Родственники. Сценарий

Привокзальная площадь. День

Междугородный рейсовый автобус притормаживает на невзрачной привокзальной площади маленького городка, грязной от недавно прошедшего дождя и пыльной от жаркого ветра (грязь быстро высыхает на солнце), что гонит пыль от здания вокзала к пустому, открытому базарчику с кривыми, перекошенными рядами и обратно.

Притормозив, автобус торопливо устремляется прочь, будто побыстрее с этого тоскливого места, оставив в пыли одинокую мужскую фигуру с «дипломатом».

«Родственники». Эдик — Константин Хабенский

И то и другое принадлежит Эдику Летову. Молодому человеку лет тридцати — тридцати пяти. Помимо возраста и довольно усталого вида, вызванного, очевидно, дальней дорогой, отметим также его обаятельную, располагающую к себе наружность.

Невдалеке от него по перрону резко вышагивает невысокий мужчина в белой рубашке, гремя шахматной доской под мышкой.

Он смотрит в сторону площади, видимо, кого-то поджидая, то и дело косится на вокзальные часы. На одном из его резких разворотов шахматная доска раскрывается, фигуры падают в грязь и в воду. Мужчина, согнувшись, начинает мучительно вылавливать их, его накладные белоснежные манжеты сваливаются с рукавов в темную жижу.

Порыв ветра качает в сторону Эдика неряшливый плакат. «Голотвин — цэ краще мисто на зэмли!» — уверяет Эдика неизвестный ему автор.

Гостиница. День

Трехэтажная гостиница под названием «Хотель «Дружба».

Номер, где остановился Эдик, расположен на предпоследнем этаже, и если бы к номеру кто-либо собрался предъявлять какие-либо требования, он бы не ответил ни на одно из них. Эдик валяется на кровати, рассматривая большую папку с надписью «Голутвин». В папке лежат четыре толстых конверта. На каждом каллиграфическим почерком выведено имя и название страны, очевидно, страны проживания. Эдик перекладывает конверты, рассматривая надписи: «Барух Пинцык. Израиль», «Эндрю Грицына. Канада. Торонто», «Ирэн Юбер. Швейцария».

Он внимательно останавливается на фотографии сухого американца с изящным голубым бантом на шее — из четвертого конверта — и его досье.

«Сэмуил Голдман. 65 лет. Соединенные Штаты Америки. Уроженец города Голутвин. Бывшая западная Галиция», — читает Эдик короткую справку. Задумчиво закрывает папку.

«Не найдено. В архив» — крупно написано на ее оборотной стороне.

Улица у гостиницы

Через дорогу от гостиницы расположено здание городского фотоателье.

На стуле, у раскрытых настежь дверей, скучно сидит молодой фотограф с плоски простоватым лицом, почти юноша, в куцем костюме, что ему явно тесноват, с низким лбом и лопоухими ушами. Его зовут Мирослав. Вокруг него по ступеням ходят куры. Его голова в дреме свешивается вниз. Затем вскидывается вверх от звука шагов. Мирослав видит перед собой незнакомца.

Эдик, разглядывая Мирослава, ловко закидывает в рот сигаретку.

«Родственники». Барух — Леонид Каневский

М и р о с л а в (с надеждой). Сфотать, шановный?

Эдик молча прикуривает, минуя фотографа, входит в помещение ателье. Мирослав торопится следом.

Фотоателье

М и р о с л а в (быстро). Шановный, могу сделать ваш психологический портрет. Достигаю большого внутреннего сходства. В рамке. Недорого. На фоне городской природы.

Эдик разглядывает нехитрый интерьер и несколько выставленных казенных фотографий: выпускной класс, здание городского вокзала, светловолосую девушку с испуганным лицом.

Э д и к. Тебя как зовут?

М и р о с л а в. Мирослав.

Э д и к. Мирослав, хочешь на меня поработать?

М и р о с л а в (быстро облизнувшись). Смотря шо.

Э д и к. Для начала мне нужна местная старуха лет семидесяти. Сможешь хорошую подобрать?

М и р о с л а в (неуверенно). У нас все ничего.

Э д и к. Мирослав, ты хочешь хорошо заработать? Двадцать долларов хочешь заработать?

М и р о с л а в (быстро облизнувшись). Хочу.

Э д и к. Мне нужна старуха лет семидесяти. Желательно без вредных привычек… Одинокая, без детей. Лучше глуховатую. Чтоб поменьше болтала. К утру штук десять наберешь?

М и р о с л а в (быстро). Наберу.

Э д и к. Давай. Чтоб было из чего выбрать.

Еврейское кладбище

Эдик энергично движется среди могил, забираясь все дальше, вглубь, где могилы брошены, а имена на каменных могильных валунах стерты. За ним следом уныло движется маленький, относительно молодой человек с бледным худым личиком, с перхотью и большой реестровой кладбищенской книгой под мышкой. У него сильно слезятся глаза. Будто плачет. Эдик останавливается у одной из могил.

Э д и к. Здесь кто лежит, Григорий?

Г р и г о р и й (устало). Здесь захоронения с 1916 года.

Э д и к. Безымянные?

Г р и г о р и й. Вы мне скажите, кого вы ищете, я вам найду.

Э д и к. Конъюнктивит замучил?

Г р и г о р и й. А-а, да. Раздражение глазного яблока. Профессиональное. Ноты по ночам переписывал. Здесь раньше цементный завод был, я там в клубе детский оркестр вел.

Григорий слабо улыбается.

Э д и к. Григорий, тебя Григорий зовут, правильно? Один человек хочет посетить могилу родителей своей матери. Он сам из Израиля. А мать родом отсюда.

Г р и г о р и й. Как фамилия?

Э д и к. Пинцык. Барух Пинцык.

Г р и г о р и й. Нет, у нас здесь таких нет.

Э д и к. Гриша, не в том суть. Человеку важно место, где колени преклонить. Понимаешь меня? У нас, буддистов, вообще могил нет.

Г р и г о р и й. Ну, не знаю, у буддистов одно, у евреев другое.

Э д и к. Гриша, я сам еврей, я свет по субботам не включаю. Но дело есть дело… Человеку нужна хорошая могила. На недельку. Поскорбит и уедет. И ему приятно, и ты заработаешь.

Г р и г о р и й (чуть заикнувшись). В каком с-смысле?

Э д и к. Запись в этой книге сделаешь, что здесь могила родителей его мамы, и хорошо заработаешь. Хочешь хорошо заработать? Двадцать четыре доллара хочешь заработать?

Г р и г о р и й. А м-могила?

Эдик окидывает рукой пространство поваленных надгробий.

Э д и к. А это что? Плохие? Гриша, все конфиденциально. Понимаешь меня? Только между нами. Ты и я.

Г р и г о р и й (взволнованно). Нет, это нельзя, эти я не могу. Там ребе лежит.

Э д и к. Я не настаиваю, мне все равно, ты сам выбери. Ты начальник. Вон те можно. Главное, чтобы парная.

Г р и г о р и й (мучительно). Я… тогда… пусть… к моим родственникам. К Цаусаки. Я… на себя возьму.

Э д и к. Давай к Цаусаки.

Г р и г о р и й. Тогда никто, ничего… О, господи… Лучше я сам все…

От волнения слезы у Григория текут градом.

Э д и к. Правильно. Молодец.

Г р и г о р и й. Тогда, только… пятьдесят долларов. Запись плюс моя могила…

Э д и к. Давай так. Пятьдесят — в конце. Если тридцать, то сразу, а пятьдесят — в конце.

Г р и г о р и й (быстро кивнув). Хорошо. Десять сразу — сорок в конце.

Гостиница. Буфет. Ранний вечер

Гостиничный буфет с тремя столиками расположен на бетонной террасе первого этажа гостиницы. Эдик рассматривает фотографии и документы из своей папки. Задумчиво выпивает сто граммов, закусывая их яйцом со сметаной. Смотрит на рослую, крупную, как медведица, буфетчицу, но с тонкой талией и невероятно широкими, по отношению к ней, бедрами.

Э д и к. Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты.

Буфетчица краснеет, ставит перед Эдиком салат из помидоров.

Б у ф е т ч и ц а (стесняясь). А вы к нам по какому профилю? Вы к нам не по профилю цементного завода? У нас тут раньше цементный завод работал. Так яблоку было негде упасть.

Эдик гладит пальцем ее ладонь.

Э д и к. Нет. Я гуманитарий.

«Родственники». Яша — Сергей Гармаш

Гостиница. Номер Эдика. Ночь

После любви он курит в смятой постели и рассматривает фото и документы Ирэн Юбер, красивой актрисы из Женевы. Буфетчица Нина выходит из туалета и стеснительно ложится рядом.

Э д и к (помолчав). Нина, поверь мне, что самое главное в жизни — это любовь.

Н и н а. Я согласна.

Э д и к. Мой лучший друг отдал своей жене квартиру. Она его бросила, а он ей свою квартиру отдал. Ты бы отдала?

Н и н а. Отдала.

Эдик поворачивает к ней голову. И смотрит на нее с неясным интересом.

Н и н а. Но я замужем. А квартира на нем.

Э д и к. Нина, а можешь представить, что у тебя вдруг сестра за рубежом нашлась? Родная душа, потерянная, в гости бы приехала.

Н и н а. Нет. У меня муж такой кобелюка, шо не дай бог. Лучше не надо.

Не смотри так, Эдуард. У меня это впервые. Не веришь?

Э д и к (поскучнев). Верю. У меня со сферой обслуживания всегда так. Жена была, и то в авиакассах работала. Может, на мне какой-то тайный опознавательный знак для вашего брата?

Н и н а. Ты просто красивый.

Буфетчица спит. Эдик лежит в постели, устремив взгляд в потолок. Потом встает. Подходит к окну. За окном мелкий, неприятный дождь.

Улица у гостиницы. Раннее утро

Из-за угла улицы, неприятно ревя мотором, появляется милицейский воронок.

Наперерез ему с криком мчится растрепанная крашеная женщина, с оборванными на кофте пуговицами — бело вздымается грудь — с распущенными в беспорядке волосами, с ней ребенок лет шести, и он с трудом за ней поспевает.

Ж е н щ и н а (кричит). Дэ вин, дэ вин?

За рулем машины сидит кряжистый и угрюмый лейтенант лет пятидесяти, также с оборванными на кителе пуговицами и с одним оторванным погоном. За решеткой машины сидит задержанный — пьяный бессмысленный человек, — сжимая в кулаке другой милицейский погон.

Ж е н щ и н а (кричит задержанному). Яша, Яша! Ты же выродок, Яша, ты же не еврей, ты недочеловек! Зачем ты ударил в нос товарища лейтенанта, что он тебе плохого сделал?.. Стань на колени перед этим святым человеком! Стань, Яша, пока он тебя не посадил!

Она бежит следом за машиной. Скрывается за поворотом.

Фотоателье

В очереди собрались с десяток местных старух. Судя по их виду, Мирославу во многом удалось реализовать пожелания Эдика. Эдик сидит в зашторенной кабинке фотографа, откуда обычно клиентам обещают «птичку». Из-за шторки доносится невнятный гул голосов.

В кабинке фотографа сидит старуха с лицом, залитым слезами, и пьет воду, что подает ей Мирослав. Эдик несколько устало на нее смотрит.

С т а р у х а Г о р д е е в а. Так вот, я хочу рассказать вам о том произволе, что здесь творится.

Э д и к. Вы уже говорили.

С т а р у х а Г о р д е е в а. Я не до конца.

С т а р у х а с п а л к о й (ревниво). Гордеева дольше всех сидит. Тоже буду столько сидеть.

В это время из-за шторки выходит Гордеева.

С т а р у х а Г о р д е е в а (задыхаясь). Кажись, взялы.

Ее рука с платком дрожит, она без сил опускается на стул.

С т а р у х а Г о р д е е в а. Сфотографировали.

С т а р у х а с п а л к о й. Куда?

С т а р у х а Г о р д е е в а. Нэ знаю, нэ пытайтэ!

На стуле, напряженно глядя в объектив фотоаппарата, сидит старуха с палкой.

Э д и к. Бабушка, сколько вам лет?

С т а р у х а с п а л к о й (напряженно). Шо?

Э д и к (громко). Бабушка, вы одна живете?

Старуха кивает.

Э д и к. Бабушка, а если бы к вам вдруг брат из Америки приехал? Родной. Потерянная душа. Понимаете меня?

С т а р у х а с п а л к о й. Шо?

Э д и к. Сколько ей лет?

М и р о с л а в. Она сказала — семьдесят.

Э д и к. Да ей все сто.

М и р о с л а в. Она волнуется.

Э д и к. Дай ей гривну, пусть домой идет.

Старуха вдруг начинает мелко, обиженно плакать.

С т а р у х а с п а л к о й (с обидой). Гордееву сфотографировали, а меня нет. А я что, хуже?

Э д и к (устало). Сфотографируй ее.

У железнодорожного переезда. День

Маршрутка, прыгая на дорожных ухабах, подъезжает к железнодорожному переезду, что перекрыт шлагбаумом.

В маршрутке длинноносый пожилой водитель в кепке, Виталик, который, поглядывая в зеркало, ласково улыбается Эдику и кивает его словам.

Э д и к. Значит, работаем так. Сейчас будем ездить по местам большого скопления женщин среднего возраста. Начнем с перчаточной фабрики. Потом объездим школьные и детские учреждения.

В и т а л и к. А если бабу прямо по дороге увидим, тормознуть?

Э д и к. Молодец. Тебя как зовут? Виталик?

В и т а л и к. Виталик.

Э д и к. Молодец, Виталик.

М и р о с л а в (ревниво). У нас сегодня еще пара старух на подходе, Эдуард. Не забыли? Тоже объем работы.

С грохотом несется поезд. Эдик пытается перекрыть шум.

Э д и к (кричит). Таких, как были, больше не приводи.

М и р о с л а в (кричит). У нас климат такой!

Э д и к (кричит). Со склерозом больше не води!

М и р о с л а в (кричит). Шо?

Эдик машет на него рукой.

С грохотом мчится поезд. Рядом с маршруткой останавливается «Волга» с тонированными стеклами и с номерами, начинающимися с двух нулей. Из нее — со стороны водителя — выходит здоровый дядька в телогрейке и резиновых сапогах и, обойдя маршрутку, широко откатывает дверцу в салон. С последним вагоном уходящего поезда наступает глубокая тишина.

Н а ч а л ь н и к Г А И (негромко Эдику). Пойдем, хлопчик, с тобой руководство хочет поговорить.

Э д и к (Мирославу). Это кто?

М и р о с л а в (побледнев). Товарищ майор. Начальник ГАИ. Здравствуйте.

Н а ч а л ь н и к Г А И (насмешливо). Здоровэньки булы.

Эдик молча выбирается из маршрутки, дядька, названный майором, открывает перед ним дверцу «Волги».

Эдик садится. В глубине салона сидит еще один дядька, тоже в сапогах и телогрейке. Он молча забирает папку у Эдика. Разглядывает на ней отчетливый оттиск печати со звездами Евросоюза.

«Родственники». Регина — Наталья Коляканова

В т о р о й м у ж и к (читает). «Общество семейной истории при Европейском Союзе. Исследование и розыск». (Эдику) Сидай, хлопчик, сидай. Шо за исследования? Ты кто?

Э д и к (тихо и доверительно). Я свой.

Охотничий домик. Вечер

Охотничий домик на берегу реки. Живописное место с лесом, костром, водкой, дымом и свежевыловленной рыбкой, что кипит в котелке.

На этом фоне Эдик горячо декламирует стихи Тараса Шевченко из поэмы «И мертвым, и живым, и нерожденным» тому самому дядьке, который был в салоне «Волги».

Э д и к. Як бы вы вчылысь так, як требо,

То й мудристь бы була своя.

А то зализыты на нэбо:

— И мы — не мы, и я — нэ я!

И всэ тэ бачив, и всэ знаю.

Нэма ни пэкла ани раю.

Нэма и бога. Тилькы я!

Та куцый нимэць узлуватый…

А бильши никого! — добрэ, братэ,

Що ж ты такэе?

Здесь Эдик делает выразительную паузу, как опытный мошенник, прежде чем окончательно сразить свою жертву какой-нибудь невероятной подробностью.

Дядька со строгим в оспинках лицом неразоблаченного алкоголика слушает Эдика погруженно, прикрыв глаза.

Э д и к (продолжает). Нэхай, скажэ

Нимэць. Мы нэ знаим. —

Нимэць скажэ: — Вы моголы, —

— Моголы, моголы.

Золотого Тамэрлана

Онучата голы!

Нимэць скажэ — Вы слав?яны.

— Слав?яны, слав?яны!

Славных прадидив вэлыкых

Правнуки поганы!

Г о р о д с к о й г о л о в а (помолчав). Хорошо. Опоздал ты ко мне, Эдуард. Здесь у меня раньше цементный завод был. Цемент делали для атомных станций. Специальный, радионуклидный. Жизнь кипела.

Э д и к. Все восстановим. Инвестиции хлынут потоком.

Г о р о д с к о й г о л о в а. От этого?

Он тычет пальцем в фотографию Сэмуила Голдмана.

Э д и к. Скорее всего. Гражданин Америки, крупный профсоюзный босс, разыскивает свою родную сестру.

Г о р о д с к о й г о л о в а (деловито). Как зовут?

Э д и к. Он не знает. Ничего не помнит. Его отсюда увезли, когда ему годик был, в начале 30-х, какая-то родственница смогла вывезти на пароходе. Но сама в дороге скончалась.

Г о р о д с к о й г о л о в а (деловито). Так… (Разглядывает фото Ирэн Юбер из Женевы.) А это кто?

Э д и к. Актриса. Ее бабка со своим сыном здесь осталась. А ее дед с ее

матерью уехали в Женеву. Теперь ищет дочь этого сына, свою двоюродную

сестру.

Г о р о д с к о й г о л о в а. А всего их у тебя сколько?

Э д и к. Еще двое. Один из Канады, Грицына, ищет старшего дядьку по отцовской линии, а один из Тель-Авива — кладбище, там родители его матери похоронены.

Г о р о д с к о й г о л о в а (разглядывает бумаги). Так… Это я все понимаю, Эдуард. Ну так они же у него в Голутвине похоронены. Через «у». А мы в Голотвине. Через «о»

Э д и к. Правильно.

Г о р о д с к о й г о л о в а. А Голутвин — это другой город, от нас подальше, за шестьдесят километров. Но он до войны был, а сейчас его нет. Понимаешь?

Э д и к. Понятно.

Г о р о д с к о й г о л о в а. После войны не стали его восстанавливать. Пусто там. Всех их родственников немцы поубивали.

Э д и к. В том-то и дело.

Г о р о д с к о й г о л о в а (недоумевая). Ну так?

Э д и к. Скажите, я могу быть с вами откровенен — как с умной, незаурядной личностью? Я могу попросить проследить вас за ходом моих мыслей?

Г о р о д с к о й г о л о в а. Хорошо, давай.

Э д и к. Мы можем с вами переименовать город Голотвин в город Голутвин временно, на одну неделю, за пятьсот долларов в городскую казну… Включая возможные инвестиции. Не исключаю, что они могут городу и автобус подарить.

Г о р о д с к о й г о л о в а (крякнув). Так. Городскому голове взятку предлагаешь, паскуда?

Улица в городе. Ночь

«Волга», скрипнув тормозами, останавливается у здания городской бани, погруженного во тьму.

Из машины выходит Эдик. Он так пьян, что едва переставляет ноги. У него бледное, мучительно отрешенное лицо человека, чудом оставшегося в живых. «Волга» отъезжает.

Эдик переступает порог бани. Со стуком падает лбом вперед.

Городская баня. Парилка. Утро

Эдик приходит в себя в парилке с огромной печью во всю стену, что топится дровами, и «мокрым» паром от нее.

Эдик там один. Вернее, не совсем, он не сразу замечает, что «некто» тоже находится в парилке, почти неразличимый в темноте и паре.

М и ш а (помолчав). Не замерз, сынок? Жару добавить?

Его голос звучит хрипло и гулко в пустоте помещения.

Э д и к (тревожно вздрогнув). Что? Нет. Не надо. Ты кто?

М и ш а. Банщик.

Он одет в белые холщовые кальсоны и холщовую рубаху.

М и ш а. Тебе сейчас массаж нужен. От него весь хмель выходит. Я массажист высшей категории, сынок. Не бойся. Летчикам-космонавтам массаж делал.

Эдик тщетно пытается разглядеть его лицо.

Э д и к (недоуменно). Каким космонавтам?

Банщик легонько подталкивает Эдика к скамье.

М и ш а. Ложись, ложись. Космонавту Комарову делал, герою Советского Союза посмертно. Все думают, он сгорел при приземлении, а он сейчас знаешь где?

Э д и к. Где?

М и ш а. За рубежом. Живой. Только никому не рассказывай. Я сам полковник в отставке. Летал с ним вместе. В эскадрилье «Нормандия-Неман». Лежи, лежи. Я тебя вылечу.

У него огромные, как плошки, ладони, синие от татуировок, они умело и точно массируют спину Эдика.

Тот постепенно расслабляется. Оба молчат. Звонко капает вода из крана у входа в парилку, ударяясь о цементный пол.

У фотоателье. Утро

У здания ателье собралась очередь старух, в основном все тех же, которые были на прошлых пробах.

И н т е л л и г е н т н а я с т а р у х а (громко). Интересно, по какому признаку нас собрали?

С т а р у х а с п а л к о й. Шо?

Она всем своим видом показывает, что скорее умрет, чем кого-нибудь пропустит вперед.

Т р е т ь я с т а р у х а. Я чула, что в кино сниматься. Для кинолитописи краю.

И н т е л л и г е н т н а я с т а р у х а (громко). Я смотрю, здесь все женщины. Вы слышите? А мужчин нет. Одних женщин отобрали. Интересно, по какому признаку?

С т а р у х а с п а л к о й. Шо? Т р е т ь я с т а р у х а. Цяпова, я вам кажу — в кино сниматься. Мэни Мирослав сказав. Вы шо, нэ чуетэ?

Фотоателье

Эдик в кабинке фотографа. Несмотря на посещение бани, лицо у него по-прежнему зеленого цвета. Движения вялые. Перед ним сидит вчерашняя старуха Гордеева, с котом Барсиком под мышкой. Эдик тупо на нее смотрит.

С т а р у х а Г о р д е е в а. Так вот, я хочу рассказать о том произволе, шо здесь творится.

Э д и к (тихо). Послушайте, вас разве вчера не было?

С т а р у х а Г о р д е е в а (радостно). Была. Узнали?

Э д и к (судорожно сглотнув). Мирослав, почему опять те же пришли? Я же тебе сказал.

Мирослав появляется из-за шторки.

М и р о с л а в. Это они сами. За гривной. Вы же в прошлый раз раздавали.

Э д и к. Всё, гривны кончились. Зови только тех, кого я не видел.

Старуха Гордеева расстроенно выходит из ателье и, потоптавшись, вновь становится в хвост очереди.

В кабинке на месте Гордеевой перед Эдиком теперь сидит светловолосая девушка, чья фотография висит на стене ателье. Она неестественно улыбается Эдику.

А л е н а (после паузы). Я жена Мирослава. Алена. Приятно познакомиться. Я в Житомирском культпросветучилище учусь. Заочно. Мирослав сказал, что вам дедушка нужен, для родственника из Канады. У меня есть хороший. Рыбак. Ветеран войны. Разносторонний человек.

Эдик угрюмо кивает. Алена молча сидит. Посидев, так же молча выходит. Затем входит старая Эстер. Вернее, ее вводит под локоть Мирослав.

М и р о с л а в. Она плохо видит. Уводить?

Э с т е р (легко). Да, я вам, наверное, не подойду, я еще не те очки взяла. Зачем слепая кинолетописи? У вас, наверное, своих полно. Хотя можно меня что-то и спросить.

Э д и к. Вы одна живете, без детей?

Э с т е р. Одна. И детей нет. Бог не дал. Одни голуби прилетают.

Э д и к (угрюмо). У вас брат в Америке нашелся. Одинокая душа.

Э с т е р. Брат? Какой брат?

Э д и к (безнадежно). Родной.

Э с т е р. Пойдем, Мирослав, выведи меня.

Оба выходят. Затем слышен странный шум, вскрик, тяжелое падение тела. Заглядывает Мирослав.

М и р о с л а в (панически). Эдуард, она в обморок упала!

Лос-Анджелес. Офис Сэмуила Голдмана. День

Шестидесятилетний Сэмуил Голдман одиноко стоит в своем просторном кабинете у широкого оконного витража, за которым далеко внизу сверкает огнями бессонный ночной город. Он говорит по телефону.

С э м у и л. Аллё. Урсула? Это папа. Ты не спишь?

Г о л о с У р с у л ы (спросонья). Папа? Аллё? Что случилось?

С э м у и л. Я нашел свою родную сестру. Ее зовут Эстер. Аллё? Ты слышишь?

Г о л о с У р с у л ы. Где нашел?

С э м у и л. На Украине. В маленьком городке, где я родился. Голутвин.

Помнишь, я в детстве рассказывал тебе.

Г о л о с У р с у л ы. Подожди. А который час?

С э м у и л. Около двенадцати ночи.

Г о л о с У р с у л ы. Подожди, папа. Когда нашел?

С э м у и л. Две недели назад. Пришел ответ из Киева. Это фирма, которая занимается розыском родственников. Я сделал туда запрос через Интернет. Они долго искали. А теперь пришел ответ. Два дня назад. Она уже плохо видит.

Г о л о с У р с у л ы. Кто, папа?

С э м у и л. Моя сестра. Эстер. Ей семьдесят шесть лет. Я хочу поехать.

Г о л о с У р с у л ы. Папа, не горячись. Ты уверен, что это она?

С э м у и л. Да. Все совпадает. Она знает название парохода, на котором я плыл. Год, месяц. Даже день отправления. Мой адвокат тоже уверен. Ты меня слышишь?

Г о л о с У р с у л ы. Да, да.

С э м у и л. Все совпадает. Мы теперь не одни. Там, возможно, живут много наших родственников. Трудно даже представить. Урси, я хочу, чтобы ты поехала со мной… Это не так дорого. За все вместе они берут около пяти тысяч долларов. За розыск и сопровождение. Аллё? Ты меня слышишь?

Г о л о с У р с у л ы. Нет, папа, я не могу. Извини. У меня работа. Я думаю, тебе надо взять переводчицу. Хочешь, я тебе найду? Аллё, ты слышишь? У меня есть одна хорошая знакомая. Аллё, папа, я тебя не слышу.

С э м у и л. Как хочешь, Урси. Но это твоя родная тетя. Это твои корни. Может быть, самое главное, что есть на свете. В конце концов, это просто любопытно.

Г о л о с У р с у л ы. Папа, почему всегда я должна делать то, что хочется тебе? Почему я должна все немедленно бросить и делать то, что хочется тебе? Все бросить и мчаться к тебе!

С э м у и л. Хорошо, я могу приехать к тебе в Кливленд. Мы всё обсудим.

Г о л о с У р с у л ы. Папа, я сейчас в Вене. В Австрии. Здесь пять утра. Был трудный день. Я перезвоню тебе днем, хорошо?

Сэмуил Голдман осторожно кладет трубку. Стоит неподвижно, садится на стул, боком к углу огромного, во всю длину кабинета, офисного стола из белого пластика.

Шоссе у въезда в город. Раннее утро

С первыми лучами восходящего солнца обнаруживается дорожный указатель «Golotvin» у въезда в город, где местный рабочий с ведром краски тщательно соскребает в названии своего города его вторую букву «о».

Мчащаяся мимо этого маршрутка Виталика, блестя свежей зеленой краской и гремя железом и праздничной музыкой, выезжает на Киевское шоссе.

Международный аэропорт Борисполь. День

Маршрутка Виталика стоит на автомобильной стоянке у здания аэровокзала. Густой зеленый цвет хотя и придает ее ржавому гнутому корпусу весьма ядовитый вид, зато резко выделяет ее среди прочих. «Голутвин» — висит табличка на лобовом стекле. Виталик одет по-праздничному и выглядит торжественно. В петельку его кепки вставлен цветок. На груди блестит значок «Ветеран труда». Виталик придирчиво оглядывает салон. Выходит, прохаживается, поглядывая на выходы из здания, ковыряет ногтем свежий потек краски. Вытягивает из кармана белую шелковую ленточку, видимо, оставшуюся от чьей-то свадьбы, украшает ею лобовое стекло.

В зале прилета диктор объявляет о прибытии рейса из Америки. Эдик с плакатом «Roots» («Родственники») над головой напряженно стоит в центре зала. Около Эдика неуверенно останавливается подросток лет пятнадцати с плейером в ушах и с багажной тележкой, которую он довольно рассеянно тянет за собой. Подросток высокий, очень худой, со странной ленивой пластикой и с пыльной, давно нечесаной гривой волос.

М а р к — И в (хриплым, ломким голосом). Привет. Меня зовут Марк-Ив. Ты Эд?

Э д и к (недоуменно). Да.

М а р к — И в. Куда мне идти?

Э д и к (удивленно). Откуда я знаю. Куда хочешь.

Он отворачивается. Подросток стеснительно стоит, переминаясь с ноги на ногу. Эдик вновь поворачивается к нему.

Э д и к. А откуда ты знаешь мое имя?

М а р к — И в. Мама сказала. Ирэн Юбер. Из Женевы. Вы ее двоюродную сестру нашли. Ольгу.

Э д и к. А где сама мама?

М а р к — И в. Она вам письмо написала, что не сможет приехать. У нее опять какие-то гастроли.

Марк-Ив говорит лениво, будто нехотя, будто произнесение всех этих слов требует от него больших усилий. Лениво роется в карманах в поисках письма, прежде чем передать его Эдику.

М а р к — И в. Я пойду покурю, а то в самолете не разрешали. Чуть не сбрендил.

Он направляется к выходу.

Э д и к (растерянно). Погоди, ты далеко не ходи. Не потеряйся. Ты слышишь? Здесь тебе не Женева. Здесь машина стоит, такая зеленая, с названием города, куда мы поедем. Ты не заблудись здесь, понял? Мне еще надо троих встречать. Покури — и сразу назад.

М а р к — И в. Ладно.

Э д и к. Погоди, так мама что, вообще не приедет?

М а р к — И в. Черт ее знает. Сказала, что приедет. Но это вряд ли.

Мальчик направляется к выходу. Эдик, растерянно постояв, устремляется следом.

Мальчика на улице не видно. Эдик мечется, делает круг бегом. Виталик энергично машет ему от маршрутки. Эдик устремляется туда, заглядывает в салон.

Мальчик лежит в салоне машины, забросив ноги на сиденье, что впереди. Он спит, свесив вниз руку, где еще дымит сигарета.

В и т а л и к (тихо). Он к кому, Эдуард?

Э д и к (хмуро). К учительнице.

Барух Дж. Пинцык, пятидесяти лет, коренастый, с мясистым лицом и маленькими пронзительными глазками, подданный Израиля, проходит паспортный контроль, когда в его кармане звонит телефон.

Б а р у х (на иврите). Да, Мали, это я.

Г о л о с М а л и (испуганно). Где ты, Барух? Я ищу тебя целый день.

Б а р у х. Я в Киеве, Мали. На Украине. По делу. Перезвони. Я прохожу таможню. (Выключает телефон.) Моя жена. Не успеешь уехать — уже звонит.

Пограничница за стеклом стойки вглядывается в его лицо, отдает ему паспорт.

Телефон звонит снова, когда Барух, толкая тележку с багажом, проходит зеленый коридор. Таможенник внимательно смотрит на его чемодан, на черный саквояж, что висит на его плече, однако беспрепятственно пропускает в зал.

Г о л о с М а л и. Барух, держи себя в руках, случилось что-то ужасное. Украли маму. Б а р у х (несколько растерянно). Чью?

Барух вытирает платком вспотевшее лицо. Очевидно, проход мимо таможенника дался ему нелегко.

Г о л о с М а л и. Твою, Барух. Держи себя в руках, ты слышишь? Какие-то вандалы выкопали ее несчастный прах из могилы. Два дня назад. Сохраняй спокойствие. Ничего не натвори сгоряча. Я уже позвонила своим сестрам. Они сообщили в полицию Рамат-Гана. Мы все вместе, мы держимся. У меня чуть не отнялась речь. Не понимаю, кому это понадобилось. Кому она могла сделать плохо — эта святая, женщина мученица. Прожить такую жизнь, иметь такого сына, как ты, извини меня, пожалуйста. Я плачу, не переставая.

Б а р у х. Мали…

Барух видит в зале Эдика с плакатом, движется к нему, машет ему рукой. Эдик, замечает это, устало опустив плакат, движется навстречу.

Г о л о с М а л и. Мы думаем, что это маньяк, Барух. Может быть, он получает от праха сексуальное удовольствие. Его надо немедленно найти, пока он не успел надругаться.

Б а р у х (тихо, с досадой). Мали, не надо никого искать. Ты меня поняла? Мама со мной.

Г о л о с М а л и. Ой, что значит «со мной»? Барух, что ты говоришь?

Б а р у х. Я тебе говорю, что мама со мной, не волнуйся.

Г о л о с М а л и. Ты с ума сошел? Ты сумасшедший? Что ты говоришь?!

Я скажу сестрам!

Б а р у х (наливаясь кровью). Не лезь не в свое дело! Заткнись. Мне насрать на твоих сестер. Это моя мама. Она со мной.

Он отключает телефон. Потом поворачивается к Эдику, который деликатно останавливается невдалеке.

Б а р у х. Ты Эдик? (Изобразив улыбку, протягивает волосатую руку с крупным перстнем.) Я Барух Пинцык. Мы здорово опоздали. В аэропорту была забастовка заправщиков.

Э д и к. На четыре часа. Но ничего. Вы последний. Все уже прилетели.

Б а р у х. p/pЧто, будет компания?

Э д и к. Еще трое. Американец с переводчицей, мужчина из Канады и мальчик. У них тоже нашлись родственники в Голутвине. Давайте, я вам помогу.

Б а р у х. Не надо.

Барух локтем прижимает саквояж к себе.

Шоссе. Ночь

Маршрутка Виталика мчит по шоссе. Марк-Ив, проснувшись, открывает глаза. Оглядывается, с трудом понимая, где он. В салоне тускло горит дежурная лампочка. Впереди, в кабине маячат спины Эдика и шофера. Те, кто сидит в салоне, ему незнакомы. Сэм Голдман пристально смотрит в окно, будто пытаясь что-то разглядеть в темноте, где проносятся неясные тени деревьев. Рядом, неудобно скорчившись, спит темноволосая худенькая женщина, его переводчица Регина Магометова. Спит Эндрю Грицына, симпатичный канадец лет тридцати пяти, спит тревожно, подрагивая во сне лицом, будто ему снится дурной сон. Барух Пинцык (он сидит впереди), будто почувствовав взгляд, цепко косится, на мгновение повернув к Марку-Иву голову. Тот, оглядевшись, закуривает. Эндрю, вздрогнув, просыпается. Улыбается мальчику.

Э н д р ю (приветливо). Познакомимся. Я Эндрю Грицына из Канады.

М а р к — И в. Марк-Ив.

Э н д р ю. К кому ты едешь?

М а р к — И в (равнодушно). Не знаю, к какой-то тетке. Мамина двоюродная сестра.

Э н д р ю. Долго искали?

М а р к — И в. Не знаю. Я никогда о ней раньше не слышал.

Э н д р ю. А я нашел родственников по отцовской линии. Двоюродного деда с семьей. Дядя брата отца. Очень рад. Очень долго искал.

Сэмуил Голдман тоже поворачивается к мальчику.

С э м у и л (протягивая руку). Меня зовут Сэм Голдман. Не хотели тебя будить. Я взял твой контракт. (Передает мальчику бумагу.) Сразу надо заплатить 20 процентов — остальное через неделю, в день отъезда.

М а р к — И в. Я знаю, мама говорила.

Марк ищет глазами пепельницу, не найдя, стряхивает пепел на пол. Проследив за этим, уже отстраненно, Сэм говорит:

С э м у и л. Если будет нужна помощь — обращайся.

Дорога впереди становится все более оживленной. Мелькают какие-то огоньки, силуэты домов на обочине. Переводчица Регина просыпается, сталкивается с пристальным взглядом Эдика, с его ласковой улыбкой.

Э д и к (вкрадчиво). Вас не укачало, Регина? Может быть, хотите сесть рядом со мной?

Р е г и н а. Что? Зачем?

Э д и к. Здесь виднее.

Р е г и н а (несколько нервно). Нет. Спасибо. Мне все видно.

Э д и к. А вы давно из Союза?

Р е г и н а. Давно. Но, думаю, здесь мало что изменилось.

Она отворачивается к окну.

Э д и к (вкрадчиво). Если возникнут сложности в работе, обращайтесь ко мне в любое время суток. И днем, и ночью.

Маршрутка сворачивает с шоссе на проселочную дорогу.

Э д и к. Друзья, мы подъезжаем. Наступают волнительные минуты. Скоро вы попадете в объятия новоприобретенных родственников. Общих мероприятий мы не планируем, за исключением групповой совместной фотографии в следующее воскресенье. На фоне городской природы. На добрую память.

Фары освещают дорожный указатель с измененной буквой — «Golutvin».

Э д и к. Вот он, Голутвин! Праматерь.

Маршрутку сильно трясет. Регина, не удержавшись в кресле, от толчка летит вниз.

Привокзальная площадь. Ночь

Первым в объятия новоприобретенных родственников попадает канадец Эндрю Грицына. Они ждут его на темной и пустынной площади у железнодорожного вокзала на нескольких легковых машинах.

Среди темных, плохо различимых силуэтов можно угадать жену фотографа Мирослава Алену в вышитой сорочке и его самого с букетом цветов. Ошеломленного Эндрю забирают быстро, почти без слов, как меняют шпионов, так что он вряд ли успевает понять, кто эти люди и куда они его собираются везти.

Происходит это так: маршрутка останавливается, из нее выходит Эдик, потом в нее просовывается чья-то большая голова, указывает на Регину.

Г о л о в а. Хто, о цэй?

М и р о с л а в. Нет. Тот.

Г о л о в а (ласково маня Эндрю). Иды, иды. Мы, Грицыны.

У выхода из маршрутки Эндрю несколько раз с силой прижимают к себе (выделяется полная грудастая фигура матери Алены и могучего седовласого деда Петра Грицыны).

П е т р Г р и ц ы н а (восхищенно кричит). Який хлопець! Золотый.

Он похлопывает Эндрю по плечам. После чего его быстро ведут к одной из машин.

П е т р Г р и ц ы н а (Эндрю). Сидай, сидай. Нэма часу. Стол чэкае.

Машина отъезжает, две другие следуют эскортом. Затем наступает черед Марк-Ива.

Дом Ольги. Ночь

Эдик и мальчик поднимаются по ступеням панельной пятиэтажки. Останавливаются на лестничной площадке, Эдик звонит.

Дверь нервно открывает Ольга, женщина лет сорока в белой «учительской» блузке и строгой юбке. При виде мальчика ее лицо выражает смену чувств — от недоумения до растерянности. Эдик делает ей тайные предупреждающие знаки.

Э д и к (быстро). Вот, Ольга, мы приехали. Это Марк-Ив, сын Ирэн, вашей двоюродной сестры, то есть ваш племянник. У нее случились неожиданные гастроли, актриса, что поделать, она приедет попозже.

Эдик подталкивает мальчика в спину.

Э д и к. Входи, входи, не стесняйся. Встретимся завтра. Все вместе.

Он закрывает за ним дверь.

Женщина растерянно смотрит на стоящего перед ней мальчика, а затем, невнятно извинившись, быстро, вслед Эдику, выскакивает из квартиры.

Марк-Ив остается один, но спустя мгновение из комнаты раздаются шаги и в коридоре возникает заспанный мальчик возраста Марк-Ива, Саша, сын Ольги. Судя по его аккуратному, нарядному виду, он тоже готовился к встрече новоприобретенной тети из Женевы, но заснул. Застыв от неожиданности, он с несказанным удивлением рассматривает своего нежданного сверстника. Марк-Ив впервые с момента приезда улыбается. Улыбка у него добрая и беззащитная.

Ольга догоняет Эдика в подъезде.

О л ь г а (запыхавшись). Эдик, подождите! Эдик, я передумала. Извините.

Я не смогу врать Саше, не хочу. Не смогу. Пусть этот мальчик уходит.

Эдик прижимает Ольгу к стене лестничного пролета.

Э д и к (шипит). А хотите, чтобы Саша учился? Хотите? Хотите? Или хотите, чтоб он в этой дыре сгнил? Хотите? Хотите мне деньги назад вернуть? Давайте… Где они? Ну, несите!

Ольга потерянно молчит. Эдик выходит из подъезда. Хлопает входная дверь.

Дом Эстер. Ночь

Маршрутка стоит во дворе у частного дома Эстер. Барух Пинцык, находясь подле Виталика, наблюдает встречу Сэма Голдмана с его родной сестрой.

Эстер стоит на ступенях крыльца. Она такая маленькая, по сравнению с Сэмом, что, даже забравшись на ступени, едва достигает его плеч. Она стискивает их в судорожном молчаливом объятии, будто боясь, что его отберут. Ее руки гладят его по волосам, слепо щупают лицо. Сэмуил Голдман, неловко застыв, лишь растерянно вертит головой. На верхних ступеньках крыльца торжественно стоит Белла в крепдешиновом платье с декольте. Это та самая женщина с ребенком, что бежала за милицейским «воронком» освобождать Яшу. Сам Яша, лысый квадратный мужчина с белесыми бровями, глазами и ресницами, теперь скромно стоит рядом с ней, аки агнец, в полосатом костюме. Рядом с Яшей — ребенок. Он очумело и сонно (видно, только подняли) хлопает на происходящее такими же белесыми, как у отца, глазами.

Б е л л а (кланяясь в пояс). Как мы рады с Яшей, как рады. Жалко, наш Ленечка, младший, заснул, он так хотел дядю Сёму из Америки посмотреть. Но ничего, мы здесь неподалеку живем, еще посмотрит.

Эдик косится на эту пару с хмурым тяжелым предчувствием. Регина за спиной Сэма тихо синхронно переводит, лишь нервно поправляя очки. Э д и к (тихо Белле). А вы Эстер кто?

Б е л л а. Яша — тети Эстер двоюродный внук, шо б вы знали, любит ее, как родную маму.

Барух вынимает из блеснувшего золотом портсигара тонкую сигару, нюхает ее, прикрыв глаза. Эдик устало возвращается к машине.

Э д и к (озабоченно Баруху). У Сэма здесь новые родственники обнаружились. У Регины будет много работы.

Они садятся. Маршрутка отъезжает.

Э д и к. На кладбище уже сегодня не поедем? Темно?

Б а р у х. Да. Завтра. Кладбище не убежит.

Он разламывает сигару. Одну половину предлагает Эдику.

Э д и к. Нет, спасибо.

Б а р у х. Бери, бери. На этом табаке пот с ляжек кубинских женщин. Настоящие сигары скручиваются только на их черных ляжках. Это не то говно, что ты куришь. Одна эта сигара стоит сто долларов.

Эдик берет половинку.

Э д и к. Лучше бы деньгами.

Барух хмыкает. Стучит Эдика по плечу.

Б а р у х. Ты мне нравишься, Эдди. В тебе есть бойцовская жилка. Поверь бывшему боксеру.

Гостиница. Номер Эдика. Ночь

Спит в кровати Эдика буфетчица Нина, большая, как медведица. Эдик сидит у стола и считает полученный аванс.

На его лице играет улыбка надежды.

Э д и к (шепчет). Все получится. Все получится.

Гостиница. Номер Баруха. Ночь

Очевидно, это лучший из всех номеров, что есть в гостинице. С зеркалом. Барух грузно сидит на стуле. Потом раскрывает саквояж и ставит на стол тяжелый предмет в черном непроницаемом мешке. Потом, будто устав от этого, достает бутылку, маленький золотой стаканчик и выпивает.

Потом снова ломает сигару на две половинки и закуривает одну. Вынимает предмет из мешка. Это маленький гроб из красного, дорогой породы дерева с расписанной золотой вязью крышкой.

Б а р у х. Ну, вот ты и дома, момэлэ. Вот ты и дома.

Он плачет, будто сухо кашляет, закрыв рот рукой.

Квартира Ольги. Раннее утро

В квартире две комнаты. В той, что принадлежит Саше, теперь спит Марк-Ив, выпростав из-под одеяла худую голую ногу. Нога такая длинная, что ее ступня вплотную торчит у щели двери. Осторожно заглядывает Саша. Он одет в спортивную форму, готовый к утреннему бегу, но его рука непроизвольно тянется пощекотать эту ступню. У Марк-Ива подрагивают ресницы.

Г о л о с О л ь г и (из прихожей). Саша, побежали.

Саша отдергивает руку, прикрывает дверь. Марк-Ив, полежав неподвижно, поворачивает к двери лохматую голову, хмыкает, забирается поглубже под одеяло.

Улица города. Раннее утро

Саша и Ольга бегут рядом. У Ольги спортивная, еще девичья фигура. Видно, что обоим приятен этот бег, приятно бежать вдвоем. Ольга неожиданно прибавляет ходу, пытаясь обогнать сына, тот отпускает ее вперед, потом легко догоняет, но все же, немного поддавшись, уступает ей право быть первой к концу длинного переулка. Ольга, одновременно сердясь и смеясь, наступает на сына.

О л ь г а. Опять поддался?! Старушку жалеешь?

Саша отбивается.

С а ш а. Какую старушку, мам, ты же просто Тайсон какой-то!

О л ь г а. Ну, как там наш гость-лежебока?

Саша корчит скептическую гримасу.

С а ш а. Родственников не выбирают.

Они бегут дальше мимо маленького городского рынка, что на привокзальной площади, где между редкими деревянными рядами с фруктами и зеленью бродит Регина в солнечной панаме. Она придирчиво и несколько брезгливо щупает груши, сливы, наконец останавливается на черешне, покупает стакан, который ей высыпают в кулек, свернутый из листка местной газетки «Голотвинский шлях».

За этим нервно наблюдает Эдик, стараясь быть незаметным. Настороженно оглядывается по сторонам, смотрит вслед бегущим, движется за Региной.

Квартира Ольги

Обед. Марк-Ив ест жадно и много, не обращая внимания на двух сидящих напротив. Ольга и Саша переглядываются. Сашу охватывает смех. Доев все, что было у него в тарелке, Марк-Ив удивленно смотрит на них, будто пытается вспомнить, где они могли видеться раньше.

М а р к — И в. А кто это готовил?

О л ь г а. Я.

Она толкает Сашу под столом коленкой.

М а р к — И в (будто не веря). Вы?!

О л ь г а. Да.

М а р к — И в. Никогда такого не ел. Вкусно. Как это называется?

О л ь г а. Обыкновенный рассольник. В Женеве такого не готовят?

М а р к — И в. Не знаю. Я в Эвиане живу. С отцом. Это мама в Женеве. А еще есть?

О л ь г а. Есть. Только хлеб кончился. Хочешь с хлебом?

М а р к — И в. Хочу.

О л ь г а. Саша, придется тебе сгонять.

С а ш а. Ладно.

Саша быстро выходит из-за стола.

Марк-Ив закуривает, пуская дым кольцами. Ольга явно не знает, как ей на это реагировать. Марк-Ив смотрит на нее с нескрываемым любопытством.

М а р к — И в. Хотите закурить?

О л ь г а. Нет.

М а р к — И в. Вообще-то неплохо находить родственников. Мы с Сашей даже похожи. Я сразу увидел.

О л ь г а. Ну, между вами не такое уж близкое родство.

От неловкости за собственную резкость, говорит еще более резко.

О л ь г а. А куда ты бросаешь пепел?

Поискав глазами на столе, Марк-Ив улыбается.

М а р к — И в. Еще не знаю.

О л ь г а. Я принесу тебе пепельницу.

Она идет на кухню и чувствует на себе его внимательный, изучающий взгляд. Она чувствует его спиной и от этого даже сбивается с шага.

На кухне она вертит пепельницу в руках, смотрит в окно, явно не желая возвращаться. И видит Эдика, который смотрит на нее, задрав вверх голову, и машет ей рукой.

Ольга делает шаг в сторону и вздрагивает оттого, что Марк-Ив стоит совсем близко от нее, за ее спиной.

О л ь г а (испуганно). О, боже мой! Ты ходишь, как кошка.

М а р к — И в (равнодушно). Вот, вам мама передала.

Он протягивает ей видеокассету и подарок, очевидно, духи.

М а р к — И в. А можно у вас рецепт этого рассольника переписать?

Трое сидят перед телевизором и смотрят на видео, как красивая воздушная Ирэн Юбер передает родственникам извинения, горячие приветы и обещания скорой встречи. Вернее, смотрят двое, а Марк-Ив ест рассольник с хлебом, слушая тяжелый драйв гитары в наушниках от плейера.

Дом Эстер

К дому следует семья Беллы в полном составе, включая и маленького Лёню, который серьезно ковыляет, держа маму за руку. Они проходят маленький дворик, скорее, пыльную площадку между крыльцом и сараем, где бродят несколько пар голубей.

Я к о в (недобро). Кыш, козлы.

Голуби взлетают, однако вновь опускаются на то же место. Сверху к ним планирует еще пара. Они ходят, вытягивая шеи, будто заглядывая в окна дома Эстер.

В ее доме, в гостиной (если так можно назвать длинный коридор между двумя маленькими комнатками) у русской печи с маленькой низкой духовкой происходит большой семейный обед. Эстер, волнуясь, наблюдает, как ест ее брат. Все ли он ест, все ли ему нравится? Кладет ему в тарелку фасоль с курицей, обнеся Яшу, который поднял вверх свою тарелку, думая, что эта порция предназначается в первую очередь ему. Яша угрюмо ставит тарелку на стол. Берет фасоль сам.

Я к о в (хмуро, не глядя на Эстер). Соль.

Та быстро подает ему солонку.

Э с т е р (лебезя). Шо, Яшенька, несоленое? Я же солила, как ты любишь, чуть-чуть.

Я к о в (хмуро). Плохо солила. И мясо жесткое… Лук.

Э с т е р. Ага, Яшенька.

Эстер торопливо подает ему головку лука. Сэмуил, скосив глаз, наблюдает за этим. Яша поднимает початую бутылку водки, но Сэм вежливо накрывает ладонью свою рюмку.

С э м у и л. Я только вино.

Яков, крякнув, наливает себе, пьет сам.

Наступает тишина, ее нарушает затрещина, которую Белла отвешивает старшему ребенку за то, что он плюнул в младшего лапшой. Тот заходится в коротком плаче. Регина нервно высыпает из листка «Голотвинский шлях» остаток черешни в тарелку, обмахивается газетой.

Б е л л а (Лёне). Не плачь, Лёнечка. Скоро мы поедем с тобой в Америку, к дяде Сёме в гости… Жалко, скажи, что к нам доченька дяди Сёмы не приехала, Урсулочка. Шо, не хотела посмотреть на родную тетю?

Сэмуил, вежливо улыбаясь, говорит (с помощью Регины).

С э м у и л. Она очень хотела, но не смогла.

Он отделяет мясо курицы от шкурки. Шкурку отодвигает на край тарелки. Эстер подозрительно наблюдает за ним.

Э с т е р. Сима, а что ты не ешь шкурку? Не вкусно тебе?

Я к о в. Брезгует.

С э м у и л. Что ты, Эстер. Очень вкусно. Но там холестерин.

Э с т е р. Какой холестерин, там же все витамины, посмотри, какой ты худой. На тебе же лица нет.

Я к о в. Есть евреи, и есть жиды.

Р е г и н а (растерянно). Это переводить? Я к о в. Шоб вы знали. Я всю жизнь проработал шофером у директора цементного завода Ковшикова и ни разу плохого слова от него не услышал. Если ты нормальный человек, не обязательно в Америке жить. А если приехал, так прояви к людям уважение. Эстер, принеси. (Он кивает на пустую бутылку.)

У тебя должно быть.

Э с т е р (быстро). Яшенька, не надо тебе.

Я к о в. Шо? Это кто здесь решает?

Б е л л а (тихо). Яша. Не начинай при детях.

Я к о в. А по жопе?

Эдик вкрадчиво говорит Регине, наклонившись к ее уху.

Э д и к. Ну, как вам на новом месте?

Яков, крякнув, встает из-за стола, выходит из дому, так громко хлопнув дверью, что Эстер вздрагивает. Мгновение посидев, за ним бросается Белла, подхватив одного ребенка на руки, второй бежит за ней. Следом вскакивает и Эстер, но Сэмуил, удерживает ее за плечи, вновь сажает за стол, рядом с собой. На его лице напряженная, деланая улыбка. Эстер жалобно смотрит на дверь, на него, вновь пытается встать, Сэмуил вновь усаживает ее на место. Регина рассеянно раскрывает газетный листок, утыкается в него взглядом. Эдик близко наклоняется к ней.

Э д и к (вкрадчиво). Читаете на украинском?

Р е г и н а (сухо). Пока нет.

Э д и к. Может быть, перейдем на «ты»?

Р е г и н а (нервно). Сэм, вы не возражаете, если я немного пройдусь? Здесь краеведческий музей недалеко, хотелось бы побольше узнать о городе.

С э м у и л (рассеянно). Да, да, конечно.

Он демонстративно принимается есть. Регина торопливо выходит. Нервно помолчав, Эдик кивает на выход.

Э д и к. Я покурю?

С э м у и л. Да, да.

Эдик торопливо выходит следом за Региной. Из-за двери, затрепетав крыльями, на порог кухни влетает голубь. Стучит по полу клювом… Сэм, будто поперхнувшись, закашливается, трет руками горло, будто ему не хватает воздуха, кашляет резко, надрывно, на его глазах выступают слезы. Он машет рукой Эстер, та, испуганно вскочив, пытается постучать ему по спине. Его кашель так же внезапно прекращается. Он вытирает платком глаза…

С э м у и л. Все, все. Все хорошо, Эстер. Какая-то соринка попала…

Улицы города

Эдик в поисках Регины бежит по улицам города, видит ее на другой стороне дороги, идет следом. Затем выныривает прямо перед ней из-за угла почти у самого деревянного одноэтажного здания музея.

Э д и к (чуть задыхаясь). Регина, можно вас по работе на минутку?

Р е г и н а (удивленно). Зачем? В чем дело?

Э д и к (тихо). Регина, почему вы ко мне так негативно относитесь?

Он увлекает ее в подворотню.

Э д и к. Чем я заслужил? В чем моя вина?

Регина издает неясное междометие, но Эдик прикрывает ей рот рукой.

Он говорит зло, прямо в ее вытаращенные от растерянности глаза.

Э д и к. Тише. Молчи. Ты меня с ума сводишь. Убиваешь меня с первой встречи. Понимаешь?

Он с силой целует ее в губы, прижав к себе, не давая вырваться ее хрупкому извивающемуся телу.

Э д и к (задыхаясь). Понимаешь меня? Не могу на тебя спокойно смотреть. Видеть тебя спокойно не могу. C ума от тебя сойду. Зачем ты приехала на мою голову?

Снова вдавливает ее в себя, всю, вместе с губами, очками, газеткой. Она неумело, размашисто бьет его по спине, отталкивает, вырывается, торопливо уходит, шатаясь, будто слепая, ошарашенная, теряет сумочку, очки. Возвращается за ними. Идет вначале в одну сторону, потом в другую, мимо музея, прочь.

Эдик криво усмехается. Вытирает губы. Сплевывает. Закуривает.

Дом Эстер

Тускло горит красный нитяной абажур. В его неверном свете Сэмуил серьезно беседует с Эстер, Регина переводит. При этом он пытается быть предельно доходчивым.

С э м у и л. Эстер, я работаю в организации, которая защищает права художников. То есть всех тех людей, которые занимаются искусством.

Эстер кивает, берет Сэма за руку.

С э м у и л. Если их права находятся под угрозой, мы их защищаем.

Э с т е р (с интересом). Сима, ты шо, умеешь рисовать?

С э м у и л. Ну, в некоторой степени. Но дело не в этом…

Э с т е р. И голубя можешь нарисовать?

С э м у и л (несколько раздраженно). Могу.

Он ручкой в несколько штрихов рисует абрис птицы на газетном листке из-под Регининой черешни, продолжая при этом рассказывать.

С э м у и л. Мы часто выигрываем дела в суде… К нам стали обращаться художники из других стран.

Эстер, взяв в руки рисунок, восхищенно разглядывает его, приблизив к самым глазам.

Э с т е р (шепчет). А фердумцим коп. Фердумцим коп. Золотая голова…

С э м у и л. В частности, во Франции одна крупная корпорация завладела коллекцией первых французских фильмов и намеревалась сделать их цветными, чтобы выгодно перепродать телевидению. Но мы боролись и победили. То есть я хочу тебе сказать, что я всю жизнь отстаивал права и свободы других людей и, если понадобится, сумею отстоять права и свободы своих близких… И твои в том числе. Эстер, ты меня слышишь?

Эстер, склонившись головой к рисунку голубя, тихо и умиротворенно храпит. Сэмуил растерянно замолкает. Смотрит на Регину. Сидит неподвижно.

Храп Эстер теперь слышен в комнате за стенкой, где спит Регина. Регина зарывает голову в подушку. Закрывает уши руками, храп лишь усиливается… Ей то жарко, то холодно. Она наконец встает, лихорадочно одевается, осторожно выходит.

На ступенях крыльца сидит Сэм. Он на мгновение оборачивается.

С э м у и л (рассеянно). Не спится?

Регина, потоптавшись, садится рядом. Во дворе начинают собираться голуби, мягко планируя вниз.

С э м у и л. Странно. Это дом, где я родился. Здесь жили мои родители. А я не могу это понять… Не могу всего этого понять. Должно же что-то теперь измениться. А ничего не изменилось. Даже наоборот… Нет, наверное, не надо было приезжать.

Р е г и н а (тихо). Давайте уедем, Сэм.

С э м у и л (не расслышав). Что?

Он трет рукой грудь.

С э м у и л. Я не понимаю, почему она должна ходить для Яши на рынок и убирать в его квартире. Он уже давно вырос, в конце концов.

Он резко, сердито встает. Голуби снимаются с места, взлетая над двориком к небу. Начинает светать.

Квартира Ольги. Ночь

Ольга просыпается и тревожно садится в кровати. Раскладушка, где спит ее сын Саша, пуста. Ольга осторожно встает. Из комнаты Марк-Ива доносятся негромкие голоса. Голос ее сына звучит несколько громче, будто он сам плохо слышит себя. Затем из комнаты выходит Марк-Ив, он полуголый, в одних трусах. Проходит на кухню.

Дверь на мгновение оказывается приоткрытой, и Ольга мельком видит сына, который лежит на кровати Марка-Ива, в наушниках от его плейера.

Марк-Ив на кухне, у раскрытого холодильника, ест квашеную капусту, прямо из тарелки, руками. Ольга смотрит, как быстро и смешно ходят позвонки на его голой спине.

Парень делает неловкое движение и опрокидывает банку с майонезом, которая падает на пол. Марк-Ив оглядывается. Мгновение оба молчат. Его рот набит капустой.

М а р к — И в (невнятно). Я уберу.

О л ь г а (спокойно). Ничего страшного. Что за музыку вы слушаете, можно узнать?

М а р к — И в. Джимми Хендрикс. Он гитарист.

О л ь г а. Интересно?

Марк-Ив переминается босыми ногами.

М а р к — И в (смущенно). Для вас — не знаю. Вам, наверное, не понравится. Но, вообще, он лучший в мире.

О л ь г а. Это он тебе сам сказал?

М а р к — И в. Да нет, он давно умер.

О л ь г а. А-а. Просто мне любопытно. Саша раньше такой музыкой особо не интересовался. Больше уравнениями. Он учится в заочной математической школе при Киевском университете. Идет на красный диплом. Он тебе говорил?

М а р к — И в. Да.

О л ь г а. Я бы тоже хотела послушать этого Джимми.

М а р к — И в (удивленно). Вы?

О л ь г а. Да. Или я для вас совсем уже старая?

М а р к — И в (горячо). Наоборот. Вы что! Вы такая красивая. Так вкусно готовите, то есть я хотел сказать…

Он смотрит ей за спину, сбивается, его лицо расплывается в улыбке. Ольга оглядывается. Из комнаты выглядывает Саша. Не сдержавшись, он тоже прыскает.

О л ь г а. Очень смешно. Я думала, воры. А ты, вообще, собираешься утром со мной бежать?

С а ш а. Конечно.

О л ь г а. Не думаю, что будешь в состоянии.

С а ш а. Значит, не побегу.

Саша говорит со спокойным равнодушием, явно перенятым у Марка-Ива. Уходит в комнату.

Дом деда Грицыны. День

Звучит громкая и веселая танцевальная музыка. Во внутреннем дворе накрыт длинный стол с закусками и горячительными напитками, вокруг которого бесшабашно танцуют гопак дед Грицына, фотограф Мирослав, его жена Алена и ее крутобедрая маленькая мать — она с платочком павой ходит вокруг счастливого и старательного Эндрю.

Эдик, подтанцовывая среди прочих многочисленных родственников Грицын, незаметно, в танце, ретируется к выходу и, исполнив последнее лихое коленце гопака с присядкой, исчезает за воротами дома.

Городская баня

Несколько пивных столиков в холле, у входа в залы.

Эдик, еще одетый, с кружкой пива сидит за одним из них. Он наблюдает за тем самым банщиком, который делал ему массаж. Тот по-прежнему в кальсонах и в странных, огромного размера ботинках без шнурков подметает между столиками. Украдкой осмотревшись по сторонам, он делает глоток из чьей-то недопитой кружки.

Г о л о с и з о т д е л е н и я. Миша! Космонавт! Белье тащи.

Банщик кивает, тяжело ступая ногами и хрипло, со свистом дыша, шествует, как тяжелый старый гусь, к раздевалке. Затем вновь появляется в зале, направляется к выходу, мимо Эдика, равнодушно скользнув по нему взглядом.

Эдик, посидев, идет следом, выходит на улицу. Оглядывается. Мимо пробегает стайка местных мальчишек, они кого-то хищно, будто охотясь, высматривают. Эдик поворачивается, идет вдоль здания, заходит за угол, где во внутреннем дворике в большой металлический контейнер собрана гора хлама, мусора.

В ней кто-то тихо, но усердно копается, Эдику виден огромный ортопедический ботинок без шнурков, белые кальсоны, потом и сам банщик Миша, который складывает в мешок пустые бутылки.

Невидимый ему Эдик пристально наблюдает за ним, будто чего-то ожидает от него, какого-то знака. В это время стайка мальчишек выскакивает из другого угла двора и, бросая в контейнер камни, мчится к Мише.

М а л ь ч и ш к и (яростно и победно кричат). Попался, Космонавт! Попался! А ну отдай бутылки!

Банщик беспомощно кружит на месте, с ненавистью хрипя и плюя во все стороны, потом тяжело, на больных ногах, бежит прочь, прижимая к себе мешок и теряя по дороге ботинок. Эдик, так и оставшись на месте, закуривает, долго чиркая и ломая спички.

Еврейское кладбище

Звучит тоскливая одинокая молитва. Могила родственников Григория Цаусаки, бывшего музработника из клуба цементного завода. Среди прочих заброшенных и безымянных она выделяется: тщательно прибрана, обнесена аккуратным заборчиком. Посередине — дощечка с надписью: «Иссидор и Клара Пинцык. Да будет вечной ваша память».

Там же выкопана яма для маленького красного гроба мамы Баруха, что стоит в салоне маршрутки Виталика, украшенной траурной лентой.

Присутствуют Барух Пинцык, старик из синагоги, который поет над могилой каддиш, Эдик и Григорий Цаусаки с книгой кладбищенского реестра под мышкой. Барух плачет. У Гриши сильно слезятся глаза.

Г р и г о р и й (дрожащим шепотом). Эдуард, извините, мы так не договаривались. Насчет этой женщины. Я не хочу, чтобы эта женщина лежала в этой могиле. Вы сказали, что он только на могилу посмотрит и уедет.

Э д и к (убедительным шепотом). Цаусаки, послушайте. Ну что вы как маленький, ей-богу? Что вы нервничаете? Я сам не знал, что он с собой маму привезет. В конце концов, ну какая вам разница? Там уже все с землей смешалось…

Барух кивает двум могильщикам. Гробик медленно начинают опускать вниз.

Г р и г о р и й (нервно шепчет). А табличка? Зачем эта табличка?

Э д и к (шепотом). Ну, что вам эта табличка. Ну не нравится, снимите потом.

Барух, плача, подходит к ним. У Цаусаки так обильно текут слезы, что он вытирает глаза носовым платком. Барух, приобняв, похлопывает его по плечу.

Б а р у х (доверительно Григорию). Меня не было с мамой, когда она умерла. Обстоятельства. Мы виделись за два года до ее смерти. Она сказала, что хочет лежать в родной земле… Вместе с родителями… Хочу тоже здесь лежать. Рядом с мамой.

Цаусаки страдальчески морщится, с силой прикусывает губу. От ворот кладбища к ним отчаянно бежит старший ребенок Беллы и Яши.

С ы н Б е л л ы (кричит, задыхаясь). Дядя Эдик! Дядя Сёма из Америки умирает.

Больница

У здания городской больницы останавливается маршрутка Виталика. Из нее выходит семья Якова в полном составе, с двумя детьми, Эстер, заплаканная, испуганная, Эдик и Регина.

Вся эта группа торопливо движется по длинным и запутанным больничным коридорам. Старший ребенок гордо несет мобильный телефон Сэмуила, Белла — многочисленные котомки с провизией.

Б е л л а (обеспокоенно). Телефон дяди Сёмы не потерял?

С ы н Б е л л ы (гордо). Нет!

Эстер, держась за рукав Якова, едва поспевает за ними. После одного из поворотов группа выныривает уже без нее. Стремительно удаляется по коридору, не замечая этого.

Больничная палата

Сэмуил полусидит, опершись о подушки, и говорит с дочерью по мобильному телефону. Белла пытается кормить его бульоном с ложки. Остальные стоят у кровати. Яков смотрит на Сэма явно недоброжелательно. Сэмуил пытается увернуться от ложки.

С э м у и л (бодро). Сейчас все хорошо, Урси. Все отлично. Меня уже выписывают. Прямо сейчас. Было какое-то странное недомогание, доктор считает — от перемены климата, как бы легкое удушье, что-то вроде аллергии, а так все чудесно, чудесный город, чудесные люди. Я никогда не был так счастлив.

Он кашляет от бульона, раздраженно отталкивает руку Беллы. Бульон проливается на постель…

Б е л л а. Передавайте от нас привет Урсулочке.

Эдик выходит из палаты, разминает в руках сигарету. Следом выходит Яков.

Я к о в (недовольно). Что за странная болезнь? На кого у него аллергия, на меня или на шо? Извините, Эдуард, я должен все перепроверить с этим Сёмой. У меня есть большие подозрения насчет родства с этим человеком.

Эдик оторопело на него смотрит.

Я к о в. Где доказательства? Кто мне их представил? Может, он какой-то аферист, откуда я знаю? Может, он ее частной собственностью интересуется?

Э д и к. Чьей?

Я к о в. Эстер. У нее между прочим четыре комнаты, если посчитать с коридором. Я там только ремонт сделал за свой счет.

Из палаты выглядывает ребенок.

С ы н Б е л л ы (удивленно). Папа, а где Эстер? Ее дядя Сёма спрашивает.

Семья, рассредоточившись по коридорам больницы, ищет Эстер, заглядывая в палаты и перекликаясь друг с другом.

Э д и к. Есть?

Я к о в. Шо?

Э д и к. Нету ее, я говорю?

Б е л л а. А куда ж она делась? Извините, мужчины, к вам женщина пожилая не заходила, она слепая немножко.

М е д с е с т р а. Чей это ребенок? Чей это ребенок в операционной?!

Б е л л а. Ой, Яша! Яша, сюда! Яша!

Белла стоит в мужской общей палате и с умилением разглядывает сухого аккуратного мужчину в больничной пижаме и на костылях.

Б е л л а (кричит). Яша! Яша! Сюда!

К о в ш и к о в (негромко). Ну что ты кричишь. Не ори. Тихий же час.

Яша, следом дети, Эдик и Регина торопливо входят в палату.

Б е л л а (счастливо). Яша, товарищ Ковшиков здесь. (Эдику.) Это товарищ Ковшиков, директор цементного завода. Золото, а не человек. Умница. Сколько у него книг, вы бы видели. Сёма должен с ним поговорить, они найдут общий язык.

Яков краснеет пунцово, будто школьник.

Я к о в. Здравствуйте. Что ж вы не предупредили, что болеете, товарищ директор. Мы бы зашли.

К о в ш и к о в. Да ничего, Яков, не беда, ноги немного болят, вены…

Б е л л а (озабоченно). Не гангрена?

Я к о в (сквозь зубы). Молчи, дура. А мы тут как раз Эстер ищем. Отстала

где-то. Заблудилась, бедная женщина.

Улицы города

Вечер. Маршрутка Виталика едет по городским улицам. Испуганная Эстер сидит в салоне, сжавшись в комок. Яков кричит на нее.

Я к о в. Совсем уже из ума выжила! Совсем мозгов нет? Мы шо, до ночи должны по больницам лазить? По родильным отделениям? Нам шо, больше делать нечего?

Э с т е р. Я ж не нарочно, Яшенька, уже вижу плохо. Растерялась.

Я к о в. Видишь плохо, так в Киев надо ехать на операцию, я тебе сколько раз говорил?

Э с т е р. А голуби? Кто ж их здесь покормит?

Я к о в. Ты с этим своим Сёмой про своих сраных голубей тоже забыла! Тебе уже и твои сраные голуби не нужны! Не то шо я!

Сэмуил неожиданно громко и возмущенно кричит.

С э м у и л. Не смей на нее кричать, Яков. Хватит! Она тебе ничем не обязана! Я запрещаю тебе кричать на нее! Ты слышишь?!

Яков от неожиданности осекается и изумленно смотрит на Сэма, хлопая глазами. Белла и Эстер в ужасе смотрят на Якова, ожидая худшего. Но этот крик, очевидно, потряс его. В салоне наступает тишина.

В этой же тишине маршрутка останавливается у дома Эстер, в тишине же отъезжает вместе с потрясенным Яковом и его семьей, выгрузив у дома Сэма, Эстер, Регину и Эдика.

Эдик настигает Регину у самого крыльца.

Э д и к (вкрадчиво). Регина, может быть, вам сегодня переночевать в гостинице? Место есть.

Регина, вздрогнув от его голоса, только прибавляет шаг. Эдик устало останавливается, направляется прочь, в сторону реки, которая блестит узкой полоской.

Берег реки. День

Эдик бредет вдоль берега. Оглядывается. Видит чью-то тень, что осторожно и молча бредет за ним. Эдик останавливается. Тень тоже. Это Регина. Р е г и н а. Сумасшедший. Скотина. Животное. Мой первый муж — Эразм Магометов. Легенда танца. Бог. О нем диссертации пишут. Монографии. А ты… Посметь… Меня… Говно. Говнюк. Ничтожество.

Эдик, вздохнув, возвращается к ней. Грубо прижимает к себе. Грубо щупает ее тело. Регина слабо отбивается. Эдик тянет ее за руку к одинокой кабинке пляжной раздевалки. Оглянувшись по сторонам, вталкивает ее внутрь. Входит следом.

Из раздевалки раздаются сдавленные звуки, тонкие, будто мышиные, — Регины и тяжелые, низкие — Эдика.

Г о л о с Э д и к а (хрипло сипит). Раздавлю тебя, косточки твои хиленькие переломаю.

Он с хрустом наступает на оброненные ею очки. Регина, вырвавшись, слепо бежит прочь, путаясь в скомканной одежде и собственных ногах.

Дом Эстер. Ночь

За окном комнаты, где спит Регина, громко гулят голуби. Слышны шорох и шум от десятка крыльев. Какое-то тихое причитание. Регина ворочается. Встает, подходит к окну.

Эстер с крыльца кормит голубей, бросая во двор зерно. Около сотни птиц под светом луны представляются каким-то темным, клекочущим пятном. Рядом с Эстер стоит Сэм в накинутой на пижаму драной телогрейке, с несколько вымученной застывшей улыбкой на лице.

Э с т е р. Я их с пятьдесят шестого года кормлю. Яша ругается, говорит, что они гадят, в дом не войти, а что делать, уже столько лет ко мне летают. Уже привыкли. Сколько уже их поколений поменялось, даже не могу сказать. (Она гладит Сэма по руке.) Уже дети их детей летают. Бог тебя мне вернул, Сима… Но что меня волнует, что ты курицу без шкурки ешь. Что, так модно? В ней же все витамины. Посмотри на меня, я всю жизнь шкурку ем.

Регина отходит от окна. Смотрит на себя в зеркало. Рассматривает свою тощую, костлявую фигуру в ночной рубашке. Ложится. Встает. Вновь подходит к зеркалу. Дергает усики над верхней губой. Припудривает их пудрой из косметички. Оттянув вниз вырез рубашки, открывает грудь. Рассматривает ее, будто видит впервые. С некоторым удивлением. Кладет на нее ладонь. Слышит шорох. Быстро, панически прячет грудь, топоча, несется к кровати, хихикает, прячется под одеяло с головой, так и лежит.

Гостиница. Ночь

Эдик в одиночестве пьет в своем номере — наливает себе из бутылки, пьет залпом, прислушивается, тревожно всматривается в дождливую темноту за окном, где ветер, скрипя ржавой подвеской, качает плакат с измененной буквой в названии города «Голутвин — цэ краще мисто на зэмли». Встает, подходит к двери, за которой явно кто-то есть.

Э д и к (тихо). Кто там?

Г р и г о р и й (дрожащим голосом). Эдуард, это я. Нам надо поговорить. Я не могу, чтобы она там лежала. Я так не могу, извините, Эдуард, я ведь даже не знаю, какая она была, что это за женщина. Его мать.

Э д и к (тихо). Хорошая женщина, Цаусаки. Идите спать, утром поговорим.

Г р и г о р и й. И они ее не знали. Дядя Лёва с тетей Дорой. Я не знаю, как бы они к этому отнеслись. Чтобы она с ними лежала.

Э д и к. Хорошо бы отнеслись.

Г р и г о р и й. Я не уверен. Думаю, они бы были решительно против. Я не могу взять это на себя.

Э д и к (тихим мученическим голосом). Это хорошая женщина, Цаусаки. Нормальная. Плохую бы за двадцать тысяч километров не везли. Я тебе еще десять долларов доплачу, и пусть лежит… А то я тебя сам похороню.

Еврейское кладбище. Утро

Мелкий противный дождь. Барух Пинцык, не веря своим глазам, стоит на могиле своей мамы и ее родителей. Красный гробик его матери аккуратно выкопан оттуда и аккуратно вынесен к ограде могилы. В кармане Баруха звонит телефон.

Б а р у х (механически). Аллё?

Г о л о с М а л и. Ты еще не в сумасшедшем доме, Барух?

Б а р у х (тупо). Что?

Г о л о с М а л и. Ты ее уже похоронил? Мы хотим знать точное место. Хотя бы это! Мало того что ты укоротил жизнь своей мамы на двадцать лет, так ты и после смерти не даешь ей покоя.

Б а р у х. Что?

Г о л о с М а л и. Ну почему все твои бредовые идеи надо немедленно превращать в жизнь, Барух? Почему? Ответь мне!

Б а р у х (механически). Я тебе потом скажу.

Он отключает телефон.

У кладбища останавливается маршрутка Виталика. Из нее выскакивает очумевший Эдик, пригибаясь под дождем, бежит за кладбищенские ворота.

Барух стоит на дне могилы, выравнивает ее изнутри лопатой. Тут же, у могилы, — Цаусаки со своей кладбищенской книгой. Из его больных глаз обильно текут слезы, смешиваясь с дождем. На Эдика он старается не смотреть. Эдик говорит громко и несвязно, косясь на Цаусаки.

Э д и к. Нет, это невозможно! Это недопустимо! Варварство! Кому это могло прийти в голову?! Барух, это какое-то недоразумение… Я просто не верю своим глазам. Григорий, что у тебя на кладбище творится? Ты что здесь за хулиганье распустил?

Барух подтягивает к себе гробик.

Б а р у х (Григорию). Помоги.

Цаусаки торопливо хватается за гроб, роняя при этом книгу в лужу рядом. Барух, кряхтя, кладет гроб на дно. Весь в грязи, выбирается наверх. Засыпает могилу. Достает сигару из портсигара, разламывает ее пополам. Рассеянно вертит вторую половину в руках. Эдик протягивает за ней руку. Барух прячет половинку в портсигар. Прикуривает.

Б а р у х. Я не хочу, чтобы об этом болтали грязные языки. Пусть это останется между нами. Этого я сам найду.

Э д и к. Конечно, конечно.

Барух молча сжимает древко лопаты, потом внезапно и яростно обрушивает ее о ствол дерева, бьет несколько раз с такой силой, что лопата расшибается вдребезги. Цаусаки испуганно вздрагивает, поворачивается, сутуло семенит прочь. Эдик быстро догоняет его.

Э д и к (горячим шепотом). Цаусаки, не дури. Он тебя убьет.

Цаусаки, плача больными глазами, говорит быстро и затравленно.

Г р и г о р и й. Это не я.

Э д и к. А кто?

Г р и г о р и й (затравленным шепотом). Не знаю… Отстаньте от меня!

Улицы города. День

По городским улицам с грохотом мчатся две «Таврии» и «Жигуленок», плотно набитые пассажирами-рыбаками. Из «жигуленка» несется песня «Як служыв же я у пана, та й на трэтье лито». В «жигуленке» можно заметить Эндрю с рыболовным удилищем — оно торчит из окна.

Замыкают кавалькаду Мирослав и Алена — на дряхлом мопеде с сеткой водки на руле и огромным баллоном пива, который держит Алена, обхватив емкость двумя руками. Все скрываются за мостом.

Эдик, который едет в маршрутке Виталика, глядит им вслед. Эндрю приветственно машет ему рукой.

Э д и к (Виталику). Ну, слава богу, хоть у этого все хорошо. У этого все в порядке.

Городская баня. День

Эдик, в простыне, с большой банкой пива, устало сидит в помещении бельевой. Банщик, похрапывая, спит в углу, между шкафами, свесив вниз свои огромные обезьяньи руки в наколках. Он в тех же кальсонах, его лицо скрыто в тени.

Э д и к. Эй, банщик.

Он стучит номерком от шкафа. Разглядывает наколки. На одной из них крупно выведено имя банщика — Миша. Ноги Миши босы, а стопы и пальцы сплошь покрыты язвами и струпьями.

Банщик вздрагивает, прекращает храпеть, со свистом кашляет.

Э д и к. Попей пивка, Миша. Что ты так смотришь? Не узнал? Вспомнил меня? Не помнишь? Нет? Массаж ты мне сделал. В чувство меня привел. Молодец. Сделаешь еще?

Банщик быстро кивает, быстро и жадно пьет из банки, запрокидывая голову назад, пиво льется вниз, на рубашку и кальсоны.

Э д и к (поморщившись). Семья у тебя есть, Миша, дети?

Тот быстро кивает, не отрываясь от банки, утвердительно мычит.

Э д и к. Купи им что-нибудь.

Эдик кладет перед ним деньги, выходит.

Еврейское кладбище. Ночь

В тишине у разбитых каменных могил, что едва различимы в кромешной темноте, раздается настойчивый телефонный звонок. В ответ слышен тихий и сдавленный голос Баруха: самого его не видно.

Г о л о с Б а р у х а. Да.

Г о л о с М а л и (встревоженно). Аллё, Барух? Ты где? Ты что там, не один?

Г о л о с Б а р у х а. Один.

Г о л о с М а л и. Где ты? Почему ты не отвечаешь целый день? Что у тебя за голос, как из могилы?

Барух отключает телефон. Ворочается. Становится виден его массивный силуэт за одним из крупных могильных камней, откуда хорошо просматриваются все подходы к могиле его матери.

Другая темная неразличимая фигура, вспугнутая звонком, замерла в нескольких десятках метров от нее. Это Цаусаки с лопатой. Цаусаки нервно облизывает губы, он делает движение назад. Барух в ответ настороженно и хищно поворачивает голову в его сторону. Цаусаки бежит. Барух бежит следом, сжав в руках черенок сломанной лопаты.

Эта погоня происходит в полной тишине — только бег и короткое, заячье дыхание Цаусаки, который слышит за спиной неумолимое приближение смерти.

Дважды черенок в руках Баруха со звоном ударяет о высокие каменные надгробья, за которые Цаусаки успевает нырнуть. Цаусаки спасает от смерти лишь пенек или камень, споткнувшись о который, Барух падает. Это придает Цаусаки силы. Его силуэт стремительно исчезает в темноте. Барух, посидев наземле, вдруг корчится, взявшись за живот, мелкой трусцой бежит к ближайшим кустам.

Берег реки. Раннее утро

Барух, спустив штаны, с застывшей мучительной гримасой сидит за поваленным с корнем деревом, на пустынном берегу реки, невдалеке от лодочной станции, в уголке его рта торчит погасшая половинка сигары.

Впереди него высится битая, ободранная стена цементного завода с ржавыми открытыми воротами и лозунгом на них «Скрепим цементом дружбу народов!». От стены завода крутой, пологий спуск, поросший травой и дикими кустарниками, ведет к причалу станции.

На причале, на краю длинного деревянного мостика рыбачат двое: Эндрю и дед Петр, тот самый, большой и седовласый, который заключал Эндрю в объятия, когда тот приехал. Сейчас дед дремлет, не замечая ныряющий поплавок. Между кепкой и брезентовым плащом с капюшоном видна его голая шея. Эндрю, скосив глаз, смотрит на эту беззащитную не загоревшую полоску кожи.

На рукоять большого охотничьего ножа, что лезвием вниз воткнут в доски моста, позади деда.

Взгляд Эндрю цепенеет, наливается тяжелой пустотой ненависти, с него будто сползает его всегдашняя счастливая маска и проступает подлинное, настоящее лицо, которое прежде никто не видел, он тянется к ножу, выдергивает его из

досок, приподнимается над дедом на коленях, заносит нож вверх для удара в эту голую полоску шеи, его губы что-то быстро лихорадочно шепчут…

Громко, с шипением чиркает спичка где-то позади Эндрю. Он судорожно поворачивает голову. У корня опрокинутого дерева стоит Барух. Он с интересом смотрит на Эндрю, прикуривает от зажженной спички половинку своей сигары. Эндрю мгновение так и сидит с вздернутым над головой деда ножом, на его лице выступает глупая застывшая улыбка, он втыкает нож в мостик рядом… Дед просыпается, вскидывается.

П е т р Г р и ц ы н а. Шо? Клюет, Андрейко, сынку, тягны! Ох, уйдет, уйдет собака!

Барух, повернувшись, тяжело уходит по дорожке от станции…

Река. День

Марк-Ив и Саша неподвижно лежат на спине в воде, вдали от берега, лишь изредка лениво шевеля руками и ногами. Над ними низко висит небо в серых ленивых тучах, сквозь которые изредка прорезается солнце.

С а ш а. Красивый город Эвиан?

М а р к — И в. Вроде ничего. Но когда туманы, ни хрена не видно. Даже гор. А когда нет туманов, из-за гор ни хрена не видно.

С а ш а. Мама говорит, там Ростропович с Вишневской часто выступают.

М а р к — И в. Это кто?

С а ш а (помедлив). Барабанщик с гитаристкой.

Марк-Ив проявляет интерес.

М а р к — И в. Из какой группы? Я раньше не слышал.

Саша хмыкает, теряет равновесие на воде, Марк-Ив поддерживает его

за руку.

С а ш а. Я пошутил. А каких ты девчонок любишь? Скромных или наглых?

М а р к — И в. Не знаю. Они меня не любят. Я с ними говорить не умею. Стесняюсь. Другое дело — с проститутками. Душевные женщины.

С а ш а (изумленно). У тебя что, была проститутка?

М а р к — И в. Конечно. Две штуки.

Саша, хлебнув воды раскрытым ртом, уходит вниз, вынырнув, кашляет.

М а р к — И в (удивленно). А здесь что, нет проституток? Хочешь, давай сходим. Они тут дурь курят? У меня есть чуть-чуть.

Саша машет на него рукой, хватается за его плечо, теперь оба погружаются в воду. Смеясь и кашляя, выныривают.

По берегу идет Ольга, останавливается у воды, где брошены их одежда и велосипед, машет им рукой, показывает на часы.

М а р к — И в (радостно). Твоя мама.

Быстро плывет к берегу. Саша, с видимой неохотой, следом.

На берегу парни уплетают вареники, пачкаясь вишневым соком. Ольга сидит рядом на одеяле, слушает плейер Марк-Ива с рассеянной улыбкой, но из-под прищуренных век, сравнивая, наблюдает за ними.

Ее сын поприземистей, помускулистей, тело его более мужское, но ему не хватает той гибкой легкой пластики, что есть у Марк-Ива.

М а р к — Ив (с набитым ртом). Нравится Джимми Хендрикс? Может, погромче сделать?

О л ь г а (громко). Что? Нет, нет. Но, по крайней мере, это оригинально, я раньше такого не слышала. Сашка, а тебе как?

С а ш а (буркнув). Ничего.

О л ь г а (улыбается). Саша, возьми вилку, пожалуйста. Посмотри, на что ты похож.

Саша лишь молча и сердито машет на нее рукой.

М а р к — И в. А из чего это сделано? Как это называется?

О л ь г а (громко). Это вареники. Тесто со спелой вишней… А от чего этот Джимми умер?

М а р к — И в. От наркотиков. Они все почти от наркоты поумирали. Или от СПИДа, кто до 80-х дожил. Поэтому музыка такая классная. После них уже такую никто не играет. Вам, когда слушаете, плакать не хочется?

О л ь г а. Что? Нет.

М а р к — И в. А мне, когда Джимми слушаю, хочется. Меня эта музыка до печенок пробирает.

От рассказа Марк-Ив воодушевляется, вытирает руки о бедра, достает из штанов сигареты, одну выщелкивает для Саши, закуривает. Быстро взглянув на мать, Саша, как бы рассеянно, прячет сигарету за ухо.

С а ш а. Я потом.

Ольга изумленно смотрит на него, на сигарету за ухом.

М а р к — И в. А вы мне потом рецепт дадите?

С а ш а (не глядя на мать). Зачем ты эти рецепты собираешь? Уже записную книжку исписал.

М а р к — И в. Ресторан хочу открыть. (Он мечтательно глубоко затягивается.) У дороги. Чтобы разные люди заходили. Сидели до ночи. Как дома. Ну, если дома не все в порядке. Или еще что-то.

Ольга в это время бумажной салфеткой пытается вытереть Саше рот, тот отталкивает ее руку, уворачивается.

О л ь г а. Замурзанным ходить нельзя, даже таким отпетым курильщикам.

С а ш а (вставая). Ладно, мы поехали.

М а р к — И в. Да, поехали. Большое спасибо.

О л ь г а (растерянно). Подождите, а я? Вы что, меня здесь бросите?

С а ш а (покраснев). Ну, здесь всего два места, мама. Ты что, пешком не дойдешь?

О л ь г а. Что значит «не дойдешь»? Что за тон! Спасибо тебе, Саша, за заботу. Нет, тогда я поеду, а вы пешком.

Она встает, направляется к велосипеду. Саша мгновение наблюдает за ней, потом бросается наперерез. Ольга, покосившись, тоже бросается бежать.

С а ш а (кричит Марк-Иву). Держи ее! Уедет.

Саша на мгновение опережает Ольгу, хватает велосипед, бежит с ним вдоль берега, отъезжает на безопасное расстояние, довольный, машет Марк-Иву рукой.

Марк-Ив смущенно смотрит на Ольгу.

О л ь г а (устало). Ладно, поезжай.

М а р к — И в. Ольга, мы можем втроем доехать. У меня ноги очень сильные…

О л ь г а. Ничего, поезжайте. Твоя мама звонила, сказала, что не приедет.

М а р к — И в (равнодушно). Ладно.

Он вскакивает, догоняет Сашу, запрыгивает на багажник, обнимает Сашу за спину, они с лихим криком мчат вниз, с горки.

Квартира Ольги. Ночь

Саша с раскладушкой живет теперь в комнате, что отдана Марк-Иву. Саша уже лежит, а Марк-Ив озабоченно копается в своем чемодане, под кроватью, в углах комнаты. Натыкается на один скомканный носок, нюхает его.

М а р к — И в. Ты Чику Мартин знаешь? У Боба Марлея пела?

С а ш а. Не-а.

М а р к — И в. Классная певица. Красивая. Черная, как ночь. Регги поет.

Я ее в детстве один раз видел… На маму твою очень похожа.

С а ш а. Так она же черная.

М а р к — И в. Ну и что, глазами… (Озабоченно.) Все носки где-то потерял. Вот, только один нашел.

С а ш а. Мама, наверное, взяла постирать.

М а р к — И в (изумленно). Мои носки?

С а ш а. Ей все равно стирать. А расскажи, как ты к проституткам ходил.

М а р к — И в. Я не ходил. Их старший брат привел.

С а ш а (удивленно). У тебя старший брат? (Он приподнимается на локте.) Ты не говорил.

М а р к — И в (неохотно). Да.

С а ш а. Здорово. А он кто?

М а р к — И в. Он погиб. Три года назад. Он был очень веселым. На гитаре играл. Как Маклафлин.

С а ш а. А почему погиб?

М а р к — И в. У мамы в Женеве стеклянные двери в холле. Такие прозрачные. У нее гости ночью гуляли. Он проснулся, пошел вниз посмотреть и головой туда въехал случайно. Стекло сонную артерию перебило. Фонтан до самого потолка бил. А он смотрел и ничего не мог понять. Даже улыбался мне. Не могли кровь остановить. Все стало потом у нас плохо. Хуже не бывает.

С а ш а (помолчав). Хочешь, я тебя со своим отцом познакомлю?

Марк-Ив удивленно поворачивает голову.

М а р к — И в. А он разве не того?..

С а ш а. Да нет, он в соседнем городе живет. Переехал. Мы с мамой как-то решили, что не будем с ним больше видеться. Он ее когда-то обидел сильно и, вообще, в тюрьме сидел. Но мы иногда встречаемся. Тайно. Чтобы мама не знала.

Ольга листает школьную методичку «Особенности преподавания иностранных языков в старших классах и средних специальных учебных заведениях». Прислушивается к звукам голосов из комнаты сына. В проеме ее дверей мелькает полуголый Марк-Ив с полотенцем вокруг бедер. Он шлепает в душ, за ним шлепает полуголый Саша. Ольга выключает настольную лампу. Сидит в темноте.

Гостиница. Номер Баруха. Ночь

Эдик энергично ходит из угла в угол. Самого Баруха в номере не видно, зато из туалета раздаются характерные звуки сильно расстроенного желудка.

Э д и к (быстро). Я абсолютно с вами согласен, Барух. Абсолютно. Конечно, лучше перестраховаться и посидеть ночь на кладбище. Но этот псих больше не придет… Здесь же дурдом недалеко, по реке, знаете? Он из дурдома вышел, побегал и назад. Их же иногда на выходные выпускают. Знаете? Так что забудьте об этом, я вам обещаю, все скоро закончится, слава богу, скоро домой поедете.

Барух выходит из туалета, на ходу застегивая штаны. У него зеленое лицо.

Э д и к. Не проходит? Это у вас нервное.

Б а р у х. А этот Эндрю, хохол из Канады, он тоже псих?

Э д и к. Почему псих?

Б а р у х (безучастно). Он хотел сегодня местного деда убить. На рыбалке. Тот как раз задремал.

Э д и к (поперхнувшись). К-какого деда?

Б а р у х. Родственника. У которого живет. (Проводит пальцем по горлу.) Ножом. Я случайно спугнул. Может, уже убил.

Дом деда Грицыны

Эдик бежит по улице, ведущей в дом родственников Эндрю Грицыны. Калитка во двор приоткрыта, Эдик забегает внутрь.

У сарая, где мерно похрюкивают свиньи, на деревянном столике лежит разрезанная туша, которую Эдик поначалу в ужасе принимает за человеческую. Пятна крови ведут его дальше. Он бежит по кровавому следу. За сараем стоит Эндрю с огромным тесаком и, будто зачарованный, смотрит на свои окровавленные руки. Затем из-за угла появляется дед Грицына с длинной свиной кишкой, набитой мясом, салом и чесноком.

П е т р Г р и ц ы н а. Вот так, Андрийко. Была свинка, росла себе, бегала, хрюкала на солнышко, а мы ее на колбасу. Веселая была, умная, получше многих знакомых, во дворе никогда не срала, а все равно режешь, потому шо такое человек существо.

Э н д р ю (звенящим шепотом на ломаном украинском). В войну фашисты много людэй вбили, суд надо.

П е т р Г р и ц ы н а (рассеянно). Да, да. Погибло столько, не сосчитать.

Он подзывает Эндрю пальцем, склоняется к нему.

Полногрудая мать Алены появляется в проеме дверей, изображает улыбку и тайно показывает деду кулак.

П е т р Г р и ц ы н а. Ты учти, сынку, шо человек часто не по своей воле грешит… Силы над ним другие (глазами указывая на дочь), руководят им, понимаешь меня?

М а т ь А л е н ы (увидев Эдика). Эдуард! А шо не заходите?! А ну, тато, угости гостя колбаской!

Э д и к. Нет, нет, я не могу! У меня печень!

Э н д р ю (ободряюще улыбаясь). Ридна нэнька. Батькивщина. До побачэння.

Дед протягивает Эдику кусок колбасы, висящий на кровавом шомполе. Эдик, морщась, пробует кусок, истекающий кровавым жиром.

Э д и к. Эндрю, ну как поживаете? Освоились?

Эндрю, улыбаясь, поднимает вверх большой палец.

Э д и к. Ага, ага. То есть общение идет нормально. Может быть, тогда остаток отдадите сейчас? Мало ли что…

Эндрю, улыбаясь, отрицательно мотает головой.

Э н д р ю. Контракт есть контракт.

Нож в его руках блестит.

Э д и к. Ну, не буду мешать.

Эдик выходит за ворота дома. Невдалеке от ворот стоит Регина. Она светски вскидывает голову, но говорит дрожащим голосом.

Р е г и н а. Где мои очки? Я ничего не вижу. Где в этом городе я могу заказать очки, позвольте спросить? Или вы считаете, что в этом городе мне лучше обходиться без очков? Так вы считаете?

Эдик молча берет ее за руку, тянет за собой, оглядывается по сторонам, волочит в сторону бесхозного деревянного сарая, что кособоко стоит среди травы и одуванчиков, рывком утягивает ее за его стену.

Оттуда недолго сучат ее худые волосатые ножки, потом и они скрываются за стену.

Дед спит на стуле у свиной туши. Спит в том же фартуке, с куском колбасы в руке. У него лицо беззащитного ребенка, которого сморил внезапный быстрый сон. Эндрю сидит рядом и мучительно всматривается в него, будто пытаясь разгадать какую-то тайну, что не дает ему покоя. Над лицом деда, жужжа, летают мухи. Колбаса, выскользнув из его руки, падает наземь, кусок мяса вываливается из кишки.

Эндрю зажимает рот рукой, пытаясь сдержать приступ внезапной рвоты, икает, вскакивает с места, бежит к коробке деревянного туалета.

Городская баня. День

В помещении парной банщик Миша делает Эдику массаж, с силой разминая ему спину.

Э д и к (помолчав). Знаешь, Миша, а у меня сын есть. Виктор. Восемь лет. Хороший мальчик. У тебя внуки есть?

Миша смеется, кивает.

Э д и к. Таких у тебя нет. Видимся, правда, не очень часто, обстоятельства, работа такая; я говорю: «Виктор, сынок, что ты хочешь, чтобы тебе папа на день рождения подарил?» Он говорит: «Телескоп». Представляешь? Я говорю: «Виктор, а не рано тебе за девочками подглядывать?» А он говорит: «Папа, ты не понял, я хочу на звезды смотреть». Вот. Представляешь? На Туманность Андро-меды. У нас, говорит, с последнего этажа ночью звезды хорошо видно. Представляешь? Я говорю: «Какие звезды, сынок, я в твоем возрасте девочкам под юбки заглядывал».

Миша смеется.

М и ш а. Под юбки, точно. Мне на день рождения военком «Камю» обещал подарить, коньяк, очень дорогой, не подарил. А я уж размечтался. Попить бы разок. А я сам полковник-артиллерист, в Чехословакии служил в 68-м, мне орден Славы Брежнев вручал лично, в Колонном зале, Леонид Ильич.

Э д и к. А ты сказал, что ты летчик.

М и ш а. Летчик? Забыл.

Он обезоруживающе улыбается беззубым ртом.

М и ш а. Прости, сынок. Забыл. С головой у меня не в порядке после контузии. Летчик. В небе летчик — на земле налетчик.

Он весело смеется, будто над самим собой.

М и ш а. А тебя узнал сразу, хоть вместе не сидели. Ты сын мой утерянный. Прости меня. Сынулька моя. Забери меня, возьми меня с собой, сынулька.

Я скоро умру. Ноги у меня гниют. Налей сто грамм.

Эдик изумленно смотрит на него, надувая от удивления щеки, хохочет, машет на него рукой. И вдруг сильно и больно хватает его за нос.

Э д и к (сжимая нос Миши). Ну молодец. Ну даешь. Ты мне отец? Вот бы мой папа удивился, хотя он и доктор медицины, всякое повидал. Академик! Нет, надо ему в Москву позвонить. (Смеется.) Ой, не могу, отец, ну даешь, ну урод, ну ворюга, летчик-космонавт…

Из глаз Миши текут слезы. Эдик отпускает банщика, тот падает на скамейку, но не обижается, а смеется, открывая беззубый рот.

М и ш а (смеясь). Перепутал тебя. Да? Обознался. Совсем больной. У меня сыновей-то нет. У меня три дочери-красавицы. Младшенькая во мне души не чаяла, умерла от чахотки, а две старшие подло по миру пустили. Обознался… Думал, ты мой сын. Сынок. Сынулька моя.

У него смешиваются смех и слезы.

У железнодорожного переезда. День

Городская пустынная местность у железнодорожного переезда. Двое, Эстер и Сэмуил, одинокими фигурками стоят у насыпи с шлагбаумом, за которым с грохотом несется бесконечный поезд. Эстер крепко держит Сэма за руку. В другой ее руке большая и тяжелая базарная сумка, откуда торчат продукты с рынка, куриные ноги. Сэм тянется к сумке, судя по жесту, это уже не первая попытка, но Эстер, не выпуская его руки, сумку упорно не отдает. Так это и происходит, пока бесконечно долго несется мимо них поезд.

Переулок перед парком. День

Переулок у гнилого, заросшего тиной прудика. За прудиком колонны, некогда, вероятно, белые, с отколотыми щербинами кирпича, что ведут в Парк им. Щорса — так дугой выбито над колоннами. За колоннами — памятник с отбитой головой, на коне, что взвит на дыбы, вероятно, сам Щорс, впрочем, и сам конь трехног, одноух.

Переулок перед парком пустынен. Дома, скорее домики, по обе его стороны нежилые, полуразрушенные, с заколоченными окнами. Перед одним из домов стоит беседка, каким-то чудесным образом она сохранила свои деревянные стены, правда, без крыши, и скамейку. На ней сидят Сэмуил и Эстер. Эстер достает из паспорта старую, треснувшую от времени фотографию. На ней молодой мужчина держит на руках младенца, рядом стоят девочка лет восьми и женщина — вся она в объектив не попала, лишь часть ее плеча, рука, протянутая к младенцу, и косынка, поднятая вверх ветром. Они стоят на фоне этой же беседки и этого же дома напротив, только дом обитаем, а на крыше беседки сидит черная кошка.

Э с т е р. Это папа. Это я, видишь? Можно меня узнать?

С э м у и л (по-английски). Мой папа?

Он берет фотографию в руки. Всматривается в нее, пытаясь узнать этих людей, почувствовать их в себе.

Э с т е р (повторяет). Папа. Это твой папа, Сима. А это твоя мама, видишь?

С э м у и л. Мама?

Э с т е р. Мама, Сима. Наша мама. Видишь? Она тянет к тебе руку, чтобы прикрыть от ветра. Был ветер. Она не влезла в кадр… Ты узнаешь это место? Здесь жила бабушка, мамина мама. Их убили немцы. Бабушку, дедушку, трех маминых сестер, брата, всех их детей. Здесь всех убили, прямо у этого пруда. Хотели поставить памятник, так сказали, что будет привлекать внимание иностранных спутников-шпионов. Ты видишь, что ты стал похож на папу? Видишь? Это он называл тебя Симой. У тебя папины черты лица, ты видишь?

Она касается его лица…

Дом Эстер. День

Эстер сидит на стуле, у лежанки, где, смежив веки, лежит Сэм. Она крепко держит его за руку и негромко поет, перемежая русский с идишем.

Э с т е р (тихо поет). Над тихим маленьким местечком

Дымок струится голубой.

Огонь играет жарко в печке.

Сынка баюкает портной…

Эстер беззвучно плачет. Потом мгновенно засыпает, храпит. Сэм осторожно встает, накидывает плащ, выходит на крыльцо. В его руках та самая фотография, что показывала в беседке Эстер.

Во дворе начинают собираться голуби. Они спускаются с неба, мягко хлопая крыльями. Несколько перьев в свете уличной лампочки медленно падают на плечи Сэма. Сэм немо раскрывает рот, будто пытаясь глубоко вздохнуть, сдавливает руками горло, делает неверный шаг, опрокидывается назад, навзничь.

Беседка у пруда (ретро)

Черная кошка на крыше беседки (мы ее видели на фотографии, которую Эстер показывала Сэмуилу), крадучись, движется к ее краю, смотрит вниз на годовалого младенца на руках отца. Она прыгает вниз, бежит по узкой улице.

За ней срывается с места девочка лет восьми, Эстер, которая была рядом с отцом. Обернувшись, она что-то кричит младенцу, но слов не слышно. С силой дует ветер, поднимая пыль на улице, хлопают ставни…

Ж е н с к и й г о л о с (мягко). Ему холодно, ветер.

Рука поправляет младенцу шапку…

Гостиница. Вечер

Старший ребенок Беллы и Якова бежит по коридорам гостиницы. Он изо всех сил вопит.

С ы н Б е л л ы. Дядя Эдик, дядя Эдик! Дядя Сёма из Америки умирает…

Дом Эстер. Вечер

Эстер понуро сидит в своей комнате, вздрагивая от звуков, доносящихся со двора, это странные возгласы, трепет голубиных крыльев, вскрики и гулкие удары по железу.

В доме появляется Регина с ржавой лыжной палкой. Она чем-то чрезвычайно возбуждена, пудрит перед зеркалом лицо, усики над верхней губой, брызгает на себя духами, на мгновение задумавшись, быстро меняет свою кофточку на новую, выбегает.

Во дворе водитель маршрутки Виталик вместе с Эдиком гоняют голубей. То есть они не дают птицам сесть во двор, и те испуганно кружат над ними, тревожно шелестя крыльями. Виталик старательно стучит кирпичом по пустому дырявому ведру. Эдик устало кричит, подпрыгивает и бросает в воздух песок. Регина несколько бестолково с крыльца кричит птицам «кыш-кыш» и энергично машет ржавой лыжной палкой. Встречаясь взглядом с Эдиком, она смущается и краснеет.

В это время на улице около дома Эстер появляется Яков, у него строгий официальный вид. Он направляется во двор, останавливается, хмуро глядит на происходящее. Эдик, подпрыгивая, косится в его сторону.

Я к о в. Чем занимаетесь, Эдуард, если не секрет?

Э д и к (бодро). Да вот, птиц гоняю. Врачи сказали, что у Сэма на них сильная аллергия. Умереть может из-за них.

Я к о в. Да, аллергия такое дело. Белла как-то ящик мандарин съела. У нее на жопе такие прыщи вылезли, сесть не могла… Эдуард, я официально настаиваю, чтоб нам с Сэмом сделали анализ ДНК. В лабораторных условиях.

Э д и к (растерянно). Что? Какое ДНК?

Я к о в. Для определения родства. Я не знаю, откуда этот Сэм взялся. Где он был раньше. Зачем приехал. Так что настаиваю на анализе ДНК. В Житомире. Ставлю вас в известность, чтоб потом не было неприятностей.

Яков отворачивается, мрачно и гордо уходит. Эдик растерянно смотрит ему вслед. Тяжело обойдя Регину, входит в дом в комнатку Эстер.

Э с т е р (испуганно). Не улетели?

Э д и к (угрюмо). Не улетели.pС а ш а. Красивый город Эвиан?/p И не думали. Идите, сами гоняйте. Не улетят, придется Симу в гостиницу определить. Э с т е р. Я не могу. Они ж меня знают. В чем они виноваты?

Э д и к. Ну, как хотите.

Он поворачивается и выходит. Эстер, посидев, семенит к двери, выходит на крыльцо.

Эдик и Виталик направляются к маршрутке. Голуби при виде Эстер опускаются во двор, доверчиво гуля, подступают к ее ногам. Маршрутка Виталика, взревев, отъезжает от дома.

Э с т е р (кричит). Стойте! Эдик! Подождите! Стойте!

Она бежит за машиной. Виталик тормозит. Эдик приоткрывает дверцу салона.

Э с т е р (дрожащим голосом). Что мне эти голуби? Что, я их знаю? Они мне родственники? А это родной брат, когда я его еще увижу! Не надо в гостиницу. Сделайте что-нибудь, Эдик. Чтоб они не прилетали…

Э д и к (рассерженно). Я что, фокусник? Куда я их дену? Я вообще птиц боюсь.

Маршрутка трогается.

Эстер мрачно смотрит ей вслед.

В маршрутке. Вечер

Э д и к (угрюмо). Котов на них надо натравить. Коты есть хорошие?

В и т а л и к. Коты у нас ленивые. У меня двоюродный брат в котах хорошо разбирается…

Э д и к. Ветеринар?

В и т а л и к. Да нет. Он их ловит и на мыло отвозит.

Э д и к. За голубей не возьмется?

Виталик чешет затылок.

В и т а л и к. Нет, Эдуард. Тут вопрос деликатный. Надо травить.

Еврейское кладбище. Ночь

Барух Пинцык из своего укрытия прислушивается к ночным звукам. К вороне, закаркавшей над его головой. К вою собаки. Подозрительно, будто что-то почувствовав, поворачивается в темноту, исчезает в ней, сжав черенок лопаты.

По кладбищу осторожно движется фигура с тусклым фонариком… Движется по направлению к могиле Пинцыков — Цаусаки. Останавливается подле… Нерешительно топчется. Озирается. Это Эндрю Грицына.

Невидимый ему Барух Пинцык молча смотрит на него, делает шаг назад, бесшумно растворяется в темноте.

Лодочная станция. Ночь

То самое место у лодочной станции, где Эндрю пытался убить деда Грицыну. Барух, с погасшим огрызком сигары в уголке рта, спустив штаны, сидит за тем самым раскидистым корневищем вывороченного дерева. У него бледное, отрешенное лицо. Он будто спит. Слышит тихие приближающиеся шаги, приоткрывает глаза. К берегу подходит Эндрю. Останавливается невдалеке от дерева, у лодки, что слегка покачивается на воде. Говорит, обращаясь будто в пустоту.

Э н д р ю (негромко и хрипло). Барух. Я знаю, вы все видели… Я хочу его убить…

Барух, невидимый ему за корневищем, молчит.

Э н д р ю (помолчав). Я искал этого деда всю жизнь. Много лет. Он ловко научился прикидываться. Сейчас патриарха изображает. Блаженного. Рыбу меня учит ловить. Сволочь, предатель. Нацистский прихвостень. Мне все равно, старый он или нет. Я его убью.

Он снова замолкает. Из-за корневища раздается шорох. Барух тяжело, неторопливо выходит. Чиркает спичкой, зажигая огрызок сигары. Молча смотрит на воду.

Э н д р ю (помолчав). Барух, я не тот, за кого себя выдаю. Я не Грицына.

Барух морщится от новых резей в желудке.

Б а р у х. А кто?

Э н д р ю. Оноприйчук. Эндрю Оноприйчук.

Б а р у х (безучастно). Человека нельзя убивать просто так, Эндрю. Без веской причины. Это мое правило. Но если есть причина, убей.

Гостиница. Номер Эдика. Ночь

Эдик пьет в одиночестве, пересчитывая аванс в «дипломате». Пересчитав, делает большой глоток спиртного из бутылки. Набирает длинный междугородный номер. Изображая ребенка, говорит пискляво.

Э д и к. Алле. А Витю можно?

М у ж с к о й г о л о с (настороженно). А кто это?

Э д и к (пискляво). Цэ из школы. Витин одноклассник.

М у ж с к о й г о л о с (грубо). Слушайте, Эдик, вам было сказано — не звонить, мальчик вас знать не хочет, он уже забыл о вас, у него другая семья, еще раз проявитесь, я вам глаз на жопу вашу хитрую натяну, понятно?

Эдик быстро кладет трубку… В то же время в дверь его номера стучат.

Г о л о с В и т а л и к а (тихо). Эдуард. Это я, Виталик, насчет голубей.

Эдик открывает дверь. Виталик стоит с полотняным мешочком ячменя. Протягивает его Эдику.

В и т а л и к. Отравленный. Сугубо направленного действия. Действует сразу после приема. Большой дефицит. На птицеферме купил.

Эдик нюхает содержимое.

Э д и к. Сколько стоит?

В и т а л и к (быстро). За кило — доллар просят.

Э д и к. А сколько надо?

В и т а л и к. Кило два хватит.

Э д и к. Давай за пятьдесят центов — десять кило возьму.

В и т а л и к (быстро кивая). Сила убойная. Сто процентов гарантии.

Двор дома Эстер. Ночь

Маршрутка Виталика с погашенными фарами подъезжает к дому Эстер. Голуби в зыбком свете луны мягкой живой массой покрывают весь двор, спрятав во сне головы под крылья. Эдик с большим мешком ячменя выходит из машины, смотрит на часы. Стрелки показывают два часа ночи.

Э д и к (вздохнув). Господи, прости меня грешного.

Виталик мелко и быстро крестит его в спину.

Голуби энергично клюют ячмень, рассыпанный Эдиком по двору. Никакого отравляющего действия ячмень на них пока не оказывает. Но Эдик этим не очень обеспокоен. Он курит на лавочке, прикрыв глаза. Наконец голуби доклевывают последние рассыпанные зерна и с интересом смотрят на Эдика. Эдик несколько озадаченно — на птиц. Некоторое время они выжидающе смотрят друг на друга. Затем, кашлянув, Эдик встает, поднимает мешок с ячменем и снова, будто сея, сыплет его по двору.

Э д и к (шепчет). Гули-гули. Гули-гули.

Голуби с удовольствием принимаются клевать и без этого приглашения. Эдик смотрит на них с все возрастающим беспокойством, в надежде обнаружить хотя бы некоторые признаки отравления. Хотя бы у одного. Но голуби, очистив от ячменя двор, смотрят на Эдика с большой симпатией и медленно подступают к нему со всех сторон. Более того, во двор прилетает и стайка воробьев. Они, очевидно, тоже где-то успели принять противоядие, так что во дворе не остается ни одного ячменного зернышка.

Стрелки Эдиковых часов показывают пять утра. Эдик несколько туповато смотрит на голубей. Голуби выжидающе и благодарно — на Эдика, окружив его скамейку полукругом. За это время ничего дурного ни с одним из них не случилось. Зато к воробьям прибавилась и пара взволнованных ворон, очевидно, тоже прослышавших про эту благотворительную акцию.

Тарахтит мотор маршрутки Виталика. Машина появляется из-за поворота, едет по улице, подъезжает к дому Эстер. Виталик выходит из кабины. Молча смотрит на голубей, ворону и Эдика.

В и т а л и к (несколько озадаченно). Ну шо, не сдохли?

Э д и к (сквозь зубы). Это ты меня спрашиваешь? Даже не чихнули.

В и т а л и к (почесывая затылок). Шо за голуби странные, ей-богу. Может, они от Чернобыля мутировали? Тут Чернобыль недалеко.

Э д и к. Виталик, я не знаю, мутировали они или нет… У меня Сэма сегодня выписывают. Куда я его дену? Мне не надо, чтоб он по гостинице болтался.

В и т а л и к (судорожно соображая). У моего брата большая клетка для отлова собак есть. Туда их. Ячменем заманить и вывезти. А?

Днем Эстер, Регина и Сэмуил медленным шагом подходят к опустевшему двору. Голубей в нем больше нет.

С э м у и л. А где голуби?

Э с т е р (тихо). Улетели, Сима. Они же птицы.

Улица на окраине города. День

Пустынная дорога. По ней мчит маршрутка Виталика с прицепом и большой металлической клеткой на нем, тесно набитой клюющими ячмень птицами.

Э д и к. А куда мы их везем, Виталик? Их куда ни завези, они опять прилетят. А ну, тормози.

Маршрутка тормозит, съезжает к обочине.

В и т а л и к (туповато). Да, Эдуард. Не продумали мы. Может, утопить?

Гостиница. Вечер

Барух Пинцык медленно спускается вниз по лестнице, проходит через коридор к следующему лестничному пролету. На мгновение останавливается, будто в раздумье. Возвращается по коридору назад, стучит в номер Эдика. Терпеливо ждет. Дверь открывается ровно на ширину Эдиковой головы.

Б а р у х (помолчав). Этот парень, Грицына, который из Канады приехал, он не Грицына.

Э д и к (чуть заикаясь). Ч-что?

Б а р у х. Этот дед, Грицына, у которого он живет, во время войны у немцев служил, всю его семью выдал. Он клятву дал, что найдет его.

Барух замолкает. За спиной Эдика в номере кто-то отчетливо и нагло каркает.

Б а р у х. Пусть этот дед покается. Может, тогда не убьет. Э д и к. П-понятно.

Барух поворачивается. Уходит.

Эдик закрывает дверь. Садится на стул. Большую часть его номера теперь занимает та самая металлическая клетка, в которой сидят голуби. Среди голубей также находятся одна ворона и несколько воробьев, их, видимо, не удалось отделить при отлове. В клетке тесновато, но птицы, кажется, чувствуют себя неплохо. Эдик сидит на стуле, видимо, пытаясь оценить сказанное Барухом. Копается в ящике тумбочки, достает оттуда папку «Голутвин», где сложены документы,

фотографии. Вытягивает фотографию деда. Рассматривает ее. Дед — красивый, добрый, в майорском кителе времен войны, в орденах и медалях, с цветами, с внучкой на руках, очевидно, на параде в честь Дня Победы.

На столе стоит распитая бутылка водки, на донышке еще плещется. Эдик пьет прямо из горлышка. Заедает хлебом. Механически крошит мякиш в клетку с птицами.

Берег реки. Утро

Эдик, Мирослав, его жена Алена и ее маленькая полногрудая мать энергично движутся к месту рыбалки деда Грицыны. К стене цементного завода. Дед, спиной к ним, рыбачит вместе с одним из своих маленьких внучат.

М а т ь А л е н ы. Не знаю, как дед это воспримет. Он же всю войну прошел, Берлин брал, какой из него фашист.

А л е н а (с досадой). Мама, бывают обстоятельства. Хто знал, что этот Эндрю не Грицына.

М а т ь А л е н ы. Так мы ж тоже не Грицыны.

А л е н а. А какой выход?

М и р о с л а в (взволнованно). Эдуард, извините, но меньше, чем за сорок долларов, нам, как родственникам, нет смысла даже говорить.

М а т ь А л е н ы. И за моральный ущерб двадцать. Одно дело, если мы просто Грицыны, а тут мы еще и предатели.

Дед оборачивается. Весело машет им рукой. Мать Алены машет ему в ответ.

Э д и к. Пусть он покается Эндрю. Снимет камень с души в приватной беседе. Ненароком. Мол, в жизни всякое бывает, на старости лет осознал. Пока не поздно.

М а т ь А л е н ы. Иди, Алена. Он тебя послушает. Кабанчика ему купим.

Трое останавливаются. Алена направляется к деду. Они целуются.

П е т р Г р и ц ы н а. Ну шо, внучка, скоро этот спектакль закончится? Устал я.

Трое издали следят за беседой. Дед изумленно выслушивает горячую, очевидно, речь Алены. Раскрывает рот. Круто поворачивается. Уходит вдоль берега реки. Идет слепо, механически, вдруг как-то разом ссутулившись.

Э д и к. Куда он?

М а т ь А л е н ы. Обиделся.

Алена, постояв, движется вслед за дедом. Тот вдруг останавливается. Бежит к Алене, что-то яростно крича. Алена испуганно убегает. Дед некоторое время несется за ней. Затем останавливается. Меняет направление и бежит к тем троим. Мирослав, увидев это, бросается наутек.

М а т ь А л е н ы. Бегите, Эдуард.

Она тоже бросается бежать. Эдик срывается с места последним.

П е т р Г р и ц ы н а (невнятно). Ты, ты! Мне… ветерану… Гадина…

Он падает. Садится на песок, стиснув руками голову. Очевидно, от боли. Раскачивается. Бегущие останавливаются. Оглядываются.

А л е н а (кричит). Деда!

Алена отчаянно мчится к нему.

Дом деда Грицыны. Утро

Во внутренний двор с улицы входят Эдик и Мирослав. У них напряженные, озабоченные лица. Они направляются к кирпичному гаражу, откуда доносятся голоса и металлические звуки. В гараже Эндрю и дети увлеченно возятся с мопедом, пытаясь его завести. Эндрю в рваной рабочей одежде, в копоти.

Э д и к. Эндрю, ты только не волнуйся. Но дедушка должен был неожиданно уехать.

Э н д р ю (дернув веком). Как уехать? Куда?

Э д и к. У него друг умер. Товарищ. Они работали вместе. В селе. В кооперации.

М и р о с л а в (кивая). Да. Скоропалительно.

На лице Эндрю застывает стеклянная улыбка.

Э н д р ю. Эд, это не по контракту… Я его всю жизнь искал… Я без него не уеду.

Привокзальная площадь. Утро

К зданию вокзала на велосипеде катит Саша. Марк-Ив на багажнике. Им приветливо машет рукой невысокий крепкий мужчина в белой рубашке и с шахматной доской, тот самый, которого мы видели в начале истории, когда Эдик приехал в Голотвин. Лицо у человека замкнутое, не очень приветливое. Но при виде сына он озаряется радостной улыбкой. Видно, что эти встречи для него много значат.

С а ш а. Вон мой отец.

Вокзал. Буфет. Утро

Буфет пуст. На столике разложена шахматная доска, двое, сверяя прошлые записи в своих блокнотах, расставляют фигуры отложенной партии.

Марк-Ив курит, с любопытством за этим наблюдая.

С а ш а. Мама и его мама оказались двоюродными сестрами.

О т е ц С а ш и. Ага.

Судя по всему, он человек немногословный.

С а ш а. У маминой прабабушки был муж из Риги, прадедушка Марк-Ива. После революции он уехал со своим сыном в Женеву, а прабабушка с маминой бабушкой остались здесь. Так что мы с Марк-Ивом получаемся троюродные братья.

О т е ц С а ш и. Ага. Надо же. Твоя мама никогда об этом не говорила.

С а ш а. Мне тоже. Говорит, сама толком не знала. У тебя когда назад электричка?

О т е ц С а ш и. Через час сорок.

С а ш а. Еще одну успеем сыграть. Тебе здесь все равно мат светит.

О т е ц С а ш и (задумчиво). Это как сказать. Как сказать…

С а ш а. Жалко, мама Марк-Ива не смогла приехать. Она актриса. На гастролях.

О т е ц С а ш и (бормочет задумчиво). Когда с гастролей возвращались, мы на перроне целовались, а мент позорный нас заметил и пушку в нас свою наметил.

Он делает ход, подмигивает Саше.

С а ш а. Пап, я Марк-Иву сказал, что ты в тюрьме сидел. Ничего? Он нормальный, все понимает.

Отец из-под бровей смотрит на Сашу.

О т е ц С а ш и. И статью сказал?

С а ш а (быстро). Да. Не надо было?

О т е ц С а ш и (помолчав). Я, вообще, на зоне много приличных людей встретил. Как оказалось. Во Франции много приличных людей в тюрьмах сидят?

М а р к — И в (неуверенно). Порядком. А правда, что вы человеку селезенку кулаком выбили?

О т е ц С а ш и (неловко). Было дело.

М а р к — И в (уважительно). Здорово.

О т е ц С а ш и (искоса смотря на Сашу, неловко). Да так, погорячился. Приревновал. Любовь-морковь…

Отец встает, выходит из зала на перрон. Мальчики переглядываются.

С а ш а (тихо). У него бывают моменты. Шесть лет отсидел. Но ты не волнуйся.

М а р к — И в (тихо). Ладно.

Отец Саши возвращается с бутылкой шампанского и тремя бумажными стаканчиками. Ловко, с легким хлопком, открывает пробку. Разливает шампанское по стаканам.

О т е ц С а ш и. Давайте, ребята, за вашу встречу. Держитесь теперь друг друга. Одна кровь. Такое не часто бывает.

Берег реки. Поздний вечер

Тот самый участок городского пляжа, где мальчики купались. Ольга торопливо бежит по полоске песка, вглядывается в воду, в смутные очертания другого берега. За ней устало следует Эдик.

О л ь г а (кричит). Саша! Ты где? Саша!

Э д и к (хрипло кричит). Аллё! Ольга, давайте без паники, ребята молодые, время детское…

О л ь г а (едва сдерживая слезы). Сейчас десять часов вечера. Мой сын в это время всегда был дома. Он стал курить, перестал заниматься математикой, они все время проводят вместе, я не знаю, чем они занимаются, я даже боюсь представить, чем все это может закончиться.

К пляжу подъезжает маршрутка Виталика. Виталик высовывается из кабины.

В и т а л и к. Эдуард, их кассирша на вокзале видела. Они с каким-то мужиком блатные песни орали, потом в поезд сели и уехали.

Вокзал. Перрон. Ночь

Темноту прорезают гудок и грохот поезда. Сверкая огнями и гремя музыкой, что раздается из открытых окон вагона-ресторана, поезд «Ивано-Франковск — Одесса» притормаживает на темном, без света, голотвинском вокзале. Свет от него освещает две одинокие фигуры, сидящие на перроне под часами.

Э д и к. Вон они!

Из вагона-ресторана появляется веселый Марк-Ив с недопитой бутылкой шампанского. Следом веселый Саша. Эдик и Ольга устремляются к вагону.

О л ь г а (задыхаясь от бега). Саша, Сашенька. Слава богу! Я чуть с ума не сошла.

С а ш а (напряженно). Мама?

О л ь г а (сжимая сына за плечи). Куда вы ездили? Почему поезд? Где вы были? С кем?

В это время в проеме вагонных дверей появляется веселый отец Саши с гитарой с красным бантом вокруг грифа. Мгновение длится немая сцена.

О л ь г а (изумленно). Вова… Это ты?

О т е ц С а ш и (неловко). Ну.

О л ь г а. Что ты здесь делаешь?

О т е ц С а ш и. Я? Ничего. Вот, встретились… С Сашей и его братом. Поздравляю, как говорится.

С а ш а. Мама, мы с Марк-Ивом на экскурсию ездили. Показывали, где Бальзак венчался. Немного задержались.

Э д и к. Какой Бальзак?

О т е ц С а ш и. Оноре. Французский писатель. Он тут с Эвелиной Ганской венчался. Тут, недалеко. Часа два. Э д и к. Ну вы даете…

Поезд трогается. Отец с гитарой качается вместе с вагоном.

О т е ц С а ш и. Ну ладно, поехал. (Медленно уплывая прочь, он несмело машет рукой.) Бывай, Марк-Ив. Счастливо оставаться. Как-нибудь свидимся. Поехал… Пока, сынок.

О л ь г а. Саша… Что это такое? Что значит «пока»? Я ничего не понимаю.

И давно вы так?

С а ш а. А что такого? В шахматы играем…

Поезд с лязгом набирает ход. Ольга поворачивается, молча идет к машине.

В маршрутке. Ночь

Маршрутка Виталика едет по улицам Голотвина. В салоне молча трясутся участники событий.

Марк-Ив скорбно смотрит на Ольгу. На Сашу. Чешет затылок. Саша смотрит на Марк-Ива, на бутылку с остатками шампанского, которую он по-прежнему держит в руках, тихо хихикает. Марк-Ив тоже. Обоих начинает разбирать смех.

О л ь г а (тихо). Саша, почему ты мне врал? Чем я заслужила?

С а ш а. Мама, я не врал. Я просто тебе не рассказывал.

О л ь г а. А ему рассказал? Первому встречному. Ты же знаешь его без году неделя! Обо всех наших семейных делах. О своем отце-уголовнике.

С а ш а (с обидой). Какому первому встречному? Как ты можешь так говорить? Это же мой брат!

Ольга молчит. Она смотрит на Эдика, ее глаза блестят от слез и обиды.

Э д и к (неловко). Устал. Осталось у тебя?

Он забирает у Марк-Ива бутылку шампанского, взбалтывает, допивает большим долгим глотком…

Берег реки. Ночь

Эдик идет вдоль берега реки по узкой полоске городского пляжа, с кабинкой для переодевания и деревянным грибом. Из кабинки, неожиданно появляется Регина. Сделав шаг вперед, она останавливается. Эдик тоже. Регина в белом нарядном платье, в белых туфлях, которые вязнут в болотистом песке, тусклый фонарь освещает ее сильно накрашенное лицо с горящими, влажно блестящими глазами. Мгновение постояв, вспыхнув еще более жарко стыдом и счастьем от сумрачного, пораженного взгляда Эдика, Регина медленно отступает назад, в раздевалку. Эдик, тяжело мотнув головой по сторонам и сплюнув, входит следом.

Регина в порванном Эдиком белом платье, измазанном песком и землей, устало и умиротворенно перебирает его волосы.

Р е г и н а (тихо и доверчиво). Эдик, за что я тебе нравлюсь?

Э д и к (помолчав, глухо). А мужу за что?

Р е г и н а. Муж меня бросил. Женился, чтобы я уехать ему помогла. А когда уехали, сразу и бросил. Танцор. По миру фольклорные танцы танцует.

Э д и к (рассеянно). Ничего. Может, потанцует, вернется.

Р е г и н а. Нет, Эдик, ему до тебя далеко, ты негодяй вселенского масштаба…

Э д и к (рассеянно). Ну-ну. Надо идти.

Он смотрит на часы.

Р е г и н а. Что ты со мной сделал? Я думала, такое уже невозможно. Будто заново родилась. Спасибо тебе за все.

Э д и к (снисходительно). Ну-ну. Ты сама тоже, не дай бог.

Регина стеснительно хихикает, утыкается Эдику под мышку.

Р е г и н а. Сознавайся, подсыпал мне любовного зелья, подсыпал?

Эдик неприятно морщится от этой щекотки.

Р е г и н а (доверчиво). Мне кажется, я беременная. Еще рано, но я что-то чувствую. Такое не может пройти бесследно.

Э д и к (помолчав). Регина, это невозможно, увы.

Р е г и н а. Почему? Мне всего сорок четыре.

Э д и к. Дело не в тебе. (Садится.) Не хочу тебя огорчать, но я не могу иметь детей. Это неизлечимо. Два моих брака распались из-за этого. Это довлеет надо мной всю жизнь.

Р е г и н а (помолчав). Бывают же чудеса. Разве нет?

Э д и к. Котик, увы, это медицинский факт.

Он встает.

Р е г и н а. А я верю, бывают чудеса и похлеще. Бывает, приезжаешь в один город, а он вдруг оказывается совсем другим.

Квартира Ольги. Ночь

Шум воды из ванной. Дверь из нее открывается, оттуда, шлепая босыми ногами, быстро выскальзывает Саша в полотенце. Ольга видит его из своей комнаты. Через мгновение он возвращается с большим коробком спичек и деревянной линейкой в руке, исчезает в ванной. Ольга нерешительно стоит, прислушиваясь к звукам из ванной. Потом оттуда тянется тонкая струйка дыма.

Ольга подходит к двери в ванную. Язычок защелки далеко отходит от замка, так что образуется небольшая щель. Ольга, постояв, заглядывает внутрь.

Двое ребят стоят лицом к дверям, абсолютно голые, и дымят сигаретами.

У Марк-Ива в руках деревянная линейка, которой он измеряет свое достоинство. Затем, согнувшись, измеряет Сашино.

М а р к — И в. Ты очень красивый. У тебя фигура красивая. Ноги.

Он касается Сашиных бедер. Саша вздрагивает.

С а ш а (неловко). Я что, девушка, что ли?

Марк-Ив осторожно проводит рукой по Сашиной груди.

М а р к — И в. Ну и что? Мне все равно. Я не сексист. У тебя кожа гладкая. Как у девушки. Даже лучше.

Саша, будто почувствовав взгляд Ольги, как-то беспомощно оглядывается, явно не зная, как на это реагировать. Ольга быстро отступает назад.

О л ь г а. О господи.

Уходит в свою комнату, наткнувшись боком на трюмо. Закрывает дверь. Ложится в кровать. Лежит неподвижно в темноте. Спустя несколько мгновений в ее комнату входит Саша с раскладушкой, потоптавшись у двери, ставит раскладушку к стене, ложится.

С а ш а (буркнув). Я сегодня здесь посплю.

Отворачивается к стене. Некоторое время оба молча лежат. Оглушительно громко тикают часы.

О л ь г а (глухо). Саша, скажи мне, какие между вами отношения?

С а ш а. Что? Какие отношения? …Мам, ну ты что, с ума сошла?

Ольга резко встает, накидывает халат, выходит. Входит в комнату сына.

О л ь г а (тихо Марк-Иву). Вставай. Вставай, просыпайся.

Она трясет его за плечо.

О л ь г а. Уходи от нас, слышишь?

Марк-Ив садится на кровати.

М а р к — И в. Куда?

О л ь г а. Куда хочешь.

Она начинает собирать его вещи, комкая, заталкивает в рюкзак. Марк-Ив растерянно наблюдает за ней.

М а р к — И в. Прямо сейчас?

О л ь г а. Да. И не возвращайся. Никогда. Ты понял? Я тебя не пущу.

М а р к — И в. Ладно.

Он начинает одеваться, так и не найдя один носок, надевает ботинок на

босу ногу.

О л ь г а. Плейер свой возьми.

М а р к — И в. Я хотел Саше оставить.

О л ь г а. Ему ничего твоего не надо. (Всовывает плейер в карман его пиджака.) Ты испорченный, аморальный тип.

М а р к — И в. Да нет. Вы, наверное, не так меня поняли.

Ольга молча раскрывает перед ним входную дверь.

М а р к — И в (неловко). До свидания.

Он выходит, оглядывается. Ольга закрывает за ним дверь.

В ее комнате Саша по-прежнему лежит, отвернувшись к стене. Ольга входит, ложится.

С а ш а (тихо). Он что, ушел?

Ольга молчит.

С а ш а (тихо). Куда он теперь пойдет?

О л ь г а (приподнимаясь). Что? Не волнуйся. Курит, пьет, не потеряется.

С а ш а. Мама, у него, кроме нас, никого нет. Он наш родственник. Ничего плохого не сделал.

Ольга молчит.

С а ш а. Он у меня свой блокнот с рецептами забыл. Куда он без него?

Гостиница. Номер Эдика. Ночь

Эдик спит, отвернувшись от клетки с голубями и своего нового соседа, которого пришли навестить.

У стола полногрудая мать Алены кормит борщом деда Грицыну. Тот упрямо отталкивает от себя тарелку.

П е т р Г р и ц ы н а. Я не предатель. Я домой пойду.

М а т ь А л е н ы (тихо). Тато, не нервничайте. Пока нельзя. Здесь шо, плохо? Смотрите, птички с вами, туалет рядом.

В дверь номера тихо, но настойчиво стучат. Голуби волнуются, пытаются взлететь. Эдик тяжело встает, выглядывает за дверь. В коридоре стоит Эстер.

Э с т е р (тревожно). Как они, Эдуард? Не тесно им у вас?

Э д и к. Нормально.

Э с т е р. Можно взглянуть?

Она пытается заглянуть в номер.

Э д и к. Не надо. Зачем травмировать.

Э с т е р. Тоже верно. (Протягивает Эдику денежную купюру.) Купите им булочки с изюмом, пусть поклюют, может, у вас грошей нет?

Эдик молча закрывает перед ней дверь, наливает в стакан водки из открытой бутылки. Пьет залпом. Наливает еще.

Э д и к (деду). Хотите выпить? Нервное напряжение снимает.

П е т р Г р и ц ы н а. Я не предатель. Я немца в Берлине бил.

Э д и к. Да кто говорит, что вы предатель, кто! Что вы заладили какую ночь без передыху! Все знают, что вы герой.

П е т р Г р и ц ы н а. Эндрю думает.

Э д и к. Да что вам этот Эндрю!.. (Вороне в клетке.) Да заткнись ты. Попалась, так сиди, как все! (Деду.) Уедет ваш Эндрю через два дня, забудете о нем!

В дверь номера громко и настойчиво стучат.

Г о л о с О л ь г и (взволнованно). Эдик! Откройте, пожалуйста, Эдик, это Ольга. Эдик тяжело встает, выглядывает в коридор.

О л ь г а. Эдик, Марк-Ив пропал.

Э д и к. Куда пропал?

О л ь г а. Не знаю, мы поссорились.

Э д и к. Так. А я что?

О л ь г а. Как что? Несчастный, брошенный мальчишка, вы представляете, что ему может в голову взбрести? Вы это понимаете?

Привокзальная площадь. Ночь

Эдик, Ольга и Саша торопливо осматривают привокзальную площадь. Саша забегает в здание вокзала.

Берег реки. Раннее утро

Участок городского пляжа, где мальчики купались.

Э д и к (хрипло кричит). Аллё! Марк-Ив! Ау!

О л ь г а. Вы втянули меня в эту ужасную историю. Вам на всех наплевать, на моего сына, на меня, на этого мальчика. Вы бесчувственный человек. У вас нет сердца.

Э д и к (обижается). У меня нет сердца? Да у меня сердце кровью обливается из-за всех вас! Да я видеть всего этого больше не могу!

Мостик у лодочной станции, у стены цементного завода, где обычно ловил рыбу дед Грицына. Сейчас у его удочки сидит Эндрю и курит, глядя на воду. Рядом сидит Барух с огрызком сигары. Он тоже курит, глядя на воду. Марк-Ив спит рядом, подложив рюкзак под голову и свесив над водой одну босую ногу. Барух оглядывается на шорох.

У станции появляется Саша. Осматривается, замечает спящего Марк-Ива. Радостно улыбается. За ним к станции подходят Эдик и Ольга. Саша возбужденно машет им рукой, указывает в направлении мостика, бежит к нему. Снизу рассматривает спящего Марк-Ива, его босую ногу, брызгает на его босую ступню водой. Марк-Ив шевелит пальцами, открывает глаза.

С а ш а. Ты у нас свой блокнот забыл. С рецептами. Пойдем?

М а р к — И в (неловко). Ага, я как раз собирался зайти…

Он улыбается.

О л ь г а (тихо). Эдик, я теряю Сашу. Но если этот обман вскроется, я потеряю его окончательно. Вы меня слышите?

Еврейское кладбище. Ночь

Григорий Цаусаки, затаившийся с лопатой за высоким надгробием, подняв с земли камешек, бросает его в сторону. Выждав некоторое время, бросает еще один камешек в другую сторону. Затем, что-то шепча, очевидно, молитву, начинает движение вперед, короткими перебежками, к могиле Пинцыков. На самом открытом участке, на последней прямой к могиле Григорий увеличивает скорость. И в этот момент Барух, выскочив наперерез, будто из-под земли, со всего маху ударяет Цаусаки в бок. От удара легкий Цаусаки далеко отлетает, падает на землю, лежит неподвижно лицом вниз. Барух морщится от мгновенной рези в животе, тяжело подходит к Цаусаки со своей лопатой, пинает его в бок. Затем с трудом наклоняется, чтобы повернуть его лицом. Но в это мгновение Цаусаки, будто лошадь, лягает Баруха ногой в грудь и быстро ползет прочь на четвереньках, а затем уже и бежит, прихрамывая. Барух от удара падает на спину, но тут же вскакивает и бежит следом. Бежать ему тяжело, рези в животе усиливаются, он мучительно морщится, но продолжает погоню. Он уже слышит прерывистое с повизгиванием дыхание Цаусаки, ненавистная спина маячит совсем близко, но все же недостаточно, так что, когда он бьет клинком лопаты, удар проходит по касательной, Цаусаки лишь кидает в сторону.

Барух отстает, но вновь постепенно настигает Цаусаки и с последним рывком бьет его клинком лопаты по голове. Цаусаки по-заячьи высоко вскрикивает. Что-то отлетает от его головы в сторону. Он ударяется о чью-то могилу, но продолжает бежать, схватившись за голову рукой. Острые колики заставляют Баруха остановиться. Больше преследовать он не в силах.

Морщась, он бредет к отлетевшему от головы Цаусаки маленькому предмету, белеющему в темноте. Нагибается, разглядывает. Это окровавленное ухо. Барух, кряхтя, удовлетворенно кладет его в носовой платок.

У гостиницы. Буфет. Утро

Эдик вяло завтракает за одним из столиков. Появляется Барух. Садится на стул перед Эдиком. Внимательно разглядывает его голову с обеих сторон. Убеждается в наличии ушей.

Б а р у х. Сегодня я ему ухо отрубил. Ночью.

Э д и к (поперхнувшись). К-кому?

Б а р у х. Тому, кто ходит на кладбище.

Он раскрывает перед Эдиком коробочку из-под сигар, где лежит платок с ухом. Эдик с ужасом смотрит на окровавленный кусочек чужой плоти.

Б а р у х. Убежал. Но безухого легче будет найти. Городок небольшой.

Он поднимается, уходит прочь, к гостинице.

Польское кладбище. День

Небольшой оркестр играет траурный марш за спинами родственников, которые, окружив могилу, прощаются с покойным. Среди музыкантов — Цаусаки с кларнетом. Он крайне бледен, на голове у него низко надвинутая старая шерстяная шапка, в каких, очевидно, ходят в сауну, а правая часть лица перевязана женским цветным платком. Так что Цаусаки одновременно напоминает великого французского художника Ван Гога и жертву местного стоматолога.

На кладбище появляется взволнованный Эдик, он озирается по сторонам, видит Цаусаки, исполняющего длинное щемящее соло, и, подобрав с земли булыжник, бежит к нему. Цаусаки пускается наутек, бросив свое соло. Но сил бежать у него нет, их едва хватает, чтобы укрыться за стену кирпичного склепа. Эдик с булыжником выскакивает с другой стороны склепа, оборачивается,

яростно раздувая ноздри.

Э д и к (зловеще). Ну что, вандал, добегался по могилкам?

Г р и г о р и й. Это не я.

Э д и к (несколько опешив). А кто?

Г р и г о р и й. Потусторонние силы.

Э д и к. Какие силы, Цаусаки? Что ты несешь? Где твое ухо? Ты теперь не отопрешься. Он всех безухих по городу отловит. Что ты ему скажешь? Само отпало?

Г р и г о р и й. Что?

Э д и к. Так, всё, придурок. Возвращай мои деньги. Давай назад мои десять долларов, возвращай! Я тебе сказал! Остальные вообще не получишь! Все, контракт расторгнут!

Г р и г о р и й (убито). Хорошо. Пусть эта женщина лежит… Может быть, она правда, как вы говорите, неплохая женщина.

Э д и к (помолчав). Гриша, я вас правильно понял, пусть эта женщина лежит?

Г р и г о р и й (убито). Да.

Э д и к (облегченно). Вот. Вот. Вот я слышу слова мудрого человека.

Г р и г о р и й. Но этот бандит там лежать не будет. Никогда! Пусть даже не надеется!

Э д и к. Гриша, я ему передам.

Г р и г о р и й. Нет. Я требую расписку, заверенную нотариусом, что он отказывается от этого места!

По кладбищу взволнованно бежит старший ребенок Беллы и Якова. Он истошно кричит.

С ы н Б е л л ы. Дядя Эдик, дядя Эдик! Папа дядю Сёму из Америки хочет поджечь!

Двор дома Эстер. День

Белла с младшим ребенком, который отчаянно орет, сидит на лавочке у дома и, прикладывая мокрый платок к подбитому глазу, отчаянно орет вместpp/pppе с ним. Яша, как безумный, бегает по крыльцу с канистрой бензина.

Б е л л а (кричит). Ой, он сожжет их, сожжет!

Э д и к. Белла, что случилось? Где они? Где Сэм?

Я к о в (кричит). Я настаиваю на ДНК, Эдуард. Ты слышишь? Я за себя не отвечаю!

Б е л л а. Ой, это все из-за зубов. Из-за них!

Она показывает ветхую тряпочку, где лежат золотые коронки от зубов с почерневшими от времени краями.

Э д и к (растерянно). Это чьи?

Б е л л а. Сёмы из Америки. Это его.

Э д и к (с тихим ужасом). А сам он где?

Б е л л а. В доме. Это зубы их с Эстер бабушки. По наследству. Эстер хотела поделить их между ним и Яшей. А Яша обиделся.

Я к о в (кричит). Мне его зубы не нужны! Пусть в жопу их засунет! Я настаиваю на ДНК.

С этими словами он выплескивает часть бензина на двери и стену дома. Белла падает со скамейки на землю.

Б е л л а (кричит). Ой! Он всех сожжет! Он сумасшедший! Ой, закопайте меня в землю!

Э д и к (кричит). Сэм! Вы там?

С э м у и л (кричит). Я здесь!

Он забирается на подоконник и кричит в форточку.

С э м у и л. Мы с Эстер здесь! Мы его выгнали и заперлись! Вызовите полицию! Он абсолютно пьяный!

Э д и к (кричит). Сэм, я с вами! Помощь близка!

Б е л л а (кричит). Ой, они сгорят!

Э д и к (с надеждой). И Регина там?

Б е л л а (с земли). Она сумасшедшая, эта Регина, ее ничего не волнует, она побрила ноги и ушла в парикмахерскую!

Я к о в (кричит в форточку). Кыш мин тухес! Фармазон! Пусть Бог нас рассудит!

Он вырывает из крыльца доску и начинает бить ею в дверь.

Э д и к (кричит). Яша! А ну прекратите бардак! Я кому сказал! Иначе никакого ДНК не будет!

Яша, крутя доску над головой, бежит к Эдику, Эдик бежит от него.

Больница. День

Эдик бежит по коридорам, заглядывая в палаты. Наконец он заглядывает в ту, где лежит Ковшиков, бывший директор цементного завода. Ковшиков недоуменно поднимает на Эдика глаза. Рядом с кроватью стоят костыли. Эдик тяжело переводит дыхание. Э д и к. Товарищ Ковшиков, там… Яков… Помогите, пожалуйста.

К о в ш и к о в. Буянит?

Эдик быстро кивает.

К о в ш и к о в. А милиция?

Э д и к. Она не хочет. Он ей в прошлый раз нос разбил. Тут, недалеко.

Улицы города. День

Эдик быстрой трусцой семенит по улице, неся Ковшикова на спине, зажав его больные ноги под мышками.

У себя под мышками Ковшиков сжимает костыли.

К о в ш и к о в (обстоятельно). Все потому, что завод закрыли, работы у людей нет. Без работы люди дуреют.

Их догоняет маршрутка Виталика, тормозит рядом.

Виталик открывает дверцу.

В и т а л и к. Эдуард, садитесь, подвезу.

Машина подъезжает к дому Эстер.

Двор дома Эстер. День

Яша вытягивает последние доски из крыльца и крушит их о дверь. Эстер, прячась за занавеской выбитого окна, умоляюще говорит с Яковом.

Э с т е р. Яшенька, не надо. Я же тебя тоже люблю. Ты же мне родной.

Я к о в (кричит). Где твои сраные голуби? А? Ради этого козла своих сраных голубей продала! Продажная!

Яша разбивает камнем последнее стекло в доме, после чего бросается к скамейке и пытается вырвать ее тоже. Он в бешенстве кричит Белле.

Я к о в. Уйди! Уйди, корова!

Он бежит за ней, схватив канистру с бензином, останавливается, выливает бензин из канистры на себя.

Я к о в (кричит). Дети, знайте, шо ваш отец умер, как Гастелло.

Ковшиков неторопливо на костылях идет от машины.

К о в ш и к о в (негромко). Яков, ну что ты опять буянишь, не спится тебе?

Я к о в (смутившись). Товарищ Ковшиков, вот не ожидал увидеть.

К о в ш и к о в. Ну, ты ж рабочий человек. Что про нас в Америке скажут. Иди домой. Смотри, все разбил, дети плачут, родственников обидел.

Я к о в. Да, извините. (Он вытирает рукавом капающий с головы бензин.)

Пойду.

К о в ш и к о в. Ага. Иди.

Яша уходит. Оборачивается, виновато улыбается, Ковшиков устало кивает вслед.

Дом Эстер. Вечер

Вся обстановка в доме еще хранит разрушительные следы Яшиного пребывания. В доме находятся Эстер, Сэм и Эдик. Все трое сидят на диване под красным нитяным абажуром и молча, без сил эти следы рассматривают…

Э с т е р. Да, Сима, возьми зубы. (Она протягивает ему те самые коронки в тряпочке.) Хорошо еще все обошлось.

Сэмуил молча отводит руку.

Э с т е р. Эдик, скажите ему, чтобы он взял.

С э м у и л. Мне не нужны эти зубы.

Э с т е р. Что значит не нужны? Это зубы твоей бабушки. Это же золото, Сима, я всю жизнь его хранила. Чтоб я так жила.

С э м у и л. Эстер, я решил. Я хочу, чтобы ты уехала со мной в Америку.

Э с т е р. А Яшенька? Ты знаешь, Сима, он совсем неплохой.

С э м у и л (кричит). Чтоб я о нем больше не слышал! Забудь о нем! Чтоб даже имя его забыла!

Эстер вздрагивает, горбится.

С э м у и л (сердито). Я хочу знать, ты едешь со мной или остаешься здесь? Я не понял. Я жду, Эстер, твоего решения.

Эстер молчит. Встает. Молча принимается за уборку.

С э м у и л (звеня голосом). Эстер! Так да или нет? Нет, ты не отворачивайся от меня.

У Эстер дрожит лицо, она цепляется за угол буфета. Она вот-вот упадет.

С э м у и л. Я не позволю, чтобы кто-то унижал мою родную сестру! Ты слышишь? Человек, который унижает мою сестру, унижает и меня! А я не позволю себя унижать никому! Даже Яше! Выбирай, я или он.

Э с т е р (тихо). Вей з мир, вей з мир. Эдик, что Яша такого сделал? Побил немножко окна… скажите ему. Я больше не могу.

Эстер, семеня, выходит в свою комнату, закрывает за собой дверь. Сэмуил кричит ей в спину.

С э м у и л. И я не собираюсь делить с ним какие-то идиотские зубы! Эдик, скажите ей об этом! Эстер, ты меня слышишь? Или я, или он!

Эдик выходит. Маршрутка Виталика мигает ему фарами. Эдик молча идет мимо машины, маршрутка трогается, едет рядом, тормозит, Эдик садится.

В маршрутке. День

Маршрутка едет по городским улицам.

В и т а л и к (деликатно помолчав). Эдуард, Мирослав просил передать, что Эндрю у них с кухни тесак украл и следит за членами семьи.

Э д и к (рассеянно). Что? Здесь притормози.

Маршрутка останавливается у продуктового киоска. Эдик выходит просовывает в слепое окошко деньги.

Э д и к. Коньяк. Самый дорогой. Пять бутылок.

Виталик, выйдя из машины, деликатно прокашливается за его спиной.

В и т а л и к. Эдуард, Мирослав боится, что раз деда нет, Эндрю теперь из их семьи кого-нибудь другого зарежет.

Э д и к (несколько тупо). Кого?

В и т а л и к. Да хоть его. Просит за риск пятьдесят долларов прибавить.

Э д и к. Я скоро вернусь. Сигареты в бане забыл.

Он поворачивается, звеня бутылками, быстро устремляется прочь.

Берег реки. День

Эдик быстро идет по городскому пляжу. За его спиной раздается голос Регины.

Р е г и н а (кокетливо). Мужчина, не проходите мимо.

Регина стоит у деревянной раздевалки. Ее жиденькие, прямые доселе волосы теперь завиты и выкрашены в неестественный цвет. На ней короткая юбка, обнажающая худенькие ножки в сетчатых чулках. Жарко сузив глаза, она манит его длинным накрашенным ногтем. Эдик поворачивается и бежит прочь, звеня бутылками. Регина, опешив на мгновение, устремляется следом. Некоторое время она довольно плотно бежит рядом, но затем отстает на своих толстых «платформах», спотыкается, теряет «платформу», переходит на шаг, останавливается.

Р е г и н а (кричит вслед). Импотент! Аферюга! Мне все известно! Никуда от меня не денешься! Или я тебя выведу на чистую воду!

Надевает «платформу», выпрямляется. Уходит прочь — гордая, с высоко вскинутой головой, оборачивается, победно кричит.

Р е г и н а. Педераст! Ты у меня в руках! На коленях ко мне приползешь!

У городской бани. Ночь

Эдик, задыхаясь от быстрого бега, направляется к городской бане. Баня, очевидно, уже не работает, но двери пока открыты. У входа стоит грузовая машина с бельем. Ее разгружают, волоча тюки внутрь.

М у ж и к. Ты куда?

Э д и к. К Мише.

М у ж и к. Умер Космонавт.

Э д и к. Как умер?

М у ж и к. Вчера, в бельевой. Ушел на орбиту. Пива много пил. Хотел, чтоб попарил?

Э д и к. Ну да.

Эдик идет прочь.

Рядом выступают две тени, торопливо движутся рядом. Это Сэмуил Голдман и Эстер, которую Сэм некоторое время упрямо тянет за собой, потом оставляет, движется следом за Эдиком. Еще некоторое время они идут молча.

С э м у и л. А почему, вообще, я должен делить с Яшей эти зубы, если это зубы моей бабушки?

Э д и к (кричит). Сэм, плюньте на эти зубы! Это зубы не вашей бабушки! Она вам никто! И Эстер не ваша сестра… И вообще это другой город, вы родились в другом доме и в другом городе, Сэм, это Го-ло-твин… А ваша семья жила в Голутвине. Его нет! Вы можете туда съездить на такси. Два часа отсюда!

Сэм удивленно смотрит на Эдика. Эдик, махнув рукой, идет дальше.

Э с т е р (кричит). Сима, куда ты идешь? Вернись! Не мучай меня!

Сэм смотрит на Эстер, вслед Эдику, потом догоняет его.

С э м у и л. Эдди, я родился в городе Голутвин. Это я знаю точно. Это что, не Голутвин?

Э с т е р (кричит). Сима! Мне ж надо выгладить тебе рубашку. Нам же завтра фотографироваться! Идем домой, ты же еще ничего не ел! Прошу тебя!

С э м у и л. Эстер мне… «никто»? Эстер?

Эдик исчезает в темноте.

Гостиница. Номер Эдика. Ночь

Дед Грицына, сгорбившись, бессонно сидит на стуле, рядом с клеткой, кроша туда хлеб и прихлебывая из горлышка дорогой Эдиков коньяк. За это время дедбудто немного усох. Эдик быстро собирает вещи, документы, вытаскивает из-под кровати «дипломат» с авансом, подходит к окну, пытается его открыть, но окно, видимо, забито, так что удается распахнуть только форточку. Потом открывает настежь клетку с голубями.

Э д и к. Кыш! Пошли! Летите к чертовой бабушке!

Но птицы испуганно жмутся и из клетки не вылетают.

Э д и к (нервно). Дедушка, я вас просил, не кормите птиц. Не приручайте их, на мою голову.

В замке кто-то елозит ключами, затем дверь распахивается, и в номер со связкой гостиничных ключей грузно входит «дядька», начальник ГАИ в военной фуфайке без знаков отличия, перепоясанной патронташем, и в охотничьих сапогах. Дед вытягивается в струнку.

П е т р Г р и ц ы н а (взволнованно шепчет). Товарищ майор!

«Дядька» зорко поглядывает по сторонам.

Н а ч а л ь н и к Г А И (озабоченно). Здорово, дед. Сиди, сиди, не вставай.

А шо у вас здесь так воняет?

П е т р Г р и ц ы н а. Так голуби срут, товарищ майор.

Н а ч а л ь н и к Г А И.. А ты куда, собрался, Эдуард?

Э д и к. Никуда.

Н а ч а л ь н и к Г А И. А где наши инвестиции, на подходе?

Он открывает «дипломат», что лежит на столе, и ловко перекладывает аванс, полученный Эдиком, в свои карманы.

Э д и к. Минуточку…

Он бросается к «дипломату», после короткой отчаянной борьбы с «дядькой» летит в угол.

Н а ч а л ь н и к Г А И. Ну, вы хоть здесь проветривайте, хлопцы.

Он выходит. Быстро запирает дверь ключом из связки. Изнутри о дверь отчаянно ударяется Эдик. Стукнувшись об нее несколько раз, он взбирается на подоконник, распугивая нескольких уже выбравшихся из клетки птиц, и высовывает голову в форточку. Он задирает голову вверх, к окну номера Баруха, что над ним.

Э д и к (кричит). Барух! Барух, помогите! Барух, вы там?!

Из окна номера Баруха появляется торс буфетчицы Нины в ночной рубашке, подсвеченный в темноте настольной лампой.

Э д и к (изумленно). Нина, что ты там делаешь?

Н и н а (стеснительно). Ой, извините, Эдуард, Баруха нет. Он куда-то вышел. А куда, не сказал.

Э д и к. Ты что, живешь там? Нина, как же так? Ты же говорила, что со мной это впервые! Как же тебе не стыдно.

Нина, смутившись, исчезает.

Э д и к. Я же поверил тебе, Нина! Я же любил тебя!

Еврейское кладбище. Ночь

Сэмуил Голдман осторожно пробирается по дорожке между могил. В темноте белеет его рубашка.

С э м у и л (негромко). Барух. Это я, Сэмуил Голдман… Барух, вы здесь? В номере никого нет. Я пришел к вам посоветоваться, если вы не возражаете…

Он без сил останавливается, замолкает.

С э м у и л. Барух, этот парень, Эдик, нас, по-видимому, обманул. Он привез нас в другой город. Это не Голутвин. Здесь нет никого из наших родных.

Ни братьев, ни сестер. Ни живых, ни мертвых.

Он снова замолкает.

С э м у и л. Он мне в этом признался. Он вам ничего не говорил?

На кладбище тихо. Барух, сжав рукоять лопаты и с силой сцепив зубы, молча стоит за спиной Сэма.

С э м у и л. Я не знаю, что делать, Барух.

Он слышит звук за спиной, оглядывается, но там никого нет.

Пустырь с останками города. Раннее утро

Ранний рассвет. Туман. Такси припарковано на обочине узкой грунтовой дороги. Барух стоит в нескольких метрах от машины спиной к ней. То, что перед ним, напоминает брошенные в спешке декорации, о которых забыли и их постепенно стала скрывать трава, поле и лес. Еще можно различить остовы домов, кусок асфальта, очевидно, городской площади, линии улиц, железную арматуру зданий, но это уже как часть пейзажа, как странное дополнение к природе, которая постепенно скрывает от глаз и это.

В кармане Баруха надсадно звонит телефон…

Б а р у х. Да.

Г о л о с М а л и. Барух, ты где? Мы собираемся приехать, ты слышишь? Скажи нам, сумасшедший, где ты захоронил маму, или мы с сестрами подаем в суд. Ты можешь нам сказать точное место?

Б а р у х. Я потом уточню.

Он отключает телефон. Таксист выходит из машины. Закуривает…

Т а к с и с т (утвердительно). Голутвин. О цэ всэ.

Он делает широкий жест рукой.

Гостиница. Номер Эдика. Утро.

Барух, повозившись в замке проволочкой, которой опутана сигарная коробочка с ухом Цаусаки, входит в номер.

По номеру, освоившись, свободно разгуливает стая голубей и ворона с воробьями. По кровати птицы бродят деликатно, стараясь не разбудить ни деда, ни Эдика. Оба устало спят. Барух опускается на стул рядом с кроватью. Смотрит на спящего Эдика. Эдик просыпается, открывает глаза.

Б а р у х (тихо). Сынок, почему ты мне не сказал, что моя мама лежит в чужой могиле?

Э д и к. Барух, я хотел. То есть я сказал. Я сознался… Я сам сказал.

Ни двинуться, ни встать Эдик не может, брючным ремнем и наволочкой у него связаны руки и ноги.

Б а р у х. Ты поступил очень жестоко, очень. Чье это ухо?

Он раскрывает коробку из-под сигар.

Э д и к. Цаусаки. Это он. Я убеждал его… Но сейчас он на все согласен.

Он полностью «за»…

Барух своим носовым платком, как кляпом, затыкает ему рот.

У гостиницы. Утро

В переулке у гостиницы стоит маршрутка Виталика. Барух выходит из гостиницы, настороженно оглядывается, садится в кабину, дверь которой не заперта. Шарит руками в поисках ключей, не найдя их, вставляет в зажигание обрывок той самой металлической проволоки, которой опутана коробка из-под сигар. Машина, несколько раз чихнув, заводится. Барух выходит, исчезает в здании гостиницы… Через мгновение возвращается, неся мычащего Эдика на плечах к маршрутке. Кладет его в салон. Маршрутка трогается.

С пола салона, где Эдик лежит, подпрыгивая на рытвинах, ему видно небо, крыши отдельных домов, верхушки деревьев, затем перед ним вырастает высокая обшарпанная стена. Барух притормаживает. Машина въезжает в ржавые ворота цементного завода, что встречает их драным плакатом: «Скрепим цементом дружбу народов!»

Машина проезжает внутренний двор, где ржавеют узкоколейка, вагонетки, брошенный металлический хлам, высятся горы песка, Барух тормозит, выходит. Вскоре возвращается, с трудом неся железный тазик с оторванным ушком, наполненный жидким цементом. Становится перед Эдиком на колени, всовывает его ноги в тазик. Придерживает его за плечи, пока Эдик мычит и бьется, тщетно пытаясь освободиться. Садится за руль. Маршрутка выезжает из ворот завода, делает круг, удаляется прочь.

Б а р у х. Я всегда придерживался одного правила — человека нельзя убивать без причины. Это должна быть очень весомая причина. Когда я был молодым, я влюбился в одну красивую некейву из Польши. Она работала в массажном салоне. Я забрал ее с этой работы, но вскоре узнал, что мой друг водит ей клиентов прямо в мой дом. Я отомстил обоим, но не убил, ты понимаешь? Я не чувствовал на это достаточно оснований… Просто покалечил. (Пробуя рукой цемент в тазике.) Мы немного поездим, пока он застынет.

Еврейское кладбище. Утро

Барух движется по кладбищу бесшумно, как большой медведь. Он входит в кривое и маленькое, как туалет, административное здание. Идет по грязным темным коридорам, входит в дверь с табличкой «Администрация». За столом сидит Цаусаки. Мучительно морщась, он занимается перевязкой своей раны носовым платком, глядя перед собой в зеркало с трещиной, снятое со стены. Рана все еще кровоточит, обильно оставляя следы на его руках и одежде. При виде Баруха Цаусаки с ужасом замирает.

Б а р у х (помолчав). Здесь твое ухо.

Барух кладет свою коробочку на стол.

Б а р у х. Надо?

Цаусаки быстро утвердительно кивает.

Б а р у х (помолчав). Пусть мама лежит.

Он внимательно смотрит Цаусаки в глаза, будто прочтя в них нужный ответ, удовлетворенно выходит.

Обочина дороги. Утро

Маршрутка останавливается на гребне покатого, лесистого берега реки, резко обрывающегося в воду. Барух выходит, критически оглядывает место. Речное дно косо, под большим наклоном уходит вниз.

Эдик по-прежнему лежит на боку. Барух стучит по застывшему в тазике бетону, по твердой, как камень, массе, откуда торчат Эдиковы ноги, тянет Эдика за края тазика к выходу. Эдик тщетно, беспомощно мычит. Барух ставит Эдика на край откоса, так, что от любого толчка он может съехать вниз, прямиком в воду.

Б а р у х. Что-нибудь хочешь сказать?

Эдик судорожно кивает. Барух вытаскивает кляп у него изо рта.

Э д и к (судорожно вдохнув воздух). Барух, ты неправильно меня понял, я всегда относился к тебе с большой симпатией, всегда выделял среди прочих. Барух, нам о многом надо поговорить.

Б а р у х. О многом не получится.

Э д и к. Барух, не надо. Не надо. Я утону.

Барух кладет руку на его плечо.

Э д и к (умоляюще). Барух, подожди. Я ведь сам во всем сознался, а ты хочешь меня утопить, где же справедливость, Барух, разве за правду топят, разве меня тянули за язык? Я ведь мог никому ничего не сказать, спокойно довести дело до конца, получить деньги, я, фактически, альтруист, Барух, разве не так, я пожертвовал всем, зато теперь ты сможешь спокойно выкопать свою маму, отвезти ее опять на родину, твоя жена будет счастлива. Видит Бог, Барух, я же хотел только добра! Я утону!

Б а р у х (поморщившись). Если ты сделал в своей жизни хоть что-нибудь доброе, Бог позаботится о тебе. А я больше ничего не могу.

Барух легонько толкает Эдика в спину. Эдик в тазике едет вниз, плюхается в реку, мгновенно уходит под воду. Опускается ногами вниз. Несколько мгновений просто стоит в тазике на дне в полный рост, булькая вверх пузырьками, затем начинает отчаянно вращать туловищем, падает набок, на дно, что косо уходит вниз, подняв с него тучи черного ила, который почти скрывает его фигуру. Барух садится в маршрутку, уезжает.

Дом Эстер. Утро

Эстер спит, сидя на стуле у стола, где стоит утюг, а на спинке стула развешана отутюженная белая сорочка Сэма. Сэмуил бессонно сидит рядом и смотрит на Эстер. Он будто мгновенно постарел за эту ночь. Эстер, вздрогнув, просыпается.

Э с т е р (тихо). Сима, это ты? Не обижайся на меня. Тебя увезли от меня в тридцать втором. Что я тогда понимала, мне было восемь лет, когда маму репрессировали. Я так тебя любила, качала тебя на руках, но мы умирали с голоду. Откуда я знала, что тебя увезут от меня в Америку на столько лет? Не обижайся на меня, Сима… Сима, разве я тебе нужна? Нужна я тебе?

Сэмуил выходит в свою комнату. Лихорадочно начинает собирать вещи в чемодан. Кое-как закрыв его, теряя по дороге вещи, слепо, без сил идет к дверям. Выходит на крыльцо.

Э с т е р (появившись за его спиной, испуганно). Сима, ты куда? А рубашка?

С э м у и л (вздрагивает, останавливается решительно). Эстер, я должен тебе кое-что сказать. Это была ошибка. Мой приезд сюда, в этот город…

Эстер немо на него смотрит.

С э м у и л. В этот Голутвин… Голутвин?

Э с т е р. Да, Сима. Голутвин…

С э м у и л. А я ехал в Голотвин.

Э с т е р. Да, Сима.

С э м у и л. Это была ошибка. (С отчаянием.) Эстер, это не я должен был к тебе приехать. А ты ко мне. Ты слышишь? Да! Ты должна ко мне переехать жить! Ты слышишь меня? Ты должна жить со мной. Всегда! Ты мне нужна, Эстер.

Э с т е р (глядя ему за спину). А Яша, Сима?

Сэмуил оглядывается. За его спиной, на пригорке у входа во двор стеснительно стоят Яша в костюме и вся его семья.

Б е л л а. Здравствуйте, Сёма, вот зашли проведать. Извините, если что не так.

Яша виновато опускает глаза.

Берег реки. Утро

Завихрения на дне становятся все интенсивнее, Эдик на мгновение вновь оказывается видимым, он отчаянно извивается и окутан дымами и газами, как небольшой вулкан. Это заводской цемент директора Ковшикова, сделанный

со спасительными для Эдика технологическими нарушениями, начал в тазике таять.

Дом Эстер. Утро

Во дворе дома Сэмуил, Эстер и Яша с семьей. Молчание. В старый алюминиевый ночной горшок капает вода с крыши.

Э с т е р. Он же пропадет без меня.

С э м у и л (с трудом). Хорошо. С Яшей.

Берег реки. Утро

Эдик, будто спасенный этими словами Сэмуила, вдруг вырывается из смертельного плена, окутанный дымовыми завихрениями, выныривает на поверхность, со стоном и хриплым свистом отчаянно молотит одной свободной ногой, пытается удержаться на поверхности, снова уходит под воду. Вновь выныривает. Выплывает к берегу, обессиленно лежит у самой воды, будто выброшенная рыба. Одна нога по-прежнему в плену тазика, цемент там растворился наполовину. Эдик с трудом встает, пробует идти с тазиком, пытается его снять с ноги, яростно бьет ногой о дерево, о прибрежный камень…

Шоссе. День

Пустынная лента шоссе. Маленький древний автобус «пазик», с вытянутым носом и с плакатиком «На Киев» на лобовом стекле, мчит по дороге.

В автобусе среди нескольких баб с базарными мешками находится и Эдик, расплываясь мокрой, грязной одеждой по сиденью. Одна из баб указывает на Эдикову голову.

Б а б а (негромко). Чоловик, у вас шось такэ в голови.

Эдик недоуменно проводит рукой по волосам, потом еще раз, снимает оттуда прилипшую матерчатую бирку. Баба удовлетворенно кивает. Эдик, скосив глаза, читает мелкий чернильный оттиск под пятиконечным знаком качества. «Цементный завод им. XVIII партсъезда». С ненавистью пытается стряхнуть бирку, но она прилипла к его ладони. Эдик, приходя в тихую ярость, комкает ее в кулаке, перехватывает в другую ладонь, швыряет вниз. Автобус в это время тормозит, водитель, открыв двери кабины, выходит к сигаретному ларьку. Эдик обалдело смотрит в окно.

Привокзальная площадь. День

Ларек находится на пустынной привокзальной площади Голотвина. Над зданием вокзала висит тот же плакат неизвестного автора с одной измененной буквой в названии города. Под плакатом, позируя для фотографии, торжественно стоят все четверо недавно прибывших, со своими новоприобретенными родственниками. Стоят Сэмуил Голдман с Эстер, счастливо улыбающаяся Белла с детьми и серьезный Яков в пиджаке. Стоят бледный Эндрю с вымученной приветливой гримаской, дед Грицына с поросенком под мышкой, его маленькие внучата, Алена и ее полногрудая мать. Стоят смущенный Марк-Ив в наглаженных, очевидно, впервые, острой стрелкой джинсах, Саша с плейером в ушах и Ольга с нарядной светлой сумочкой. Стоит Барух в широкополой шляпе, прикладываясь к серебряной фляге.

Они стоят в тишине, которую нарушает лишь ветер, что несет пыль от редких торговых рядов к зданию вокзала. Мирослав с фотоаппаратом нацеливает на них объектив.

С э м у и л (Баруху). Я слышал, вам нездоровилось?

Б а р у х. Ничего. Уже полегче.

Эдик судорожно дергает вниз оконное стекло, оно не поддается.

Э д и к (кричит). Эй! Вы что?! Что вы там стоите! Вы что, спятили? Я же сказал, вы друг другу никто, слышите?! Сэмуил! Вашего города давно нет. Слышите? Там нет людей. Там давно никто не живет. Это мертвый город!

Водитель в это время садится с пачкой сигарет в автобус.

Э д и к. Эндрю, я знаю, что ты не Грицына! Но они тоже не Грицыны! Я все придумал! Слышите? Вы что, не поняли?! Этого ничего нет! Вы никто. Вы не родственники! Я все это придумал!

Стоящие у вокзала застыли, глядя в объектив. Они будто не слышат Эдика. Будто автобусное стекло, пыль, шум ветра, что с силой рвет их одежды, не пропускают этот голос к ним. К ним торопливо бежит ярко накрашенная нарядная Регина. Из здания вокзала боязливо выглядывает черная кошка. Сэмуил оборачивается к ней. Автобус трогается. Мирослав делает снимок.

Э с т е р. Яшенька, не надо. Я же тебя тоже люблю. Ты же мне родной./p