Дневник камикадзе. «Рай сегодня», режиссер Хани Абу-Ассад

«Рай сегодня» (Paradise Now)

Авторы сценария: Хани Абу-Ассад, Беро Бейер, Пьер Одсон

Режиссер Хани Абу-Ассад

Оператор Антуан Эберле

Художник Оливье Мейдингер

Композитор Тина Сумеди

В ролях: Каис Насеф, Али Сулиман, Лубна Азабаль,

Амер Хлехель и другие

Augustus Film

Нидерланды — Германия — Франция

2004

Триумфатором прошлого Берлинале стал немецкий фильм этнического турка. На нынешнем — приз «Голубой ангел» для лучшего европейского фильма присужден голландской картине этнического палестинца. Она имела высокий рейтинг и объединила почти всех законодателей мнений, что при нынешнем разброде мыслей удавалось мало какой другой ленте. Что самое удивительное: ведь по идее это должен быть самый спорный и скандальный фильм фестиваля.

Paradise Now Хани Абу-Ассада по аналогии с Apocalypse Now Фрэнсиса Форда Копполы можно перевести на русский как «Рай сегодня», или «Рай наших дней». Двое героев, Саид и Халед, должны совершить самоубийственный теракт в Тель-Авиве. Мы становимся свидетелями последнего дня молодых камикадзе, встречи одного из них с женщиной, которая предлагает ему не только любовь, но и альтернативный путь борьбы. Она — дочь палестинского лидера и давно поняла многие нюансы этой борьбы, глядя на нее со стороны. Однако — слишком поздно: «низовые» бойцы уже готовы осуществить операцию. Правда, финал вносит ноту надежды: один из камикадзе отказывается выполнять задание, но второй обречен выполнить его. Дискуссия о мирных и немирных способах борьбы продолжается…

Картина показывает внутренние рефлексии палестинских борцов, ломая тем самым стереотип нерассуждающего фанатика-шахида. Знаменательно, что она получила поддержку израильских дистрибьюторов. Небезынтересный сам по себе, «Рай сегодня» наводит на размышления об общих тенденциях европейского кино: ведь как фильм он имеет голландскую «национальность», к тому же его копродюсировали немцы и французы. Политизация кино Европы — не сезонная мода, а отражение полярности современной культуры, которая после десятилетия деидеологизации опять начинает размежевываться на правых и левых, причем погоду делают последние.

Воинственным родственником «Рая» можно считать прокрученный на многих фестивалях короткометражный фильм Meeting Evil («Встреча со злом», или, ближе к смыслу фильма, «Наперекор злу»), которую снял тоже палестинец, режиссер Реза Парса. В течение четырнадцати минут на экране — крупным планом одно и то же «лицо восточной национальности». Лицо террориста-камикадзе, который исповедуется камере непосредственно перед тем, как запустить в действие прикрепленную к его телу адскую машину — пояс шахида и превратить в фарш живые человеческие тела. Исповедь адресована дочери, он просит показать ей пленку, когда та вырастет. В руке у шахида спелое налитое яблоко — как символ того, что жизнь прекрасна. «Но хотя она и прекрасна, Нора, — обращается смертник к малолетней дочурке, — я должен сделать это. Сейчас я нажму кнопку, раздастся взрыв, и я погибну. Вместе со мной погибнет много людей — в том числе таких детей, как ты, которые ни в чем не виноваты. На самом деле виноваты все, и то, что я сейчас сделаю, — это единственный способ изменить мир».

Если бы автору фильма удалось записать на пленку настоящую исповедь фанатика-камикадзе, это, несомненно, был бы документ, достойный войти в историю кинематографа. Но то, что мы видим, — убогая фикция, фальшиво разыгранная плохим актером. Однако именно она получила личный приз Ингмара Бергмана. Старая, как XX век, история повторяется в XXI: интеллектуалы-индивидуалисты и авангардисты снимают шляпы, расписываясь в своем восторге перед самыми кровожадными революционными движениями и тоталитарными сектами. Не скрывает своих квазикоммунистических убеждений и настоящий гений современного кинематографа датчанин Ларс фон Триер, клеймящий Америку в каждом своем фильме и, как говорят злые языки, финансируемый теми же банковскими структурами, что связаны с семьей бен Ладена.

В сегодняшней левизне безусловно есть новизна — восточный, чаще всего исламский, компонент. Каждый второй или третий фестивальный фильм посвящен сегодня конфликтам на Ближнем Востоке, причем симпатий к Израилю не пробуждают даже картины израильского производства, в то время как палестинцы, курды и сирийцы предстают сплошь обаятельными людьми и невинными жертвами. Таков был и первый фильм родившегося в Назарете Хани Абу-Ассада «Свадьба Раны» — о молодой палестинке, ищущей жениха. Но та хотя бы ни на кого не покушалась. В «Рае сегодня» акцент делается на том, что двое героев — шахиды поневоле. Они потеряли своих отцов в войне с Израилем, с детства дружили и вместе мечтали, лежа под звездным небом на божественных палестинских холмах. Оба никакие не фанатики, а по складу характера почти интеллигенты, хотя образования и знаний им явно не хватает. Поэтому так легко были они завербованы и стали орудиями в руках гораздо более умных и хитрых вождей освободительного движения: один из них, бородатый интеллектуал, отслеживающий последнюю ночь камикадзе, изображен без особой симпатии. Смертникам же автор явно сочувствует: ведь эти люди, проводя вечер перед боевой операцией с близкими родственниками, даже не имеют права попрощаться с ними.

И дело не в том, что режиссер фильма — этнический палестинец, ибо фильмы, в титрах которых стоят британские имена, мало чем отличаются по тональности. Откровенно высказывать свои симпатии к палестинцам лет пятнадцать-двадцать назад могла себе позволить только известная радикалка Ванесса Редгрейв. Сегодня ее соотечественница Антония Берд снимает «Гамбургский подвал» — лирическую сагу о «мучениках ислама», о четверке студентов-арабов, которых трудная иммигрантская жизнь в Гамбурге толкнула на совершение самой дерзкой в истории террористической атаки 11 сентября. Еще одна ангажированная британская картина «Ясмин» (режиссер Кенни Гленан) рассказывает о молодой пакистанской иммигрантке, которая пытается жить по законам западного общества, но после 11 сентября становится мишенью антиисламской истерии. В ее доме происходит жестокая полицейская облава, после чего героиня вынуждена вернуться в свою ортодоксальную семью. А ее брат, доселе промышлявший наркодилерством, идет к проповеднику, который показывает ему фотохронику убийств в Чечне и Палестине, благословляя парня на боевой поход за братьев по вере.

Трудно спорить с тем, что такие истории случаются в наши дни, как трудно и отрицать проблемы, с которыми сталкиваются выходцы из исламских стран. Но не слишком ли навязчиво нам рекомендуют смотреть на них как на жертв зажравшегося, жестоко равнодушного, параноидально трусливого западного общества?

Из серии фильмов под зеленым знаменем выделяется «Божественное вторжение» палестинца Элиа Сулеймана. В нем нет оголтелости, хотя и клокочет ярость. Чего стоит воинственный эпизод: израильские солдаты стреляют по мишени, а изображенная на ней палестинка, замотанная в платок-арафатку, вдруг оживает и начинает бешено крутиться, превращаясь в смертоносный для врагов снаряд. Но если уж Сулейман берется снять эту открыто пропагандистскую сцену, она достойна гения Эйзенштейна, а выполненные за пять копеек спецэффекты по выразительности могут соперничать с

«Матрицей». Элиа Сулейман сумел — впрочем, не впервые в практике кинематографа — превратить агитпроп в искусство. В фильме Абу-Ассада искусство не превращается в агитпроп, но и не несет особенных откровений. Образы героев чересчур абстрактны, и их лишь отчасти оживляет реальная атмосфера жизни на палестинских территориях, где были проведены все съемки. Было бы гораздо интереснее и глубже, если бы авторы картины развили ее абсурдистский аспект. Он заявлен в сцене репетиции последней видеозаписи шахидов, которая все время вырождается в пафос и срывается. Это невольная пародия на агитки типа «Наперекор злу»; она показывает реальный абсурдизм палестинской ситуации. Абсурд стал жанрово-стилистическим ключом и для Элиа Сулеймана. Но если его мощный талант, даже обслуживая политпропаганду, придает ей художественный объем, гораздо более скромный талант Абу-Ассада не может до конца преодолеть штампы и наивность идеологизированного искусства. Задача «понять изнутри» исламских террористов настолько сложна, что требует другого уровня художественного анализа.