Маджид Маджиди. Настигнуть газель, отыскать жемчужину. Штрихи к портрету режиссера и интервью с ним.

Маджид Маджиди на съемках фильма «Дети небес»

Признаюсь, на интервью с Маджидом Маджиди я напросился с определенным умыслом. Очень хотелось увидеть «ортодоксального» иранского автора, понять его ценностную систему, созвучную установкам исламских властей. Мне приходилось встречаться с режиссерами-диссидентами Джафаром Панахи и Бабаком Паями (оба приезжали в Москву для участия в кинофестивале). Интеллектуалы в европейском понимании слова, они порицали мракобесие и произвол, ратовали за либерализацию режима. Не скрывали своей тревоги по поводу резкого расслоения иранского общества и явного небрежения властей к проблемам неимущих и обездоленных. Мои собеседники жаждали перемен, связывая свои надежды с новым, подрастающим поколением. Ведь в сравнении с прочими возрастными группами у детей и юношей в современном Иране — несомненный численный перевес.

Примечательно то, что режиссер Маджид Маджиди сделал себе имя именно фильмами о тинейджерах, о детях. В 90-е годы эта категория лент (предназначенных не только для сверстников персонажей) стала национальным кинематографическим брендом, востребованным в том числе и зарубежной аудиторией. Канн или Венеция игнорировали опусы Маджиди (отборщиков, вероятно, отпугивал их примиренческий настрой, отсутствие критики режима). Но фестивали поскромней с завидной регулярностью приглашали его работы в конкурс. И те не оставались без наград. «Детям небес» удалось пробиться в американский прокат. Фильм оказался в числе тех немногих иранских картин, что выходили у нас на легальном видео.

«Дождь»

Кино о детях в свой срок стало спасительной нишей для многих иранских постановщиков. Лав стори были на подозрении у власть предержащих — мулл, видевших в них рассадник сладострастия и прочих презренных пороков. В основе конструкции фильмов о детях покоился старый идейный догмат: всякий ребенок невинен, по природе своей девственно чист. Фабулы строились так, чтобы изгнать даже смутный намек на эротические подтексты. Впадая в простительный анахронизм, такую позицию можно назвать «викторианской». Исходный посыл вступал в симбиоз с комплексом представлений о твердых моральных устоях простого народа, трудяг бедняков. Многое было заимствовано из мифологии итальянского неореализма, огульно идеализировавшего пролетариев и крестьян. Многое — из философии классического ислама. В мотиве «богоизбранности бедняков» нашел отражение религиозный идеал самоотречения и аскезы. Формула жанра: невинность ребенка плюс добролюбие и нестяжательсво — кино про благородную, гордую бедность. Возможно, до какой-то поры (пока страна пребывала в относительной изоляции) кинематографисты, зрители и правящая элита отождествляли себя (единый народ Исламской Республики Иран) с кристальными героями подобных историй.

Но к концу 90-х власть стала давать слабину. В этот момент Маджиди снимает свой предпоследний по счету фильм — «Дождь», «кино для взрослых». Впрочем, даже сюжет о первой любви он излагает более чем целомудренно, не стремясь вырваться за рамки того, что дозволено демонстрировать в картинах про ребятишек. На рубеже двух веков в иранском кинематографе утверждается новая генерация режиссеров. Вольнодумцы и диссиденты ломают устоявшиеся стандарты. Их взгляд на общественный распорядок и нравы родной страны становится все более критичным, язвительным, непримиримым. Миф о «благородной бедности» разрушается изнутри. Так, в фильмах Бахмана Гобади присутствуют многие элементы, характерные для опусов Маджиди: самоотверженные детишки, гордая нищета, открытый финал. Картины, однако, предельно жестки по тону, и обрываются они на вздохе отчаяния в предчувствии трагедии, беды.

«Ива»

Маджид Маджиди между тем остается умеренным «ортодоксом», продолжает хранить верность местному аналогу соцреализма, который можно обозначить неуклюжим термином «исламский гуманизм». Режиссер никогда не вступал в открытую конфронтацию с властью. И, похоже, не испытывает внутреннего разлада с ней. Маджиди, однако, нельзя обвинить в прямых «агитации и пропаганде», в пиаре непогрешимости исламского режима. Он рассказывает немудреные истории, через судьбы совсем не великих людей утверждает собственный символ веры. Идею присутствия в мире высшего промысла, торжества божественной милости и благодати. Не где-то когда-то, а здесь и сейчас.

Сергей Анашкин. В русских названиях ваших картин частенько упоминается Бог. Так ли в оригинальных заглавиях на фарси?

Маджид Маджиди. У меня таких фильмов только два — «Бог придет» и «Цвет Бога». Название коренится в сюжете, вырастает из сути повествования. Через судьбы своих персонажей я рассказываю о Боге. Название — ключ к картине, ее паспорт. Кроме того, заявленный в нем парадокс интригует аудиторию. «Бог придет» — может ли явиться тот, кто бесплотен? «Цвет Бога» — есть ли шанс разглядеть того, кто незрим? Или «Дети небес». Небеса — в вышине, ребятишки живут в нашем посюстороннем мире. Что же соединяет их?

Я добиваюсь того, чтобы названия моих лент будили у зрителя желание поразмыслить.

Сергей Анашкин. Отчего персонажами ваших историй становятся в основном представители социальных низов — бедняки, обездоленные?

Маджид Маджиди. Я сам был одним из них. Вырос в небогатой семье. Многое из того, что вы видите в моих фильмах, навеяно воспоминаниями детства. Мне ближе проблемы неимущих. Их житейские коллизии и заботы, на мой взгляд, куда продуктивнее для экранной драматургии, чем метания благополучных господ, представителей высших слоев общества. Я знаю, что нищета непривлекательна. Бедность пугает. Но даже в самых трудных условиях человек способен сохранить достоинство, сберечь свою человечность. Именно это я и хочу показать в своем кино. Деньги ведь не самое главное в жизни. Бедняки в моих фильмах горды, благородны, добры. Ребятишки в «Детях небес» не стесняются бедности, не стыдятся ее. В начале картины мальчуган теряет туфли, единственную на двоих с сестрой обувь. К финалу дети находят пропажу. Но не отбирают туфли у малышки, еще более обездоленной, чем они. Я не смакую ту нищету, что унижает персонажей и зрителя. Мои герои бедны, но это красивая, гордая бедность.

«Дети небес»

Сергей Анашкин. Героиня «Дождя» — девушка-афганка. Она вынуждена рядиться в мужское платье и зарабатывать на хлеб непосильным трудом. Сходный мотив есть и в фильме Сидика Бармака «Усама». Причина фабульных перекличек — в типичности случая?

Маджид Маджиди. Увидев эту картину, я был шокирован и возмущен. «Дождь» был снят на два года раньше «Усамы», неоднократно демонстрировался на международных фестивалях. Критики должны бы помнить об этом… Я вообще сомневаюсь, что Сидик Бармак — настоящий афганец. Афганец не может с такой неприязнью показывать свой народ. Вы же, наверное, знаете, что он всю свою жизнь провел за границей!

Сергей Анашкин. По-моему, вы предвзяты. Мой однокашник по ВГИКу Бармак не нуждается в оправданиях. Учился в Советском Союзе, но все свои фильмы делал в родной стране.

Маджид Маджиди. Мне жаль, но таково мое мнение. Ничего другого сказать про него не могу.

Сергей Анашкин. Чем вызвана долгая пауза, предшествовавшая появлению вашего последнего фильма? Ведь «Дождь» и «Иву» разделяют почти пять лет.

Маджид Маджиди. Ну не пять лет, а только три года. Я не был в простое. Год потратил на съемки документальной картины «Босиком до Герата». Много времени провел на натуре — ездил в Афганистан.

Сергей Анашкин. В чем отличие «Ивы» от более ранних лент

Маджид Маджиди. Отличия существенные. Во всех моих прежних фильмах героями были дети или подростки, ребята из бедных семей. В кадре работали лишь непрофессиональные исполнители. Персонажи новой картины — взрослые, представители среднего класса. И заняты в ней дипломированные актеры.

Сергей Анашкин. Центральный персонаж фильма — незрячий профессор. Чем привлек вас мотив слепоты?

Маджид Маджиди. «Ива» — фильм о человеке, который после долгих лет слепоты обретает зрение. Незрячим был и мальчуган в «Цвете Бога». Когда я собирал материал для сценария этой картины, то посещал офтальмологический центр. Там познакомился с человеком, который готовился к операции. Двадцать пять лет мужчина провел в непроглядном мраке и вот наконец снова увидел мир. Я был так поражен его историей, что готов был отказаться от первоначального замысла и засесть за новый сценарий. Но поразмыслив, решил работу над «Цветом Бога» довести до конца. Сюжет о слепце, внезапно обретшем зрение, засел в голове, не давал мне покоя.

Сергей Анашкин. Что видится вам краеугольным камнем кинематографа? Звучащее слово, характеры, визуальные образы?

«Цвет Бога»

Маджид Маджиди. Элементы, которые вы перечислили, дополняют друг друга. Их невозможно разделить. Но для меня на первом месте стоит идея картины. На втором — характеры, игра актеров. Я должен сначала увлечься какой-то идеей, а потом уже собирать материал, совершенствовать наработки. Убежден: если найден хороший сюжет, точно заданы персонажи и выбраны адекватные исполнители, все оплошности и огрехи можно исправить и обойти. Когда я готовился к съемкам «Детей небес», коллеги убеждали меня сменить оператора. «Он плохо работает со светом», — говорили доброжелатели. Но в тот момент я уже понимал: живые реакции ребятишек для меня важнее идеально выстроенного кадра. Мне нужен был такой оператор, который умел бы снимать быстро. Не тормозил бы процесс своим перфекционизмом («Подожди, я не успел еще выставить свет!»). Конечно же, я ценю в кино хорошую картинку. Но если приходится выбирать между качеством изображения и достоверностью актерских реакций, предпочтение отдаю человеческому фактору. Даже если кадр будет не в фокусе. На съемках «Детей небес» я говорил оператору: «Мне нужен не созерцатель, а охотник». На этой картине мы работали не по правилам. Не было стандартных команд: «Тишина! Мотор!» Случалось, оператор по тридцать, сорок минут не отходил от объектива, прежде чем ему удавалось поймать искомый момент. Мы в это время настраивали маленьких актеров на нужный лад, а «охотник» сам принимал решение, когда ему следует включить камеру. Если имеешь дело с непрофессиональными исполнителями — особенно с детьми, — съемки и в самом деле напоминают охоту. Стрелок ведь не может заставить газель остановиться, замереть. Он должен выследить добычу и бить без промаха. Мои операторы так же охотятся за нужным кадром. Уверен, что актер-непрофессионал способен быть искренним перед камерой только единожды. Повторы и дубли ему не по силам. Вот почему так важна для меня достоверность игры. Актер, человек на экране, обеспечивает контакт между картиной и аудиторией. И от естественности его реакций зависит, примут ли фильм зрители.

Сергей Анашкин. Ребятишки в вашем кино не просто натурщики-типажи, они играют «по-взрослому», им действительно веришь. Поделитесь профессиональными секретами.

Маджид Маджиди. Приходится придумывать план закулисных действий, где каждому члену съемочной группы отведена своя роль. Осуществить его бывает не легче, чем сочинить сам сценарий картины. В «Детях небес» есть эпизод, где мальчик Али, потерявший туфли сестры, должен рассказать ей об этом. И взаправду расплакаться перед камерой. Мы должны были действовать так, чтобы добиться от ребенка нужного результата. Но при этом не перегнуть палку, иначе исполнитель заподозрит неладное, обнаружит подвох. У маленького Али сложились теплые отношения с одним из моих помощников. Мы договорились, что во время съемки этот человек намеренно совершит оплошность: пройдет перед якобы работающей камерой. Оператор возмутится: «Дубль загублен, растяпу следует наказать! Я тоже сделаю вид, будто пришел в ярость, и сообщу группе о немедленном увольнении проштрафившегося ассистента. Так все и прошло. Мальчуган накуксился. Пожалел старшего друга. Вот в этот самый момент мы и приступили к съемке. После того как сцена была закончена, кто-то дал ребенку совет: «Господин Маджиди очень любит тебя, и если ты попросишь за ассистента, он не сможет тебе отказать». Мой помощник, за которого замолвил слово Али, конечно, остался в съемочной группе.

Сергей Анашкин. С кем сложнее работать — с простодушным ребенком или с профессиональным актером?

Маджид Маджиди. С дипломированными актерами. От профессионалов нелегко добиться нужного результата. Их приходится держать в узде, чтобы они не переигрывали. Мешают школа, груз штампов. Вот почему во время работы над «Ивой» мы делали больше дублей, чем на моих предыдущих картинах.

Сергей Анашкин. Вы предпочитаете открытые финалы. Но в каждом из них брезжит надежда на отсроченный хэппи энд, на лучшее будущее. В последние годы в иранском кино утвердило себя поколение режиссеров, чьи фильмы проникнуты настроением трагической безысходности. Как вы относитесь к такому взгляду на жизнь?

Маджид Маджиди. У каждого есть право на собственную точку зрения. Не стану порицать коллег. Но у меня иные представления о задачах кинематографа. В основе фильма «Дождь» — довольно мрачная история о злоключениях афганских беженцев в Иране. Но я постарался избежать пережимов в изображении их невзгод. Не хочу, чтобы зритель выходил после сеанса подавленным, опустошенным. Предпочитаю дарить человеку надежду. Пусть, посмотрев мои картины, он задумается о собственной жизни, о том, как устроен наш мир. Убежден, что культивирование уродства противно подлинному искусству. Ведь красоту можно разглядеть и в том, что поверхностному наблюдателю представляется непривлекательным, невзрачным. Задача моего ремесла — отыскать и извлечь эту жемчужину.

От автора. Выражаю благодарность Маджиду Ходабанделу за помощь в организации беседы.