Павел Каплевич: «Я скользящий по жизни модный персонаж»

Павел Каплевич. Фото В.Плотникова

Беседу ведет Елена Кутловская

Елена Кутловская. Не кажется ли вам, что ваша профессия сегодня умирает?

Павел Каплевич. Это какая профессия? У меня их много!

Е. Кутловская. Вы разве не сценограф?

П. Каплевич. Да я сценографом практически и не был. Сценографией я всегда занимался как вторым трудом. Первый труд — это костюмы. Сценические костюмы — моя фишка и мой хлеб!

Е. Кутловская. Где вы учились, чтобы получить эту специальность?

П. Каплевич. Учиться можно где угодно. Я, например, закончил актерский факультет Школы-студии МХАТ. Никакого другого образования не имею. Художником стал в двадцать три года, когда провел первую линию на бумаге.

Я много лет наблюдаю за теми, кто добивается успеха в разных областях, и с интересом отмечаю для себя, что это люди, получившие образование рядом, а не буквально там, где «положено». Например, архитектор Сергей Бархин — сегодня известный театральный художник, клоун Валентин Гнеушев — режиссер. Или один из ведущих дизайнеров Андрюша Дмитриев — филолог по образованию. А Юрий Грымов?

Е. Кутловская. Но Грымов — это человек без образования. Он стопроцентный самоучка. Везде. Насколько я помню, у него восемь классов…

П. Каплевич. То есть появился круг людей, которые добиваются чего-то, но не в той профессии, которой их учили в институте, а рядом. И каждый раз неизвестно, на каком поприще они будут трудиться дальше. Что станет их следующим шагом. Вот я из этой волны. Раньше всюду требовали диплом. И какие только ухищрения не предпринимали директора фильмов, над которыми я работал, и директора театров, где я что-то делал, чтобы меня как-то тарифицировать. Сегодня, слава Богу, ты себя тарифицируешь сам: о чем ты договариваешься, такова и твоя тарификация. Вот сейчас я занимаюсь продюсированием, и пока это мне гораздо интереснее, чем придумывать декорации или костюмы. Целый год жизни я угробил на новый телепроект.

Думаю, это будет очень пафосный проект и… как это… есть такое слово? О!!! Амбициозный! Как у Константина Эрнста! Жаль, что пока я не имею права говорить о нем подробно.

Е. Кутловская. Вам не кажется, что у Эрнста — все «крупное» синонимично понятию «амбициозное»?

П. Каплевич. Не согласен. В основе амбициозных проектов Эрнста всегда лежат интересные идеи. Это всегда новая фактура, новый материал. И потом,

«Шесть персонажей в поисках автора», режиссер Анатолий Васильев

я не вижу ничего худого в понятии «амбициозность», вопрос в том, может ли человек качественно соответствовать своим амбициям — в творчестве, в жизни.

Е. Кутловская. Мне кажется, что сегодня Эрнст — это консервативный человек, возлюбивший попсу во всех ее проявлениях: и в политике, и в шоу-бизнесе,

и в кино, поэтому говорить о новизне в его работе можно с большой натяжкой.

П. Каплевич. Я бы не стал обсуждать фигуру Эрнста, потому что он мой товарищ. Его надо понять. Он человек в мундире, функционер. Причем политически ангажированный…

Е. Кутловская. Да, времена «Матадора» ушли в прошлое.

П. Каплевич. От меня, к счастью, ношение мундира не требуется. Я с трудом поддаюсь влиянию официоза. Мне противно и тяжело, когда на меня давят. Я вообще очень «самостный» человек. Если я на кого-то должен рассчитывать или кто-то мне должен помочь — сразу же начинаются проблемы.

Е. Кутловская. Давайте вернемся к первому вопросу: не кажется ли вам, что театральный художник по костюмам — это вымирающий вид? Где трудятся ваши коллеги?

«Дюма», режиссер Анатолий Васильев

П. Каплевич. Да неправда, нет. Театр сегодня не вымирает — он стабильно существует. И по всей стране масса отличных сценографов и художников по костюмам.

Е. Кутловская. Вы о крупных городах говорите…

П. Каплевич. Ну а что, мы все время Жмеринку будем иметь в виду?

Е. Кутловская. А у меня такое ощущение, что Россия состоит именно из Жмеринок.

П. Каплевич. Вы знаете, я сам из города Туапсе. Это очень маленький город с населением пятьдесят тысяч. Никакой лучезарности по отношению к тому, что происходит в нашей стране, я не испытываю. Я реальный человек. Проблем много, но проблем много не только в театре. Театр, может быть, даже в лучшем положении, чем все остальное, потому что можно взять коврик и что-то в своих домашних условиях произвести. Но вот заработать в театре — очень трудно. Особенно если занимаешься серьезным театром, а не делаешь развлекалово. Что же касается талантливых художников — их, как и всех по-настоящему талантливых людей, раз, два и обчелся!

Е. Кутловская. А о ком в вашем деле, я говорю о художниках по костюмам, можно сказать: это бренд?

П. Каплевич. Ну какой бренд? Театральные художники — люди очень скромные. Но я не о себе. Я лично наглый! Меня уже никто из режиссеров не приглашает работать — все меня боятся! Потому что я прихожу со своей позицией, меня голыми руками не возьмешь. Я требую от режиссера определенных идей, концепции, видения спектакля. Я уже слишком много всего наделал, чтобы просто так соглашаться на любую работу. Я человек материально не зависимый от театра, потому что зарабатываю деньги другим способом. Плюс у меня есть авторское право, которое позволяет мне получать довольно приличные деньги с проката спектаклей, в создании которых я участвовал. И я работаю только тогда, когда мне это действительно интересно.

Е. Кутловская. Что вам сегодня интересно?

Войлочная коллекция, 1993. Фото А.Безукладникова

П. Каплевич. Ну, например, проект, который мы осуществляем совместно с режиссером Андреем Жолдаком, мы давно работаем, вместе сделали, напри-

мер, «Чайку» с Таней Друбич в роли Аркадиной. Радикальный спектакль был, у персонажей рты скотчем стянуты. Многие тогда возмутились. А сейчас в театре «Современник» делаем спектакль «Вся жизнь впереди» по произведению Романа Гари. В главной роли — моя любимая актриса Галина Волчек. Я и продюсирую этот проект и буду делать для него костюмы. А сценографом будет Юрий Купер, замечательный художник, который дружил с Романом

Гари.

Е. Кутловская. Как вам удалось Волчек на сцену вытащить? Она столько лет не играет, отказывается.

П. Каплевич. Пока еще не вытащил. Но надеюсь, что все будет хорошо. Волчек вообще невероятный человек, она всем помогает. Единственный режиссер, который меня еще не послал. (Смеется.)

Е. Кутловская. Жолдак, я знаю, не единственный провинциал, которому вы помогли завоевать Москву.

П. Каплевич. Не единственный, но зачем хвастаться? Хотя мне, не буду лукавить, приятно, когда Толя Белый, ставший сегодня одним из главных столичных актеров, в своих интервью с благодарностью вспоминает, как я уговаривал руководителей разных московских театров дать ему шанс выйти на сцену.

«Анна Карамазофф», режиссер Рустам Хамдамов

Е. Кутловская. Чем еще сейчас занимаетесь?

П. Каплевич. Всем! Вот сегодня ехал утром в машине. У меня было шесть звонков. Я одновременно занимался поставкой каких-то кур, каким-то клубом, который нужно было куда-то двинуть, параллельно говорил с Жолдаком и тут же обсуждал литературную премию, идеологию которой сейчас вырабатываю. Дурдом! У водителя, который меня вез, волосы дыбом встали. Правда! А напоследок я «убил» его беседами о том, что строю огромный павильон во Франции. Ну и так далее…

Е. Кутловская. Вы не просто креативный человек, но креатив в квадрате…

П. Каплевич. Но вы знаете, на самом деле так жить очень тяжело. Наступает момент, когда от напряжения во мне все закипает и я обязательно срываюсь на ком-то. (Дома мне не дают срываться.) И тогда друзья вынуждены меня терпеть в такие некрасивые минуты…

Е. Кутловская. У вас замечательные друзья.

П. Каплевич. Да. И замечательные знакомые. Все, что я делаю, связано с затратами, и если я хочу, чтобы люди мне помогали, я тоже должен им помогать. И я очень по многу лет ращу людей, которые когда-нибудь потом, в один прекрасный момент — раз — и мне помогут. Я их долго приучаю к театру, которым занимаюсь, вожу их в музеи и вообще повсюду. Они приезжают ко мне на гастроли в Колумбию, в Америку… Группа людей, так или иначе связанных с бизнесом, всегда рядом со мной. При том, что я их искренне люблю и не могу сказать, что я все это делаю из корысти, что у меня просчитаны все ходы. Мы действительно дружим.

Е. Кутловская. Но ходы все-таки просчитаны?

П. Каплевич. Изначально, может, они все и просчитаны, но ведь люди к тебе прирастают. И ты к ним. А кто-то не прирастает, потому что не твоей группы крови. По всей видимости, во мне накручено много всего южного!

Е. Кутловская. Но у вас ведь есть друзья «не по делу»?

П. Каплевич. Да, например, Саша Балуев, мы с ним вместе в институте учились. Он крестный моего сына, я крестный его дочери. (Задумывается.) Я все детство на пляже провел — с мая по октябрь мы плавали и загорали. Все-таки хорошее у меня было детство, солнечное! Да и взрослая жизнь неплохая!

Е. Кутловская. Когда вас критикуют за неудачные работы в театре, вы по-южному негодуете?

П. Каплевич. Да мне все равно! У меня есть одно счастливое качество: я ко всем сделанным работам отношусь так, будто это не мои работы. У меня нет желания носиться с ними всю жизнь. Сделал, и всё! А на подходе уже следующий проект. И в принципе, меня больше волнует мнение о спектакле, чем обо мне, о том, что я там сделал. Если спектакль неудачный, а моя работа в нем, наоборот, очень удачная — мне это неинтересно.

«Чайка», режиссер Андрей Жолдак

Е. Кутловская. Вы часто появляетесь на телеэкране…

П. Каплевич (перебивает). Мне многие знакомые говорят: вот, ты опять в телевизоре, на радио, в кино, в театре! Ты — везде! Поймите, если бы я жил для себя — точно бы этого не делал. Но так как я должен отвечать за деньги, я — гарант денег, вложенных в тот или иной проект, то мне надо появляться в компании с состоятельными и весьма солидными, с точки зрения деловой репутации, людьми. Это означает, что мне можно доверять. В меня, в мои проекты можно инвестировать капитал. Я серьезный человек — раз дружу с серьезными людьми. То есть мне надо постоянно выстраивать некую «банковскую историю». Поэтому приходится мелькать на телевидении, на всевозможных тусовках… Но я в определенном смысле маргинал, и никаких доказательств моего существования на земле, кроме спектаклей и проектов, нет.

Е. Кутловская. Трудовая книжка нигде не лежит?

П. Каплевич. Нигде не лежит.

Е. Кутловская. Зачастую ваши костюмы вытягивают скучный спектакль, а иногда и вовсе «перекрывают» фантазию того или иного режиссера.

П. Каплевич. Мне всегда жалко, когда так получается!

Е. Кутловская. Вы начинали работать с Кириллом Серебренниковым над спектаклем «Сладкоголосая птица юности» в «Современнике»…

П. Каплевич. Но в результате, по обоюдному согласию, разошлись. Мне интересно работать, когда есть момент поиска, и неинтересно, когда режиссер приходит и говорит: вот тут так хочу, а тут — эдак. Кирилл именно такой режиссер. Он всегда в деталях знает, что ему надо. Вот с Владимиром Мирзоевым мне было интересно, мы с ним разговаривали, искали…

Е. Кутловская. Но вы и с Мирзоевым расстались. Что случилось?

П. Каплевич. Ничего катастрофического. Расстались и расстались. Мы очень долго работали вместе. Пришло время расстаться. Справедливости ради могу сказать, что Мирзоев всячески старался наш конфликт сгладить, устранить. А я, наоборот, конфликт провоцировал. Между прочим, это я привел Максима Суханова к Мирзоеву. И вот результат: у них «химия» совпала на все сто. Я вообще стараюсь при любых ситуациях «химию» просчитывать. Это моя сильная сторона. Потому я и стал продюсером.

Е. Кутловская. А можете сделать прогноз: что в ближайшее время будет актуально в российском искусстве?

П. Каплевич. Лет пять будет экзотики очень много. Везде! В основе экзотических экзерсисов — яркий и звонкий уход от реальности. В период безвременья звонкая монета чаще всего оказывается фальшивой. Это тыняновская формулировка. Сущностные персонажи обычно очень тихо живут. Это видно на примере Германа, Сокурова, Анатолия Васильева…

Кстати, я с Васильевым тоже, слава Богу, три года проработал. Сделал с ним и «Шесть персонажей в поисках автора», и «Дюма», и «Бесы». Это было самое начало моей творческой биографии. А потом я ушел из его театра.

Е. Кутловская. Какова судьба Григория Гладия, звезды васильевского театра конца 80-х — начала 90-х?

П. Каплевич. Он работает в Канаде, иногда приезжает, но у него страшные фобии начались, ой! Он просит, чтобы у него охранник был уже прямо в аэропорте, ему кажется, что в него стрелять начнут. Знаете, как люди оттуда нашу жизнь воспринимают? Гладий сегодня не западный человек и не восточный, он стал человеком «оттуда». Вот вся его судьба.

«Горе от ума», режиссер Олег Меньшиков

Е. Кутловская. Павел, как вы думаете, артхаус — умирающее искусство?

П. Каплевич. Нет, это то, что всегда выживает. Артхаус же альтернативен всему. И это отличная форма жизни, потому что всегда есть чему противопоставляться: действительность подбрасывает. Вообще, артхаус часто оказывается

в подполье, граница с андерграундом у него почти неуловима. С другой стороны, авангард и арьергард так же часто меняются местами. В эпоху «Моссельпрома» и лозунгов Мейерхольда андерграундом был Таиров, который занимался искусством ради искусства. Он, аристократ, утонченный эстет, явный артхаусник, в эпоху конструктивизма стал андерграундом по отношению к жестким и грубым — радикальным, экспериментальным — формам в искусстве. Или Хлебников. В эпоху соцреализма он занимался андерграундом, а до того — артхаусом, элитарной культурой. Вообще, Хлебников — фигура так фигура! Там такие бездны! Я вычитал у него совершенно грандиозную строчку, написанную в 1906 году: «И башни мирового торга, где бедности зияют цепи, с лицом коварства и восторга ты превратишь однажды в пепел». Представляете?! Никаких башен и никакого «мирового торга» в начале ХХ века еще не было.

Но за сто лет до нью-йоркской трагедии он ее описывает. Причем «восторга» у него звучит как «востока»… Нострадамус так Нострадамус! Можно эту фразу с иронией воспринять, но я лично воспринял ее очень серьезно.

«Сирано», режиссер Владимир Мирзоев

Кстати, каждое новое изобретение Леонардо да Винчи — что такое? Андерграунд. Это сегодня мы понимаем, что гениальный прибор был придуман Леонардо. А раньше его называли чуть ли не Антихристом. Для меня и артхаус, и андерграунд находятся в состоянии постоянного поиска. Поэтому я с одинаковым удовольствием буду работать и в области элитарного артхаусного искусства, и в области экстремального андерграундного творчества. Что я, собственно, и делаю. Мне интересны и поиски Петра Фоменко, и поиски Жолдака.

Е. Кутловская. С кем из режиссеров вы работали наиболее продуктивно?

П. Каплевич. Кого любишь — с теми и работаешь продуктивно! Вернее, выходит — продуктивно. Для меня момент любви в творческом союзе очень важен! Я должен влюбиться в материал, в лицо, в человека!

Е. Кутловская. Вы же должны…

П. Каплевич (перебивает и кричит). Нет! Я ничего не должен! Как и вы, как любой другой человек!

Е. Кутловская. Мне кажется, что вам свойственно своего рода творческое графоманство…

П. Каплевич. Наверное. Мне Рустам Хамдамов постоянно говорит: «Горшочек, варись». Да, я постоянно работаю, мой горшочек постоянно варится!

Е. Кутловская. Такая плотная и разнообразная деятельность — это плохо или хорошо?

П. Каплевич. Не знаю. Потом будет понятно.

Е. Кутловская. А вы могли бы работать над телесериалами?

П. Каплевич. Нет. Во-первых, меня интересует все разное, во-вторых, я не могу каждый день на работу ходить. Я слишком разветвленное дерево. Я делаю рекламу, например для зефира «Шармель», сделал больше ста пятидесяти спектаклей, штук восемьдесят фильмов. А параллельно я занимаюсь

коммерческим строительством. Я очень много построил: рестораны, бизнес-центры, торговые центры, вот недавно — российский павильон на Книжном салоне-2005 в Париже. Кинотеатр построил, «Победа».

Е. Кутловская. Сколько вам нужно времени, чтобы придумать дизайн для кинотеатра?

П. Каплевич. Дня два…

Е. Кутловская. А сколько уходит времени на постановку спектакля?

П. Каплевич. Ну, это по-разному. Слушайте, вот странность: «Тартюф», который мы делали с Ниной Чусовой во МХАТе, был признан худшим спектаклем года. А вот костюмы Каплевича оказались отличными с точки зрения критики. Вы знаете, меня уже перессорили таким образом со всеми режиссерами. Кому понравится, если напишут, что твой спектакль дерьмо, а вот костюмы Павла Каплевича — конфетка. Ты не справился с режиссурой, а Каплевич взял и всех по углам раскидал?! Ну кому это может понравиться? Результат — мне никто не звонит. Нет ни одного режиссера, который бы меня пригласил поработать! И это длится давно. У меня нет отказов, потому что нет предложений.

Е. Кутловская. Быть такого не может…

«Тартюф», режиссер Нина Чусова

П. Каплевич. Я вам говорю.

Е. Кутловская. Может быть, самому заняться режиссурой?

П. Каплевич. Для меня планка режиссерской профессии необыкновенно высока. И если бы я хотел просто сделать спектакль, которым бы я всех удивил… Я бы сделал, но для меня такой цели не существует. К режиссуре я отношусь чрезвычайно уважительно, даже трепетно. Умение переплавить свой мир и свою судьбу так, чтобы они превратились в художественный образ, — это же колдовство! И я на него не способен. Я могу только помочь режиссеру. Могу конструкцию придумать, идеологию. Но все остальное для меня слишком ответственно. Хотя! (Поднимает палец.) Не буду зарекаться, может быть, через двадцать лет я что-то и сделаю в качестве режиссера. А может быть, наконец сумею превратить в бизнес то, что у меня называется «пророщенные ткани», из которых сделаны костюмы к моим последним спектаклям. Это способ изготовления, который позволяет «прорастать» мехом капрону, например, или в черном драпе волшебным способом «получать» маки, при этом у ткани нет изнанки, износа и нет аналогов. Тут тебе и лифчик, и ковер, и исторический костюм. «Тартюф», скажем, весь одет в эту ткань.

Е. Кутловская. Вам можно навязать свои идеи?

П. Каплевич. Вполне. Я вменяемый, со мной можно разговаривать.

Е. Кутловская. Но ваши костюмы иногда и не собираются обслуживать концепцию режиссера, а, наоборот, выступают в роли самостоятельной идеи?

П. Каплевич. «Хрусталем по гвоздям!» — так пишут критики. Вот иди наш самостийный художник Пашуличка и делай собственные шоу!!! Но, как я уже сказал, на режиссерскую работу я пока не тяну. Привнести свой внутренний — глубокий — мир в художественный образ? Нет, я человек южный. Я поверхностный, я — скользящий по жизни модный персонаж. Не более. Но и не менее!

Е. Кутловская. И давно вы осознали, что вы модный?

П. Каплевич. Сколько живу в Москве — столько меня и называют модным.

Е. Кутловская. И вас не смущает, что столько лет вы модный, но почему-то до сих пор не культовый персонаж?

«Гроза», режиссер Нина Чусова

П. Каплевич. А кто культовый? Васильева называют культовым режиссером? Или Сокурова?

Е. Кутловская. Нет.

П. Каплевич. Тогда мне нравится, что меня так не называют. Что такое модный? Это, опять-таки, поверхностный. Да, я такой! У меня артистическая сущность. Когда я учился в Школе-студии МХАТ, там была такая штука: нас усложняли. Из нас делали образованных людей, нам прививали серьезное отношение к культуре, к профессии. Наши педагоги, в том числе мой мастер Павел Владимирович Массальский, были для нас образцом классики. После института я прожил шесть лет в Ленинграде. И все это вместе очень сильно шлифовало мою «южность». Уплотняло ее. Рафинировало. В итоге получилось многослойное существо… И это многих раздражает.

Е. Кутловская. Ваши костюмы тоже очень коммуникативны и легко налаживают связь с залом.

П. Каплевич. Да, наверное. И все благодаря моему человеческому коммуникативному существу, игровой сущности! Думаю, что я вполне могу стул обучить своей идеологии и технике.

Е. Кутловская. Для того чтобы преподавать, нужно быть усидчивым, опять же — на работу ходить…

П. Каплевич. Я могу быть усидчивым, когда надо. Но так я устроен, что в одну секунду времени очень много чего делаю. У меня была однажды вынужденная пауза. Но я не могу сидеть без дела, и я вдруг начал рисовать пейзажи. Такое количество нарисовал, что могу ими десять залов заполнить! Я кочегарю эскизы, как будто на потоке стою. Их у меня гора!

Е. Кутловская. Вы такой импульсивный человек, или ваша бурная деятельность — признак неврастении?

П. Каплевич. Наверное, я неврастеник. Я не могу даже с одним водителем постоянно ездить!

Е. Кутловская. А длительное время общаться с одним и тем же человеком можете?

П. Каплевич. Мне это тяжело.

Е. Кутловская. Но вы же говорите, что долго дружите с Балуевым?

П. Каплевич. Мы с Сашей не на одной территории существуем. А потом, у Саши счастливый характер. Он ко мне приспособился.

Е. Кутловская. Как же семья?

П. Каплевич. Там все иначе. Я дома совершенно другой. Не импульсивный. Дома мне никто не надоедает. Я обожаю жену и детей. Суббота и воскресенье для меня святое. Если это зима — мы едем с сыном на лыжах. А вечером обязательно играем с женой в нарды.

Е. Кутловская. Но вы же такой свободолюбивый!

П. Каплевич. Я не могу существовать в неволе. Но мой дом — это место, где мне хорошо, а значит, я свободен. Знаете, в чем моя свобода? Если меня не пропускают в дверь, я влезу в окно. Не в окно — так любую щелку найду. Я постоянно меняюсь, я всегда разный. Меня трудно схватить. Я живу в сжатом времени. Я успеваю за час сделать столько, сколько другие не успевают сделать за годы. И кто-то должен платить за мое сжатое время.

Е. Кутловская. То есть?

П. Каплевич. Например, друзья, на которых я постоянно срываюсь и кричу.

Е. Кутловская. Вы считаете, что это нормально, когда человек может себе позволить расслабиться таким образом?

П. Каплевич. Нет. Это ненормально! Вчера я наорал на свою ученицу, а у нее потом был страшный срыв, ой… (Трет лоб.) Она, конечно, была виновата отчасти, но совсем не на тот градус, на который получила. И я страдал потом ужасно.

Е. Кутловская. Почему вы носите ярко-оранжевую куртку? В знак солидарности с украинской «оранжевой революцией»?

П. Каплевич. Когда холодно, всегда хочется либо оранжевого, либо желтого. Хочется согреться. И зябкое, унылое, сумрачное наше пространство взорвать резким цветом.

А почему вы не спрашиваете, почему у меня галоши на ногах? Или о моей шапке? У меня шапка от Ямомото. Видите? (Надевает свою шапку с кожаными ушами.) Это абсолютно татлинская шапка! Филонов мог бы ходить в такой шапке…

Человек, который разбирается в одежде, подтвердит, что у меня нет ни одной случайной вещи. И это при кажущейся внешней бесшабашности и разгильдяйстве. Мой образ — это всегда некая художественная композиция.

А вообще-то, знаете что? Наше интервью мне напомнило известную сцену из культовой пьесы «Ревизор», где Хлестаков рассказывает про тысячи курьеров и великанский арбуз. Не знаю, хорошо это или плохо…

p