Клинт Иствуд: «Зритель ничего не должен знать»

Беседу ведет Эми Тобин

Эми Тобин. Ваш голос по телефону намного моложе, чем тот, что мы слышим в фильме «Малышка на миллион». Он вообще сильно отличается от всех тембров вашего голоса в кино.

Клинт Иствуд. Это зависит от того, какую роль я исполняю на этой неделе. Но обычно это все тот же старый я.

Эми Тобин. «Малышка» — один из самых сильных и пронзительных фильмов в вашей режиссерской карьере. В частности, это картина о разочаровании в жизни, которое человек не в силах осознать до конца. Какое чувство вы хотели вызвать у зрителя в финале фильма?

Клинт Иствуд. Ответить на этот вопрос не менее сложно, чем сделать фильм. Да, мой герой утратил душевные силы. Он не смог создать семью и более не настроен вступать с кем-нибудь в длительные отношения. Героиня Хилари Суонк становится для него кем-то вроде «суррогатной дочери». Она возвращает ему силы, помогает преодолеть бремя возраста. Ее желание подняться со дна жизни и достигнуть успеха прекрасно знакомо и самой Хилари, выросшей в бедноте. Хотя ее мечта стать боксером и таким образом самоутвердиться, найти свое место в мире кажется наименее очевидной, не совсем традиционной. Скрэп, герой Моргана Фримена, тоже мечтал о славе боксера. Но он так и не стал тем, кем мог бы стать. Хотя, несмотря на поражение, ему все равно удалось сохранить веру в людей: он помогает и симпатизирует даже тому умалишенному парню, которому, что очевидно, в боксе ничего не светит. Когда происходит трагедия, Фрэнки должен пройти через самый тяжелый поединок в его жизни. Чем он закончится — неизвестно. Никто не может знать, как поступил бы в его ситуации. И я тоже не знаю. Тут не может быть никаких гипотез.

Эми Тобин. Если перед вами никогда не стоял подобный выбор, как вам удалось вжиться в своего героя? Какие средства вы для этого использовали?

Клинт Иствуд. Для меня процесс работы над ролью всегда одинаков. Меняются только обстоятельства, в которых предстоит существовать и мне, и моему персонажу. Не слишком трудно было представить себе, что чувствует и ощущает мой герой. Думаю, что благодаря воображению можно поставить себя на место почти каждого человека. За свою жизнь я видел много взлетов и падений — их хватило и на эту роль, хватит и на десять других. Прочтя сценарий, я сразу же, не раздумывая, взял себе роль Фрэнки. Что касается выбора других актеров, я знал, что у Моргана не возникнет никаких трудностей с его героем. Я всегда восхищался ролями Хилари, даже теми, которые не были столь яркими, как в картине «Парни не плачут». Она приносит на экран особую личностность, реалистичность, достоверность. Очень целеустремленный человек, Хилари работала без продыха, тренируясь по четыре часа в день в течение четырех месяцев, набрав мышечную массу и около восемнадцати фунтов веса. И стала этим человеком, малышкой Мэгги. Мы все стали теми, кого играли.

Эми Тобин. На вашей съемочной площадке актерам позволено выходить из роли?

Клинт Иствуд. Я всегда держу персонаж в себе, хотя могу параллельно думать совершенно о других вещах. Да и вообще, персонаж уже должен находиться внутри тебя, даже если ты не приступил к исполнению роли. Это как в театре. Разница только в том, что в кино нужно входить в роль по сотне раз в день.

Эми Тобин. Вам нравится играть?

Клинт Иствуд. Знаете, да. Я боялся бросить актерство, но, возможно, такой порыв был механизмом защиты, потому что не так уж много хороших ролей, подходящих моему возрасту. Поэтому я лучше буду стоять за камерой. Причина, по которой я стал тридцать семь лет назад режиссером, была в том, что я думал, что мое присутствие на экране когда-нибудь станет непереносимым. Мне казалось, придет момент, когда, глядя на меня на экране, кто-то — или я сам — скажет: «Всё. С него хватит. Достаточно». Я получил потрясающий опыт, режиссируя «Таинственную реку» и не участвуя в ней как актер. Но Фрэнки сильно заинтересовал меня, я почувствовал, что смогу справиться с ним.

Эми Тобин. Роли, сыгранные вами за последние десять-пятнадцать лет, невольно воспринимаются в контексте вашей классической харизмы. Очень интересно, как возраст повлиял на ваш образ. Этот аспект превращает, скажем, «Кровавую работу» в нечто большее, чем просто триллер. Если бы вы начинали как возрастной острохарактерный актер, то такого эффекта не было бы. Каждая ваша работа, и актерская, и режиссерская, становится частью авторского проекта под названием «Клинт Иствуд». Что вы думаете об этом? Наверное, требуются огромные усилия, чтобы продолжать двигаться вперед, зная, что всякий раз тебя будут сравнивать с неким стереотипом.

Клинт Иствуд. Тут мне помогает либо упертость, либо мужество. Я стараюсь быть реалистом. Если и есть какие-либо преимущества у одного возраста перед другим, то это знания и опыт. Можно сказать: «Да, сорок лет назад я был тем парнем, который бегал с пистолетом в руке». Не в том дело, что сейчас я на это не способен, а в том, что это будет неправильно. Правильно играть то, что соответствует твоему возрасту и нынешнему состоянию. Я был рад специально состариться для роли в «На линии огня», но теперь пора признать, что действительно стареешь и будешь продолжать в том же духе. Конечно, я могу покрасить волосы и заявить, что мне снова тридцать пять. Но куда лучше воспользоваться преимуществом возраста и сыграть Фрэнки, человека, наделенного уличной, неписаной мудростью.

Эми Тобин. Как проходила работа над этим образом?

Клинт Иствуд. Поначалу мы много и долго размышляли над характерами героев, обсуждали их. Но в какой-то момент понимаешь, что нужно быть органичным. Когда перестаешь беспокоиться по поводу исполнительской техники, когда отстраняешься от реплик, написанных для твоего персонажа, начинаешь сознавать, что нужно искать героя в себе и пытаться вытащить его наружу. Это органичная форма искусства. Речь не о том, что актеры не должны мыслить. Я играю постаревшего человека. Значит, мой голос становится другим — как и движения, и пластика. Все физическое состояние трансформируется — одновременно с тем, как развивается, раскрывается история. Чем больше мой герой сталкивается с неодолимыми препятствиями, чем труднее решения, которые ему суждено принять, тем больше он изменяется. Пока не становится другим человеком.

Эми Тобин. Сейчас вы рассуждаете как актер. Но как договариваются между собой актер Иствуд и режиссер Иствуд? Как вы контролируете свою игру и режиссуру в те моменты, когда находитесь в кадре?

Клинт Иствуд. Это самое трудное: быть в образе и контактировать с другими актерами, точнее, с их героями, и при этом удерживать себя от режиссерской критики исполнителей, не вмешиваться в процесс игры, в которой участвуешь сам. «Почему она кривит рот? Зачем эти эмоции?» Нужно быть сдержанным. Иначе даст о себе знать эффект «стеклянных глаз», излишне жестокого, холодного взгляда со стороны, появится равнодушная дистанция и будет сложно проникнуть внутрь сцены так, как она того требует. Но все сцены — разные. Иногда нужно, чтобы ты вел себя так, как в обычной жизни, требуется простое, но слегка озабоченное присутствие в кадре. В иных случаях нужно нажимать, давить на себя, спускаться на самое дно сцены, находиться там с другими актерами и при этом не думать о камере, забыть о ее присутствии. Такой профессиональный опыт приходит с годами. Когда я только начал ставить фильмы, мне было необходимо в них сниматься. А потом пошло-поехало — я продолжал играть в собственных картинах, потому что актеры, которых я хотел бы снимать, или были недоступны, или к тому моменту уже ушли из жизни. Обстоятельства определили такой путь. И вот мне уже семьдесят. И я по-прежнему у станка. До сих пор есть вещи, которые меня волнуют. Я благодарен за это судьбе.

Эми Тобин. В «Малышке» все актеры показывают превосходные результаты…

Клинт Иствуд. Моя цель состоит в том, чтобы все звучало так, будто произносится впервые. Для меня важно первое звучание, и я всегда стараюсь запечатлеть его. Конечно, не всегда можешь добиться идеального результата с первой попытки. Но она всегда является для меня показательным моментом, который определяет дальнейшую работу. В зависимости от первого дубля иногда приходится менять ритм, темп сцены, убирать в тень те вещи, которые раньше стояли в центре, и, наоборот, высвечивать те, что находились на периферии. При этом нет единого стиля, которому подчинялись бы все сцены. И нет никаких непреложных правил. Правило в том, чтобы не ограничивать себя в средствах. Самое главное — понимать людей, с которыми работаешь. И создать такую атмосферу, в которой все чувствовали бы себя легко и свободно.

Эми Тобин. Почему вы так долго шли к тому, чтобы самому написать всю музыку к фильму? Вы сделали это только на последних двух картинах.

Клинт Иствуд. Я написал несколько тем к «Непрощенному», к «Мостам округа Мэдисон» и «Натянутому канату». Вне зависимости от того, пишу ли я музыку к фильму, или нет, для меня всегда очень важен темп картины, темп каждой сцены. И если я приглашаю композитора, то такого, который тоже чувствует музыку ленты.

Эми Тобин. Что вы думаете о женском боксе? И о боксе вообще?

Клинт Иствуд. Когда я рос, чемпионом по боксу был Джо Льюис. Я восхищался им. Мальчишкой я считал, что бокс — прекрасное занятие. Когда работал в кино, то тренировался. Это интересный спорт. Мне нравится, когда он хорошо сработан. О женщинах в боксе ничего не могу сказать. Считаю, что люди должны быть в состоянии заниматься тем, чем хотят. Наверное, у меня меньше предрассудков по поводу женского бокса, чем у Фрэнки, но одно время я считал, что женщинам не следовало бы выходить на ринг.

Эми Тобин. С изобразительной точки зрения, «Малышка» — темный, мрачный фильм. Не часто увидишь американскую картину, где темная цветовая палитра выдержана от начала до конца.

Клинт Иствуд. Светлое и темное освещение очень важны для меня. Я стремился к тому, чтобы фильм не выглядел абсолютно современным. Такая картина могла бы быть снята и в 30-е, и в 40-е годы. Только автомобили и звуки радио сигнализируют в «Малышке» о конкретном времени. Чтобы добиться эффекта вневременности и сбавить власть конкретной эпохи, я активно работаю с цветом и светом. Я часто применяю старый световой гэг, которым пользовался Джон Форд: начинаю поочередно выключать осветительные приборы и смотреть, как лучше — со светом или без. Для этого фильма мне нужна была картинка в духе noir.

Эми Тобин. Вносили ли вы изменения в первоначальный сценарий?

Клинт Иствуд. Я сказал Полу Хэггису, автору сценария, что если мне захочется что-нибудь изменить, я обращусь к нему. Речь шла даже не об изменениях, а о том, что какие-то вещи будут регулироваться, корректироваться непосредственно во время съемок, по ходу дела. Такие сдвиги носят спонтанный характер и совершаются, к примеру, в процессе работы с актерами. Это все равно что осматривать съемочную площадку и видеть, что лучше, если свет падает с этой стороны, а не с другой. Сценарий — это воплощенная архитектура, а не ее описание, не архитектурный план на бумаге. В отношениях со сценарием нужно быть свободным.

Эми Тобин. Меня интересует один аспект в характере Фрэнки. Он — католик. И очень старается быть прилежным католиком. Ходит каждый день на мессу, в свои духовные поиски посвящает священника. Все это заставляет прочитать финал фильма в определенном контексте. Но когда Фрэнки совершает то, что совершает — отключая «Малышку» от аппаратов и лишая ее жизни, он идет против церковного закона. Думали ли вы над тем, что бы это была за история, если бы религия не играла столь большую роль в жизни Фрэнки?

Клинт Иствуд. История выглядела очень логичной. Фрэнки Данна я представлял себе католиком, выходцем из Ирландии. Подозреваю, что Ф. Х. Тул, автор истории, по которой написан сценарий, тоже является ирландским католиком. Сам я не католик, но понимаю их догму. Она касается сложных вещей. Любовь-ненависть к Господу, неуверенность в собственной вере замучили Фрэнки. Отчаявшись, в ключевой момент он приходит к священнику и просит, чтобы он его утешил, успокоил. Священник произносит решающие слова: «Забудь о Боге, о Небесах и аде, обо всех этих вещах. Если ты совершишь то, что запланировал, ты навсегда себя потеряешь, потеряешься на глубине собственной души и никогда не сможешь от этого излечиться, стать прежним». То есть священник говорит не о церковной догме, а об эмоциональном душевном аспекте того поступка, который герой обдумывает. О фатальном и необратимом психологическом сломе, который его ожидает.

Эми Тобин. Вы не хотите ничего сказать по поводу эвтаназии — особенно сейчас, когда эта проблема столь актуальна, так активно обсуждается, в том числе и в правительственных кругах. Вы не думали о том, что может значить ваш фильм в такой момент?

Клинт Иствуд. Тема эвтаназии, ухода из жизни всегда провокационна, вне зависимости от того, какое время на носу. В определенный момент всякий задумывается о таких вещах, как жизнь и смерть. И есть ли сегодня действительная причина, почему некоторые люди выработали догму против этого вопроса? Что ж, люди могут иметь догму по поводу многих вещей. Но когда начинаешь думать об эвтаназии, сознаешь, что вне зависимости от того, на чьей вы стороне, решение этого вопроса все равно будет невероятно трудным. Для Фрэнки было бы мучительно тяжело просто ожидать смерти этой девочки. Мой герой совершает поступок не в духе доктора Кеворкяна, когда тебя кто-то просит помочь умереть и ты выполняешь просьбу больного, делаешь ему одолжение. Фрэнки сильно привязался к героине Хилари. Из эгоистических соображений он хочет, чтобы она осталась с ним. Тогда как она хочет уйти из жизни. Вот и дилемма.

Эми Тобин. В конце фильма, когда Фрэнки по длинному коридору идет к выходу из больницы, возникает слабая, мерцающая надежда, что даже если этот парень никогда и не узнает, что поступил правильно, то космос уж точно знает, что он все сделал верно.

Клинт Иствуд. Этого мы и добивались. Зритель ничего не знает наверняка. Двусмысленность в финале — та же, что сопутствует образу Фрэнки на протяжении всего фильма. В последнем кадре мы понимаем, что герой Моргана Фримена пишет письмо дочери Фрэнки. Мы приближаемся к маленькому ресторанчику и видим кого-то в его окне. Возможно, это Фрэнки. Возможно, нет. Стал ли он, по словам священника, потерянной душой? Испытывает ли ностальгию по тому времени, что он и героиня Хилари провели вместе? Неизвестно.

Эми Тобин. Ваши фильмы основаны словно бы на урезанных, купированных сценариях, где есть вещи, о которых очень хочется узнать, и мы ждем этой информации, но они все равно остаются неизвестными. Например, нам не дано узнать, что послужило причиной разрыва между Фрэнки и его дочерью. Вам нравится такой тип сценария?

Клинт Иствуд. Нравится. Есть кино, которое относится к зрителю так, словно он не будет сидеть в зале, если ему не объяснят каждую мелочь. Не могу даже сказать, сколько раз меня спрашивали, что означает финал в «Таинственной реке», когда Кевин Бэйкон нацеливает палец на Шона Пенна. Собирается ли он убить его, или это знак в духе «я знаю, и ты знаешь, и с этой тайной нам предстоит жить всю оставшуюся жизнь». Я люблю недосказанность, которая тревожит, беспокоит зрителя уже после того, как фильм кончился. Но многие сценарии выглядят как «объясняловки». Или в них наступает момент, когда начинают всплывать ответы на все вопросы, или есть кто-то, кто непременно растолкует, что тут происходит. Словно зритель обязан все знать. А зритель ничего не должен знать. Он обязан думать, размышлять — на пару с режиссером. Ты провоцируешь определенные эмоции, а дальше пусть работает зрительское воображение. По-моему, это куда увлекательнее. Конечно, не нужно быть излишне двусмысленным, а то зритель начнет скучать.

В любом случае оставить что-то нераскрытым куда предпочтительнее, чем открыть свою тайну и тем самым разочаровать зрителя, который хотел бы, чтобы разгадка оказалось совершенно другой.

Эми Тобин. Я всегда вспоминаю эпизод в «Искателях» («Отправившихся на поиски»), когда герой Джона Уэйна находит труп своей сестры и говорит: «Никогда не спрашивайте меня, что я видел». Разумеется, все оставшееся время зритель гадает, воображает, что же это было.

Клинт Иствуд. Это одна из лучших ролей Уэйна. И одна из самых смелых, потому что он не побоялся сыграть открытого расиста. Когда смотришь в его глаза в тот момент, понимаешь, что он увидел нечто чудовищное. То есть настолько ужасное, что вы наверняка стали бы негодовать, начни он рассказывать, что же он увидел…

Film Comment, 2005, January-February

Перевод с английского Е. Гусятинского