Клиническая жизнь

Богатыри немы

Кто говорит, что у нас смерть критики, игнорирует тот очевидный факт, что у нас расцвет критики.

Когда, при каких еще политических, социальных или технологических обстоятельствах буквально каждый полудурок мог получить трибуну? А сейчас произошло именно это — и потому критика расцвела. У нас столько критики в печатных, электронных и прочих органах, столько аккредитованных на международных фестивалях критиков, столько профессионально ангажированного народу на пресс-показах, столько бойцов невидимого киножурналистского фронта, что не заметить бурного цветения просто невозможно.

При этом, сограждане, я говорю именно о критике. Не о пиаре, не о бодрых анонсах в разного рода тайм-аутах и иных справочно-афишных «аутах», не об «авторской» подборке в гламурном глянце на примерную тему «Что посмотреть после романтического ужина при свечах и афродизиаках»… Нет, я говорю о критике и критиках — людях, которые знай себе транслируют свои драгоценные мнения о кинопроизведениях или по даваемым ими поводах. Главное в их деятельности — оценка, они ее непременно должны поставить фильму и особенно его создателю персонально, а какие же они без этого критики? Имя им миллион, сознание их — тьма. И в этой тьме светит лишь одно — звездочка. Рядом с названием фильма они мысленно, а чаще в реальности вечно ставят звездочки: одна звездочка — «меня от этого тошнит», пять звездочек — «почти Тарантино». Потому что Тарантино — абсолютная и, главное, единственная известная им величина.

При сходных обстоятельствах (например, технологических) ничего подобного не наблюдается в странах со сходным уровнем развития киноиндустрии (кинопроизводства и кинопроката). Критики и критиков там даже просто арифметически заметно меньше. Объясняется такое наше фарватерство, видимо, вполне элементарно и в терминах психотерапии. Страна у нас несколько мизантропическая, граждане ее после десятилетий (или столетий?) колесико-винтиковой безвестности стремятся к известности (см. сколько народу стремится в «Ищу тебя», «Жди меня» и остальное «застеколье»). Соединение двух этих обстоятельств делает критику наиболее желанным поприщем для психологической гиперкомпенсации широких народных масс — их звездочный суд видится им грозной штукой.

А откуда, как не из гущи народной, лезет, например, статья обозревателя одного интернет-сайта как бы про пресс-конференцию фестиваля «Кинотаврик», а на самом деле — гневная отповедь гражданину Кобзону, думцу и певцу, но не просто, а по преимуществу певцу криминалитета? И почему это я, захотевшая, скажем, узнать про «Кинотаврик», приговорена читать про «тут ваш покорный слуга встал и, решительно зардевшись, так Кобзону и сказал», — что-то в этом роде? А все потому же — виртуальный обозреватель интересуется собой ужасно. Страшно собой он увлечен, и это чувство требует компенсации, выхода в оценке чего-нибудь. А тут ему и трибуна — сайт в Интернете. А что такое Интернет? В смысле оценковысказывания — забор. И на нем пишут все желающие. А кто пишет на заборе, известно. Что — тоже, потому что эти тексты писать несложно и, главное, они от души. Так мы и обрели то принципиально новое, которое расцвело в наше демократическое время — фактически назаборную критику от души. Иными словами — критику народную, критику низов. И не увиливайте: это именно критика — обозреватель пишет свои мысли, он сосредоточен на своих мнениях и несет свои важнейшие оценки.

Вообще Интернет нашим коллегам нанес непоправимый психический урон. Одни в него неограниченно пишут, другие его неограниченно читают. Так возникают: а) горы критического хлама, тексты, отмеченные космически идиотической самонадеянностью авторов — сайты-то, в отличие от бумажных и эфирных изданий, резиновые и б) невиртуальная критика, содержащая в себе горы информационного хлама, почерпнутого виртуально.

Правда, в нынешнем торжестве пункта «б» виновата и я, например. Я лично была в первых рядах приветствующих новую информативную журналистику. Мне нравился этот дух (безусловно, порожденный «эрой «Коммерса»): факт, данный нам в тексте, важнее интерпретаций, коннотаций и того, что ты, критик, о нем думаешь. И информационность текстов — пусть читатель узнает что-то новое для себя — мне нравилась. Мне нравился отход от дел «воротил» — тех, кто воротил свои драгоценные мнения. Я симпатизировала отмиранию того, что называла «разнузданным шестидесятничеством», причем не обязательно прошлого века. Возможно, и позапрошлого, XIX… Имеется в виду мессианство текста и критиков, выражавших какое-то там общественное или свое просвещенное мнение. Ну и пафос впереди смысла. Тогда всяким критическим аргументациям я предпочитала тексты, расширявшие чисто фактический контекст критикуемого. А вот от слововерчения, которым занималась, например, газета «Дом кино», я гневно отворачивалась. Мне тогда казалось, что читателю должна быть интересна конкретика, и я вульгарно-материалистически не верила (да и сейчас не верю), что ему могут быть интересны просто мнения какого-то, извините, хрена с горы.

Но жизнь, как пишет мне один семилетний приятель, распорядилась иначе. Произошла просто смена «хренов» и «гор». Теперь с горы того же «Коммерсанта» льется новая проповедь, песня мнений следующего мессии, который полполосы формата А2 объясняет мне, почему ему не смешна комедия «Моя свекровь — монстр» (голливудско-мейджорского производства). Вот беда так беда… «А когда-то здесь было дерево», — говорит в случаях подобного халатного использования бумаги мой знакомый, по призванию эколог. Адекватнее не отреагируешь. Но недоброжелателю, вернее, недоброжелательнице «Свекрови» важно, что она поставила той оценку, а иному режиссеру так и просто со страниц врезала, что ему свойствен «тупизм».

Словом, она вновь восторжествовала, эта критика, у которой и в которой нет идей, есть только Позиции.

Собственно, вот и слово: позиция. Расцветшая критика озабочена только своими позициями и своей позицией в соцреальности. Потому что это и есть ее главная характеристика — где она, в каком конкретно издании? Пере-стает человек работать в издании «X» — и нет его. До тех пор пока он не ин-сталлируется в не менее влиятельное издание «Y». Возможно, такова логика данной профессии повсюду, во всем мире. В конце концов власть корпораций уже вездесуща. Ну, значит, мне смешна сама эта логика, она какая-то шкурная. Потому что ценность критика определяется принадлежностью к корпорации с брендом и лейблом, он становится номенклатурой и тем самым прикрепляется к «спецраспределителю». То есть все на своих местах, однако в брендовых текстах с мыслями все напряженнее…

Кстати, общий кинокритический расцвет выражается и в расцвете некоторых жанров. Более того — в их зарождении. В печати и медиа провозглашен просто-таки новый формат — телепрограммы о фестивалях и фестивальные отчеты в режиме почти нон-стоп. Читателя/зрителя они, к слову, совершенно не волнуют — это я точно знаю из соцопросов, проводимых одним журналом, где я сравнительно недавно работала, но обязаны эти новые жанры своим рождением и процветанием новой российской кинокритике. Она, бедная, не выдержала самых вульгарных, самых примитивных искушений, и нами миру был явлен еще один новый социальный тип — наряду с народным критиком-почвенником — критик-сноб, западник. Кинокритик, который творит о кино только при условии регулярных выездов на кинофестивали категории «А» — так страстно хочет он ощущать свою причастность к горним высям, где выстраивается иерархия актуальных киноценностей. Это единственный смысл его профессионального (и, не исключаю, индивидуального) существования. А потому и фест-рапорт — единственно желанный для него жанр…

В общем, тот, кто регистрирует у нашей критики клиническую смерть, по-моему, не прав. Я категорически регистрирую клиническую жизнь. В случае клинической смерти возможна реанимация. А у нас произошла мутация.

Это мне открылось недавно, когда я подслушала разговор двух продюсеров. Один из них, человек очень вострый, произнес афоризм: «Режиссер — это животное. А животное должно давать молоко и мясо». Тут мне показался интересным не только чарующий цинизм автора афоризма (женщинам вообще нравятся преуспевающие циники), но и то, что инвестор-соцзаказчик твердо определил, как творчество должно быть сервировано для употребления. И для меня перестало быть загадкой, как и кем употребляется сегодняшняя позиционно-безыдейная (безмысленная) критика, и неужели это читают, и зачем, и кому это может пригодиться. А вот и ответ: критика эта, безусловно, потребляется читателями/зрителями — по той же логике, по какой они потребляют колонки криминальных новостей. Читатель любит мортальные темы и брутальный тон. Критика-мутант тем и занимается: чистым искусством выхода психопатической энергии и обмена ею. А не молоком и не мясом.