне это тоже стало заметно.

Под раскладушкой был полупустой рюкзак. Кирим выдвинул его перед Лёней, в нем был белый пакет из плотной пленки, а в нем начатый заводской рулон тонких черных мутных пакетов: один пакет — на одну коробку с обувью, они были достаточно большие. И, как ни быстро Кирим это все делал, чтобы не держать покупку, он сделал все так, чтобы Лёня заметил, где пакеты и как в них ставить коробку. Кирим посмотрел в этот момент на Лёню и понял по тому, где были глаза Лёни, что Лёня все увидел и понял. Женщина ушла. Деньги она, само собой, заплатила. Кирим отдал Лёне деньги. Лёня держал их в руке и не знал, куда их положить, точнее, он так понял, что надо класть в карман, он сперва подумал, что это деньги его, но от всего какой-то ступор нашел, и он растерялся с деньгами в руке. Кирим смотрел на витрину и не давал советов. Лёне показалось, что пустая низкая картоночка, белая, как пленка витрины, чем-то подходит к этим деньгам, и он положил деньги в коробочку. Деньги лежали в ней хорошо по размеру. Если бы коробку заполнить доверху, то в нее поместится немного денег, или надо будет прижать пальцами. Лёня перестал про это гадать, потому что его отвлек Кирим. Он ничего не говорил, но больше не смотрел на витрину и был доволен. Лёня понял, что, наверное, все получилось правильно.

— Я думаю. Как ее остановить.

И решил: надо окликнуть и остановить. Почему остановить? Потому что будто вы что-то потеряли. Потом с земли я подниму любой камушек и вежливо ей отдам. Пусть думает, что я дурак, мне это не жалко. Потому что все равно это рыцарский поступок. А так я ее хотя бы остановлю, она посмотрит на меня, она осознает, что я тут и мой лоток. Потому что она вообще шла и не видела меня.

Лёня кивал, будто понимает, а на самом деле только восхищался, но не показывал виду.

— Потом, тут я стою, когда ищу камень, и я стал на колени, подумал — это же ей приятно, что человек стоит на коленях так мирно, пошла на рынок — не думала, что будет такой особый случай, приятный для женщины. И пришла мысль в голову: вот я рукой шарю по земле, а тут же и ее ботинки. Цвета баклажан. Возьму и обращу ее внимание на ботинки и дальше уговорю купить другие. У нас же были хорошие более летние.

— Ну а мама сама все покупает.

— Ну! Твоя мама сегодня не придет? Она купить ничего не хочет?

— Она не придет. Она копит. Купит мне подарок.

— Если человек пришел на рынок. Рынок же не говорит. Как человек узнает, что у тебя ботинки, если он стоит с той стороны и не видит твоей витрины. Я могу кричать: «Ботинки-сенсация! Ботинки-сенсация! Кожа двойного слоя и кожа особый каблук! Покупайте у меня ботинки! Легкие на вес, солидные на вид! Я их сам ношу и от души рекомендую!»

— И вас прошу. Я их сам ношу и вас прошу, — сказал сосед.

— Ну, я рифмой перестал говорить, потому что это хорошо для газет или для овощей, я понял, когда я стал покупать обувь, что лучше не рифма.

— Ну пожалуйста, — сказал парень и больше не давал советов.

— Ну такие примерно крики. Но я даже считаю, что не надо кричать. Это не для обуви. Ты просто должен сидеть достойно. И верить, что это хорошие ботинки. И Бог тебе ответит, ты продашь их. Просто сиди и верь. Я так делаю.

Появился покупатель перед Киримом, поэтому прервался разговор. Кирим на него посмотрел, и покупатель посмотрел на Кирима. Хорошие взгляды. После этого покупатель стал смотреть витрину. Кирим медленно взял ботинок из коричневой с мраморным разводом кожи и протянул в помощь покупателю.

— Тысяча семьсот, — подсказал он ему.

Покупатель взял ботинок и положил на витрину. Он стал смотреть в сторону и пошел дальше, потому что ему на самом деле не нужны были никакие ботинки и он сейчас об этом вспомнил.

Кирим не знал, что сделать. Снова звать, что, мол, тот что-то обронил? Или пусть уйдет, но обидно. Он встал с ботинком в руке и пошел за ушедшим покупателем. Мы знаем, что он сделал, потому об этом можем рассказать. Он вернулся не почти сразу, так же в глубокой задумчивости, как и отошел только что от лотка. Покупатель шел перед ним тоже в задумчивости. Он сел на витрину и стал примерять ботинок. Кирим ждал, что Лёня даст парный, но Лёня к этому не был готов. Кирим подсказал Лёне необидным взглядом и жестом пальца. После этого Лёня научился давать парный ботинок.

— Сколько? — спросил покупатель, померяв ботинки.

— Ты берешь носки?

— Беру.

— Тысяча семьсот ботинки, двадцать рублей носки. Полировку нужно?

— Ну подожди.

— Коричневая полировка, это нужно будет.

— А почем полировка?

— Саламандра тридцать рублей. Тысяча семьсот пятьдесят.

Покупатель все купил, что хотел.

Лёня взял коробку — он уже умел это делать, — забрал у покупателя ботинки и положил в коробку. Так Лёня научился упаковывать ботинки.

Кирим не стал рассказывать, как он вернул покупателя, потому что это все равно не было бы эффектно.

— Ты думал, что это чудо, когда я ту даму у нас остановил. Я тебя не хочу расстраивать, но все дело наше такое, что чудо такое мы делаем, как завод — те штуки, которые он делает. Он что делает?

— Секрет.

— Ну да, эти моторы для авиабомбардировщиков.

— Он моторы для бомбардировщиков??

— Он производит моторы для бомбардировщиков. А продавец делает чудо. Чудо — это когда с человеком что-то случается, чего он не ждал. Вот это оно и есть — покупка.

— Нет. Наш цех точит стекла. Никаких у нас нет моторов.

— Стекла — вредное производство.

— Не вредное.

— А про чудо ты согласен со мной?

— Ну, конечно, согласен!

— В мое время были моторы.

— Вы из цеха другого, наверное.

Лёня торговал целый день, и у него не сразу все хорошо получилось, и, в общем, получилось немного. Но осталось чувство, что получилось хорошо. В итоге был приятный момент, когда он давал сдачу: деньги так и чувствовались в руках, и которые ему дали за ботинки, и мелочь, которую он отдал, приятно было, что он умеет считать, а кто мог подумать, что от этого будет удовольствие. Он, конечно, не распродал всю витрину, что было бы здорово, чтобы Кирим увидел пустую раскладушку, когда вернулся, но такое в первый раз невозможно, тем более что все утро он торговал и учился с Киримом, а базарный день кончается непоздно: около трех дня уже все собираются — товар пакуют и складывают палатки. Потому что надо ехать по домам.

Когда Кирим пришел и они смотрели результаты дня, он сказал Лёне, что Лёня продал самые сложные ботинки. Эти ботинки (тяжелые по весу, их примета — красный слой, вставленный в каждый каблук) продать было невозможно, их Кирим давно привез, и они не пошли. Лёня так и чувствовал, что это был особенный момент, когда он продал эти ботинки. В остальном купили ложки для обуви и всё, но Кирим был очень доволен. На самом деле Кирим был больше всего доволен, что Лёня был честным человеком, как и сам Кирим. Кирим понял, что он сможет сработаться с Лёней и что у него есть продавец. Это очень хорошо, потому что давало возможность вместе ездить за товаром или чтобы Кирим ездил за товаром, а Лёня торговал. Или чтобы со временем Лёня торговал в этом городке, а Кирим параллельно в другом, где совпадает с нашим базарный день, но Кирим вынужден выбирать наш, потому что он сам тут живет и есть выгода хотя бы в смысле времени — не надо ехать. А так этой проблемы не будет.

Они на некачественной торговой машине Кирима вернули коробки и оборудование за две улицы езды в дом Кирима. Потом Кирим отвез Лёню пообедать в столовую рядом с рынком. На Лёню это не произвело такого впечатления, как думал Кирим, потому что Лёня, пока Кирима не было, ходил уже в столовую в перекур и выпил чаю. Но в столовую всегда приятно пойти, и Лёня хотел есть. Они быстро отстояли огромную очередь (десять человек с начала), потом быстро от голода поели среди толпы очень вкусные котлеты и гречку с соусом из вчерашнего бульона, так что за обедом ни слова не стали говорить.

Когда они вышли и попрощались, хорошо друг на друга посмотрев, они разошлись — Лёня к пристани отдыхать, а Кирим вверх по улице Ленина, видимо, тоже отдыхать — у себя дома. Когда говорил «до свидания», Лёня чуть не добавил при этом по-русски «Кирилл», но постеснялся дружбы и решил отложить на другой раз.

Кирим сидел без Лёни за раскладушкой таким же солнечным днем, как вчера.

Он его увидел через площадь. Там по улице, которая идет мимо рынка, среди множества народу (до десяти человек одновременно в базарный день) показался Лёня, он небыстро шел от улицы Ленина мимо рынка. Из толпы он поздоровался с Киримом, но ему неудобно было подойти, потому что он не шел на рынок. Видно было, что он ушел дальше по улице, и больше он не появился на глазах у Кирима, так что искать его не было смысла. Следующий день был уже не базарный, и Кирим с утра уехал торговать в Большое Село.

Лёня пришел на биржу труда к восьмиутра к деревянному дому, с крашеным много лет назад куцым крыльцом, с уютной лестницей на второй этаж. Там две комнаты — вторая видна из первой. Во второй начальник биржи труда и камин, в первой просто женщина и просто много старого мусора, потому что биржу труда в свое время заселили в бывший жилой дом.

Он сел на стул, посмотрел на стол, нашел заявление и стал его заполнять.

Он не волновался, потому что боялся переволноваться.

Он не смотрел женщине в лицо, потому что ему было стыдно, что она на него посмотрит.

Она на него не смотрела, потому что читала какую-то книгу на коленях.

— Уже, наверное, все разобрано?

— Ничего.

— Вот заявление, пожалуйста.

— Пожалуйста.

— Скажите, а можно работу получить?

Шуршит страница.

За дверным проемом за другим столом начальник, но не станешь же ему жаловаться. Вдруг будет хуже.

Женщина вслепую показала Лёне стопку бумажек на столе.

— Ой, оставьте только.

— Откуда столько раздражения у вас в голосе? — сказал Лёня ей мысленно. Потом подумал и сказал мягко: — Откуда столько раздражения у вас в голосе?

— Да.

И он понял, что она не может одновременно читать и делать другое дело.

Лёня взял первую бумажку и ей всунул под глаза.

— Вот я хотел бы на эту работу устроиться.

Женщина почитала бумажку.

— Ой. А откуда это?

Лёня ждал.

— Хорошая вакансия.

Лёня так и понял, что ему повезло.

Женщина читала бумажку.

— Как это, откуда это?

Лёня слушал, как она удивляется, и стал совсем счастливым.

— Штукатур или маляр?

— Лучше кем?

— Раньше вернуться домой — маляр. Позже — штукатур, потому что объектов три.

— Штукатур.

Она дописала бумагу, сунула Лёне, и теперь у нее перед глазами не было бумаги, она снова читала.

— Спасибо!

Лёня ушел.

Он гулял на пристани весь день, а потом шел несколько минут и прошел через несколько улиц. Но город относительно маленький, и поэтому он пришел на его окраину.

Там стоял устаревший забор со зданием без мебели и с железным названием «Сельхозтехника» над открытыми и брошенными воротами. И справа панельные дома в два этажа. В двадцать пять лет у людей молодость, а эти дома стали старыми. Вот третий панельный дом. Туда идет Лёня с дороги. Вот окно, где стену подперло молодое дерево типа ясеня и каждую ночь, пока Лёня спит, машет от любого ветра ветками, подметает Лёниному окну на втором этаже подоконник.

Лёня сидел в комнате, под окном которой моталось дерево типа ясеня, оно гладило стену и подметало подоконник всегда. Ветер был часто, потому что этот край города близко от реки.

Под окном шипело мягкими листьями дерево. За стеной мама шурудила по хозяйству, и все было слышно.

— Мама, закрылся завод.

Мама всплеснула руками. Она была рада, что Лёня с ней говорит.

— Совсем закрылся?

Лёня завтракал дальше, потому что он кушал очень медленно, и это все знали за ним еще в школе.

— Мам, первую зарплату не выплатили.

Молчание.

— Мам, я устроился на работу, так что все будет в порядке.

— Какая работа?

— По специальности.

— Можно тебя поцеловать?

— Не целуй меня.

Мама его не целует. Она за стеной.

— А то сигаретами пахнет, тебе не нравится. Мама, я уезжаю.

— Далеко?

— На работу.

— Езжай, езжай!

— Мама, работа далеко.

— Я без спроса не приеду, но ты адрес оставь.

— Я, мама, деньги передам тебе, когда у меня заплатят.

— Можно я тебе немножко кое-что положу? Только не отказывайся, я назад не возьму!

— В джинсы положи. В ветровку не надо, я в ней не поеду!

— Не поедешь? Далеко ведь!

— Не поеду! Мне выдадут спецовку.

Мама постучала тихо в дверь.

— Пока, Лёнь.

Лёня кивнул и отвернулся от закрытой двери.

Лёня снова вышел на работу. Но время другое, чем он ходил раньше — на завод в темноте, на рынок в сумерках. И вот наконец он видит утро. На небе цветут от солнца белые тучи, как цветы пионов. За «Сельхозтехникой» кончились дома, и у зеленого поля пошла в легкую гору серая дорога с чистой разметкой и синими знаками. Сборный пункт на работу был выше. Там, у столба автобусной стоянки, в семь отходил транспорт с табличкой «Медстрой».

Он пришел туда с городом за спиной и увидел, что правда: вовремя была толпа.

Очень много народу. Они не пьяные, не малыши, не нищие. Лица добрые, а глаза сильные. Не смотрят на Лёню. Они заняты все погрузкой своего багажа, а его куда больше у каждого, чем у Лёни, в открытые ячейки под окнами автобуса. Мужчины, женщины. И высокий новый автобус, как будто чтобы ехать далеко. Лёня стоял с ними с краю и не стал даже идти в очередь на погрузку багажа. Может быть, и пошел бы.

Но вдруг места не хватит другим. Но это все оказалось чепухой, потому что скоро уже надо было садиться и уезжать, автобус стал гудеть ясным звуком. Вместе с погрузкой Лёню отметили в списке. Теперь он был здесь раз и навсегда.

Вот он входит в автобус.

За один раз перед ним полсотни людей. Разные лица, между которыми он еще не заметил отличия. Голоса каждый сам по себе, а для него пока общим звуком, громким рядом и далеким в глубине. Разом столько глаз, и еще ни в одни он не попробовал всмотреться.

А главное, всех так много, но, значит, ему места нет. Так он и прошагал несколько шагов вглубь по проходу, сам решая, повернуть ли обратно.

И потом кто-то машет с предпоследнего ряда, еще далеко от него. Машет и машет Лёне. На сиденьях слева от Лёни, справа по салону. Незнакомый человек. Никак не возможно, что он Лёню знает, Лёня не помнит его.

Лёня еще в него не всмотрелся и не отличает лицо. Но запоминает хоть временно, каких человек цветов и где сидит. И теперь получается, что Лёня в автобусе там, где сидит этот мужчина в чем-то синем и коричневом. Потом Лёня понимает, что он в болоньевой куртке и синем свитере. Лёня решает, с бородой ли он, и запоминает, что с щетиной, коричневой, как пластмасса. Лёня думает, злой ли он, и понимает, что по виду так не скажешь. Лёня проверяет, хорошо ли с ним сидеть, и понимает, что вроде да.

Человек в синем и коричневом с кресла высунул ноги в проход, и дал Лёне дорогу на незанятое место рядом с ним у окна.

— В окно глядеть, — говорит он Лёне по-доброму.

Они сидят в автобусе рядом, и человек в синем и коричневом перестает говорить с Лёней, а поворачивается с кресла головой в проход, лицом к задним сиденьям, как он, кажется, и сидел до Лёни.

Лёня отворачивается туда с ним.

Они друг друга знают. Лёня еще не разглядел их, но понял, что одна там тетка и еще то ли три, то ли четыре человека смеются и друг с другом про что-то говорят. Они хоть случайно, хоть мельком, каждый сам по себе, но, пока говорили, посмотрели на Лёню, и снова их глаза на Лёню попадают. А Лёня сидит с ними и молчит, и хотя с ними он не разговаривает и не знакомится, а они с ним, но он слушает их разговор и улыбается, если что-то, что разобрал, может понять, а они видят это и ничего такого не говорят. И сосед Лёни, который его позвал на незанятое место, сидит рядом.

Теперь, если что, Лёня всегда может подъехать в столовой за их столик. Когда выйдут, то, если будут селить всех вместе, Лёня будет с ними здороваться всегда с особенным отношением.

Так они и поехали.

Автобус замедлял ход. Сначала стало жалко. В автобусе не было душно. Было весело.

Всю дорогу ехали с громкими разговорами по всему автобусу. И потому, что торчали удочки и гитары, ясно было, что там будет жизнь, как в клубе, что нервно, но неплохо. Пиво гремело на полу в ящике, и его не пили. Оно было для новоселья. Автобус остановился и поехал медленно к встречавшим фигурам на обочине. Вышли двое из мужиков и взяли пиво на воздух, и другие стали вылезать за ними на выход, с каждым пропадал один голос в веселом разговоре. Они только помахали статуям медведей за краем города. Очень быстро пришел поездке конец.

А за окнами открылись на замедляющемся ходу автобуса белая дощатая бытовка у самой дороги с вывешенным бельем и большими тряпками, темно- зеленый грузовик, словно из набора для игры в войну, серая даль, полная живого пара от тумана. И повторялись с маневрами машины, пока водитель становился на новорожденную грязевую площадку разворота, вырезанную бульдозером в свежем поле.

И с каждым взглядом Лёне становилось интересно, что он увидел — пока краем глаза, но больше и больше.

Он ждал, когда сойдет в очередь салона его друг с соседнего кресла, потому что рюкзачок из-под ног рядом с ним трудно было вытащить.

Под окном Лёни уже открылась белая дверца, и первые люди выгружали вещи.

Лёня погрузил рюкзачок на плечи и заторопился в остатки уходящих по салону.

Его остановили, но когда он уже дошел до конца и полез на землю по лестнице. На него смотрели с кресел сидевшие спокойно тетки. Он загораживал проход несошедшему парню.

У двери был человек со списком, он отмечал Лёню. Он ободрил Лёню улыбкой. Он остановил за джинсы Лёню и не отнимал пока руку.

— Штукатур?

Лёня кивал.

Человек мягко держал Лёню, и Лёня стоял. Человек смотрел опять в список и кивал, соглашаясь с Лёней.

— Но твой объект потом. Тут маляры все сходят.

Маляры стояли на грязной площадке под потемневшим небом, они курили, улыбались, знакомились.

— Ты со штукатурами!

Штукатуры сидели в салоне. Они знали заранее и не выходили.

— Садись. Ты едешь до водохранилища. Ну?

Лёня кивнул и вернулся в автобус. Были теперь места свободные и штуками, и парами. Лёня с рюкзаком занял два места сразу и ждал отправления. Автобус не отправлялся, потому что еще выгружали снизу вещи: их становилось меньше, и шум исчезал с людьми, уходящими по траве. Лёня видел, что на разных местах, то там, то здесь, остались тетки. Им, кажется, плевать было на Лёню.

Он понял, что в автобусе тихо. Никто не говорит, и смеха будто и не было по дороге.

Они раньше смеялись, и вроде бы было весело. А теперь они смотрели илипросто так, или в окно дядькам-малярам, которые делали какие-то знаки и что-то говорили не вслух.

Удочки были не их. Они раньше торчали, а теперь не было удочек. Все сидели спокойно и смотрели друг на друга не как друзья по путешествию, а как насквозь знакомые друг другу.

Так продолжалось долго, пока под бортами не вынули сумки, рюкзаки, и под конец они под окном вытаскивали складную пластмассовую лодку. Лёня не знал, что они с ней ехали все это время. Он теперь станет думать, как такая складывается, а тишина в автобусе так и осталась, как наступила. Все соседки Лёни перестали веселиться и, видимо, насовсем.

Когда поехали, не закричали «ура!». Они достали кроссворды или заснули, а у Лёни не было кроссворда. В уходящих за окнами он попробовал проверить своих соседей по переглядыванию, но ни одно лицо он не смог вспомнить наизусть.

Единственной из тех, кто остался на пустом теперь заднем сиденье, была тетка, которая все время смеялась, говорила и тоже могла разглядеть и запомнить Лёню. Но она не хотела ни к кому пересаживаться, ехала грустная, думала и смотрела за окно, как залитая в желе. Она ни разу не двинула взглядом по Лёне, и потом Лёня перестал глядеть и ждать.

Совсем в другом месте, когда прошел уже час и на улице все выглядело, как днем, скучный автобус съехал с дороги между двумя лесками. Водитель раскрыл двери и сказал, что стоянка пятнадцать минут. Штукатуры молча пошли наружу налегке. Они все сходили с обочины и попадали в лес. Они шли в туалет. Лёне дорога была в лес по другую сторону, потому что он был мужчина. (А водитель поссал на колесо, он профессионал — даже на такой глухой стоянке не сглупил и не отошел от автобуса.) Лёня вылез и стал примериваться к пушистым деревьям так, чтобы какое-нибудь да скрыло его из виду. Это вышло из совпадения нескольких деревьев подряд, тогда Лёня стоял так, что его никто не увидит с дороги. Женщины возвращались из туалета покурить у окон автобуса. Лёня проверял, при каком подъеме на цыпочки он видит дорогу, а значит, и его могут видеть, и при каком нет. Так он и стоял и не шел. Потом, когда все женщины вошли и автобус поехал, Лёня ушел из-за кустов и вернулся на дорогу. Он с рюкзаком шел теперь пешком. Это было долго, потому что он никогда тут не ходил и поворачивал несколько раз ошибочно. Он пришел к медведям, с которыми он прощался из автобуса, и это значило, что город близко. День уже кончился.

Он пришел на биржу труда.

Но женщина его не узнала, потому что она читала на коленях и не могла оторваться.

— Здравствуйте.

Женщина положила на колени белый листок со стола. Лёня слушал.

— Есть вакансии. Программист. Корректор в коммерческом издательстве, три тысячи рублей в месяц. Менеджер, зарплата одиннадцать тысяч сто одиннадцать. Контролер-кассир, опыт работы в коммерческом банке не менее года, Сбербанк не считается. Переводчик в совместное предприятие.

Неплохие вообще вакансии.

Лёня молчал.

Женщина перелистнула и прочитала последнюю.

— Бармен.

Лёня слушал.

— Тысяча рублей в месяц.

У Лёни появилась надежда.

— В Ярославле. Эти все работы в Ярославле.

Молчание.

Женщина читала дальше.

— Не в Ярославле, а у нас в районе? Там сейчас две у нас вакансии. Уборщица. В нашем ПТУ, ну они мальчика тоже возьмут. Нет? И вот еще вакансия — требуется доярка. На Юхоти, в совхозе. Это к нам часто такие вакансии.

Лёня молчал.

Женщина перелистнула книгу и нашла бумажку.

— Вот. Хочешь?

Сунула и читала дальше.

— Чего такое «бригада Рослова».

— Жэкаха. Ну?

— Ну давайте.

— Требуется квалифицированный рабочий широкого профиля, среднее специальное или среднее, 18-35 лет, гражданин РФ, зарплата две двести.

— Да.

— Опыт работы на дорогах 1-4-й категории.

— Ничего.

— Без судимостей. В случае знакомства с бурением колодцев — четыре тысячи плюс процент от подряда.

Она стала писать бумагу и старалась это делать хорошим почерком.

Снова было рабочее утро. Но работа была близко от дома — Лёня не увидел рассвет. Он просто вышел из дому под солнцем, прошел от детской площадки по двору с сараями, от своей двухэтажки к коричневой улице без деревьев, за перекресток до еще мало заметных отсюда троих людей с лопатами за красным щитком, пригладил волосы руками, перестал сутулиться и пришел к ним, словно проглотил аршин.

За спиной среди коричневых домов было начало дороги, а впереди переносной заборчик на ножках, промокший под дождем, красно-белый, запрещающий движение, с человеком, копающим дорогу, треугольный дорожный знак.

Лёня перешел за знак.

Они молчат.

Мама погладила ему рубашку, потому что он ее об этом попросил. У него с собой трудовая книжка, паспорт.

Кругом тишина.

Один из троих был пожилой, крепкий, с носом уткой, с пузом, с татуировкой — голубем — на руке.

— Скажите, пожалуйста, это бригада Рослова?

Пожилой молчит.

На дороге рядом с пожилым три лопаты прямые, одна совковая, один ломик — полый внутри, не литой, сделанный из трубки.

— Чего сегодня мы делаем? Дорогу кроем?

Пожилой не ответил. Он сидел и курил на краю тротуара. Он был в одной майке. У него были белые брови. Он смотрел в сторону.

Так Лёня и не узнал, как того зовут, и не подружился с этим человеком.

Мимо Лёни прошли люди, и Лёня с ними был вынужден поздороваться. Это сосед с двумя дочками.

Один из троих был с желтыми белками вокруг светлых глаз, его знобило, и у него была злоба на лице. Срез большого бревна, как колода для колки дров, прицепили жестяным карманом к палке, палка торчала из центра среза вверх, это была длинная, как древко грабель, рукоятка. Ее поднимали за рукоятку вверх и отпускали на нужном месте. Низ колоды был вправлен в алюминиевый таз, и края таза порваны и прибиты по кругу к стволу колоды. Эта штука была, как пестик. С нею работал желтоглазый. Ему было это делать очень тяжело. Видимо, пестик был очень тяжелый, а желтоглазый был хилый.

— Здравствуйте. Как вас звать? — спросил Лёня.

Асфальт был сухой, светлого цвета, в нем много камушков, на нем пыль. Асфальт потрескался. И — если на него обратить внимание — в двух местах были расколы и своего рода пробелы, неровные места — впадины.

Третий был очень молодой. Лёне он не понравился.

Лёня стоял с этими тремя копошащимися людьми между двух тротуаров, как в прозрачном стекле, потому что рядом был его дом и мимо ходили только его знакомые. Мальчики ехали на великах. Тети, и в том числе очень красивые, ходили с колясками. Они все знали Лёню в лицо или по имени. Лёня с ними со всеми здоровался, иногда они с ним первые. Мужчины, слава Богу, сейчас работали. А проезжая часть была перекрыта их ремонтом. Сейчас было одиннадцать часов дня. Никто не завтракал и не пил воду. Пожилой молчал, молодой, который не понравился Лёне, стоял над душой у желтоглазого и его ждал, а желтоглазый с большими паузами, надрываясь, бил пестиком по одному месту.

Потом молодой пошел с совковой лопатой на край дороги, из маленькой кучи набрал в ведро лопатой красный мелко ломанный кирпич. Вернулся с ведром и высыпал кирпич на то место, куда желтоглазый бил пестиком.

Почему-то не понравился Лёне молодой. Он был очень хилый и вообще по виду, как студент. Волосы были собраны в хвост. На голой груди висел на черной ниточке покупной железный череп, типа он панк или скинхед, или как они называются. И на худой шее был виден толстый резаный рубец от края до края горла.

Желтоглазый стал бить пестиком по горке кирпича, и с каждым разом она как-то утрамбовывалась вровень с дорогой.

Лёня подошел к молодому и сказал:

— Привет, ты где живешь?

— Я в машине, — сказал молодой, и стало видно, что он очень глупый.

Больше Лёня его не спрашивал.

В двенадцать часов к ремонту приехала синяя разваленная машина, из нее выскочил взрослый человек в коричневом маленьком костюме, быстро пришел к яме, посмотрел на Лёню, сразу его запомнив, широко улыбнулся и пожал ему руку.

— Здравствуйте! Здравствуй, молодой человек.

— Я с биржи труда, — сказал ему Лёня.

Лёня не двигался.

Человек был очень быстрый. Он уже был в другом месте. На краю дороги. Потом сразу в другом месте — рядом с пестиком, а на руках были желтые строительные рукавицы. Лёня думал, что он будет бить пестиком.

— Так, почему не одеты? Мужики! — закричал человек так, что всем прохожим стало интересно и весело.

Пожилой встал и пошел к краю дороги. У края дороги лежала куча грязи. Но это была не просто грязь, а шмотье. В него они и оделись — каждый из троих в яркую, как у клоуна, оранжевую жилетку.

Человек в костюме появился у кучи шмотья, потом тут же у одевающихся.

И дальше мгновенно двое из них оказались в подшлемниках — черных, как у рыцарей, с белыми шнурками. А третий подшлемник — человек в костюме оказался лицом к лицу с Лёней. И Лёня оказался в подшлемнике. Человек снял свою жилетку и застегнул на Лёне, и у Лёни жилетка оказалась чистая и со сгибами, а у троих вокруг грязные и мятые — потому что в машине чисто, а свои жилетки они с собой мотали вдоль дороги с начала работы.

Потом он оказался у инструментов, и Лёня тоже с ним. Потом он оказался чуть дальше за пестиком, и оказалось, что Лёня с ним там же и в руках у Лёни лом. У человека в руках тоже был лом. Он говорил с Лёней лицо в лицо, потому что он сильно нагнулся над асфальтом и Лёня тоже нагнулся.

— Так, ремонтируем покрытие, старт — ломом чистим выбоину, ровняем края. — И он начал колоть ломом запылившееся и почти незаметное место на асфальте, где, как на другой планете, был кратер. — Пробиваем покрытие до дна и ровняем дно! Старт!

И они с Лёней вдвоем все это тут же сделали.

Потом надо было набрать в ведро кирпич совковой лопатой, кирпич высыпать в яму и отойти.

Они были лицом к лицу над кирпичом и быстро кидали двумя лопатами в ведро кирпичный лом.

— Яма засыпается! Квадратный метр выбоина — пять ведер! Меньше кирпича — халтура! Погонный метр трещина — ведро! А теперь отойди.

Сейчас человек-пестик покажет свое искусство.

Все отошли. Желтоглазый парень, который сидел на пятках, опершись обасфальт руками, встал на четвереньки, потом поднялся и пошел медленно к пестику. Отнес его с потом по лицу к расширенной ломами и закиданной кирпичом яме, поднял и отпустил. Поднял и отпустил.

Яма была на четыре шага дальше, чем та яма, которую били при приходе Лёни. Лёня смотрел от новой ямы на старую — теперь — красное пятно в серой дороге, как рана на слоне, — а потом посмотрел над ямой и понял, что они немножко сдвинулись дальше от его дома.

Наступило новое утро.

У Лёни под окном качалось дерево и гладило Лёнину комнату ветками.

Лёня спал в своей комнате очень долго и хорошо выспался.

Когда он позавтракал — пошел себе во двор, вышел к углу.

На поперечной дороге, которая шла рядом с домом и уходила в город, за перекрестком стояли трое оранжевых людей, которых он теперь знал. По тротуарам вокруг ходили другие, которых он знал.

Лёня тоже пошел по тротуару, рядом с ними, поздоровался и остался у них. Он оделся в подшлемник и оранжевую жилетку, переобул свои красивые кеды на резиновые сапоги и стал работать. Он ждал, когда снова приедет Рослов, и поэтому незаметно прошло время. Так Лёня научился обрабатывать ямы на дороге и засыпать их ломаным кирпичом.

Кончили яму, и Лёня пошел вперед мести новую трещину от песка, ни о чем не думая. А глаза уперлись в глаза, и все вздрогнули. За деревцем показалась деревянная детская площадка коричневого дома с закрытым магазином, и там на крокодиле сидели, как маленькие, два мальчика и сосали пиво, первую бутылку за день. Вот Сережа со светлыми волосами, прыщами на лице и хорошей улыбкой, а глазами красными после вечера. Вот Чирик со страшным лицом и тоненьким голосом, которому семнадцать лет, а все считают, что пятнадцать, и дружат, чтобы одалживать деньги без отдачи.

Они смотрели на Лёню и все меньше стеснялись, потому что Лёня был с метлой в руках.

Лёня быстро бросил метлу, но лом был занят и нечего было взять взамен.

— Здорово! — ему крикнул Сережа с непонятным выражением.

Лёня, краснея, взял метлу снова и стал мести с колотящимся сердцем.

— Здорово, Лёня! — ему пискнул Чирик и, чтобы меньше стесняться, добавил: — Ебаный в рот.

Лёня мел песок и ждал, чтобы подошли его уроды-товарищи, но они где-то застряли.

Домел песок метлой, а они уже допили пиво и пошли, сутулясь, как цветки с плохим стеблем, с детской площадки.

— Серый, Чирик, — сказал Лёня негромко.

Чирик подошел, как по программе. Сережа стал датый и поэтому тормозил и подошел вторым. Они стояли все трое. Лёня водил метлой по асфальту, забыв, что делает.

— Ну, — сказал Сережа, улыбаясь. — Пошли гулять?

Лёня подумал, как резче ответить.

— Так работа.

— А-а, — сказал Сережа, глядя на метлу сверху вниз.

— Н-да, — сказал Чирик, расстроившись из-за метлы.

— Штаны какие у тебя, Чирик, новые.

Чирик покраснел. Лёня смотрел и догадывался.

— А свои? Дал кому поносить?

— Взяли, — сказал Чирик, и Сережа тоже скис.

У Лёни отлегло от сердца, а потом опять подступило, потому что Сережа и Чирик стали смотреть на метлу и видно было, как им становится легче.

Лёня приподнял ладонь на прощание, выпрямил спину и стал подметать асфальт.

Сережа и Чирик пошли вниз по дороге, вдаль от ремонта.

— Мы пошли за Горынычем зайдем, — сказал Сережа.

Они ушли, и скатертью им дорога.

Но до конца дня трещина не кончилась, и на другой день снова Лёня попал у площадки. Они так же сидели на своей жердочке и опять перестали разговаривать от удивления, что Лёня с метлой пришел на дорогу в жилетке освежить трещину, стал на мостовую в просвете кустов и терпел, ждал остальных. Лёня стоял, чувствовал, как они смотрят и смотрят на него, и старался смотреть на Рослова: Рослов быстро размечал края, по которым будут выбивать вокруг трещины яму для кирпича.

Сами подошли.

— А ты все на одном месте метешь.

— Не устал?

Рослов размечал края ямы.

— Они рисуют, — сказал Чирику Сережа.

И ничего не произошло. Они постояли, посмотрели и, потому что у них было короткое терпение, ушли.

— Горыныча возьмем? — спросил Чирик Сережу.

— В бар пойдем, — сказал Сережа.

Чирик стал вынимать из плохих брюк монетки и отдавать Сереже. Так они и ушли по Лёниной дороге.

Через пять минут желтоглазый принес ломы, и Лёня с молодым стали бить по рисунку Рослова. Но за пять минут Сережа и Чирик были уже далеко.

Лёня пришел на работу. Он бил ломом яму. Работал он хорошо. Из-за этого работа кончилась раньше срока. Рослов сказал «перекур», и все сели пить чай из бутылки. Всем было весело. Сережа и Чирик вышли из двора с бутылками и удивились, а потом заулыбались. Лёня лежал на асфальте и курил в небо. Он увидел их и сел. Он загасил сигарету. Но уже закурили по второй Рослов и пожилой и дымили спокойно. Перекур шел.

Сережа сел на тротуар. Чирик тоже сел.

— А вы всё курите. Да? — спросил Сережа, глядя, как все отдыхают.

— Мы работаем, — сказал Рослов.

— Ха-ха-ха! — Они развеселились.

— Лёнь! Ты на заводе тоже так работал? — спросил Сережа.

Лёня молчал.

— Поэтому-то вас закрыли.

Они шли дальше, и Лёня увидел, как они зашли за Горынычем в дом за перекрестком, вышли без Горыныча и пошли дальше за угол. Все курили, и Лёня подумал, что даже от перекрестка видно дым. Они ушли.

Рослов докурил. Все встали. Рослов распрямил спину и раскинул руки. Все так же сделали, чтобы не получить по башке. Рослов улыбнулся. Все тоже улыбнулись, потому что поняли, что их пронесло, и настроение приподнялось. Рослов пошел к инструментам. Все зашевелились, как улитки, и взялись за инструменты, словно руки переросли на жопу. Лёня взял лопату, он был расстроен.

— Лёнь!

Его позвал Рослов.

— Лёнь!

Рослов показал Лёне на пестик, которым желтоглазый ворочал над ямой.

Лёня пошел к пестику. Он напряг живот, чтобы не порвать, и взялся за пестик коротким рывком, чтобы хоть каплю приподнять над асфальтом, но руки не дождались тяжести. Он поднял пестик, и по весу и ощущению он как будто качал на журавле ведро с водой. В ведре десять литров. Неужели желтоглазый притворялся, что пестик тяжелый. Он подвигал пестиком и опустил его. Поднял и опустил. Он чуть не заплакал от огорчения. Он проверил — Рослов смотрел спокойно. Лёня молчал с красным лицом. Рослов сказал:

— О-о. А ты смог. Очень хотел.

Все продолжили работу, Лёня не бил ломом, чтобы слушать Рослова.

— Лёнь! Тяжелый пестик поднял такой. Очень хотел. Поэтому и поднял.

Лёня сдвинулся с ремонтом еще чуть-чуть — шагов примерно на шесть-восемь, по дороге от своей «Сельхозтехники» к дому Горыныча, а потом оказалось, что ям дальше какое-то время нет, и на следующий день они перешли сразу за другой перекресток. Соседям Лёня махал теперь через дорогу и здоровался громко, они, оказывается, в основном до этого перекрестка сворачивали. За перекрестком на всей дороге, как Лёня видел, ям было больше.

У первой ямы с тротуара с Лёней поздоровалась Хрюшка Борисова, Лёня с ней тоже. Они поговорили.

— Ну чё ты?

— Ну чё ты?

Помолчали.

— Работа?

— А ты чё?

— Да я так.

— Ага. Ну чё, пока?

— Ага.

Когда она отошла, все трое — и пожилой, и желтоглазый, и молодой — пошли к Лёне и шепотом заговорили.

— Это кто такая?

— Это кто такая?

— С кем ты разговаривал?

Лёня подумал, что это розыгрыш, и потом подумал, что они же никого тут не знают, и решил ответить всерьез.

— Ну такая тут одна.

— Что ты, ее знаешь?

— Чего? Я? Ну да.

Трое молчали.

— Мы учились вместе. А чего вам?

Трое молчали.

— Я такой в жизни не видел ба-

бы, — сказал пожилой.

Лёня молчал.

— Нет, это вообще, в ней что-то есть такое. Это баба!

Желтоглазый и молодой кивали.

— Я со всем уважением. Без пошлости. Это баба! Она оч-чень красивая.

Лёня молчал.

— Как ее зовут?

— Ее зовут Свинья, или Хрюша, а вообще она Даша.

Трое молчали.

— Чего такие клички.

— Ну так. Мы учились вместе.

Трое молчали.

Молодой дурак сказал очень взволнованно:

— Слушай, это девушка-звезда. Девушка-модель. Честное слово. Она прямо по шарам дает. В ней чего-то есть.

Желтоглазый сказал:

— Это сам секс.

Пожилой с презрением посмотрел на желтоглазого и ему показал пальцем, так что желтоглазый пошел к яме и стал бить ее как можно лучше ломом молодого дурака. Пожилой сел на чужую одежду и больше не говорил ничего.

Он прибежал из дому с обеда, работа продвинулась сегодня шагов на девять, а это оказалось очень много, уже нельзя выйти из дому и посмотреть в конец улицы — собрались ли они вдали в оранжевых жилетах или есть время посидеть. Дело в холме, улица вся идет по горке. Лёня спешил зря. Рабочие еще не пришли, работа не началась. Тут сидит Рослов, один.

— Они в «Лакомке»! Пьют, козлы, водку и котлеты в тесте хавают!

Лёня смотрел на бригадира Рослова и боялся, что скажет не то.

— Очень мне интересная эта работа.

— Да? Хорошо! Хорошо!

— Да. И скажите, пожалуйста. Вот идти ломом надо от центра к краям или с краев по кольцу?

— Не понял.

Лёня переоделся и начал работать с выбоиной.

— Все правильно, все правильно ты делаешь, молодой мастер.

— Да?

— Все правильно делаешь. Опыта у тебя-то нет.

— Нет, у меня есть опыт.

— Лома ты в руках не держал. Ты будешь мой ученик. Я тебя научу всему, чему я научился, а я учился в институте и работал в четырех городах и в разных областях — легкой промышленности, дорожного строительства, деревянногозодчества и Саратовской.

— Саратовской!

— Да! Вот смотри на дорогу. Видишь? Халтура. Халтура из ДРСУ-7. Знаешь их?

— Не.

— К ним не нанимайся, потому что им все безразлично. Тоска, а не работа. А когда будешь начальником, то бери мое главное правило: разнообразить, разнообразить впечатления, и всегда чтобы было новое, чтобы работа была праздником не потому… Привет!

— Привет, — сказал ему по-хамски пришедший с остальными пожилой рабочий.

— Не потому, что на ней все оттягиваются, жрут и напиваются, а потому, что на ней на самой надо, значит, организовывать интересные события, да?

И неожиданности, которые обостряют. Обостряют к ней интерес… чего, поели?

Они втроем замерли с жилетками в руках, их глаза двигались маленькими шагами, а на лицах было выражение, по которому у Лёни появилось подозрение, и он обернулся и увидел, что от светофора к ним шагает Хрюша. А Лёне это было по барабану, и он стал работать дальше.

— Привет! — сказала Хрюша с подначкой. — Ты чё торчишь.

— Колбасой катись, — обиделся Лёня, — я работаю. А ты не фиг делаешь, школьница.

Она ушла дальше, обернулась. Сказала:

— За… — посмотрела на рабочих и постеснялась материться (…трахали вабще, на другой конец блин погнала мать я опупела ходить пылища у вас короче дебил ты — имелось в виду).

— Чупа-чупс — соси?

Девочка ушла, довольная, что его подначила.

Все молчали и не работали.

— Я все ждал сегодня, пойдет или нет, — сказал пожилой. — Наверно, она туда шла, когда мы жрали.

Молодой сидел и смотрел в асфальт.

— Ага.

Рослов сказал:

— Эту девочку я тоже заметил. Да. Она тут шла мимо нас, но вас не было.

Я ее помню.

У Лёни испортилось настроение, потому что Хрюшка ему наговорила какой-то херни. Деревья у них на улице правда были порублены, но Лёня считал, что пыли везде одинаково.

— Какая она красивая.

— Девочка? О-ой, да-а! А Лёня ее знает.

— Она оч-чень красивая. У нее чё-то особенное в лице. Я бы ее нарисовал.

— Лёня, что это за девочка?

— Ну да, очень красивая девочка. Мисс область. Она не модель?

— Вы чё, — сказал Лёня. Ему было страшно, потому что он чего-то не понимал.

— Лёня, значит, смотри и гляди. На дорогу. Отчего мы тут горбатимся? Вместо рытья колодца богачу в деревне, глубиной двадцать метров и скважина на семь в глубину, чудесная работа, от которой я отказался? В прохладе? Мы тут горбатимся из-за халтуры ДРСУ. Строили они эту дорогу, какие ошибки допущены? Учись. Оценивай.

— Фигня какая-то.

— А чё фигня? Нет, просто она нам всем понравилась. Останавливает взгляд.

— Да?

Рослов подумал и ответственно сказал:

— Да. Если у тебя холодная смесь с завода пришла — так нагрей ты ее хоть горелкой ацетиленовой, хоть вручную мешай, но нагрей же! Холодная она сразу не ложится! Дальше — явно делали гады в дождь. Дальше — смотри, какая кривизна. Отчего такое бывает? Оттого, что они нечестные. Оттого, что халтурят. Если бы их мои учителя в Саратове увидели бы, они бы их убили.

Снизу их горки, с холма, будто маленькая пара мурашек, топали среди жары мальчики, от далекого крокодила через перекресток, вдоль заделанных за Лёнину неделю ям, поднялись к заборчику с нынешним ремонтом и остановились на тротуаре у Лёни.

Лёня на них смотрел и видел, что они никуда дальше не собираются идти.

Они сели на корточки, посмотрели на Лёниных рабочих, проверили взглядами, что делает Лёня, и скука стала уходить с лиц, им опять стало получше.

— Мы тебя проведать.

Лёня сыпал в ведро кирпич.

— Попал, Лёня, — заговорил Сережа.

Чирик кивал.

— Как в аду. Парит, и черти кругом.

Больше им нечего было сказать.

Лёня пошел к пестику, взял его за ручку и отнес по воздуху к яме. Он стал качать и бить пестиком по кирпичу.

Рослов подошел через пару ударов.

— Лёнь! Хорош!

Лёня отпустил пестик, и тут за пестик взялся желтоглазый. И все поняли, какой на самом деле пестик тяжелый.

— Лёнь! — сказал Рослов. — Уж пожалуйста. Кто виноват, что ты силач такой? Возьми-ка у него.

Лёня, красный, подошел к пестику. Желтоглазый упал без сил на асфальт и отполз от ног Лёни. Лёня поднял легкий пестик и ударил еще несколько раз. Яма и так была готова, бить смысла не было.

Рослов посмотрел на Сережу и Чирика.

— В армию Лёня пойдет — его возьмут в инженерные войска. — Он прохаживался перед ребятами. — Я это знаю. Потому что я сам инженер. И я знаю, куда Лёне идти. А вас не возьмут. Я же вижу, у вас сотрясений мозга по пять на брата.

— А с сотрясением не берут? — спросил, как отравленный, Сережа.

— Так поэтому и надо-то драться хорошо. Чтобы кулаки болели, а не голова.

Сережа и Чирик еще долго сидели, но с ними никто не разговаривал.

На новом месте, где дома Лёни никак не было видно, а улица спустилась ниже, к светофору, желтоглазый бил пестиком яму.

Она вышла из непочиненной улицы и свернула перед ними налево на перекресток, но теперь они были рядом, и она с ним заговорила.

— Чё, прикольно? Все в деревне, а я офигела дома.

У нее в руках была выходная сумка.

Лёня ей ничего не сказал, а она спокойно ушла.

Пожилой сказал, смотря ей в спину:

— Ой, какая красавица. Глаза-то.

Молодой закивал, желтоглазый тоже. Рослов тоже. А потом он сказал:

— Да, это особенный экземпляр. Чья же это дочка, приезжая, что ли?

Лёня не отвечал.

— Очень, очень красивая!

— Вы скажите — это прикол или как? — спросил Лёня.

— Нет не прикол!

Все удивились.

— Вы серьезно или вы разыгрываете, какая она красавица, я чего-то не понимаю. Столько же баб ходит вокруг? Мне какие-то другие нравятся.

На него с упреком посмотрели.

— Это ты прикалываешься! Над нами!

Лёня замолчал.

— Мы с одного класса, ну, да там таких тридцать шесть девок вообще наши, они все одинаковые. Это — Хрюшка, Борисова.

— Ну а то. С такой бабой, чтобы она вообще на тебя посмотрела, это другой может сто баксов отдать, и она все равно не взглянет, а ему по жизни прет, и он с ней кореш, это тут можно обалдеть, скажи? Блин, был бы я молодой. Иван, скажи, нет?

— А чего Хрюшка?

— Ну это чё-то из детства. Хрюшка-Степашка. Она так всегда — ее имя Хрюшка или Свинья с начальных классов. Я-то после школы пошел на завод, ну а она школьница еще, учится там, осталась.

— А чего не в ПТУ?

— Да чего-то мать ее хочет в университет…

— О-о! Ну, понятно — женщины!

— Да.

Лёня пошел, как само собой разумеющееся, к пестику, и ему никто ничего не сказал. Только похвалили, когда он ударил третий раз подряд.

— Хорошую серию дал, Лёня.

Лёня молчал и постарался ударить четыре раза.

Новое место чуть дальше по улице, они впервые переставили решетку с запретительным знаком по другую сторону перекрестка. Лёня бил пестиком с большими паузами, а молодой его вдруг спросил:

— А чего у вас, что-то там есть?

— Нет.

— Нет?

И видно, что он не верит.

— А вид у вас такой, будто у вас что-то есть.

С обратной стороны возвращается Хрюша, она уже проходила сегодня.

— Чё ты идешь?

— А ты чё стоишь?

— А мы дорогу ремонтируем.

— И куда вы претесь, как черепашки?

— Куда мы? Вот туда.

Он показывает по ходу улицы.

— А. Ну понятно.

— У вас ям много, это ты своими пятками продолбала. Копытами своими.

Она молчит.

— Ну все, пока!

— Пока!

Он в хорошем настроении работает. Она ушла тоже в неплохом настроении.

— Не обиделась?

— Она?

— Ты ей про копыта.

— Да это шутка. Что-то же надо сказать, одноклассница же.

Он начинает работать пестиком.

— Так-то многие со мною здороваются. А с вами чего не здороваются?

— Мы со Свердловска.

— Это где-то Украина?

— Ну типа того.

— А с вами чего не здороваются, вы — наш? — спросил он Рослова.

— Так они стесняются. Нечестные люди очень многие, с которыми я работал. Я многое знаю про многих.

Их ремонт прошел по улице много шагов. Прошло время, а теперь они среди других домов — тут зеленые деревья, а не обрубленные. И стоят вдоль улицы то уютные бараки, то каменные домики, старинные, может, прошлый век это? Лёня приходит на работу, и пестик начинает у него скользить в руках, потому что ладони вспотели.

Стало жарко.

— Жилетки надо! Жилетки! — говорит Рослов, потому что все работают голыми.

Они проходят перекресток, и с этого рабочего дня Хрюша проходит мимо по многу раз, и теперь она стала чаще ходить в домашней одежде. Однажды она появилась с мусором в ведре, посмотрела на них издали и все равно выкинула мусор на улицу под деревья. Она ходила куда-то через дорогу и за угол в трениках с эмалированным судком в руках много раз в разные дни. Она принесла две авоськи с литровыми и двухлитровыми банками — снова куда-то в перпендикулярную улицу.

Только когда она ходила в магазин, она проходила мимо них. Они еще немного сдвинулись — раньше они перегородили улицу у самого магазина. Сегодня она идет в выходной одежде.

— Привет.

— Привет.

Уходит.

Там, откуда она шла, — ее дом. Вот он виден. Потом она вернулась обратно и ушла к себе домой. Отсюда дом почти всегда виден. Хотя у нее много соседей, а кто конкретно там белеет, не ясно, когда выходит женщина. Потому что у Хрюшки и платье бесцветное, и футболка белая. Вот когда она в черном топике ходит — это заметнее, потому что отличается черный топик от розового живота.

Лёня в своей комнате ел с деревом за окном, с мамой за стеной — совсем один. Но ему было неспокойно, потому что тени от чашек были, как купол с пупком или как грудь с соском, и он поймал двумя чашками так тень под лампочкой, что эти две серые груди на маминой скатерти стали вместе.

За стеной мама мыла для Лёни шершатку, которая закоковела.

— Мама. Первая зарплата позже будет.

Мама все слышит.

— Из пакетика деньги возьми!

— Да ну, мам. А в кошельке все?

Мама так и не ответила.

— Мама. Я с тобой деньги поделю.

— Да ничего.

Здесь улица снова на горке. За низкими заборчиками большие бараки, красивые и домашние, с синими крышами и белой штукатуркой по деревянным фасадам.

Их ремонтный забор стоит за люком, в голове долгой линии кровавых ям отсюда вниз к магазину. От места, где они впятером — кто сидит, кто долбает асфальт вдоль трещины, — рядом, впереди через пять ям, дом, на который все смотрят.

Вечером, у третьей ямы из пяти, он спросил тихо у Рослова:

— Откуда берется кирпич?

— Я его насыпаю. Вы спите, а я заезжаю за кирпичом. Ломаю его. Чтобы не сперли. И насыпаю горками.

— А давайте я посторожу.

— А чего сторожить, его никто не украдет, тут даже полкирпича целых нету. Да и кирпич херовый.

Когда все ушли, Лёня остался. Он был в жилетке, в руки взял лом, сел на низкую горку ломаного кирпича за тротуаром у ремонта. Смотрел на дом и вообще по сторонам. Темнело, в воздухе были сумерки, в домах светились телевизоры.

День был опять очень жаркий, такое уж время года. Но тут центр города, до Волги идти нужно минут тридцать во все три стороны. Трещину было сложнее заделывать, потому что она была очень длинная и очень медленно получалось оббивать в ней асфальт. Оказалось, она глубокая — просто заплыла за весну песком, что тоже плохо.

Вообще, она на Хрюшку непохожа. Почему у нее такая кличка — непонятно.

У нее голубые маленькие глазки, лицо светлое, волосы темные. Она веселая, небольшого роста и совершенно не жирняйка. Ну такая у нее кличка. Свинья.

Ночью вышла из дома. Остановилась на последней ступени. Он был за дорогой с ломом.

— Чё ты тут торчишь?

— Я тут инструмент и кирпичи сторожу.

— А-а. И чё? Кто ворует?

— Да воруют.

Она пошла за угол и вернулась с укропом.

— Чё, салат делаете?

— Ну. Как ты понял?

— Укроп несешь.

— Салат! А ты голодный?

— А чё, накормишь?

— Чё это.

— Да на хер мне твоя.

— Ну и сиди, блин, голодный.

— Свинину я буду есть. У меня колбаса свиная.

— А-а. Чё ты всю ночь будешь сидеть?

— Ни хера. Лягу щас засну тут на кирпиче, мягко, тепло, не хочешь посидеть?

— На кирпиче посидеть?

— Да. На ломаном.

— Ой. Иди ты.

Она пошла с укропом в дом и не сказала «до свиданья».

У Лёни правда была с собой еда и зубная щетка. Он наметил себе, что у него колонка.

Он ей сказал вслух, но боясь, что дома услышат:

— А мы так всегда, кто-то ночевал. Ну а мне начальник доверяет.

С двух сторон, с обоих тротуаров говорят поверх ремонта девочки: тут Хрюшка, там какая-то писюшка в белых джинсах из дома напротив Хрюшки.

Снова работа. Она ходит мимо то туда, то сюда.

Потом она ушла обедать. Потом мыла посуду. Потом все было тихо.

Вечером, снова в сумерках, она вышла и с пустыми руками пошла к ремонту. Лёня кончил передыхать и забил пестиком по яме. Она подошла, Лёня понял, что если будет бить, то запылит ее белые джинсы.

— Чё, у тебя белые джинсы.

— Ну вот.

— Чё-то они тебе тесные.

— Ну вот. Такие вот они.

Они молчали.

— Чё ты пришла?

— Я так пришла!

Она ему улыбнулась.

Он был к этому не готов, но тоже улыбнулся.

Он встал как-то так и увидел — напротив в погасшем окне прижались к стеклу три девочки — Хрюшкины подружки. Они очень довольные смотрят. И краем глаза он замечает, что Хрюшка тоже их видит и понимает.

Хрюшка его берет за руку. Плевал он на эти мелкие понты. Но фиг с ней, дает он ей руку. Смотрит, проверяет — девочки довольны. Цирк, думает он.

Смотрит на другое окно — там, в Хрюшином доме, в погасшем окне родители Хрюши, мама с белым лицом и отец с красным. У них в глазах злоба и растерянность меняются, как перламутр.

Лёне становится стыдно за Хрюшу, и когда он смотрит на нее краем глаза, он понимает, что она тоже видит окно с родителями. Как было, так все и остается. Он ей дал руку — она ее так и держит. Смотрит на него и больше не смотрит никуда.

— Ну чё, — говорит она.

— Ну чё, Свинья.

— Сам свинья, — говорит она.

— Ну свинья, — говорит он.

— Чё, опять дежуришь?

— Да, блин, офигел совсем.

— Лето, блин, чё в деревню бы щас.

— Хули там огород копать.

— А тут не охуеешь огород копать.

— Да блядь я отмазан, работаю.

— Блядь а я нет, скорей бы в школу, мама моя родная.

Днем они кончали трещину. Перед ними по ходу было крыльцо ее дома. С утра никто не выходил. Время было пятнадцать часов. Следующая яма за тем краем у крыльца. Это у номера сорок четыре — ее сорок второй останется позади.

К запретительному заборчику приехал Рослов, оказался сразу среди них, сказал:

— Ребята! Прячьте ломы. Короткий перерыв ради почетного труда. Хочу обрадовать вас. Можно улучшить нашу репутацию. Скажите спасибо.

Все смотрели на него и отпускали, как лишний груз, ломы. Рослов ждал, что его будут спрашивать.

— Садимся в машинку, не переодевайтесь, все одно пылища. Не хотите спрашивать? Вы хотите сюрприза?

Все сели в машину, Лёню Рослов приглашал на переднее сиденье, но Лёня постеснялся и сел назад.

— А ты пешком лучше, — сказал Рослов желтоглазому.

— А куда?

— Ищи.

Они уехали.

Пожилой смотрел с переднего сиденья Лёне за спину, как желтоглазый идет за ними с горки, и сказал:

— А он однажды у нас украл. Деньги у нас украл.

Лёня ничего не ответил.

Они стояли у школы, не в машине, а все вместе. Это другой конец города — здесь снова все дома другие: двух- и трех- этажные многоквартирные, но поновее и из коричневых панелей.

Школа была сбоку.

Лёня ходил сюда всю свою жизнь. Но с тех пор как он перестал, он здесь не был.

Все было вокруг коричневое, а школа из серо-белых панелей, и было очень красиво, потому что над дверями было в высоту всего второго, глухого там, этажа закрашено цветами российского флага — красным, выше синим, выше белым, по синей середине были белые буквы «Школа № 1». Все было обычным, а школа была цветная, все было коричневым, а школа была ясная.

Они вошли через калитку из мелкой сваренной черной трубки в вытоптанный весной и не отросший земляной двор.

Тут училось столько народу, человек триста, может. Сейчас было пусто.

Школа стояла на кривой земле, как на волне. За запертыми все лето воротами директор ждал и смотрел, когда Рослов к нему придет на близкое расстояние.

Рослов положил руку на плечо Лёне и подтолкнул его вперед.

Лёня вышел к директору.

— Лёня! Пожми Пальчонку руку.

Лёня посмотрел директору в глаза и протянул руку вперед.

Директор взял руку и замер, потому что рука у Лёни была ледяная и сырая от волнения и он взялся за руку директора крепко, чтобы не стесняться.

— Пальчик! Ты его помнишь?

Директор молчал.

— Он с твоих учеников! А теперь он у меня учится. Он мой наследник. Лёня.

Лёня с каждым словом глядел в глаза директору.

— Вот увидишь. Потом ему оставлю бригаду. И ты его запоминай. Он тебе еще капремонт школы сделает. Или бассейн построит.

«Бассейн мне нужен», — думал Лёня за директора и отвечал:

— Построю.

Директор вынул руку из руки Лёни, посушил ее о воздух и посмотрел на Лёню.

— Из моей школы?

— Я пошел на завод, — сказал Лёня и улыбнулся улучшенной улыбкой.

Директор посмотрел на Рослова.

— Ваня. Ты хочешь гараж глянуть?

Рослов помолчал.

— Я твоему наследнику покажу гараж.

Рослов обнял за плечо директора и пошел по двору. Лёня пошел с ними как товарищ. Он видел впереди плохой гараж и прикидывал, тяжелая ли для него будет работа этот гараж переделывать. Он обеспокоился, потому что получалось очень нелегко справиться с гаражом на уровне, чтобы им гордились Рослов и директор.

— Вот гляди, наследник. Строится гараж или любое здание. Роется котлован под фундамент, — говорил директор и взял Рослова пальцами за рукав, как зацепил проволокой.

Лёня смотрел на суматоху и путаницу из гипсокартона длиной пятна-

дцать на пять метров.

— Потом туда идет фундамент. Ленточный — если, например, строим школу. Это льется цемент по линии будущих стен и по площади пола. С необходимыми дырами для коммуникаций. У нас столбовой. По углам ставятся опоры. Для гаража пятнадцать на пять метров, то есть для моих «Газели» и «Нивы», дополнительные столбы ставятся посередине длинных стен. Поставлены они?

Рослов молчал.

— Ну а дальше стены. Ты умеешь стены поднимать?

Лёня молчал и улыбался.

— Ну я научусь! Очень быстро, — сказал он директору со всей доступной уверенностью в голосе.

— Тебя научил уже Ваня? Поставить по углам и к дверным проемам кирпичные столбики, закрыть проемы гипсокартоном, сворованным с аварийного здания какого-то, что ли, и поддуть потом краской водоэмульсионной. И сказать, что гараж кирпичный.

— Пальчик. Теплее же так. Воздух в стенах создает прослойку.

— Я на воздух вам три тыщи давал? У меня воздух в сраных твоих чеках прописан? Где ты воздух такой плохой купил, сученыш, что он стены не держит?

— Пальчик. Держал бы, да фундамент какой-то не такой. Чего это оно просело по бокам! — А кто его клал! Где боковые столбы! Бригадир дырявых рук! И уголовников! Наследника себе в детской комнате нашел!

— Пальчик. Мы с тобою одноклассники. Будь тише, Пальчик. Я же даже не хитрю. Ну не знаю я, что за херня с фундаментом.

Директор помолчал.

— Ты не знаешь?

— Пальчик. Я про кирпич не говорил тебе. А чеки, так чего они мне написали… Фундамент не я клал.

— Врешь.

— Они клали. Палыч. Я такие вещи секу, я же не приезжий, как эти уроды мои.

— Звери. Денег хотите украсть — ну привезли бы с Волги шесть валунов. Бесплатные валуны! Но положили бы.

Они шли с директором обратно в обнимку.

— Вот тут мы рыли окоп с тобой на НВП! — объявляет Рослов, проходя с директором над еле видной сглаженной бороздой под клумбой.

— Рыли, брат, рыли! — не рад директор.

Рослов думает, что бы еще вспомнить.

— Я оторву башку этому пню. Пальчик. Хочешь его побить? Я его тебе приведу. В новый гараж. И дам тебе лом. И с тобой мы его зачмырим.

— Да я бы тебя, Ванька, лучше зачмырил.

— Палыч. Был бы я мудень — я бы к тебе не пришел.

Директор молчал.

— Ну, пока!

— Как, пока? Ты поработать еще не хочешь?

— А чего нам работать?

— Поправить мой гараж не хотите?

— Так мы ж его плохо сделали.

— Так деньги-то вы брали?

— На гарантийке хочешь сэкономить? Ха-ха-ха-ха-ха.

И пожилой засмеялся с Рословым.

— Как говна я наелся, — говорит директор и смотрит через плечо.

— Пальчик. Тут твой ученик, а ты грязным матом, — кричит весело Рослов и машет Лёне на свою машину.

Они были у дома сорок два и смотрели, как Лёня трамбует трещину.

— Красавец! — сказал кто-то, Лёне было все равно, кто.

Молодой и желтоглазый стали долбить ломами следующую по очереди яму.

Рослов им не давал нормально работать, потому что оказался над ними и кричал:

— Мать-перемать, Лёня быстро выучил все, а вы, хохлы алтайские, в линию не попадаете! Мать-перемать, есть талант на свете, что бы ни говорили большевики.

— Не все равны, — сказал пожилой. — Глянь, какие мышцы!

Все смотрели на Лёнины руки, на которых мышцы так и не отросли.

Работа кончилась. Они закрыли кирпичом и утрамбовали яму и скол по краю у сорок четвертого дома. Рослов очертил колесиком кривую яму дальше, под порогом у дома сорок шесть. Все ушли, Лёня остался, сел в жилетке на тротуар. В домах заиграли телевизоры, мимо прошла Хрюша с той стороны, где они раньше работали, они уже здоровались сегодня, поэтому она к нему не подошла, теперь надо было нарочно подходить — она шла не мимо.

На улице стемнело, и все другие люди тоже ушли. Лёня думал, развести ли костер, но делать этого не собирался.

Были сумерки, потом из них выступили звезды и молодая луна. К нему пришла Хрюша в домашней одежде и села на тротуар.

— Ну чё?

Лёня молчал.

— Может, есть?

— Это ты Свинья, ты и ешь.

— Чё ты вобще.

Свинья молчала.

Лёня спросил:

— Покурим?

— Я не курю.

— Хрюша, ты очень красивая.

— Я? В первый раз слышу.

— Я тоже этого раньше не замечал.

Они молчали.

— Пошли в огород?

Они молча пошли в ее калитку и свернули вправо от крыльца, как она ходила за укропом. В огороде было темно. Сперва они видели темное окошко туалета, потом его заслонили деревья. Тут были грядки. Дальше забор и чужой огород без конца.

Она остановилась и сказала:

— У нас большой участок.

— Сколько?

— Восемнадцать соток.

— Это ваш?

— Ну да. Соседей — он за домом отдельно.

— Вот работы до фига.

— Скажи? Да?

Они сели на грядку.

— А чего это?

— Это жасмин. Он уже отцвел.

— А чем пахнет?

— Это мои духи.

Лёня ее поцеловал и сплюнул. Она ему улыбнулась. Он на нее внимательно посмотрел и понял, что он ее любит. Они погладили друг друга по плечам. Была чудесная погода. Они думали.

— Чё.

— Ну чё.

Они обнялись.

— Хрюша, ты очень красивая.

— Я не Хрюша.

— Как ты не Хрюша, когда ты Свинья.

— От свиньи слышу.

— Свинья, я твое мясо ел.

— А я твое сало ела. Хрюн.

— Хрюша.

— Чё ты ваще.

— Чё ты ваще.

— Хрю.

— Хрю.

Они забыли, с чего начали.

За забором Хрюшиного огорода Лёня проснулся на траве под кустами, было утро, и было светло, Лёня посмотрел назад — перед глазами, за дырками забора, рукой дотронуться можно сквозь кусты — две спины, сидят на тротуаре вровень с Лёней и говорят, Рослов с пожилым.

Они только что говорили, а сейчас молчали. Заговорили тише, затылками перед Лёниным лицом.

— Вот пошла, пошла.

Затылки движутся.

— Уродина сегодня бледная какая. Жуть.

— Несчастливая внешность у девочки.

Затылки дошли до предела. В Хрюшином заборе стукнула калитка. Затылки вернулись и снова расслабились. Закурили.

— Кирпичи не надоело пиздить?

— Ну надоело немножко, а что, пиздить-то больше нечего.

— Металл не хочешь спиздить?

Они молчали.

— Чё за маза?

— Завод, который закрыли, там трансформатор без напряжения, ну и кабель там на центнер.

Рослов стал делать колечки, и колечки прилетели к Лёне.

— Давно не лазил я через заборы.

— Тогда мне третью часть.

— Тебя не пущу, ты невезучий.

Молчат. Затылки пошли обратно.

— Пошла, пошла, дура с укропом.

— Хорошее настроение у дурочки.

— Цирк Ярославской области.

— А цветмет это хорошо. У меня накатано, кому.

— Ну так!

— Ну. Фу, духами-то.

— Лёню пошли.

— Лёню не пошлю. Скрысятничает.

Молчали. Сигареты докурили.

— Вот тоже колхозник.

— Кто, Лёня?

— Да. Где он, мать я его в три буквы…

Лёня пришел на биржу труда.

Женщина сидела с книгой на коленях, закрыла книгу и посмотрела на Лёню, прямо в глаза.

Лёня на нее смотрел благодарным взглядом, а также на книжную обложку, ему интересно было, что она читает.

— Что это такое!

Лёня молчал.

— Что это такое? Возьмись ты уже за голову, а не за одно место. Работы нету ни у кого! Ты скачешь, как блошка! Пожалей свою мать! Она героическая женщина, небось слова тебе не говорит!

Лёня молчал.

— Сколько это вообще такое, какая-то безответственность вообще! И ты еще приходишь! Сколько, месяца не прошло!

— Больше месяца.

— Люди работают тридцать лет для пенсии! Тридцать лет тебе надо работать! Ты месяц и уже устал!

— Сорок лет, — сказал Лёня.

— А маму тебе не жалко?

Лёня замолчал и ушел, потому что заплакал.

Рослов вез своих на машине. Лёня ехал на переднем сиденье.

— Коммунальщики, уроды, черти все! Надо гнать, нам будет штраф, если мы движение не откроем, десять суток по нормативу, я им доказывал — они мне тычут, говорят — норматив надо соблюдать, невзирая на то, сколько машин ездиет. Я говорю: вы провинция, хоть бы кто мимо проехал и нас обматерил, тут город великов. Тут-то и была моя ошибка. Ребята! Поэтому халтура пусть будет — мгновенная!

Они затормозили.

Они сошли на нечиненую дорогу. Вокруг были частные дома. Перед ними был двор с новым дощатым забором — глухим.

— Сразу видно, что не деревня, скажи, Лёня? — сказал Рослов. — В деревне бы убили за такой забор наглый.

— Ну, — сказал Лёня.

Они прошли внутрь. В огороде наперерез бывшим грядкам был котлован с плохой желтой землей.

— Ну чего! Фундамент кладем! — объявил Рослов. — Кричите «ура»! Проскользнем мимо узких дверей и снимем с одной межи два урожая. Положим быстро, бабок четыре штуки. Почти по тыще на каждого я поделю.

Над застывшим фундаментом они ждали своего хозяина.

Заскрипела дорога за воротами глухого забора.

Рослов сказал:

— Лёня! Сейчас ты учись моей технике! Система. Человека, который ответствен за других! Бригадира!

Машина остановилась.

— Правила с работодателем. Потрать рабочее время зря. Сделай работу не полностью. Все, что можно, или испорти, или укради себе.

И всем стало страшно, что работодатель слышит Рослова, и все почувствовали, что Рослов смелый — не боится говорить и точно знает, где что слышно и не слышно.

— А при расчете возьми лишние деньги.

Работодатель входил во двор и шел по дорожке среди вырубленного сада.

— Мы тут все сделали идеально по правилам. Только мы из этих правил не могли бодяжить сроки, потому что нам нужны эти деньги поскорее.

Работодатель подошел и, видимо, правда не услышал всего, что Рослов говорил.

Рослов стал немного другим, чем видел Лёня. У Рослова появилось благородство в лице.

Работодатель был с короткой стрижкой, ему за пятьдесят, у него пузо и сильные руки, у него прямая спина и отличное здоровье. Он в милицейской рубашке без рукавов и в глаженых гражданских штанах, а ботинки снова офицерские. В открывшуюся калитку видно его машину, и она новая, большая, очень дорогая, сколько стоит — никто не знал.

Он подошел и посмотрел на Рослова светлыми усталыми глазами, жестким хозяйским взглядом. Они не пожали друг другу руки. Он не видел Лёню и рабочих, они ему были безразличны. Они с Рословым подошли к фундаменту и на него посмотрели. Рослов молчал. Работодатель долго смотрел, насупившись, потом вынул из кармана заранее лежавшие деньги и сказал:

— Ну чего, в пять косых уложилась работа?

Рослов, не глядя на деньги, сказал очень устало:

— Шесть штук, такой у вас участок, я говорил.

У работодателя стало несчастное лицо.

— Грунт говно, — продолжил Рослов.

— Из лаборатории эти чё сказали? — подумав, задал вопрос работодатель.

Рослов ответил:

— Сказали, что для яблонь неплохо, а дом строить — только с укреплением, какие мы на военном объекте проектируем.

Работодатель пришел в ярость и выругался матом, мата у него был полный рот.

И потом посмотрел на Рослова просяще.

— Ну а как? Укрепление реально построить?

— Так мы с укреплением уже сделали, — сказал Рослов, не двигаясь и не глядя на деньги.

— И всего шесть тысяч? — долго подумав, спросил работодатель.

— Шесть, я же вам сказал, — ответил раздраженно Рослов.

Работодатель снова посмотрел на фундамент, у него отлегло от сердца, и у него стало лучше настроение, но на лице это мало отразилось, тут надо больше упражнять мышцы.

— Спасибо вам! — сказал работодатель, добавил к пяти тысячам еще тысячу, все новые как из одной пачки.

Лёня подошел к фундаменту, посмотрел и сказал.

— Надо положить еще два столба.

На Лёню оба посмотрели, Рослов с пониманием, работодатель с непониманием.

— Чего?! — спросил работодатель.

— Вот смотрите, тут четыре столба по углам.

— Ну!

— А надо еще два под боковые стены. Иначе просядут стены.

Работодатель молчал с деньгами в руке и слушал с неприязнью Лёню.

— У вас же не ленточный фундамент. А стены длинные, поэтому надо еще два столба. То что вы денег давали, этого хватит, еще не надо.

— То есть надо столбы?

— Надо, — сказал Лёня.

Работодатель посмотрел на деньги в руке и с сожалением их вернул в карман, рука не хотела назад идти, потому что уже нацелилась, а ей сложно было менять план.

— Ну работайте, — с испортившимся отношением к Рослову и рабочим сказал работодатель и ушел с деньгами. Закрыл дверь.

— Забор глухой, — сказал пожилой.

Они стояли, смотрели на Лёню и думали.

Лёня хотел было им ответить и плюнул.

Они стояли, смотрели на Лёню и думали.

— Поставить на деньги его? — спросил желтоглазый.

— Иди в баню, уголовник! — закричал Рослов.

— Да, в баню иди, — заговорил пожилой и стал дальше слушать Рослова.

— Это мой ученик. Я его учу. Учись, Лёня!

Рослов ударил Лёню, и как-то Лёня сразу не увернулся, поэтому пропустил следующий удар — кулаком в рот. Он испугался, не разбились ли у него в семнадцать лет зубы. Но били его все вместе, и что было тут делать? Пробили ногой по ребрам, а другой взял Лёню за волосы и стучал лицом себе о поднятое колено. Зажали за спиной руки и сразу махнули кулаком в левый висок. Стало очень больно, потому что кулак попал по твердой кости, и Лёня больше не дергался. По нему сделали кулаками еще шесть ударов и попадали по мягкому, или по твердому, или по джинсовой одежде с острыми пуговками, а кто попал два раза по одному месту — второй раз бил по мокрому от крови.

Лёня со вкусом крови во рту и его мама идут по рынку в базарный день.

Мама идет на полшага впереди.

Она смотрит, притормаживая, на каждый из лотков, и от каждого лотка на нее смотрят и готовы ей что-нибудь продать, а Лёня шагом за ней смотрит на эти лотки и ждет, что мама купит. Это лотки с меховыми шапками, это лотки с детскими игрушечными машинками, это лотки с трусами с картинками, и все это маме нравится, и все это она может купить. Это лоток Кирима, с раскладушкой Кирима, которую Лёня знает. Но Кирима нет. Тут торгует парень старше Лёни, который, кажется, учился в школе, когда Лёня там учился, но класс другой. Этот парень смотрит на его маму, которую он не знает, хотя, может быть, и видел, и говорит: «Дама!» Мама останавливается и начинает разговаривать с ним. Но она мало говорит и поэтому сначала только здоровается. Поздоровавшись, она вынимает из своего кошелька завернутые в целлофановый пакет деньги, собравшиеся из десяти десятирублевок, двух полтинников, сторублевки и мелочи, считает деньги и смотрит тем временем на обувь.

— Простите, я не хотел вас звать ничего покупать. Я просто хотел вам сказать, что вы очень милая.

— Да?

Мама считает.

— У вас, кстати, очень качественные боты. Дайте пощупать.

Он щупает боты, потом, так ими занятый, что уже не смотрит на маму, просит ее подвинуть ногу, снимает ботик с ноги без чулка, пихает под ногу картонку, сам начинает, сильно сосредоточенный, смотреть ботик и что-то бормотать с мыслями. Потом бросает все и берет дешевый полусапожок из фиолетового сукна на молнии и надевает маме.

— Это лучший для вас вариант. Сукно. Кончайте носить резинки. Они милые. Но вашей ноге надо отдыхать. Цвет черной смородины, самый летний цвет. На триста двадцать. Скидок, к сожалению…

— Я хотела вот молодому человеку.

Лёня идет прочь от раскладушки, мама его догоняет потом в резиновых ботиках.

— Мама, там плохая обувь.

— Откуда ты, Лёня, это знаешь.

— А вот я кое-что знаю.

Мама приходит в середине рынка к палатке с футболками с короткими рукавами и с длинными и становится у этой палатки. Лёня меряет футболку с короткими рукавами и смотрит, что здесь продаются, как у Хрюшки, топики и написано «топик». Мама берет другую футболку — с длинными рукавами, — и Лёня меряет ее. Эта футболка называется «толстовка».

Это большая, мешком, одежда из шершавой ткани, которую неприятно носить. Она зеленая, а на груди у нее нашит огромный спортивный герб с американской надписью, и нашит так, что не отпороть — только будет дырка. Она сделана в Китае. Носить ее холодно.

— Тебе в ней будет тепло, — говорит Лёне мама и поэтому ее покупает.

Стоила эта дрянь четыреста рублей.

Но у мамы были деньги, кроме пакета, в кошельке, и денег хватило, хотя теперь у мамы денег стало очень мало.

Мама уходит с рынка с чувством праздника и с Лёней за спиной.

— Стой! Глядите, глядите. Мой ученик! Мой ученик идет!

Лёня стоял на пристани и метнулся, потому что боялся Рослова, но в невиданной прежде машине подъехали три незнакомых человека.

— Глядь-ка, это мой ученик!

Они открыли дверь машины и стали махать Лёне руками.

— Лёнька, твою мать!

Лёня на них смотрел.

— Не отвечает. Лёнька, твою мать!!!

Лёня увидел, какие они счастливые, подошел к ним, и они вылезли и стали жать ему руки.

Человек с темным лицом, с кудрявой головой, со светлыми глазами ему сказал:

— Я Володя! Ты мой ученик с завода!

Лёня вспомнил его и тоже стал счастливым.

Другой с добрым лицом, с усами, который все время улыбался будто от страха.

— Я Витя! Со станка рядом!

— Не забыл, не забыл, — сказал Лёня и стал ждать, как зовут третьего.

Они и пожали руки, и обнялись, и побили друг друга по плечам, а все равно не хотели расходиться.

— У нас дела.

И тут они погрустнели, и на лицах показалась неволя.

— С нами поехали? — предложили без охоты.

— Поехали, — попросил Лёня, потому что не хотел больше с ними расставаться.

Они все были не рады. Стали ставить условия.

— Посидишь в машине.

— Мы там по работе.

— Ну, — Лёня согласился, и они успокоились.

— Мы на работе, — стали рассказывать устало, но и с гордостью. — С зимы переходим на зарплату. Там большая фирма, на въезде.

— Да.

— Три гаража. Автосервис в одном, пилорама в другом. А мы будем возить товар. В разные города. Со склада, склад в третьем. На разные направления, да… Надо поговорить, обсудить, с начальником, для надежности…

— Поехали.

— По работе едем, встреча, нельзя отменить.

Стали садиться и пытались усадить Лёню на переднее место.

— На переднее место садись, ты наш ученик все-таки.

В одной легковой машине Андрей (за рулем), Лёня, Витя и Володя едут вдоль реки к концу города, и то появляется огромная река с огромными камнями, то уходит.

Андрей проехал километр до выезда на шоссе, и пришла пора поворота. На двухполосном шоссе он, и никто не мог ничего сказать, свернул не по стрелке поворота налево при пересечении, а сразу налево, на встречную полосу. Слава богу, нет машин. Поперек всех дорожных правил.

— Стой! — ему крикнули Витя и Володя.

— Да тут у них за городом не поймешь как, — сказал он с ненавистью и ужасом и выправился сначала задним ходом, потом поворотом по дорожным правилам.

Им пришлось проехать минуту, и они остановились там, где стояли три больших сарая с дорожным знаком «Автосервис», в каждом сарае шла своя работа. В одном работала пилорама, из бревен делали доски. Во втором была открыта дверь, и наверняка не просто так. В третьем был автосервис с ямой, без единой машины внутри.

Всюду ходили люди, их у этих сараев было человек десять, не меньше.

— Вот он идет, — сказал Володя и, не думая, вышел.

Андрей и Витя замялись, потом постояли, потом вернулись в машину ждать. А Володя шел, и Лёня за ним.

Володя подошел к своих лет приличному человеку, у которого было очень мало волос, пускай обычной длины и без лысины, с красной кожей на лице и с очень строгим взглядом, который прошел по Володе и не показал памяти. Человек — его звали Александр Сергеевич Корольков — шел сейчас к мытому УАЗу и собирался на нем уехать.

Володя смотрел на него вытаращенными глазами, потому что почувствовал, что очень волнуется.

Александр Сергеевич на него тоже смотрел, потому что у Володи были вытаращенные глаза.

Володя подошел к Александру Сергеевичу.

— Александр Сергеевич, вы меня помните? Вы помните, я к вам подходил насчет зимы? Что зимой будет.

Александр Сергеевич посмотрел наВолодю и сказал нестрашным голосом:

— Что-то я забыл.

— Ну я просто показаться и напомнить. Всего доброго вам! Всего доброго!

Володя побежал к машине со счастливым лицом.

Андрей и Витя смотрели на него из машины.

Володя ложится на хвою с травой.

— Плохо тебе?

— Нет, — отвечает снизу.

Потом поднимается с красным лицом, довольный.

— Ты что. Это как шутка?

— Я думал, что ты с сердцем.

— Нет. Я повалялся.

— Повалялся?

— Повалялся.

Они уехали назад той же дорогой.

Они ехали налегке и счастливые, а Лёне было нехорошо, но все решили, что его укачало, и не приняли близко к сердцу.

— Ну, будет у нас работа зимой. На «Газелях». В Ярославль, я так думаю, наверное.

— Он так сказал?

— Ну, я скорее понял так, — вспоминал Володя.

Все думают о деньгах.

— Про деньги не стал спрашивать, — отрезает Володя. — Не обманут же. Наверное. Ну вот. Именно где-то так с этим делом.

Все молчат, кроме Володи. Володя говорит:

— Ну это же что? Это наверняка?

— Наверняка, — говорит Витя.

Четко пообещал.

— По-моему, что он четко пообещал, — говорит Андрей и с доверием смотрит.

— Мне тоже так кажется, — успокаивается Володя. Он достает бутылку и кричит: — Андрюха, ставь машину! Будем напиваться!

Они приехали на берег реки.

Они сошли на обрыв, а дальше слезли по песку и пришли на пляж у лодочной станции с камнями и с сараем.

На стене над водой были метки от прошлых наводнений: «1962», «1987». На мостках достали водку. Стали пить.

Говорили мало.

— Зимой. Ну не сейчас, и слава богу! Лёня?

— Его укачало чего-то, — смотрит Андрей, потому что Лёня невеселый.

— А у тебя-то как дела?

Лёня думал и не знал, что ответить.

— Работаешь?

— Может, я пойду еще на биржу труда, — сказал Лёня.

— Ну ладно, — расслабился Володя, — если что, я тебя тоже к нам устроить мог бы. Но видишь — у нас зимой, зимой работа! А сейчас лето!

Все за это выпили и развеселились. Витя и Володя пошли меряться к сараю.

— Потонем, если что.

— Лёня! Пойди, померяйся.

Лёня пришел померяться и тоже оказался ниже уровня воды. Володя подсадил Лёню Андрею на плечи, и они снова померялись. Закричали «ура!». Голова Лёни была выше отметок. Андрей говорил из-под Лёни.

— Выплывешь, Лёня!

Лёне тоже было весело, он слушал и махал руками в воздухе, будто гребет. Лёня держался на плечах за счет того, что двигал руками, как плавал.

Дальше Лёня так же греб, но уже был в воде. Наступила ночь. Потом было чувство, что гребет на одном месте, потом чувство, что попал под воду и спит.

Утром светлело поздно. Лёня был виден на берегу и лежал на песке с ногами в воде. Лёня, когда тут заснул, раскинул руки. Но засыпал он вечером, а проснулся утром, утром тут играют дети из трущоб на улице Ленина, они, видимо, и прикопали Лёне руки песком так, что пока он не понял, что он прикопан песком, то не мог поднять рук. Он через силу вылез по склону на обрыв к городской прогулочной дороге вдоль берега. Шла осень, и поэтому здесь всюду лежали листья, а с реки все время дуло. Кругом не было ни одного человека — был рабочий день.

Лёня не работал, поэтому Лёня никуда не ходил рано утром. Каждый день дул ветер, но это было вполне терпимо. От ветра качалось дерево под окном, но теперь оно было голое, поэтому оно не подметало листьями стену под окном, а процарапывало ветками, и круглые сутки это было слышно. Утром Лёня шел гулять. Но с ребятами он не виделся, потому что они теперь учились в ПТУ, а ПТУ находится с другого края города.

Лёня подошел к дому Хрюши и сел к забору под опустевшие кусты, над огородом, пересыпанным желтыми листьями. Под ним было черное мокрое бревно. Хрюши не было ни в окнах, ни во дворе. Она должна выйти, наверное, или войти.

Он слушал, что в доме и во всех сторонах на улице, и проверял, ходит ли кто. Смотрел на окна, в огород и по сторонам.

Перед окнами тянула веревку коза, потому что в палисаднике росли зимние астры.

Оказалось, что все это время она тянула колышек и блеяла. Лёня ей переставил колышек и снова стал слушать.

Коза стала есть астры, и из них полетели мухи и дикие пчелы, для них это остались единственные цветы на этой улице, откуда попить нектара. Она топталась под окном, и Лёня понял, что рога видно из окна. Он слез с бревна и пошел крюком, пока его не увидели.

В том же месяце на обрыве над пристанью Лёня остановился, потому что смотрел, что плывет к пристани. На реке туман, и в тумане по холоду поперек реки плывет очень уже близко баржа, кружась по реке вокруг оси, пытается пристать.

Она была ржавая и плохая, сделана каким-то лентяем из платформы, гребные колеса движутся приводом от трактора на станке на середине палубы, без колес, с голыми вертящимися осями. Но порвалась цепь с правой стороны.

Ближе к пристани из трактора вышел небольшой человек и прыгнул на пристань, кинул канат, пришвартовался к пристани. Лёня зашел тропинкой ниже к реке и видел пристань почти близко. Вылез из люка в платформе и обычный речник и кинул с борта доску, сошел на пристань, на корабле забегала злая собака, у которой по доске не хватило смелости перейти на берег.

Лёня сел на всегда лежавшее под самым склоном бревно и увидел на платформе остатки песка, может быть, сгруженного.

Он пересел к дороге. Слушал, что говорят. Было плохо слышно. У них порвалась цепь. Лёня подошел до шлагбаума перед пристанью. Они взяли крайние звенья разошедшейся цепи, речник скинул ее с зубцов внутри пострадавшего колеса, они отмотали ее, сели на пристани, и теперь им надо было ее срастить. К ним пришел дядька с улицы Ленина и стал громко разговаривать, чтобы они не переживали, что распугали рыбу и теперь придется смотать удочки, потому что в любой момент может повернуться колесо, а удочки -донки. Лёня перешел, потому что дядька заслонил ремонт.

— Донки! Донки не заметили? Не виден я с Волги?

Ему не отвечали. Он стал вынимать удочки и вздыхать. Улов у него был на каждой леске. Он кидал рыбу в ведро. У небольшого речника был живот. Речник был с бородой. У него были кудрявые волосы. Одежда была какая-то светлая. Второй был совсем обычный и даже без живота. Он был немолодой. У него были маленькие глаза, и он был высокий. Лицо у него было как немытое, потому что все лето он загорал. Лёня смотрел на них и понял, что они самозванцы, а не настоящие речники и что такими может стать любой пень, если забраться на самоделку с песком.

Дядька из нежилых домов стал к барже.

— Чужие люди!

Они кивали.

— Мы с моря.

Цепь чинится так, запомнил Лёня. Вбивается болт в звенья и закручивается гайкой. Откуда болт, из специального запаса или случайно под рукой, Лёня не увидел, потому что это еще заслонял дядька. Так Лёня научился чинить цепь, когда нет возможности ее варить или купить новую. Теперь все было сложно, потому что цепь была целая, а надо было ее зацепить и замотать на зубцы.

— С Иваньковского. Конаково.

— Я не знал, что еще море есть.

Речник с животом застопорил колесо ломом и держал, чтобы волна его не шевелила. Лёня понял, что с животом главный. Второй стал цеплять цепь, и это не заладилось. Лёня пошел смотреть, в чем его ошибка, и слушал их разговор с дядькой.

— А куда вы сейчас плывете?

— Поперек реки.

— Далеко.

— Да ну. Там песок мы возим.

— Пиздите?

— Не знаем, мы по контракту.

— А вы меня третьим возьмите. Я на реке полжизни. Я у вас буду пол мыть.

— Да ну. Счас же осень, дожди моют.

Речник с цепью не мог толком трепаться, потому что суетился, говорил главный — ему нечего было делать. Лёня натянул цепь, теперь второй речник смог ее зацепить на зубец и пробовал промотать, чтобы цепь не соскакивала. Лёня подтягивал цепь, и все получалось.

— Что вы делаете зимой?

— Зимой мы в общежитии.

— Что, не местные?

— Нет, мы с Конакова.

— Так меня третьим возьмите!

— Капитаном?

Дядька замолчал, потому что речник угадал правду.

— Коком, — снова он начал. — Кто вам обеды готовит?

— А вот у нас собака обед готовит.

Человек кивком сказал «до свидания» и отошел к удочкам.

Лёня сидел и смотрел.

И дышал воздухом, полным запаха воды.

И жалел, что скоро кончится навигация и нельзя забраться на баржу и на ней плавать.

Речники стали отматывать канат, чтобы проверить на ходу, вращается ли колесо. Они позвали Лёню зайти на борт. Лёня не пошел. Речники перестали отматывать канат.

Толстый речник подошел к Лёне.

— Давай?

Лёня не стал говорить ничего, пока не поймет, нравятся ли они ему, и поэтому он молчал.

— На работу. До конца навигации.

— А чего не говоришь?

— Он немой! — придумал дядька с удочками.

Лёня не стал ничего отвечать, потому что он еще не досмотрел этих речников.

Они убрали доску, отмотали канат. Лёня прыгнул с пристани на борт. Он хотел посмотреть, как будут пробовать колесо.

— Спасибо, — сказал Лёня.

Прошло немного времени. Лёня работал у борта, баржа шла. Рядом сидели те же речники, и Лёня им рассказывал, как он ходил в видеосалон в Костроме. На барже уже не было песка, они везли лом. Они плыли в совершенно новом месте.

Наступила зима. Этой зимой было много веселья и много праздников. Гуляли по-белому и мечтали гулять по-зеленому.

Лёня лег на барже ночью в своей комнатке. Ему снились многочисленные сны, но ни один из этих снов он не посмотрел вместе с нами. Очень трудно сказать ему «до свидания», потому что мы его на самом деле больше не увидим.

Александр Родионов (род. в 1978 году) — писатель, драматург. Окончил Литературный институт имени Горького в 1999 году. Автор сценария «Сон оказался предвестником несчастья» (первая премия на конкурсе «Зеркало для молодых», 1997). Автор пьес «Песни народов Москвы» (с Максимом Курочкиным, «Театр.doc», Москва, 2002), «Война молдаван за картонную коробку» («Театр.doc», Москва, 2003).

Борис Хлебников (род. в 1972 году) — драматург, режиссер. Окончил киноведческий факультет ВГИКа в 1998 году. Автор фильмов «Хитрая лягушка» (2001), «Коктебель» (с Алексеем Попогребским, 2003), а также документального фильма, «Мимоход» (с Алексеем Попогребским, 1994), клипов «Дороги» и «No future» группы «Ленинград» (2004) и телевизионных сериалов «Михаил Булгаков. Черный снег» (2002) и «Предлагаемые обстоятельства» (2004).