Петр Тодоровский: «В молодости легко быть счастливым»

Беседу ведет Наталья Баландина

Петр Тодоровский

Наталья Баландина. В ваших картинах почти всегда слышен далекий или близкий отзвук войны, даже там, где сюжет не связан впрямую с военной проблематикой, например в «Фокуснике» или «Городском романсе». Мне кажется, что для вас эта тема стала еще и необходимым драматургическим компонентом, придающим определенную смысловую окраску образу героя, его биографии, его отношениям с миром — в обоих значениях этого слова.

Петр Тодоровский. Вот вы всё и сказали. (Смеется.) Вы знаете, я специально об этом не думал, но, видимо, то, о чем вы говорите, само по себе просачивается, выползает сквозь материал. Военные годы — это молодость, такое замечательное время, — в молодости легко быть счастливым. Понимаете? Легко быть счастливым даже при всех невзгодах (я говорю о войне)… Война ведь тоже — четыре года жизни, правда, в нечеловеческих условиях. Жизни. В ней все было: предательство, бездарные командиры, героические поступки, была и любовь, обязательно, если хоть какие-то условия позволяли, то это случалось. Она не отпускает меня, война. Может быть, еще потому, что так много накоплено — воспоминания, незабываемые лица.

Вот, например, был такой капитан Пичугов (я о нем уже когда-то писал), который однажды бежал зимой в атаку, и пуля влетела в его ушанку, вытащила всю вату и застряла конусом, представляете? А в другой раз пуля попала ему в пряжку ремня и отлетела рикошетом. Мы с ним дружили, хотя я был гораздо младше, и когда мы расставались — уже после войны, в Германии, — мы обменялись фотографиями, и он мне написал: «Тодоровскому Пете на память о пережитых страхах». Мой сценарий «На память о пережитых страхах» будет опубликован в альманахе «Киносценарии». Недавно я снял «В созвездии Быка» — картина такая несчастная, такая тяжелая, такая непринятая, а я ее тем не менее люблю, потому что это тоже моя молодость. Вот так сниму один-два фильма на современном материале, а потом опять возвращаюсь туда.

Я вам объясню: там, видимо, есть какой-то резерв, уже во время работы над сценарием выползают какие-то детали, подробности, которые не придумаешь. Допустим, в истории «На память о пережитых страхах» есть такая подробность: кто хотел выжить в бою, тот искал большую лопату — у нас были маленькие саперные лопатки, и если попадешь под обстрел и грунт окажется каменистым, то это смерть. Лопаткой надо было вырыть себе хотя бы лунку для головы, и многие стали доставать немецкие лопаты, два штыка можно вырыть такой лопаткой за секунды.

Н. Баландина. В основе замысла вашего режиссерского дебюта «Верность» было желание рассказать о погибшем в первой атаке друге Юре Никитине — его имя подарено герою фильма, сценарий которого вы писали с Булатом Окуджавой. В последней картине «В созвездии Быка» воссоздан, насколько мне известно, также реальный случай из вашей жизни — из вашего детства, а прототип городского мальчика — это вы.

П. Тодоровский. Мне было шестнадцать лет, и я два года жил в колхозе, очень далеком — в шестидесяти километрах от районного центра, где-то на границе с Казахстаном. Зимой, когда пурга заносила все вокруг, мы неделями не знали, что творится на фронте, по деревне ходили слухи, что Москву давно взяли. Я тем временем вполне освоил деревенскую жизнь — и работу на комбайне, и работу на лошадях, и в бригаде летом, и мешки с пшеницей таскал по вертикальной деревянной лестнице… Деревенька эта мне очень хорошо запомнилась: среди бескрайней степи вдруг природа выдула огромный холм, который поднимался ввысь. С одним парнем зимой мы ездили за сеном: вставали в четыре-пять утра, запрягали две упряжки быков и шли около восьми километров в одну сторону. Скирда была завалена снегом, надо было пробить дорогу, разгрести сверху снег, загрузить сено, обратно мы возвращались часов в двенадцать ночи. С годами я стал все чаще и чаще вспоминать эту историю. Конечно, внешне герой в фильме получился другой — когда писал сценарий представлял себе коренастого, маленького паренька. А дальше началась эпопея поисков — вот все придумал, а найти невозможно. Мы обошли все театральные училища. Ребята приходят — у самых маленьких рост метр восемьдесят. Все такие акселераты, жуть. Все экзамены закончились, студенты уже на каникулы разъехались, и вдруг мне ассистент говорит: «Еще в цирковом училище идут приемные экзамены на факультет акробатики». Мы приехали, и вдруг вижу — выходит мой Ваня.

Н. Баландина. Личностная, автобиографическая доминанта для вас всегда является отправной точкой в работе над сценарием и будущим фильмом…

П. Тодоровский. Я это называю, как говорят в строительстве, нулевой цикл, фундамент.

Н. Баландина. Однако конкретное воспоминание, частный опыт раскрывают опыт целой эпохи, всего поколения.

П. Тодоровский. Все происходит во времени и в пространстве. Я помню, как жили, помню людей, оказавшихся в исключительных обстоятельствах, в условиях крайней нужды. Как, например, мать приносила в самое голодное время три картошки, спрятав их в панталонах. Как нас в училище в одну пору кормили одной тушеной полугнилой капустой. Недавно вышел сериал «Курсанты» по моей автобиографической повести «Вспоминай не вспоминай». Его создатели кое-что изменили, расширили, но практически все осталось — и дух этой вещи, и герои, и ситуации. Понимаете, в училище многих персонажей и событий, описанных в повести и в фильме, не было, а на фронте такое было. В этом, наверное, тоже секрет художественного обобщения — ты прессуешь характер, берешь все самое яркое, что тебя окружало, все самое интересное и замешанное на правде. Я кондовый реалист. Чтоб что-то такое далекое от реальности изобретать, мне не хватает интеллекта. (Смеется.) Хотя, с другой стороны, я встречал очень начитанных, очень знающих людей, а по-житейски — дурак дураком, ничего не понимает. А почему, допустим, герой «Военно-полевого романа» подставил плечо женщине, которая на фронте была королевой и была любима, а потом вдруг оказалась на дне? Разве это не проявление интеллекта — отдать свое время, чтобы снова сделать ее королевой, укрепить в ней чувство собственного достоинства?

Н. Баландина. По-моему, для вас необычайно важна тема грезы, мечты — так являются женские образы мужчинам в ваших фильмах, а иногда мужские — героиням, как в «Любимой женщине механика Гаврилова». В «Верности» героиня Галины Польских для юноши-курсанта долгое время оставалась такой грезой — недоступной, нереальной…

П. Тодоровский. Абсолютно верно, образ героя и вся драматургия были построены на том, что он не может к ней подойти, — вот когда он подошел и они договорились, что будут встречаться каждое воскресенье, этих мальчишек подняли и отправили на фронт. Константин Симонов, посмотрев картину, сказал мне: «Это война жестоким железным лезвием влезла в живое тело их судьбы, в живые души, разъединила их, разрезала».

В училище во время войны все ребята были влюблены, они почти не видели девушек, но слышали их смех, ночами стояли и слушали, как играл патефон…

Н. Баландина. Показывая войну, вы намеренно избегаете изображения батальных сцен, атак, разведок, разрабатывая сквозную тему — минуты мира на войне, напоминающие о жизни на гражданке. Наверное, переживание понятия «мирная жизнь» как нормы, которую пытается вывернуть наизнанку война, в частности, спасало в этих страшных условиях. Этот мотив тонко раскрывается в одном из самых сильных эпизодов «Верности» — танцев в поле во время встречи двух поездов — курсантского по дороге на фронт и санитарного. Герой смотрит на танцующие пары, словно видит сон, где нет той реальности, в которой он заключен наяву. Это картина гармоничного, покойного состояния человеческой души, для которого противоестественно состояние, отраженное в пейзажах сожженных деревень, мелькающих в окнах поезда в предыдущей сцене.

П. Тодоровский. Этот эпизод выстроен, действительно, как самостоятельное пространство. Если приглядеться, то видно в кадре, что дальше рельсы кончаются, дальше нет железнодорожного полотна, обрублен путь. Дальше дороги нет — будет другая жизнь. И поэтому, когда появляются санитарки, тут же забыто, что рядом война, — жизнь все равно берет свое.

А что касается атак… Я должен вам признаться, что в «Военно-полевом романе» после прощания героя с Любой в начале фильма я по дурости все-таки снял кусок, где солдаты бегут вперед с криками «ура». Посмотрев материал, я понял, что это из другого фильма. Что же делать? Как изменить финал эпизода? Вызвали Наталью Андрейченко. А на студии копали какую-то траншею — то ли газ, то ли трубопровод. Посадили актрису в кадре, перед ней положили огромную фанеру, засыпав ее землей. И когда герой постепенно уходит, то в воздухе начинается гул артподготовки, с двух сторон качают фанерку, и земля начинает дрожать, а план героини становится все крупнее и крупнее.

Н. Баландина. «Был месяц май» Марлена Хуциева, где вы участвовали в качестве актера, кажется, выражает тональность и взгляд на военную тему, близкие вашей режиссуре.

П. Тодоровский. Это картина о первых минутах тишины. У меня даже был сценарий «Оглушенные тишиной», который я решил не снимать, потому что Марлен уже сделал «Был месяц май». Когда меня спрашивают: «Что вы ощущаете в День Победы?, я отвечаю, что сейчас, через шестьдесят лет, ничего не ощущаю, но я вспоминаю тот день победы, 9 мая 1945-го, когда мы с тяжелыми боями вышли к Эльбе, потому что немцы до последней минуты переправляли документацию, и только рано утром все затихло. И это было так непривычно. Мы вышли на берег Эльбы и впервые услышали, как птички поют, как вода бежит, и это была для нас не водная преграда, которую надо форсировать, а просто река, в которой можно было искупаться. Вокруг высокая зеленая трава — май, солнце светит, и мы сбросили свои вонючие сапоги и портянки и валялись в траве вместе с лошадьми. И где-то уже играет гармошка, и пчела жужжит. А самое потрясающее — я на всю жизнь запомнил — со мной лежал рядом Сережа Иванов, царство ему небесное (мы втроем — я, Юра Никитин и он — дружили в училище, втроем на фронт пришли, Сережа был у нас запевалой), и он уснул мгновенно, а я лежал, смотрел на голубое небо и вдруг опустил глаза — у Сережи нога грязная, вся в подтеках, а на большом пальце сидит бабочка. Вонючая нога — чего она села?! И я понял, что война кончилась.

Н. Баландина. Исповедальность и душевная распахнутость — свойства, в целом присущие поколению художников 60-х. Это отражалось и в «содружестве муз», во взаимном притяжении, в жажде совместного творчества. Совершенно не случайно, что вашими соавторами и друзьями были такие выдающиеся лирики, как Булат Окуджава, Александр Володин, Геннадий Шпаликов — как органично вошли его стихи, превращенные вами в песню, в «Военно-полевой роман»!

П. Тодоровский. Не только песня нас связывает. Мы со Шпаликовым познакомились, когда они с Марленом Хуциевым писали «Заставу Ильича», и он меня попросил: «Петя, я никогда моря не видел, можешь меня вызвать в Одессу на твою картину?» Мы с Владимиром Дьяченко в это время снимали фильм «Никогда» по сценарию Григория Поженяна. И Шпаликова вызвали вроде бы на фотопробы, он целую неделю купался, пел песенки, пил вино… Сценарий Поженяна, кстати, долго лежал на студии: хорошие режиссеры почему-то не брали, плохим автор сам не давал. Решили доверить двоим — Володя только что закончил режиссерский факультет ВГИКа, а меня сделали сорежиссером и главным оператором. В этой картине в главной роли снимался Женя Евстигнеев, проявивший себя и как замечательный ударник, остроумный музыкант.

Н. Баландина. Известно, что у вас много неосуществленных замыслов, «заготовок» для кино и написанных сценариев, которые ждут своей очереди. Например, вы написали сюжет фильма специально для Инны Чуриковой — «Клоун». Расскажите, пожалуйста, об этой идее и том, что вам сейчас хотелось бы перенести на экран?

П. Тодоровский. Был период, когда я сидел и в основном писал. Сочинял быстро, легко. «Созвездие Быка», например, было написано двадцать лет назад: я тогда отложил этот сценарий из-за ощущения, что слишком часто снимаю о войне, и сделал «По главной улице с оркестром». Я, действительно, очень хотел воплотить замысел фильма, где Инна Чурикова сыграла бы клоуна, эта идея меня не оставляет, и, наверное, надо было сесть и написать сценарий. Потому что о войне мне вряд ли сейчас стоит снимать, хотя вместе с тем хочется перенести на экран «На память о пережитых страхах». Это жесткий сценарий, очень хороший, очень нужный — про выкормыша советской власти, который уничтожил прекрасную семью, погибшую не от войны — от предательства. Ко мне во взвод пришли отец и два сына — деревенские, забитые, тихие работящие люди, их история легла в основу этого сценария. Но если все будет нормально, то следующим летом я, может быть, буду снимать «Портрет, пейзаж и жанровые сцены». Пока это еще не сценарий, а проза, воспоминания о времени учебы на первом курсе операторского факультета ВГИКа. Нам дали задание — снять натюрморт. Наш мастер говорил, что натюрморт должен нести идейно-производственную мысль, и вместе с тем мы как будущие операторы должны были учиться освещать фактуру — дерево, железо, стекло, гипс. Я долго мучился и, куда бы ни ехал, все время думал о натюрморте. И тут мне снится сон: лупа — она огромная, я прикладываю ее к зубам, и у меня лошадиные зубы. Меня осенило — это же фактура замечательная! Оптическое стекло. Здесь и идейное, и производственное: сидит ученый-селекционер в кабинете, работает, сочиняет что-то — колоски, например, — а дальше уже разворачивается живая история. Над этим замыслом нужно еще поработать, поэтому ближайшее лето я пропускаю.

Н. Баландина. Тема войны для поэтов, режиссеров, литераторов, пришедших в профессию в эпоху оттепели, стала узловой, магистральной, на ее материале осознавалось настоящее время, современность.

П. Тодоровский. Вся проза Василя Быкова проецируется на наше время, те нравственные проблемы, которые он разрабатывал, актуальны и сейчас. Один из моих любимых фильмов — «Баллада о солдате», потому что это огромная перспектива доброты: если бы такой мальчик остался жив, то в будущем поколении этот ген доброты был бы очень надежным. Сейчас у нас невосполнимый дефицит доброты.

Н. Баландина. На ваш взгляд, опыт того кинематографа воспринят, усвоен нынешним поколением режиссеров, обращающихся к военной теме?

П. Тодоровский. Сегодня снимают фильмы о войне молодые ребята, то есть не совсем молодые — поколение сорокалетних. Но это, несомненно, совсем другое поколение людей: во-первых, они свободны и могут выражать все, что задумали, у них море информации, техника, позволяющая решать сложные кинематографические задачи. Мы-то всегда занимались саморедактированием: придумав хороший эпизод, мы заранее видели, что он «не пройдет», и вынуждены были отказываться от него. С другой стороны, я смотрю сегодняшние фильмы о войне, обращая внимание на то, как это сделано: хорошо или нет. Меня редко трогает такое кино, это очень печально. Например, в «Звезде» Николая Лебедева все так технично исполнено, но вся история любви телефонистки и командира отряда провисает. Даже в старом фильме по Казакевичу, где все, естественно, было беднее, нет никаких эффектов и пиротехники, история любви сделана замечательно. В некоторых современных фильмах даже кажется, что режиссер просто хочет показать себя, свои умения, продемонстрировать, как лихо он может справиться с материалом, придумать сцену. В этом, по-моему, различие между теми фильмами, о которых вы говорите, и большей частью картин нынешнего времени. Есть и сильные ленты, например, «Свои» Дмитрия Месхиева. Хорошая режиссура, все хорошо играют, хотя сюжет со старостой мне кажется недостоверным. Во время войны мы столько читали о том, как старосты предавали евреев, партизан, поэтому это совершенно нетипичный, маловероятный случай. Балабанов — хороший режиссер, он сделал картину о чеченской войне, но и в его «Войне» следишь скорее за постановочной работой…

Н. Баландина. А как вы приняли картину вашего сына «Мой сводный брат Франкенштейн»?

П. Тодоровский. Я думаю, что это очень серьезное кино. «Ах, война, что ж ты сделала, подлая» — картина об этом, если вспомнить Булата. Это антивоенный фильм, рассказывающий, к чему мы приходим, когда продолжаем «играть в войну», сеять гибель. Его хорошо принимали за границей. Но режиссерское поколение Валеры, повторяю, не похоже на нас во всем, это люди даже с другой психологией. Наше поколение — идеалисты, нам только дай снимать, получить доступ к камере. Мы заканчивали ВГИК и не знали, что с нами будет дальше: снималось восемь-двенадцать картин в год, в основном про Сталина или про его идеологию. Но многие из нас пришли в кино, когда переломилась эпоха, и мы (говорю о выпускниках операторского факультета) попали в руки к хорошим режиссерам (это тоже очень важно) — я к Хуциеву в «Весне на Заречной улице». Нам очень повезло. Я, конечно, очень хотел в режиссуру — вел записи, готовился… Когда мне предложили работу сорежиссера, я с радостью согласился: это была возможность не просто снимать, а участвовать в каком-то общем процессе — обсуждать замысел с актерами, со своим коллегой, организовывать что-то целое. Кино — это потрясающее искусство: сначала ничего нет, потом возникает идея, рождается сюжет, потом он ложится на бумагу, потом появляются живые люди — актеры. Большое счастье общаться с такими актерами, с которыми общался я: Женя Леонов, Женя Евстигнеев, Зиновий Гердт. С Гердтом мы семьями дружили до конца его дней. И о нем я мог бы рассказывать часами. Это был мощный сплав таланта, человеческих качеств и образования: меня, например, поражало, как он знал поэзию — можно было ночью его разбудить, ткнуть в любую страницу томика Блока и попросить прочитать наизусть. Ему были присущи музыкальность, необыкновенное чувство юмора.

Н. Баландина. Однажды вы сказали, что могли бы снять фильм по любой из военных песен Окуджавы, потому что в их куплетной форме уже заложена микроструктура сценария и, главное, выражен дух поколения, чья юность пришлась на годы войны, — все «болевые точки» этой темы затронуты. По-моему, такая картина — необыкновенно интересный проект, который может стать уникальным явлением культуры. Вы не намереваетесь, действительно, его воплотить?

П. Тодоровский. Не знаю, даст ли мне время реализовать эту идею. Сейчас к тому же проблемы с финансированием. Я хотел бы написать сценарий и снять фильм по нескольким песням Окуджавы: «Простите пехоте…», «До свидания, мальчики!», «Про Леньку Королёва»… Я с Булатом общался долго, интересно. Он почему-то не мог петь под мою гитару, говорил, что слишком сложный аккомпанемент. После «Верности» мы хотели продолжить вместе писать, у нас было несколько замыслов. Но пока я был чем-то занят, он сочинил сценарий «Пушкин в Одессе». Мне очень хотелось делать вместе «Военно-полевой роман», но в это время у Булата было много работы над прозой, и мне стало ясно, что нужно самому написать. Я уехал в Болшево, закрылся в номере, взяв с собой свою «Эрику». Целыми днями стучал на машинке — я так много знал, помнил, что никак не мог остановиться.

Н. Баландина. В одном из интервью вы рассказывали, что когда не знаете, как дальше будут развиваться события в сценарии, вы берете в руки гитару, и она вам подсказывает… Можно сказать, что ваш фильм часто вырастает из музыкального или поэтического образа?

П. Тодоровский. В «Военно-полевом романе» я застрял где-то посередине сценария, пока не придумал под гитару сцену в райсполкоме, где героиня встречает сильного мужчину, — это поворот истории. Стихотворение «Городок провинциальный» стало очень мощным эмоциональным фактором в драматургии, чуть ли не действующим лицом. Я сочинил во время подготовительного периода над картиной стилизацию под довоенные мелодии, стараясь, чтобы она была легкой, узнаваемой. Когда я снял основной материал, понял, что песня вроде бы звучит, а на самом деле ее в фильме нет, и возникла сцена, где героиня с дочкой лежат в кровати, напевая «Рио-Риту». Поразительно, что Гена Шпаликов, которому было в 1941 году, по-моему, четыре года, так точно почувствовал настроение первых дней войны, неуловимую атмосферу. Мы, мальчишки (мне было пятнадцать лет), да и взрослые в тот момент совершенно не понимали, не представляли даже доли трагизма положения, в котором мы все оказались.

Н. Баландина. Понятие «исторический эпос» вы всегда трактуете через историю отношений мужчины и женщины, ситуацию мелодрамы, конкретную человеческую судьбу, в которой выделена тема любви. С чем связан такой подход?

П. Тодоровский. А что важнее в жизни? Вы можете сказать? Мужчина и женщина, семья, любовь — основа жизни. Нас долго и методично учили любить страну, государство: «Мой адрес — не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз». Неправда — мой адрес и дом, и улица, и дерево, которое растет под окном. Если взять хорошую литературу, там все раскрывается через историю отношений мужчины и женщины, через судьбу двоих. И в жизни так оно и есть.

Н. Баландина. Ваши любимые режиссеры — Чаплин и Феллини. Кого вы могли бы назвать еще в этом ряду, и какие зарубежные фильмы о войне на вас произвели наиболее глубокое впечатление?

П. Тодоровский. Я очень любил фильм по Ремарку «На Западном фронте без перемен». Американские картины о вьетнамской войне. «Хиросима, любовь моя» Алена Рене. У Вайды для меня фильм номер один — «Пепел и алмаз». Это потрясающая картина, которую я могу смотреть всегда, там есть что-то подлинно польское. Это тот самый случай, когда есть и интрига, и даже детективный сюжет, а вместе с тем раскрывается целая эпоха, польский характер.

Вы понимаете, когда я смотрю Феллини и Чаплина, я их чувствую до самой глубины. Мой любимый фильм «Амаркорд», и я понимаю, что Феллини так надоела после «Сладкой жизни» вся эта светская молодежь, Рим, вся эта фальшь, что он кинулся в провинцию, в свой городок снимать про замечательных людей. Здесь все соединилось, слилось… И, конечно, гениальная музыка Нино Роты.

Н. Баландина. Вы не раз говорили, что сделано много хороших фильмов о войне, но не снят самый главный. Не написана современная «Война и мир». И вы не перестаете надеяться, что рано или поздно появится художник, который отразит эту эпоху во всей ее эпической и трагедийной мощи. Как вам кажется, что поможет человеку, родившемуся спустя много десятилетий после второй мировой войны, почувствовать и осмыслить то время так же ясно и глубоко, как в великой литературе?

П. Тодоровский. Уже пора, между прочим, потому что, если мне память не изменяет, Лев Николаевич написал «Войну и мир» спустя пятьдесят лет после войны 1812 года. Я думаю, что пока мешает наша сегодняшняя жизнь — перестройки, суматоха, у нас другая, новая страна, которая еще цепляется за ту, старую, разброд в умах, отсутствие высокой гуманной идеи в государстве, беззаконие, полюса бедности и богатства… Может быть, когда все это схлынет, появится совсем молодой мальчик, который, как Гена Шпаликов, почувствовавший, что для нас значил 1941 год, так же пронзительно и точно раскроет суть того времени. Расскажет объемно через Наташу Ростову, через Андрея и Пьера о второй мировой и Великой Отечественной войне. Это, конечно, должен быть гениальный мальчик.