Подписка о невыезде. Сценарий

Каждый раз, когда проходят приемные экзамены на Высших курсах сценаристов и режиссеров, а это случается раз в два года, я с тревогой и надеждой вглядываюсь в лица поступающих. Кто они, эти новые люди, которые пополнят наши ряды, которым предстоит через некоторое время говорить с нами с экрана, заполнять его своими мыслями, чувствами, образами, талантом, если Бог пошлет. Какие бы перемены ни происходили в стране и в кинематографе, неизменным остается — временами больше, временами меньше — влияние искусства на нашу общую и частную жизнь, настроение и мироощущение.

Поразительно то, что каждый раз приходят немного другие абитуриенты. Два года, казалось бы, такой небольшой срок, а — другие. О другом пишут, другое любят, по-другому воспринимают окружающую действительность. Пожалуй, это в меньшей степени касается ярких индивидуальностей, которые живут по своим законам. Хотя, конечно, и они не свободны от времени.

Но такие встречаются, как всегда, нечасто.

Наташу Репину мы с Олегом Дорманом, с которым ведем сценарную мастерскую на Курсах, приметили сразу. Она подала в качестве вступительных работ несколько рассказов и небольшую повесть «Музей Саратова» — о музее никогда не существовавшего человека, жизнь и судьбу которого выдумали несколько провинциальных интеллигентов, пропадавших в глуши от отсутствия дела, вокруг которого можно объединиться.

Повесть была неожиданная и покоряюще обаятельная. Потом, на выходе, мы даже предложили Наташе вернуться к ней и, доработав, подать в качестве дипломного сценария. Но она отказалась, видимо, исчерпав эту тему когда-то и уйдя дальше.

Познакомившись поближе, мы узнали, что в кино Наташа человек не случайный — она работала монтажницей на «Мосфильме», потом окончила филфак, трудилась в библиотеке, в издательствах, преподавала.

Когда в мастерской мы читали и обсуждали работы слушателей, я все время невольно посматривала на Наташу. Она чаще всего отмалчивалась, но по глазам было видно, как она относится к тому, что читается, — нравится ей или не нравится, принимает или не принимает. И ловила себя на том, что мне небезразлично это ее одобрение или неодобрение.

Наташа вообще небезразлична нам. И я бы даже сказала, что она стала за это недлинное время очень близкой. Мы любим ее и надеемся на яркую судьбу в кинематографе, хотя понимаем, что она будет непростой, потому что мало найдется режиссеров такого уровня, близких ей по силе ощущения реальности.

О сценарии говорить не буду — я слишком пристрастна. Лучше предоставлю слово двум не последним в нашем кинематографе людям, которые написали рецензии на дипломный сценарий Наталии Репиной «Подписка о невыезде», будучи абсолютно нейтральными и неподготовленными к встрече с ним.

Людмила Голубкина

Александр Миндадзе

Жесткий и очень художественный рассказ, где фантастика выглядит абсолютно обыденной. О нравственном Чернобыле, катастрофически и окончательно свершившемся в душах людей. О людях и ныне здравствующих, но бывших, чьи жизни не востребованы и даже имена теперь не имеют смысла.

Художественность этой горькой вещи — в отсутствии внешнего катастрофизма, в узнаваемости характеров персонажей, вызывающих сопереживание… В тонкости живых диалогов, в юморе. В самом уровне изысканной визуальной прозы.

Павел Финн

…Сценарий вовлекает меня — вместе с героем — в некую странную, таинственную и опасную игру. Начинается она с совершенно вздорного и необоснованного, из ничего возникшего подозрения, заставившего героя дать какую-то совершенно идиотскую и противоправную подписку о невыезде… И все, казалось бы, зыбко, случайно, туманно. Но при этом сценарий обдуман, построен, рассчитан, имеет явную цель и символический смысл.

Кто-то когда-то сказал: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью». Так вот сценарий об этом. Он очень умело, а порой и вдохновенно смешивает реальность и, если так можно сказать, сюрреальность, и этот симбиоз дает очень сильный эффект. Возникает ощущение, что герой — это вы, я. И весь этот откровенно символизированный мир — это же наша с вами «повседневность». Я бы очень хотел, чтобы по этому сценарию был снят фильм. Кино тут так и проступает за любой ремаркой, за любой репликой…

Наталья Репина — кинодраматург. Родилась в Москве. Окончила филологический факультет МГУ имени Ломоносова и Высшие курсы сценаристов и режиссеров (мастерская Людмилы Голубкиной и Олега Дормана). «Подписка о невыезде» — ее дипломный сценарный дебют.

На автовокзале очень людно и шумно. Звучат объявления о маршрутах, позванивают игральные автоматы. Толчея.

В небольшом кафе-буфете, расположенном здесь же, недалеко от зала ожидания, что-то оживленно справляет шумная, но не пьяная — разве слегка навеселе — компания: двое мужчин лет тридцати пяти — сорока, еще один заметно постарше, лет шестидесяти, женщина средних лет и молодая девушка, которой максимум двадцать пять. Все они одеты не по-походному и отличаются от наполняющей вокзал провинциальной или московской дачной публики.

На привинченном к полу столике-стойке — пластмассовые стаканчики кофе, раскрошившиеся пирожные «колечки» лежат на салфетках — поживиться в буфете особенно нечем.

— Ну что, — говорит немолодой мужчина, поднимая, как бокал, свой стаканчик и обращаясь к одному из сорокалетних, «тостуемому», аморфному мужчине с нездоровым цветом лица и мешками под глазами, — земную жизнь пройдя до половины…

— …Я умер. И клюют меня павлины, — перебивает его герой, другой сорокалетний: он явный центр компании, одет стильно и несовременно, напоминает интеллектуалов из фильмов 60-х годов. Девушка не сводит с него глаз.

Все хохочут, немолодой слегка обижается.

— Кнышев? — язвительно спрашивает он. — Ранний Вишневский?

— Бонифаций, — отвечает тот.

Девушка опять смеется.

— В каком смысле?

— В прямом!

Он отечески гладит ее по голове, поправляет шарфик.

— Вы мне закончить дадите? — еще более обиженно говорит немолодой.

— Да там еще страниц пятьсот, окстись! — машет герой.

Женщина шутливо закрывает ему рот ладонью.

— Погоди, — говорит девушка. — Каникулы Бонифация? Что, я не поняла.

Парень в джинсах и ветровке, с рюкзаком за плечами задерживается около их столика за спиной героя. Немолодой машинально вытягивает шею, следя за ним глазами.

— Поэт Бонифаций, — говорит герой, посмотрев на немолодого и обернувшись вслед его взгляду, но парень уже исчез.

— Псевдоним?

— Это не мой рейс объявили? — вскидывается «тостуемый» на неразборчивое объявление по радио.

— Уедешь, уедешь, — говорит герой, — я никогда не пьянею.

— Да дайте же человеку сказать! — восклицает женщина.

— Я передумал говорить, — нахохливается немолодой.

— Брось! — изображая чей-то голос, говорит герой. — Брось немедленно! Ты что, расстроился? Брось!

— Я узнала! — кричит девушка. — Андроников!

— Надо было его запереть у Севки, — вздохнув, говорит женщина. — Невыносим.

Она отламывает кусок пирожного, запихивает ему в рот. «Тостуемый» тревожно прислушивается к очередному объявлению.

— Минуточку… а Ивана в командировку проводить… это я, что ли, придумал? — невнятно говорит герой, торопливо пережевывая пирожное, давится.

Немолодой не без удовольствия бьет его по спине.

— Всё, точно мой! — говорит «тостуемый». — Давайте!

Он подхватывает стоящую под столиком дорожную сумку, торопливо, последним глотком допивает кофе.

Парень в ветровке отслаивается от толпы, посмотрев на часы, идет за ними.

На улице компания подходит к автобусу, «тостуемый» протягивает билет контролерше, приземистой ярко-рыжей женщине.

— Это вы не туда, — говорит она, рассматривая билет, — восьмая платформа, не третья.

Мужчина растерянно озирается.

— Что там? — говорит герой.

— Восьмая платформа, — повторяет контролерша, кивком указывая, где это.

И вертящая головами компания видит, как от восьмой платформы отходит, выпуская клубы серого дыма, автобус.

— Э! — кричит герой, кидаясь за автобусом. — Минуточку!

Все бросаются за героем, который бежит наперерез огибающему площадку автобусу; ему удается забежать вперед, он машет руками перед лобовым стеклом, отбегает на несколько шагов назад, потому что автобус не останавливается, потом умоляюще складывает руки, к нему подбегают остальные. Автобус тормозит, мужчина с сумкой торопливо влезает внутрь, автобус уезжает, компания машет вслед.

— Ну что? — говорит герой, первым опуская руку. — По матрешкам?

Девушка вопросительно и настойчиво пытается поймать его взгляд.

— Да, пожалуй! — с готовностью говорит немолодой.

Они обмениваются рукопожатием.

Расцеловавшись с женщиной, герой шутливо протягивает девушке руку.

— А ты не поедешь с нами? — растерянно спрашивает она, машинально пожимая ее.

— Да я же… тут недалеко.

— Зажал хату, могли бы там попировать, — вставляет немолодой и хмурится, посмотрев герою за спину.

— Что? — говорит герой, обернувшись.

— Да крутится… Кошельки держите.

— Действительно, хоть бы раз к себе позвал, между прочим, — рассеянно и как бы мимоходом говорит женщина, копаясь в сумке.

— Слушайте, пошли к нему в гости, а? — оживляется девушка, — пошли, а? Ну пошли!

Герой улыбается уже напряженнее.

— Может, у меня там подпольная лаборатория, — говорит он. — По производству фальшивых париков, например. Или по подделке зубочисток.

— Не пустит, не пустит, — улыбается женщина и, наконец достав сигареты, протягивает девушке.

Та берет одну, они закуривают.

— Будешь? — женщина протягивает пачку герою.

— Не, спасибо, сейчас куплю. Ну… что? — опять говорит он.

Девушка обиженно смотрит в сторону.

— Ладно, — говорит женщина, — хорошо посидели.

— И постояли, — добавляет герой.

Женщина улыбается.

— И с тобой тоже повидались. Давай, не пропадай.

Немолодой салютует и увлекает спутниц к виднеющемуся неподалеку входу в метро.

Герой идет к зданию вокзала.

Там по-прежнему людно, их недопитый кофе со столика еще не убран.

Герой идет к буфетной стойке, на ходу доставая деньги. Лицо у него теперь другое — замкнутое, усталое, может быть, немного равнодушное.

— Погоди!.. Эй, постой!

Герой оборачивается.

К нему пробирается тот самый парень, на которого обращал внимание немолодой мужчина.

— Не узнаёшь? — издалека спрашивает парень.

Герой всматривается.

— Володя? — неуверенно говорит он.

Володя, улыбнувшись, кивает. Подходит.

Герой не улыбается в ответ: он не слишком рад, что его окликнули; некоторое время молчит, не в силах придумать, о чем вести беседу. Толпа завивается вокруг Володи маленьким водоворотом; наткнувшись, люди огибают его, не взглянув на неожиданное препятствие

— Тебя не видно совсем, — наконец говорит герой.

— Так получилось, — непонятно отвечает Володя.

Между ними протискиваются двое милиционеров, ведущих женщину с большой клетчатой сумкой.

— За город? — спрашивает герой, кивая на автобусы за окном.

— Ага. — Володя оглядывается вокруг и вздыхает. — Пора. А ты?

— Да сигареты…

Оба замолкают.

— Ну что, — говорит герой, посчитав, что для случайной беседы достаточно, — удачи!..

— Знаешь… — нерешительно начинает Володя. — Может, ты…

Герой с легкой досадой останавливается. По радио объявляют следующий рейс, Володя хмурится и быстро взглядывает в застекленную стену-окно. Через нее видно, как к платформе подруливает красно-белый «Икарус», темный внизу от грязи и копоти.

— Что? — спрашивает герой.

— Нет, ладно… хотя…

Он поспешно достает из-за пазухи конверт, протягивает герою.

— Маме отдай, а?

— А что такое? — подозрительно говорит герой.

Володя, еще раз обернувшись на автобусы, делает шаг назад, опускает руку.

— Ладно, не принципиально. Привет ей передай, скажи…

— Да давай, давай сюда.

Он берет конверт.

Володя благодарно кивает.

— Там просто фотографии, и всё.

Прощально машет, бежит к выходу.

Герой, провожая его глазами, сует конверт в карман, видит, как Володя пристраивается к небольшой очереди в «Икарус». Потом его заслоняют другие пассажиры.

Он покупает сигареты и еще кофе, возвращается к покинутому недавно столику.

Сквозь стену-окно видно, что посадка на «Икарус» закончилась и он уже готовится отъехать, активно дымя.

К столику пристраивается агрессивная молодая компания с пивом. Герой перемещается, сосредоточенно стараясь ничего не расплескать, в зал ожидания.

Садится рядом с кемарящим старичком в недельной седой щетине. Тот, проснувшись, косится на кофе, потом поправляет под лавкой связанные бечевкой сумки и опять закрывает глаза.

«Икарус» за это время отъехал от платформы, но никак не может разминуться с допотопным «ЛАЗиком» на выезде со стоянки.

Из той точки, где сидит герой, немного виден тыл отъезжающего автобуса, но стеклянная стена отсвечивает и частично отражает присутствующих

в зале, в том числе и самого героя.

Допив, он выкидывает стаканчик в урну. Подходит к карте автобусных маршрутов, разглядывает ее, потом переходит к электронному расписанию. Оглядывается на улицу.

Автобус за это время вырулил на шоссе и стоит у светофора. Рядом с ним маршрутка, две иномарки и крытый грузовик, в каких возят солдат.

Герой достает сигареты и зажигалку. Выходит на улицу, закуривает.

Шоссе пусто.

Вечер. Герой идет по двору. Это средней руки московский дворик постройки 50-х — «между Сталиным и Хрущевым» — образован кирпичными пятиэтажками, расположенными квадратом. Машин здесь переизбыток, а лавочек у подъездов, наоборот, не хватает. Песочница, клумбы, решеточки вдоль бордюров. Около одного подъезда стоит грузовик, в кузов которого рабочие

втаскивают пианино.

Герой идет вдоль дома. Около ряда машин спорят на повышенных тонах женщина в спортивном костюме, потрясающая пачкой бумаг, и крупный высокий мужчина, по-видимому, один из автовладельцев. По двору гуляет слепой старик. Он ходит довольно уверенно, почти не касаясь палочкой земли, а лишь слегка помахивая ею перед собой. На нем кубинская рубашка гвайявера, напоминающая легкий френч, он в черных очках. Недалеко от подъезда, к которому подходит герой, гуляет с малышом двух-трех лет немолодая женщина. Они здороваются.

— Галина Семеновна, Володю вашего видел, — говорит он ей. — Вот он вам…

Он копается за пазухой.

— Володю? Где? — тревожно переспрашивает женщина, остановившись.

Малыш пользуется случаем, чтобы вырваться из рук женщины, это ему не удается.

— Ну да, — он достает конверт. — На автовокзале сейчас. Вот просил…

Он протягивает ей конверт, она поспешно берет его, открывает, достает фотографию Володи.

— «На память маме», — читает она надпись на обороте и смотрит на героя. — Где, ты говоришь, видел?

— На автовокзале. А что?

Женщина медлит, собираясь что-то сказать, но потом пожимает плечами и оттаскивает ребенка в сторону, к краю тротуара, пропуская проезжающий грузовой фургон.

Герой заходит в подъезд. Входит в квартиру. Медленно и подчеркнуто тщательно запирает на два замка сначала первую, внешнюю дверь, обитую кожей, потом еще на один — внутреннюю. Вешает ключи на крючок у двери. Вздыхает с усталостью и облегчением.

Проходит в комнату, останавливается у окна. Сразу нельзя понять, один ли он здесь живет. Комната аккуратно убрана и рационально обставлена: стол с компьютером, жалюзи, стеллажи со справочными компьютерными изданиями. Телевизор, музыкальный центр. Никаких случайно брошенных вещей. Нет и предметов, говорящих о присутствии женщины, тем более ребенка.

Судя по виду из окна, герой живет на первом этаже. Он видит, что Галина Семеновна по-прежнему стоит у края тротуара с конвертом в руке и смотрит на его окно.

Герой поворачивает ручку жалюзи — вид исчезает, сменившись сплошной белой поверхностью.

Квартира героя, утро. Он просыпается от яростного стука в окно, вскакивает, подбежав, раздвигает планочки жалюзи. Приставив руку козырьком, в окно всматривается коротко стриженная женщина в спортивном костюме — та самая, что скандалила накануне во дворе.

— Что? — говорит мужчина.

— Надо подписать! — кричит женщина и машет какой-то бумажкой. — Чтоб не ставили машины и против переезда в Полежаевск.

Он кивает и, натянув джинсы, выходит из квартиры. Подписывает на пороге подъезда бумагу. Во дворе за спиной активистки видны люди в синих комбинезонах. Они спиливают дерево.

— Неужели не избежать этого Полежаевска, а? — говорит он ей, со вздохом отдавая бумагу.

— Бежать надо! — так же громко, как если бы она кричала из-за окна, говорит женщина и неожиданно подмигивает ему, молча смотрит, а потом подмигивает еще два раза подряд, что означает не флирт, а нервный тик.

— Дальше пойдете? — не поняв, спрашивает герой.

Активистка отрицательно мотает головой и захлопывает дверь перед его носом.

Герой возвращается в квартиру, валится на кровать. Закрывает глаза, некоторое время лежит неподвижно. Вновь слышится громкий стук в окно. Герой вскакивает, шумно вздыхает, вновь подходя к окну.

— Ну понеслось, — сквозь зубы говорит он, окончательно открывает жалюзи.

Так же, как активистка, приложив руку к стеклу и всматриваясь в комнату, за окном стоит немолодой милиционер. Еще один, совсем мальчишка, маячит за его спиной.

— Что? — говорит герой.

— Какой у вас код? — кричит милиционер.

— Шесть-семь-восемь, — говорит герой.

— Спасибо! — говорит мент, и оба милиционера исчезают из поля зрения.

Герой бредет обратно к кровати, но не успевает лечь, как слышится звонок в дверь. Он идет открывать. На пороге те самые милиционеры.

— Разрешите? — говорит пожилой.

Потеснив хозяина, оба протискиваются в коридор, уверенно идут на кухню.

— Проходите, пожалуйста! — приглашает его молоденький.

Герой озадаченно идет за ними.

Похоже, что кухонный быт налажен был еще в 70-е годы и с тех пор остался без изменений. Рядом с газовой плитой висит «стойка» для спичек, на крючке стеганая хваталка из лоскутков, рядом набор всяких деревянных предметов вроде ступки или лопаточки, на ручках которых истертая и засаленная хохломская роспись. Несовременный железный чайник с цветочками на боку.

Старший мент садится за стол.

— Старший оперуполномоченный майор Иванов, — спокойно говорит он, раскладывая свои бумаги и сдвигая локтем в сторону подставку с бумажными салфетками и вазочку с печеньем. — Паспорт принесите, пожалуйста.

— Простите, а в чем дело? — говорит герой, машинально возвращая подставку и вазочку на место.

Ему не отвечают.

Пожав плечами, он идет в другую комнату. Пока ищет паспорт по карманам и в сумке, а заодно надевает свитер, слышит, как на кухне младший чин шуршит бумагами, потом спрашивает у старшего:

— Понятыми кого писать?

— Как обычно.

— Слепой — Вячеслав Павлович?

— Владислав.

Герой входит на кухню, отдает паспорт. Старший листает его, потом что-то переписывает оттуда в свою ведомость.

— Вот… тут ордер. Мы произведем у вас обыск, — робко говорит младший.

— Да с чего вдруг? — изумленно останавливается герой и, не взглянув на ордер, пытается забрать назад паспорт у Иванова. Тот прижимает паспорт локтем к столу, продолжая переписывать.

— У Галины Семеновны Рысаковой пропал сын, — оправдывается младший. — Она утверждает, что вы причастны к его исчезновению, и… вот. Вам придется дать показания.

— Я?! Какое исчезновение, парень уехал куда-то, я не знаю… на дачу!

— Но вы же вчера вечером его видели?

— Ну!

— А он месяц назад пропал.

Герой озадаченно садится.

— Так, — подумав, говорит он. — А обыск зачем? Вы считаете, я его где-то здесь прячу?

— Порядок такой. Приступай, — говорит Иванов молодому милиционеру.

Тот встает и выходит из кухни. Герой провожает его взглядом, потом привстает, чтобы пойти за ним.

— Сядьте, пожалуйста, и успокойтесь, — останавливает его Иванов. — Двенадцатого августа вы в первой половине дня где были?

— Да нет, ерунда! — вместо ответа говорит герой, опять вскакивая. — Ну дает тетка!

— Сесть, — негромким, но неприятным голосом говорит Иванов.

Герой внимательно взглядывает на него. Садится.

— Что это, двенадцатое августа? — спрашивает он.

— Когда пропал Рысаков.

— Нет, день какой.

— Понедельник.

— Значит, работал. Дома был.

— Дома? Но вы ведь в издательстве, если не изменяет…

— Изменяет, — говорит герой, заставляя себя успокоиться. — Я давно уже занимаюсь компьютерами. Программы, вэб-инспекция… Чаю хотите?

— Тут заперто! — доносится из глубины квартиры голос младшего милиционера.

Старший вопросительно смотрит на героя.

Они выходят в коридор.

Младший стоит у плотно закрытой двери второй комнаты.

— Да я не бываю там, — говорит герой, — что смотреть, пылища одна.

Милиционеры молчат.

Он идет в прихожую, приносит оттуда ключ, отпирает дверь.

В комнате полутьма, поскольку шторы прикрыты, но даже при таком освещении можно увидеть, что она представляет собой полный контраст с первой, в которой живет герой. Здесь очень пыльно. Стены практически скрыты за стеллажами с книгами, подшивками журналов, толстых и не очень; полки прогнулись под их тяжестью; отдельный отсек занимают пластинки, тут же на полу проигрыватель, допотопный радиоприемник; на них водружена большая железная клетка. Рядом коробка с искусственной елкой. К одному стеллажу прислонен старый гоночный велосипед.

Милиционеры останавливаются на пороге, не решаясь зайти внутрь.

Герой иронично взглядывает на них.

— Можно закрывать?

Висящая на боку Иванова рация вдруг выплевывает хриплый звук, потом тревожно говорит: «Шестой, слышь, шестой!» Иванов снимает рацию.

— Ну что?

Ему что-то бурно и неразборчиво кричат в ухо.

— Погоди! — встревоженно отвечает Иванов в рацию, выходит из комнаты и, приостановившись на пороге, говорит: — Ладно, пошли, что ли, чаю действительно!..

Из другой комнаты слышно, как он вполголоса разговаривает по рации.

Герой с молодым милиционером идут на кухню, там он наливает в чайник воду, ставит его на газ. Берет железную банку с чаем и обнаруживает, что она пуста. За окном с коляской проплывает Галина Семеновна, мать Володи. Герой кивком показывает на нее молодому милиционеру, затем подчеркнуто обескураженно мотает головой, демонстрируя недоумение и негодование.

Иванов возвращается на кухню.

— Заварки нет, — говорит герой. — Могу к сестре сходить. Подождете?

— Конечно! — уже вполне дружелюбно, почти улыбаясь, отвечает Иванов.

Герой выходит из кухни, его поспешно нагоняет молодой милиционер.

— Я с вами… так понадежнее, — робко, но настойчиво говорит он и берет его за локоть.

Лифт — старый, с гремучей железной дверью и деревянными створками — доставляет их на четвертый этаж. По лестнице спускаются две женщины — пожилая и молоденькая, — в руках у каждой по два стула.

Он звонит в квартиру справа, дверь открывает подросток. Хорошо слышна хэви-металлическая музыка.

— Привет, — говорит мальчик и, вопросительно скользнув взглядом по милиционеру, кричит в глубину квартиры: — Мам!

Уходит, оборачиваясь.

— Дима, кто там? — кричит женский голос.

Дима неразборчиво отвечает. В коридоре появляется женщина лет сорока. Она похожа на героя, только выражение лица у нее не столь интеллектуальное.

— Привет! — говорит она почти с Диминой интонацией, разве чуть любезнее и, заметив милиционера, останавливается.

— Здрасьте!- говорит милиционер.

Женщина ошарашенно кивает.

— Ир, извини, — с деланным спокойствием говорит герой, — у меня чай кончился…

— Что?.. — растерянно спрашивает Ира, глядя на милиционера. — Чай?

Все молчат, ждут.

— А, конечно, — говорит Ирина, окончательно растерявшись.

Она возвращается на кухню. Герой с милиционером идут за ней.

— Мне прямо щепотку, — продолжает он ровным голосом ей в спину, — неохота в магазин, только сел, а… всегда я… хватит, ты что?

Последние слова звучат уже на кухне, сопровождая пересыпание заварки в маленькую баночку из-под детского пюре. Обстановка на кухне максимально типовая: шкафчики, алюминиевая мойка, вытяжка, прямоугольный столик с клеенкой, но совсем не видно никакой посуды и других кухонных принадлежностей.

— Спасибо! — говорит милиционер.

Его рация вдруг выкрикивает: «Миш!»

Все вздрагивают.

— Извините! — Миша хватает рацию, слушает хриплые крики, сам кричит в ответ: — Бегу! — Затем герою, уже скрываясь в коридоре: — Принесете подписку о невыезде!

Дверь хлопает. Ира выжидательно смотрит на героя. В глубине квартиры звонит телефон. Из комнаты выходит Дима. На распахнутой двери становится виден плакат с панк-звездой Мэрилином Мэнсоном. Вторая по коридору дверь прикрыта.

— Дед! Возьми трубку! — кричит Дима и, не заходя в комнату, колотит

в дверь.

— Как папа? — буднично спрашивает герой.

— Да ничего, нормально, а… — начинает Ира, явно собираясь что-то спросить.

— Ну вот и хорошо.

— Ну, раз хорошо, то ладно.

Она демонстративно отворачивается, хлопает дверцами шкафчиков, плотнее прикручивает капающий кран.

— Только мы тебе передачи в тюрьму носить не будем, — не оборачиваясь, говорит Ира.

— Ирка, — ласково говорит герой, обнимая ее сзади за плечи, — да не бери в голову, просто недоразумение, ерунда. Это мои проблемы.

— Твои, твои, — обиженно отвечает Ира.

Он легко щелкает ее по затылку. Она, не глядя, так же несильно лягает его ногой.

— Вот и поговорили! — улыбаясь, резюмирует герой. — Ладно!

Аккуратно прикрывает распахнутую дверцу шкафа, на минуту остановившись, хмурится, как если бы что-то вызвало удивление, но потом быстро идет к выходу.

Он спускается пешком на первый этаж. Еще с лестницы слышно, что в квартире свистит на плите чайник. Дверь открыта, внутри никого нет. На кухонном столе паспорт и листочек: «Срочно принесите подписку».

Герой снимает чайник с плиты, заваривает чай. Потом идет в свою комнату, достает из ящика чистый лист, садится писать. Задумывается. Перечеркивает все и достает еще один лист.

За окном видно, как у подъезда останавливается грузовик, из кузова выпрыгивают рабочие, заходят в дом.

Вынырнув откуда-то сбоку, Галина Семеновна, как и прежние визитеры, приставляет «козырек» к окну. Разглядев героя, улыбается и кивает ему, тычет пальцем в сторону подъездной двери.

Галина Семеновна входит с мальчиком. Ему лет пять, выражение лица очень капризное.

— Здрасьте! — громко говорит он, вертит головой, осматриваясь.

— Где вы их только берете, — говорит герой, глядя на мальчика.

— Семьдесят рэ, миленький, в час, — отвечает Галина Семеновна. — У тебя будут — с твоими погуляю. От Вовки-то моего толку не было, все порх, порх, какие тут внуки. Я чего пришла-то…

— Что случилось, Галина Семеновна, дорогая? — слегка раздражено спрашивает герой. — Ну нельзя ж вот так милицию сразу, теперь подписку какую-то. Вы не знаете, кстати, как их пишут: надо паспортные данные — нет?.. — Он шарит в карманах, потом идет на кухню за паспортом. — Так что он, пропал — сбежал или что? — кричит он из кухни. — Чаю хотите?

— Да я, миленький… — начинает женщина, идя за ним. Мальчик тянет ее на выход, пытается освободить свою руку, перебивает: «Баб Галь! Ну баб Галь!» — Ты не взыщи, — говорит она в спину герою, который разливает чай, — не знаю, что думать. Ушел — ничего не сказал. И то, вот люди говорят, видели его в Парке Горького, то в Серебряном бору, теперь ты, значит, на вокзале… Сам понимаешь. Целый месяц так. Но я хоть, конечно, успокоилась… Он, значит, жив, засранец. Так-то он на меня вроде не обижался… Это, я думаю, если, может, из дома уйти хотел… Да нет, вроде не из чего… Ушел — и вот просто…

Ребенок наконец вырывается, бежит к выходу.

— Баб Галь, я во двор! — кричит он, убегая.

Громко хлопает входная дверь.

— Петя!.. — кричит Галина Семеновна вслед. — Этот, как тебя… Коля! Вот шило в одном месте!

Выглядывает в окно.

— О, — говорит она, — твои-то уже!

— Что «уже»?

Герой подходит к ней. В окно видно, как подросток Дима и незнакомый мужчина выносят стол. Мальчик Петя или Коля пытается помогать им, хватаясь за ножку. Мужчина что-то недовольно говорит ему.

— Э, э! — кричит герой и стучит в окно. — Куда?!

Мужчина и Дима оборачиваются.

Герой выбегает на улицу.

— Максим, что случилось?

Он хватает за рукав мужчину, уже запихнувшего стол в кузов грузовика.

— Так переезжаем, — немного удивленно говорит тот, высвобождая одежду. — Ты как с Луны.

Они идут обратно в подъезд, герой кидается вслед за ними.

В квартире Иры суета, грузчики тащат шкаф, Ира гремит чем-то на кухне.

В комнате Димы, куда заглядывает герой, уже почти нет вещей, из мебели осталась только тумбочка, на полу мусор.

— Ир! — говорит Максим, остановившись на пороге комнаты.

Обнаружив, что ее нет, он исчезает из дверей. Герой спешит за ним.

— Ир! — кричит Максим, идя по коридору.

— А? — отзывается из кухни Ира.

Теперь видно, что в распахнутых настежь кухонных шкафчиках ничего нет. Грузчики, вошедшие вслед за героем и Максимом, деловито хватаются за один из шкафчиков, выносят, задев героя. Он взвывает, хватается за локоть.

— Что происходит?! — почти кричит герой. — Вы что? Куда?! Почему я ничего не знаю?! Я же только что…

— Где ты положила эту… такую… — не обращая внимания, говорит Максим.

— Что?

— Ну, эту… а! — Максим исчезает из кухни.

Ира пожимает плечами.

— Сейчас, — говорит она, явно думая о чем-то другом, и выходит из кухни, быстро идет по коридору.

Герой спешит за ней.

— Ира! — кричит он ей в спину, пытается обогнать, забежать вперед.

Они застревают в дверях комнаты деда, столкнувшись там с Димой, выносящим кресло.

— Ну ты как с луны, — повторяет Ира слова мужа. — Чего ты не знал, вот тоже новость!

Дима наконец проходит, они неловко вваливаются в комнату. Там почти пусто, есть только продавленный диван без покрывала, валяется стул с тремя ножками, на подоконнике засохший отросток в цветочном горшке.

Посреди комнаты стоит старик. В руках у него матерчатая сумка.

— Ну? — говорит Ира, войдя.

— Да всё, готово дело, — отвечает он недовольно.

— Хорошо. Ладно. Хорошо. Я не знал. Тогда скажи мне хотя бы, куда вы едете? Ты можешь мне сказать, едете вы куда? — потирая ушибленный локоть и стараясь быть спокойным, но нервно говорит герой.

Ира роется в карманах.

— Это еще что? — кивает она на сумку старика.

— Ничего, не твое, — говорит старик. — Мое.

— Да мне-то что. А, вот, тут записано. Дима! — кричит она и протягивает герою клочок бумаги, по-видимому, с адресом.

Старик поворачивается к герою.

— Видал, как? — говорит он желчно.

В комнате появляются Дима и Максим. Все садятся: дед и Ира на диван, Максим — аккуратно — на стул без одной ножки, Дима на пол. Секунд пять сидят молча. Герой по-прежнему стоит на пороге, держа в руке данную Ирой бумажку.

— Ну ладно, — говорит она.

Все встают и выходят из комнаты, последним идет старик, который останавливается в дверях и быстро оглядывает комнату.

— Пап… — говорит герой.

Старик смотрит на него, потом хлопает по плечу.

— Всё, готово дело, — повторяет он и выходит.

На лестничной клетке все, кроме героя, толкаясь, втискиваются в лифт.

— Ну давай, я позвоню, как устроимся! — говорит Ира.

Герой подавленно кивает. Она, наконец взглянув на него осмысленно, останавливается, торопливо обнимает, целует, заходит в лифт, железная дверь захлопывается, лифт отъезжает. Герой, постояв, возвращается в брошенную открытой квартиру. Останавливается в коридоре. На полу валяется обрывок газеты. Слышно, как внизу грохает дверь лифта.

Герой выходит, оставив дверь открытой, спускается.

Когда он в своей комнате подходит к окну, грузовика у подъезда уже нет.

Вечер. Герой выходит из подъезда, пересекает двор, пропустив мебельный грузовик. Пройдя между домами, оказывается на нешироком, но оживленном шоссе с потоком машин в несколько рядов. Он ныряет в подземный переход, торопливо пробирается вдоль столиков с поддельными духами и синтетическим бельем, выныривает из-под земли на другой стороне проспекта. В газетном киоске спрашивает у пожилой киоскерши:

— «МК» завтрашнего не было?

— Через полчасика, — отвечает та, продолжая пересчитывать мелочь.

Он идет по направлению к небольшому серому зданию, рядом с которым на огороженной территории припарковано пять или шесть милицейских машин.

Внутри здания пусто и полутемно. Небольшой коридор ведет прямо, упирается в зарешеченное помещение, где томятся два вьетнамца: один спит, другой равнодушно разглядывает вошедшего героя. Караулящий их милиционер становится виден позднее, в «аппендиксе» разошедшегося на отросточки коридора.

Он молча вопросительно смотрит на героя.

— Кому… — герой прокашливается. — Мне надо подписку о невыезде… Это кому надо?

— Так вам надо или кому надо? — непонятно реагирует милиционер. Подождав, смеется сам. Потом машет себе за спину: — Пятое окно.

Из коридора слышны шаги: кто-то идет, стуча каблуками. Милиционер нежно улыбается герою, тот удивленно поднимает брови, но тут цоканье за его спиной становится совсем громким, и он, обернувшись, видит, как из другого коридорного отростка появляется очень красивая женщина в форме старшего лейтенанта. Она улыбается сидящему, скользнув заинтересованным взглядом и по герою.

— А скажите, вот наш дом… — с надеждой начинает тот.

— Пятое окно, — мгновенно потеряв к нему интерес, говорит женщина.

Герой проходит в «аппендикс», очень скоро упирается в зарешеченное окошечко с цифрой 5. Оно закрыто фанеркой. Герой стучит.

— Подождите! — кричит ему оттуда старческий голос.

Герой прислоняется к стене, невидящими глазами смотрит, как вдалеке женщина-лейтенант любезничает с дежурным. Окошечко внезапно открывается.

— Что у вас?

— Вот! Подписка! — поспешно поворачивается он, достает из-за пазухи и просовывает под решетку сложенный вчетверо листок.

Сухая жилистая рука с крупными желтыми ногтями цапает листок, окошечко поспешно закрывается.

— Все? — подождав, удивленно говорит герой вслед.

— А что еще? — отвечают ему из-за фанерки.

Герой выходит из милицейского здания — на улице уже поздний вечер, — пересекает площадку со служебными машинами, выходит на проспект. Киоск закрыт, вдоль тротуаров протянулся строительный гофрированный забор с фонариками. Подземный переход перекрыт, у светофора стоит гаишник. Машины идут сплошным потоком, у перехода собралась уже немаленькая толпа желающих перейти на другую сторону. У всех раздраженные лица, одна женщина нападает на гаишника, который ей не отвечает.

Герой удивленно останавливается, оборачивается по сторонам, подходит к толпе у «зебры». Машинально провожает глазами проходящие мимо него машины. Не выдержав, пытается проскользнуть между ними, но безуспешно. Возвращается назад.

Наконец постовой дает отмашку, все переходят дорогу.

Двор, где живет герой, тоже огорожен, узнать его почти невозможно. Дома стоят с выбитыми стеклами. От дальнего подъезда отъезжает, по-видимому, последний грузовик. У подъезда героя грудой свалены почтовые ящики.

Он останавливается, потом кидается к своему подъезду. Дверь распахнута, из нее выходит пожилой мужчина со свертком в руках, буднично говорит герою: «Всего доброго!» — и удаляется. Герой вбегает в свою квартиру, также распахнутую. Внутри пусто. За окном слышен рев экскаватора, затем удар о стену. Сыплется штукатурка, все покрывается белой пылью. Герой, закашлявшись, поспешно кидается к выходу, в подъезде слышит еще два удара, и рев стихает, но мотор продолжает работать. Раздаются мужские голоса, и в дверном проеме появляются две фигуры.

— В какой? — спрашивает один мужчина, всматриваясь в пыль и кашляя.

— Да здесь вроде, — отвечает другой. — Эй! Тут есть кто?

— Да я, я! — герой, потеснив их, поспешно выскакивает из подъезда.

— Мужик, ну ты чего, — миролюбиво говорит ему здоровенный молодой парень в комбинезоне. — Нам работать надо, а то давай бы мы тебя здесь завалили.

— Где мои вещи? — истерически ровным голосом говорит герой. Лицо его, в белой пыли, похоже на маску Пьеро. — Вы не имеете права. Я буду жаловаться. Как ваша фамилия?

— Все, знаете ли, надо вовремя делать, — без особого волнения и раздражения назидательно отзывается сухой пожилой мужчина, по виду мелкий чиновник. — Подождите.

Он решительно идет к груде почтовых ящиков, на ходу вытирая лицо носовым платком. Герой смотрит ему вслед, помедлив, направляется за ним.

Парень залезает в экскаватор, дергает за рычаги, машина совершает неуклюжие маневры, примериваясь для очередного удара.

Чиновник, кряхтя, роется в ящиках.

— У вас пятьдесят восьмая? — с трудом разгибаясь, спрашивает он героя. — Первый этаж, значит, ящик на двери.

Груда обваливается, так что чиновник и герой еле успевают отскочить, но грохот ящиков заглушается ударом чугунной «бабы» о дом. Герой оборачивается на удар и поспешно отворачивается.

— Вот! — чиновник наконец находит нужный. — Ну-ка!

Опрокинув, он трясет ящик с цифрой 58, из которого вываливается пачка тоненьких листочков с рекламами, разлетается по земле.

Чиновник, присев на корточки, перебирает их, укоризненно качает головой.

— Как дети, честное слово! — говорит он герою. — Вы почту вообще не достаете, извиняюсь?

— Да я выкидываю… — говорит герой и заглядывает чиновнику через плечо.

— Ну! Повторное! Я не знаю, в самом деле, как с такими людьми… Черным по белому… — Он вертит листок так, чтобы свет прожекторов падал на него. — Город Полежаевск, улица Бочонкина, 103-Д. Это, по-моему, с Казанского, часа полтора. Или по МКАД, я не знаю. И вещички ваши там уже, когда это — с час назад ушел грузовик.

Он протягивает листок герою. Двигатель экскаватора ревет в полную силу, раздается еще удар. Их опять заволакивает тучей пыли, на этот раз черно-серой.

Ночь. Вагон электрички, почти пустой — всего человек пять. По вагону проходит продавец желтых журнальчиков, навстречу движется глухонемой с авторучками. Женщина, остановившись в дверях, громко рекламирует прищепки и ленту-«паутинку».

Потеснив ее, в дверях появляется немолодой мужчина. Он стремительно проходит по вагону и скрывается за противоположной дверью. За ним, прижав тетку с прищепками к лавочке, пробегают две девушки, по виду студентки. Вслед за ними появляются еще несколько человек, к их бегству присоединяются пассажиры этого вагона; людской поток становится непрерывным. Тетка с прищепками садится недалеко от героя.

— Понеслось! — ворчливо говорит она и роется в сумке на поясе.

Пассажирское бегство прекращается так же стремительно, как и началось, и в дверях вагона появляются трое мужчин: двое — в военной форме, третьего, щуплого небритого кавказца в ярком шарфе болельщика ЦСКА, один из военных, держа за рукав, проводит в противоположный конец вагона и сам встает там в дверях.

— Документики приготовили! — негромко говорит другой военный и устремляется к герою, не обращая внимания на тетку, которая демонстрирует какую-то бумажку. — Документики! — повторяет он.

Подойдя к герою, смотрит на него с некоторым подозрением. У того на лице несильно, но видны серо-белые разводы, одежда тоже в пятнах: до бродяги не дотягивает, но и на рядового обывателя не похож. Герой протягивает контролеру билет.

— Паспорт! — равнодушно скользнув взглядом по билету, говорит контролер.

Герой пожимает плечами и достает паспорт. Контролер листает его.

— Вы на Парковой прописаны? — говорит он.

— Не совсем, я… — начинает герой.

Неожиданно кавказец резким движением вырывается из рук контролера, дергает дверь, скрывается в тамбуре. Его сторож, который прислушивался к разговору, кидается за ним, второй контролер, поспешно сунув паспорт герою, бежит следом.

Поезд медленно тормозит. За окнами пристанционные огни.

Ночная улица новостройки. Высокие дома, сразу за ними начинается пустырь, за пустырем смутно темнеет лес.

Герой стоит перед последним домом, на углу которого светится табличка «Улица Бочонкина, 89-В».

Дома на четной стороне улицы пока еще в стадии достраивания, без верхних этажей, да и в самом 89-м почти нет огней.

Отделение милиции, как две капли воды похожее на то, в котором герой сегодня был. Даже милиционер, караулящий «временно задержанных», — копия того дежурного. За решеткой, правда, не томятся двое вьетнамцев, а нервно расхаживает кавказец в цсковском шарфе, которого герой видел в электричке.

— Простите, — говорит герой милиционеру, — у меня тут что-то с пропиской, не посмотрите?

Он протягивает листок милиционеру.

— Утром, — лениво говорит милиционер, не взглянув на листок.

— Но мне негде жить, я приехал…

— Пятое окно, — так же лениво говорит милиционер и машет себе за спину.

Герой уверенно направляется по знакомом маршруту.

В коридоре за его спиной цокают каблучки, но он не оборачивается.

— Абелян, — говорит сзади женщина, — будем тебя по статье оформлять. — И милиционеру: — Давай отпирай его.

Щелкает ключ, гремит железная решетка.

Герой стучит в запертое пятое окно. Оно почти сразу открывается.

— Такого дома нет, — устало говорит герой, подсовывая свой листочек под решетку. — У меня 103-й, а там всё на 89-м кончается.

— Паспорт! — говорят ему из глубины.

Он просовывает паспорт.

Цоканье сзади сильнее, герой оборачивается.

Очень некрасивая немолодая женщина, приземистая, в старом парике и очках, держит за запястье кавказца Абеляна в ярком шарфе.

— Нарушаем? — говорит тем временем голос из глубины окошечка.

— Простите? — он наклоняется ближе к окошку.

Кавказец негромко затягивает без слов заунывный восточный мотив.

— У вас подписка о невыезде! — говорит голос.

— Но дом-то сломали, я вот выехал по адресу…

— Вы же сами говорите, что 103-го нет!

— Стой смирно! — говорит женщина Абеляну. — Спляши мне здесь еще..

— Но это же новая прописка, я правильно понимаю…

— А вы давали подписку о невыезде — откуда?

— Так, — говорит герой, вытирая лоб. — Подождите. Вы говорите…

Окошко неожиданно захлопывается, спустя мгновение открывается дверь, в которой оно проделано, и на пороге появляется высокий жилистый старик в форме старшины.

— Я говорю, что теперь мы изменим вам меру пресечения, — говорит он. — За нарушение подписки о невыезде. Олечка, — обращается он к женщине, — вызывай резерв, двоих повезешь.

— За одну зарплату, заметь, — говорит Олечка.

— Вы что, в своем уме? — оторопело говорит герой. — Я ж сам к вам пришел!

— Вот и хорошо! Все бы так, а то ищи их по стране! — говорит Олечка. — Присядьте пока.

Старик шире открывает свою дверь.

— Да вы что, бюрократы! — герой делает шаг по направлению к выходу.

— Куда, куда?!

Старик крепко ухватывает героя двумя пальцами сзади за шею, тот, с исказившимся от боли лицом, выворачивается резким движением и случайно толкает Олечку, которая на минуту отпускает запястье Абеляна. Он, недолго думая, тут же пускается наутек.

— Беги! — кричит он герою.

Герой кидается за ним.

— Держи! — вскрикивает Олечка.

Милиционер, сидящий у решетки, вскакивает, но Абелян, сбив его с ног, без труда проскакивает дальше. Бегущий следом герой, довольно крепко двинув поднимающегося милиционера локтем в челюсть, тоже прорывается к выходу.

Выскакивает на улицу.

Абелян уже пересек площадку с милицейскими машинами.

— Беги! — еще раз кричит он, полуобернувшись на героя.

Герой припускает за ним.

Они бегут по темной улице.

Маленькая пристанционная площадь. Окна магазинов не освещены, но работает несколько ларьков-вагончиков, на остановке автобус и две маршрутки.

Герой и Абелян сидят, с трудом умещаясь, на поваленной урне в кустах недалеко от площади, курят, старясь прятать огонек в горсти.

— Надо как-то в Москву, — нерешительно говорит герой.

— Забудь, — отзывается Абелян.

— Почему? У меня там сестра, знакомые…

Абелян, не отвечая, внимательно разглядывает стоящую неподалеку от них, на площади, тетку. Ей лет шестьдесят, она одета в вязаную кофту. На голове платок, и больше всего она похожа на продавщицу семечек. Тетка равнодушно смотрит перед собой.

— Ладно, — говорит, докурив, Абелян. — Попробую.

Он выходит из кустов, не спеша приближается к тетке.

— Добрый вечер! — вежливо говорит он.

Она молча разглядывает его, после паузы говорит:

— Жилье?

— Ага! — Абелян с облегчением вздыхает и, широко улыбнувшись, оглядывается на кусты, где сидит герой.

— Ночлег или сколько?

— Не знаю пока. Думаю, месяц.

— Эй! — тихо зовет герой из кустов.

Абелян оглядывается на кусты, но опять поворачивается к тетке.

— Почем? — спрашивает он.

Тетка задумывается, оценивая платежеспособность Абеляна.

Герой нерешительно поднимается с места, выходит из своих кустов, останавливается на краю площади.

— Ему тоже, что ли? — спрашивает тетка.

— Нет, мне… в Москву никак не можете? — говорит герой.

— Слушай, ты что, больной? — спокойно говорит Абелян. — Твоя фотка уже во всех отделениях. Паспорт же у них? Даже если доедешь, сколько продержишься? Две статьи. Сопротивление при исполнении, и вторая… за что они тебя?

Герой молчит.

Абелян пожимает плечами, опять поворачивается к тетке. По площади проходят два милиционера, подходят к водителю маршрутки, заговаривают с ним, косясь на Абеляна с героем.

Герой торопливо скрывается в кустах, садится на урну, упирается локтями в колени, обхватывает голову. Абелян что-то тихо говорит тетке и тоже ныряет в кусты. Тетка идет к стоящему невдалеке старому «Москвичу», садится в него, начинает прогревать мотор.

— Короче, здесь уже негде, — говорит Абелян. — На 93-й километр поедешь? Сто в день.

Герой поднимает глаза на Абеляна.

— Извини, у тебя мобильника нет? — говорит он. — Мой разрядился.

— Я при тебе из «обезьянника» свалил, — говорит Абелян. — Как ты думаешь, что у меня есть? Кстати, Давид.

Он протягивает герою руку.

— Очень приятно, — говорит герой, пожимая ее.

— Ладно, на тебе карточку, вон будка, — помявшись, говорит Давид и снимает ботинок. Достает оттуда карточку. — Только давай быстрее, ментов полно.

Герой торопливо идет к будке, Давид не спеша — к разогревающемуся «Москвичу».

Деревенская улица. Ночь. «Москвич» переваливается на ухабах. Света в домах почти нигде нет. Машина останавливается около двухэтажного дома с одним освещенным окном на первом этаже. Давид и герой выходят, машина отъезжает.

Из сеней слышно, что в глубине дома работает телевизор.

— Эй, хозяин! — говорит Давид.

Никто не отвечает, и они, пройдя дальше, оказываются в освещенной комнате. В углу надрывается обшарпаннная переносная «Юность», правда, изображение все смазанное, раздвоившееся и какое-то полуцветное — словом, ненастроенное. На диване лежит мужчина лет пятидесяти, сухой, коротко стриженный, в длинных трусах и несвежей майке.

— Хозяин! — говорит Давид.

Мужчина поспешно вскакивает.

— Ой, извините! — говорит он смущенно, но и не думает надеть что-нибудь еще, только делает звук потише, выжидательно смотрит на гостей.

— Нас Валентина привезла, — говорит Давид.

— А! — успокаивается хозяин. — Она условия сказала?

Давид кивает.

— Пройдемте, граждане, — говорит хозяин.

Он берет фонарик, и все отправляются в глубь дома. Комнаты заставлены кроватями с лежащими на них людьми. В основном все спят, только во второй комнате, где оказываются женщины, одна, молодая, читает журнал «Космополитен», подсвечивая текст мобильником. Она быстро взглядывает поверх журнала на вошедших, встречается глазами с героем и, чуть задержавшись на нем взглядом, опять углубляется в чтение.

Они поднимаются на второй этаж, хозяин зажигает ночник. В маленькую комнату тоже втиснуто несколько кроватей, почти все заняты. Только с краю, на составленных вместе двух койках, привалившись к стене, спит один человек. Зато двое лежат на полу.

— Вот! — говорит хозяин, указывая на койку. — Только деньги уж вперед, а то, знаете ли, тоже на пол.

Герой расплачивается с хозяином за себя и, взглянув на Давида, за него. Хозяин уходит, предварительно погасив свет. Герой моментально ударяется обо что-то и вполголоса ругается. Отодвигает штору. Становится светлее: прямо в окне — полная луна.

Давид начинает спокойно раздеваться, складывает вещи на спинку стула. Оставшись в одних плавках, лезет под одеяло.

— Ложись давай! — говорит он герою. — Чего ждешь-то?

Тот продолжает стоять посредине комнаты, оглядываясь. Потом садится на край кровати. Снимает куртку, вешает ее на вещи Давида. Ложится в одежде поверх одеяла.

Некоторое время лежит, ворочаясь. Потом вздыхает, встает и выходит из комнаты. Останавливается на небольшой площадочке, вниз от которой идет лестница. Здесь очень темно, свет проникает только через маленькое квадратное окошко под потолком, и внизу на лестнице лежит желтая полоска из освещенной комнаты первого этажа. Герой достает сигарету, закуривает.

— Пожалуйста, не надо здесь курить, — голос раздается совсем близко.

Герой еще раз щелкает зажигалкой, наклоняется, подсвечивая.

На площадке сидит человек. Все, что можно разглядеть от зажигалки, — это его довольно внушительная щека. Взглянув вверх и наискосок на героя, человек неторопливо отворачивается.

— Если не затруднит, потушите, — говорит он.

— Извините, — говорит герой.

Садится рядом, тушит сигарету.

— У вас валидола нет? — спрашивает толстяк. — Сердце прихватило.

У него, как у многих полных людей, высокий грудной голос.

— Увы, — говорит герой. — Хотите спрошу, поищу.

— Да ничего, — отзывается толстяк. — Сейчас отпустит.

Они молчат некоторое время.

— Скажите… — нерешительно начинает герой. — Я… немного выбит из колеи… даже не немного… Короче, что происходит? Вы не знаете?

— Это такой вопрос, — помолчав, отвечает толстяк, — на который мне пары минут хватит, чтоб…

— Простите, — поскучневшим голосом говорит герой.

— Не обижайтесь, — спокойно отзывается толстяк. — Я не знаю, что вам сказать… Я сам не очень… Вы ведь тоже беженец?

— Беженец?.. — герой усмехается. — Беженец… Ну… можно и так, наверное…

Внизу слышны шаги и мужской негромкий голос, ему что-то резко отвечает женский. Опять тихо.

— Значит, это так называется — беженец? — повторяет герой. — В Москву теперь… всё, вы считаете?

— Кто знает…

— Странно… А что же тогда?

— Выбирайте, страна большая, — не то в шутку, не то серьезно говорит толстяк. — Вас ищут?

— Да… — после паузы признается герой.

— Ну так бегите…

— Да ну, ерунда! — вскидывается герой. — Почему я должен, не понимаю, я, в конце концов, ничего такого…

— Ну, это вы совсем не оригинальны, — перебивает толстяк.

Полоска света внизу становится шире: кто-то выглядывает с первого этажа, тихо зовет:

— Нинка!

Подождав, скрывается.

— Пора спать, — пошевелившись, говорит толстяк.

— Не уходите, пожалуйста, — торопливо просит герой. — Знаете, как-то… Еще пару минут, ладно?

— Ну разве пару, — толстяк опять замирает на ступеньках.

Внизу громко хлопает дверь, узкая полоска света исчезает, становится еще темнее.

— Знаете… — вдруг громко и взволнованно говорит герой. — Тише, что вы!

— Простите. Знаете, — он понижает голос, — я сейчас стал звонить своим, там, на станции, ну, сестре, знакомым… а телефоны — все, не знаю, другие, что ли. Незнакомые люди подходят. Или не отвечает вообще… «Неправильно набран номер», все такое… И раз пять не туда попал…

— Может, перепутали? — осторожно говорит толстяк.

— Да нет… И домашние тоже… Перебудил столько незнакомых людей, неудобно.

— Ну, соображения удобства вас теперь точно не должны… — начинает толстяк.

Но герой, не слушая его, вдруг усмехается.

— У меня знакомый, он француз. Никак не может понять, почему мы говорим «не туда попал», он считает, надо — «не попал туда»… Вот и подумаешь, что хуже: первое или второе…

— Абстракция, простите, — говорит толстяк. — Интеллигентские разговоры. «Туда — не туда», а результат…

— Да-да, конечно, — герой поспешно соглашается, ему не хочется упускать собеседника. — А этот дом, простите, здесь что, это… вроде ночлежки?

— Вроде… Володи, — говорит, поднимаясь, толстяк. — Не переживайте. Это всё называется ночные мысли. А утро вечера, сами знаете…

Он спускается вниз.

— Спокойной ночи! — немного разочарованно говорит вслед герой.

Толстяк не отвечает.

Дверь скрипит, потом легонько хлопает. Герой закуривает, дымит, глядя в маленькое окошечко под потолком.

Он возвращается в комнату, опять ложится поверх одеяла, отвернувшись от Давида, лицом к комнате. С улицы слышится звук подъезжающего грузовика; он останавливается у дома, и комната освещается рассеянным светом от фар. Хлопают дверцы, потом грохает откинутый борт кузова, слышны мужские голоса. Спящий на полу человек поворачивается во сне и оказывается лицом к герою. Тот удивленно хмурится и, свесившись с кровати, вглядывается

в повернувшегося, который теперь достаточно хорошо освещен. Он очень похож на Володю. Герой растерянно поворачивается к Давиду, но тот крепко спит. Снизу слышны приглушенный разговор и шаги. Он опять поворачивается к Володе, некоторое время смотрит на него, потом вздыхает и закрывает глаза.

Утро. Занавеска на открытом окне слабо шевелится от ветра. Скрипит дверь, оконная створка с размаху стукается о раму. Герой просыпается, несколько мгновений лежит, собираясь с мыслями, потом садится на кровати; поеживаясь, оглядывается.

Комната пуста: кровати стоят аккуратно застеленные — никаких следов пребывания людей. Нигде не видно сумок, одежды, умывальных принадлежностей.

Герой надевает куртку и спускается вниз. Там пьет чай Давид. В углу негромко работает телевизор.

— Встал? — оборачивается Давид. — Прикинь, непруха: ночью группа ушла.

— Какая группа?

— Вроде на Якутию. Двадцать человек набрали, и ушла группа. Человек пять осталось, кто не пошел. Теперь жди. Зато мы вроде на Прибалтику идем. Но все равно, не меньше месяца сидеть, пока паспорта, то, сё… Обидно. Чуть раньше бы… Чаю хочешь? Садись!

Герой садится за стол, Давид наливает ему чаю. Они молча делают по глотку. Входит хозяин, одетый в вытянутые тренировочные штаны и бесформенную водолазку. Кивнув герою, он роется в ящике под телевизором. В окно видно, как тучный мужчина в спортивном костюме чинит забор.

— Простите, — говорит герой в спину хозяину, — а вот парень, что на полу лежал… вы его знаете?

— Который? Вовка или Сардар?

— Вовка.

— Ну?

— Ну… он что тут? Его там мать вообще ищет, я сосед…

— Сейчас, знаете ли, практически всех кто-нибудь ищет, — назидательно отзывается хозяин. Наконец неодобрительно поворачивается к герою: — Не советую интересоваться, гражданин.

Найдя в ящике отвертку и плоскогубцы, выходит из комнаты. Герой вопросительно смотрит на Давида.

— Надо в магазин сходить, — задумчиво говорит Давид. — Или на работу, что ли, устроиться. Хотя куда нам… Лучше продать что-нибудь. У тебя есть что продать?.. Вообще мобилы хорошо идут, да вот… — Он широко зевает, смотрит в окно. — Эти… флэшки. Я тут у одного лоха увел, толканул на рынке, так потом… — Он опять зевает. — Но здесь не знаю, как…

К толстому мужчине за окном подходит хозяин, они о чем-то спорят.

— Так, — говорит герой, быстро допивает чай, решительно ставит на стол чашку. — Хорошенького понемножку.

Резко встает из-за стола, бежит, перепрыгивая через ступеньки, наверх.

— Ты чего? — удивленно кричит вслед Давид.

Наверху герой хватает свою сумку, оглядывается — не забыл ли чего, — сбегает вниз.

— Спасибо тебе за всё, — подходит он к Давиду, жмет обеими руками его руку, — а мне пора, это все как-то затянулось… Всё, бывай.

— Пока, — говорит Давид, пожимая плечами.

Наливает себе еще чай.

Герой выходит во двор и быстрым шагом направляется к калитке. Немного задерживается, встретившись взглядом с обернувшимся к нему толстяком, — возможно, он и был его ночным собеседником.

— Гражданин, вы куда? — окликает его хозяин.

— В магазин! — отвернувшись и опять ускоряя шаг, отвечает герой.

Идет по длинной улице. Останавливает местного по виду мужичка. Что-то у него спрашивает. Тот активно жестикулирует, объясняя.

Платформа «93-й километр». 93-й километр — малонаселенный пункт: здесь нет ни магазинов, даже палаточных, ни автобусной остановки. Домик стрелочника и переезд. Тропинка, ведущая к поселку. Единственная машина, которая припаркована прямо к краю платформы, — это фургон военной комендатуры. Прислонившись к нему, греется на солнышке молодой парнишка в форме. На плече у него висит автомат. Герой, скорым шагом направлявшийся к платформе, практически налетает на него, выйдя из-за поворота.

Парень настороженно смотрит на героя.

— А… — начинает тот, от неожиданности не зная, что придумать.

— На платформу — документики попрошу, — разобравшись, что опасности нет, говорит парень, — рынок налево.

— Спасибо, я… сигареты, — обрадованно говорит герой, — мне как раз… спасибо!

Он поспешно отступает назад; свернув на боковую тропинку и пройдя несколько шагов, действительно почти сразу оказывается на маленьком самодеятельном рыночке. У забора крайнего дома пристроился грузовик. В его раскрытых дверях на корточках сидит смуглый мужик цыганистого вида в мятом пиджаке. Рядом с ним на маленьком стульчике — чернявая молодуха. На дверях грузовика подвешены овощи — образцы товара. Тут же висят ценники.

Рядом с грузовиком — шеренга бабулек, запеленатых в платки. Они предлагают свое: вязаные шали, носки, варежки, горки подозрительных грибов, яблоки с «бочками».

В конце улицы появляется еще один грузовик. В рядах продавцов происходит оживление. Цыган спрыгивает на землю, бабки смешиваются в кучу, из которой затем формируется подобие очереди. Герой встает в «хвост», все настороженно разглядывают его.

Грузовик останавливается, водитель, хмурый молодой парень, открывает дверцы кузова, залезает внутрь. Товар — двухлитровые бутыли газировки «Колокольчик», пакеты с гречкой и рисом, рыжие брикеты хозяйственного мыла, черный хлеб и прочее в репертуаре сельпо — вызывает горячее обсуждение, но никто ничего не покупает.

Герой протискивается к грузовику.

— Сигареты есть? — спрашивает он парня.

— «Прима», — отвечает парень, не глядя на него.

— Давай.

— Ишь какой, — тут же говорит высокая простоволосая старуха, — сигарет ему.

— Только своим продаем, — говорит парень, по-прежнему не глядя на героя.

— Да ладно, тебе жалко, что ли? — Герой протягивает водителю деньги, другой рукой берется за дверцу кузова.

— Руку убери, — начиная раздражаться, говорит водитель.

Очередь враждебно перешептывается.

— Понаехали, — говорит другая бабка в вязаной кофте, светлом цветастом платке, с сильно загоревшим обветренным лицом. — Не сидится им…

Цыган возвращается к своему грузовику, запрыгивает в него, переговариваясь с женой, наблюдает за развитием конфликта.

— Слышь, мужик, — говорит незаметно подошедший пьянчужка, который торговал книжками из серии «Подвиг» и «Библиотека приключений», разложив их прямо на земле, — я те сигарет куплю, а ты мне на поллитру добавишь. Идет?

Герой с досадой опять поворачивается к парню, который, спрыгнув на землю, уже закрывает дверцы кузова. Герой, машинально продолжающий держаться за одну из них, мешает это сделать.

— Ну ты, козел! — заводясь, говорит парень. — Нарываешься, да?!

Засунув руки в карманы, грудью отталкивает героя от машины. Тот растерянно отступает. Парень еще раз толкает героя, и он падает — скорее от неожиданности. Вскакивает, но парень толкает его еще раз.

— Ты чего? — удивленно спрашивает герой.

— Это ты чего? Ты чего, а?! — кликушествует парень. — Я тебя звал, а?! Тебе «Примы» не хватало?! Чего ты ходишь тут, ты чего тут ходишь?!!

Длиннобородый дед в пиджаке и шляпе поспешно собирает с капота побитого «Запорожца» банки с медом. Пьянчужка возвращается к своим книгам. Герой оказывается прижатым к кузову грузовика, парень хватает его за ворот рубашки, герой резко дергается, ворот рвется. Цыган спрыгивает с грузовика, подходит к ним. В руке у него гирька от весов в форме подковы.

— Ой, батюшки! — громко охает старуха в куртке. — Батюшки мои!

Цыган и парень подошли очень близко к герою, их головы в считанных сантиметрах друг от друга. Цыган дышит ему в лицо, герой морщится, но не может отвернуться, так как прижат к грузовику.

— Я тебе серьезно говорю, крендель, — почти шепчет парень, — исчезни. Понимаешь меня?

— Да что я тебе сделал?! — герой хватается за руки парня, по-прежнему держащие его воротник, пытается разжать их.

— Как будто тебя не было, — продолжает парень, как бы не слыша его, — тебе ж лучше будет, придурок.

Слышен звук отъезжающего «Запорожца».

— Давай, я объясню, — говорит цыган.

— Федь, Федор, Федь! — тянет цыгана за полу пиджака маленькая старушка сразу в двух платках.

— Да мужики!.. — барахтается герой.

— Тебя поучить надо? Так не понимаешь? Так поймешь?! — цыган пихает герою под нос подкову.

Герой насколько может отворачивает голову, закрывает глаза.

— Эй-эй! Вы!! — слышен издалека женский голос. — Стой! Алё!

Парень и цыган оборачиваются.

По улице спешит молодая женщина, машет им.

Цыган опускает руку с гирькой.

— Слава богу, слава богу, слава богу! — быстро бормочет бабка в куртке.

— Нинкин ли, что ли, мужик-то? — вполголоса говорит бабка в платке.

— Уроды! — накидывается Нина, подойдя. — Вы озверели совсем?

В ней можно узнать ночную читательницу «Космополитен».

Цыган отпускает героя.

— Ну что, струсил? — мирно говорит он.

— Конечно, струсил, куда тут… — парень улыбается, но продолжает держать героя за воротник.

Герой с недоумением смотрит на Нину.

— Да отпусти ты его, лось здоровый! — накидывается Нина на парня.

— Твой, что ль? — говорит парень.

— Ну, мой.

— Так не разбрасывай… где попало, — говорит парень и наконец отпускает героя. — На нем не написано…

— Пошли! — говорит Нина. — Еле нашла его!

Она хочет взять героя за руку, он отстраняется.

— Да пошли!

Герой нервно дергает плечом и шеей, не понимая, что ему мешает полуоторванный воротник.

Делает еще шаг в сторону.

— Точно твой мужик-то? — ехидно говорит бабка в платке.

— Ну как знаешь, — говорит Нина герою.

Уходит, не оборачиваясь.

— Ишь какой, — говорит высокая старушка. — Сигарет он хотел.

Герой, помедлив, все-таки идет за Ниной.

Парень начинает закрывать дверцы кузова.

— Девушка, э… Нина! — негромко зовет стремительно уходящую Нину герой.

Она на секунду приостанавливается.

— Что?

И быстро идет дальше, так что весь дальнейший разговор происходит почти на бегу, причем герой почему-то все время оказывается немного сзади.

— Во-первых, спасибо, — говорит он.

— Пожалуйста. Во-вторых?

— Это все… очень неожиданно. Я не понял, за что они…

— Просто так. Еще вопросы?

— Не обижайтесь, я…

— Может быть, не надо было вам помогать? — раздраженно говорит Нина, останавливаясь. — Может, вам понравилось?

— Может, и не надо! — в свою очередь заводится герой.

— Ну так давайте вернемся!

Нина хватает героя за руку, тянет его назад.

Он вырывает руку.

— Прекратите, вы что?!

Нина смеется.

— Слушайте, ну и видок у вас!

Взявшись одной рукой за плечо героя, она другой резко дергает воротник, отрывает его окончательно, отдает герою.

У него действительно комичный вид: ошарашенное лицо, взъерошенные, почти дыбом стоящие волосы, рубашка выбилась из джинсов, оторванный воротник в руках.

— Я сумку в дом отнесу, — говорит Нина и снимает сумку у него с плеча. — А вас в лесу они ждут, давайте быстрее.

Она берет его под руку, проводит немного вперед, до поворота на следующую улицу. Обнаруживается окраина поселка, дорога, по другую сторону которой начинается лес.

— Вон, видите тропинку? — говорит Нина. — Вот туда, не собьетесь, она одна.

Разворачивается и быстро удаляется по улице. Герой смотрит ей вслед.

Большая поляна в негустом подмосковном лесу. Давид, хозяин, герой и толстяк в разных местах поляны копают что-то напоминающее окопы или задел под землянки. Давид и хозяин работают быстро и как будто без напряжения, толстяк вяло ковыряет землю неподалеку от героя, у которого работа тоже не ладится: мешает слишком короткий черенок лопаты.

— Перерыв! — громко объявляет хозяин.

Они садятся, герой достает сигареты. В пачке осталась всего одна. Он пускает ее по кругу. Хозяин жестом отказывается.

В лесу очень тихо, слышно только какую-то птицу и отдаленный гул машин на шоссе. Лает собака.

— Тихо как… — говорит Давид.

— Тихо! — вдруг говорит хозяин, прислушивается.

Ничего особенного не слышно.

— А что… — начинает толстяк.

— Тихо, я сказал!

Все замолкают и тоже прислушиваются. Теперь становится слышно, что в лесу происходит движение: неразборчиво перекликаются люди, собачий лай становится громче и ближе.

— Ё!.. — вскакивает хозяин. — Быстро!

Он подхватывает лопату и, перепрыгнув недорытую землянку-окоп, бежит в глубь леса. Остальные устремляются за ним.

Толстяк тяжело, с присвистом дышит, герой слегка отстает, чтобы тот не остался один, Давид оборачивается на них, хозяин бежит впереди.

Толстяк стонет на бегу, что-то неразборчиво произносит.

Споткнувшись, бросает лопату, чуть не падает, хватается за героя.

Лай становится ближе.

— Здесь, вот, здесь! — раздаются сзади голоса.

— Скоты… — задыхаясь от бега, бросает хозяин бегущему чуть сзади Давиду, — нашли… теперь… сваливать.

Он оборачивается на героя с толстяком и останавливается. Давид налетает на него.

— Где лопата, сволочь? — шипящим криком кричит хозяин. — Бросил лопату?

— Бежим, бежим, — тянет его за рукав Давид.

— Назад иди, за лопатой, назад! Понял?

— Вы что, куда? Нельзя! — вступается герой.

Сзади вновь слышатся затихшие было голоса и лай.

— Ай! — машет рукой хозяин и вновь пускается бежать.

Все устремляются за ним. Лес становится реже, и впереди уже видно поле с дачами.

— Быстрей! — бросает через плечо хозяин. — Нажмите!

Герой оборачивается и видит, как отставший толстяк, опустившись на колени и опершись руками о землю, надсадно дышит. Он приостанавливается, тоже тяжело дыша, оборачивается на бегущих.

— Беги, козлина! — оборачиваясь, издалека кричит хозяин.

Герой смотрит на толстяка, дрожащей рукой вытирает капли пота на виске. Опять оборачивается на хозяина.

— Да тикай, мать твою!.. — кричит тот.

Герой еще раз взглядывает на толстяка. Тот уже сидит на земле, всем телом опираясь на одну руку, другой дергает ворот рубашки, пытаясь расстегнуть пуговицу. Встретив взгляд героя, устало взмахивает рукой. Отворачивается.

Герой, помедлив еще мгновение, бросается бежать.

Лес закончился. Они прыгают в овраг. Давид, оступившись, катится кубарем, хозяин и герой торопливо сбегают вниз. Перепрыгивают текущий на дне ручей и карабкаются наверх, на противоположную сторону, где уже видны заборы и стены дач.

— Крайняя дача!.. — кричит хозяин. — Зеленая…

Давид первым достигает дачи, толкает калитку, они влетают во двор. Хозяин запирается изнутри. В окне показывается испуганное детское лицо. Они валятся на землю.

Некоторое время лежат, переводя дух, потом Давид садится. Рассматривает ногу.

— Штанину порвал, — сокрушенно говорит он.

— Да ладно, подберем из брошенного, — отзывается хозяин.

Герой тоже садится на траву, потом вскакивает, кидается назад к калитке.

— Чужое не люблю, купить никак? — спрашивает Давид.

— Так и купишь чужое. Новое, что ли, купишь. Э, алё! Далеко собрались? — зовет хозяин героя, который впопыхах не может справиться с замком.

Тот, не оборачиваясь, продолжает дергать замок.

Давид, ухмыляясь, наблюдает.

— Да брось ты выёживаться, Паша! — снисходительно кричит он.

— Может, в милицию заявите на нас, гражданин? — почти одновременно с ним говорит хозяин.

Герой, присев, пытается понять, почему дверь не открывается.

— Всё, хорош!

Хозяин подходит, хлопает героя по плечу, тот отбрасывает руку.

— А он что — Паша? — спрашивает Давида хозяин.

— Ну надо же его как-то звать, — отвечает Давид.

— Ладно, пошли, куда тебе деваться, ключ у меня, — говорит хозяин и, мимоходом потрепав героя по затылку, идет в дом. — Полчаса у нас есть, максимум.

Детское лицо в окне исчезает. Давид отправляется вслед за хозяином. Герой остается во дворе, прислоняется лбом к калитке.

Слышит, как скрипит, открываясь, дверь дачи, потом доносится голос хозяина.

— Здравствуй, Сережа! А где мама?.. Позвонить можно?

Давид выходит на крыльцо.

— Всё, Паша, сейчас сваливаем! — говорит он. — Пойдем чаю попьем, пока Валентина машину подгонит.

Небольшая площадь провинциального городка. Массивное здание с колоннами — такие раньше назывались Дворцами культуры.

У входа стоят все четверо путешественников.

— Сейчас, — говорит хозяин, — обождите здесь, только чтоб никуда!

Давид кивает, разглядывая площадь.

У обочины Валентина, та самая тетка-водитель, которая привозила героя и Давида, пристроив свой «Москвич», запирает его, идет к остальным. В центре площади происходит, очевидно, торжественное открытие памятника — он пока накрыт суровой тканью. Небольшой духовой оркестр. Рядом оратор с бумажками произносит речь. Слов отсюда разобрать нельзя.

— Что ты такой прибитый? — спрашивает Нина героя. — Как замороженный.

Он не отвечает, отходит в сторону.

Оркестр играет хор «Славься» из «Ивана Сусанина», и к постаменту подступает человек с ножницами. Он разрезает веревку, которой обмотана холстина, скрывающая памятник.

Герой подходит к доске, обильно оклеенной листочками вроде объявлений о сдаче квартир, и видит, что это листовки с розыском: портреты, данные, описания прегрешений или обстоятельств исчезновения. Человек на одном из портретов напоминает Давида, но не более чем любого другого жителя юга.

Изображенный на другом листке очень похож на героя. Удостовериться в том, их ли ищут, нет никакой возможности: листочков так много, что они наклеены один на другой, и виднеются лишь обрывки имен, фамилий и дат.

Герой ковыряет ногтем листок, наклеенный на «его» данные.

— Ты что, одурел? — говорит Нина, подошедшая следом за ним. — Отойди подальше, идиот, узнают же.

Герой с удивлением, как от неожиданно пришедшей в голову мысли, взглядывает на нее.

Веревка на памятнике разрезана, оркестр переходит к «Прощанию славянки». Холстина ползет вниз, но цепляется за что-то. Застревает. Ее судорожно тянут. Валентина, заинтересовавшись, оборачивается к памятнику.

К доске с объявлениями подходит пожилой мужчина в военной форме, на рукаве у него красная повязка — очевидно, он дежурит на открытии.

— Интересуемся? — дружелюбно говорит он, кивая на стенд.

Нина, неопределенно мотнув головой, поспешно отходит. Герой остается неподвижным. Дежурный хочет идти, но герой молча загораживает ему дорогу.

— Вы что? — удивленно говорит дежурный и пытается обойти героя.

Он вновь загораживает ему дорогу.

— Не понял, — уже менее дружелюбно говорит дежурный, глядя на него.

Герой встает рядом со стендом так, что его лицо оказывается около портрета. Выжидательно смотрит на дежурного.

— Ты больной, что ли, мужик? — недовольно говорит тот, отодвигая героя и проходя дальше.

Холстина на памятнике наконец сдалась и соскальзывает вниз. Памятник виден со спины, поэтому нельзя понять, кому он. Видно только, что это невысокий человек в современном костюме. Валентина, вытягивая шею, через толпу заглядывает спереди; очевидно, не узнав запечатленного, пожимает плечами. Митингующие понемногу покидают площадь.

Мимо, сильно дымя, проезжает грузовик с надписью «Люди».

Герой поспешно идет к расходящейся толпе, стараясь попадаться на дороге военным и милиции, которых здесь достаточно. Одни огибают его, занятые разговором, другие удивленно или раздраженно отодвигают в сторону.

Он мечется до тех пор, пока чья-то рука не хватает его за плечо.

Герой поспешно оборачивается: это Валентина.

— Мы зовем-зовем, а он в «Найди меня» играет, — недобрым шепотом говорит она. — Ну-ка!

Она ведет его за плечо к машине.

Площадь уже опустела, поэтому герой идет довольно послушно.

— Один раз не узнали, другой не пропустят, — назидательно говорит Валентина, отпирая машину и заталкивая туда героя. — А нам всем за тобой?

Она запирает «Москвич», стоя прислоняется к передней дверце. Разглядывает площадь.

Герой сидит в салоне.

В зеркале заднего вида отражается один его глаз. Он замечает это, смотрит на свое отражение, подвигается так, чтобы были видны оба глаза. Подмигивает себе один раз, другой. Потом еще. Это немного похоже на нервный тик активистки с его двора. Зло смеется.

Вечер. Крыльцо Дворца культуры. Из массивных дверей появляется хозяин, что-то говорит стоящим неподалеку Нине и Давиду, машет Валентине.

Холл и гардероб ресторана. Они украшены гирляндами, шарами, плакатами с надписями. Гардероб забит пальто. Беженцы нерешительно останавливаются.

— Обождите, — покровительственно говорит им мужчина в светлом костюме.

Мужчине лет сорок, он ярко выраженный гипертоник, к тому же сильно навеселе, поэтому красен и потен. Галстук мешает ему, время от времени мужчина теребит узел.

— Значит, сейчас пойдете в зал… тихонько. Особо не светитесь, но все равно народ уже… никакой — тут у шефа нашего… юбилей. — Он поправляет галстук. — Потом… ближе к ночи… я подберу маршрут…

Хозяин кивает.

— Вы бы галстук сняли, — говорит он, — тяжело небось.

Краснолицый не отвечает и суровеет лицом.

— Короче, пошли, — сухо говорит он и устремляется вперед.

В ресторане пируют человек пятьдесят. В основном это мужчины в костюмах-тройках и женщины с ярким макияжем и в блестящих синтетических платьях. В зале полутемно, на небольшой площадке-сцене разноцветные огни.

Путешественники занимают крайний столик, на них действительно никто не обращает внимания, поскольку все столпились около сцены.

Там на стуле за маленьким столиком сидит шимпанзе, одетый в блестящий цирковой костюм.

— Вот он, наш друг, скромный африканский труженик! — кричит ведущий, кудрявый брюнет без возраста в белой рубашке с жабо, в черном фраке с такими длинными фалдами, что фрак больше смахивает на плащ. — Он, как вот и мы с вами, пришел в ресторан!.. Давайте посмотрим, может быть, какие-то ситуации покажутся нам знакомыми, а?

Дрессировщик, одетый так же, как шимпанзе, негромко что-то говорит, и шимпанзе хватает вилку, зажимает в кулаке, потом стучит ею о стол. В притихшем было зале поднимается смех. Ведущий незаметно отходит за кулисы, из темноты которых вскоре становится виден мерцающий сигаретный огонек.

Герой без выражения смотрит на сцену. Давид торопливо разливает водку всем, кроме Валентины. Они пьют, принимаются за закуску, невозмутимый официант приносит еще тарелки и бутылки.

На сцене появляется девушка, она подсаживается к обезьяне, шимпанзе широко ей улыбается, обнажая оба ряда крупных белых зубов, кивает головой. Веселье в зале нарастает, многие подходят совсем близко к сцене.

Давид наливает всем еще, доливает в едва пригубленную рюмку героя.

— Э, ты совсем не боец, — говорит он сочувственно. — Пей давай.

Он берет рюмку, вкладывает в руку героя, подносит вместе с рукой к губам, заставляет выпить до конца.

Шимпанзе, лихо опрокинув стопку, стучит себя в грудь кулаком и довольно откидывается на спинку стула.

Герой слегка улыбается, Нина подмигивает ему, Давид снова разливает.

От сцены звучат аплодисменты — шимпанзе закончил свой номер. Конферансье затеял новую игру: он вызывает на сцену добровольцев. Там уже переминаются с ноги на ногу смущенная девушка в шелковом комбинезоне, плотный крепыш лет сорока и двое молодых парней.

— Женщина, еще одну женщину, пожалуйста! Ну что же, женщины, вы не готовы войти в горящую избу? А-а-а, понимаю, как раз в избу-то вы готовы, а вот на сцену… Ну же, дамы, наши бесстрашные женщины!.. Вам нечего бояться!

— Я хочу! — вдруг громко кричит Нина.

— Спятила? — хозяин хватает ее за руку, но она уже поднялась из-за стола.

— Давайте-давайте! — радостно кричит ведущий. — Это что там у вас за нарушение прав трудящихся? Женщина хочет выступать!

Нина поднимается на сцену.

Герой уже самостоятельно наливает себе рюмку, выпивает ее. Давид, приобняв его, похлопывает по плечу.

— Хорошо, хорошо, велл, давайте начнем! Начнем поскорее нашу сказку! — говорит ведущий. — Однажды Иванушка-дурачок… — он берет одного парня за руку, подводит к краю сцены, надевает ему на голову обруч с бутафорскими ушами, — пошел на охоту. Правда, вся беда в том, что был он, к сожалению, хромой и косой дурачок. Витя, наш спортивный и зоркий Витя, изобрази нам хромого и косого дурачка!

Парень начинает прохаживаться по сцене, усиленно хромая и строя страшные рожи. Все смеются и аплодируют. Какой-то мужчина сильно навеселе подходит к краю сцены и пытается забраться на нее, чтобы присоединиться к Вите, его, хохоча, оттаскивают приятели. Герой смеется вместе со всеми. Они с Давидом подходят к краю сцены, оживленно, по-детски наблюдают за происходящим. Хозяин угрюмо сидит за столом.

— И вот увидел… Кого он увидел, кому в детстве бабушка сказки рассказывала?.. Лягушку, ну конечно же, лягушку!.. Викуся! — игриво говорит ведущий, беря за руку девушку и подводя к Вите-дурачку. — Ну-ка, давай примерим этот чудный головной убор, посмотри, он совсем не лягушачий!

Он надевает ей другой обруч, с антеннами.

Герой возвращается к столику, наливает себе рюмку.

— Закусывай, закусывай, — брезгливо говорит хозяин, — нам ехать еще.

Делает бутерброд, сует ему в руку.

— А как прыгает у нас лягушечка? — кричит тем временем ведущий. — Ну-ка, как прыгает лягушечка, давай мы с тобой попры-ы-ыгаем!

Девушка смущенно смеется, нерешительно подпрыгивает пару раз под восторженные овации и смех, машет на ведущего и сбегает по лестнице в зал. Давид громко хохочет, вытирая выступившие от смеха слезы. Герой улыбается во весь рот — он уже порядком пьян.

— Ну что ты будешь делать! — восклицает ведущий. — Сбежала наша лягушечка, не захотела стать царевной. Эх, девичья скромность, девичья скромность… Ладно, поехали дальше! А в это время!.. у царицы!.. праздновали! День!! Рождения!!! Костян, заряжай! — торжественно кричит он кому-то в микрофон и надевает на Нину бумажную корону на резиночке.

Из колонок, расположенных по углам сцены, начинает грохотать песня с заводными гуцульскими переборами, мигают огни светомузыки. Ведущий хлопает в такт музыке, обращаясь в зал, многие в зале подхватывают. Он организует вокруг Нины подобие хоровода из трех человек с собой во главе. Хоровод делает вокруг «именинницы» пару приплясывающих кругов, но быстро разваливается.

— Не хватает! — радостно сообщает ведущий в зал. — А ну-ка, помогите нам! Танцуют все! Танцуют все!!

Он подхватывает Нину за руку, ведет хороводную цепочку со сцены вниз, к ней начинают цепляться остальные. Постепенно почти весь зал оказывается включенным в гигантскую гусеницу.

«Ха-ра-шо! Все будет харашо!» — кричит фонограмма Верки Сердючки. Ведущий увеличивает темп, подлаживаясь под ритм песни, хоровод теперь почти бежит. Давид смеется, мелькают незнакомые лица, потом хмурое лицо хозяина, который оглядывается на Нину, — между ними несколько человек, потом бежит герой, его почти тащат «соседи по хороводу», он спотыкается, но очень весел. «Ха-ра-шо!» — выкрикивает он вместе с танцующими. Опять мелькает Давид. Кудрявая грива ведущего. «Бежим-бежим! Бежим!» — кричит он весело. Хозяин оглядывается на Нину. Опять Давид. Невозмутимое лицо Валентины. Оживленное — Нины. Она кричит: «Ха-ра-шо!» Герой, бессмысленно и беззвучно разевающий рот.

На повороте он, не удержавшись, вылетает из цепочки, его соседи смыкают руки, продолжая свой бег.

Он стоит, пошатываясь, смотрит на бегущих.

С трудом идет к выходу, путается в змеящейся вокруг него цепочке, оказывается за сценой, в маленьком подсобном помещении. Там пусто и очень светло — комната освещена лампами дневного света, одна из которых громко трещит и мигает.

Он садится за легкий столик на алюминиевых ножках, на котором пластмассовый бокал с салфетками. Закрывает лицо руками. Сидит так, покачиваясь.

Слышно, как кто-то отодвигает стул напротив и садится за столик, основательно качнув его.

Севший ничего не говорит.

Герой отнимает руки от лица.

Напротив него — шимпанзе в ярком эстрадном костюме.

Встретив взгляд героя, широко ему улыбается.

Поздний вечер. В салоне «Москвича» темно, лица пассажиров освещаются редкими встречными огнями. Герой сидит на заднем сиденье между Ниной и Давидом, который закинул руку ему за плечи; с неподвижным лицом смотрит перед собой. Впереди — хозяин.

— А ты еще в землянке хотел прожить, — сонно говорит Нина хозяину.

Он поворачивается к ней, упрямо говорит:

— Очень даже бы жили.

— Ага. Особенно я.

— А тебя бы мы сдали.

— Ой! Сдали!

— А кому ты нужна?

— Да тебе, например.

— Мне? Сказала! Мне, посмотрите на нее…

— Нина! — говорит Давид, перегибаясь через героя. — А ты давно здесь?

— Давно, — отвечает Нина, в свою очередь перегнувшись через героя и опершись, как о неодушевленный предмет, ладонью о его колено; он не реагирует. — Группу на Казахстан ждала, пока ждала, заболела.

— Ну поправилась?

— А что, незаметно?

Нина смеется.

— А я бы куда-нибудь на Север подался! — мечтательно говорит Давид, откидываясь назад.

— На Север? — Хозяин, насколько может, поворачивается к нему. — Ты?!

— А что? Там красиво, северное сияние… — говорит Давид.

— Ага, полярная ночь полгода, вечная мерзлота, — добавляет Нина.

— Он бы там кипятильниками торговал, — говорит хозяин.

— Ну да, если с юга, значит, торговать, — неожиданно обижается Давид. — Я бы серьезный бизнес завел. Поехали, Нина, со мной.

Хозяин криво ухмыляется.

— Ревнует! — иронично кивнув на хозяина, говорит Нина.

Хозяин фыркает:

— Дура ты все-таки!

— Ты умный.

— А что… — задумчиво говорит Давид. — Куплю оленей. Я люблю там разных… собак, кошек люблю всяких… У меня дома была собака… хорошая…

Нина зевает.

Ночь. Все пассажиры заснули. Давид откинулся назад и спит, приоткрыв рот, Нина положила голову на плечо герою. По подголовнику мотается макушка хозяина, торчит смешной вихор. Не спит только герой, который по-прежнему неподвижным взглядом смотрит перед собой.

В машине тихо работает радио. Звучит траурный марш Шопена в оркестровом варианте, но не слишком отчетливо. Он заглушается неясным шумом, похожим на шум толпы: гул голосов, некоторые «крупным планом», как будто кто-то проходит рядом с микрофоном; шарканье ног. Марш замолкает, бухают громкие удары, похожие на артиллерийские выстрелы. Затем воцаряется тишина.

В это время герой замечает, что Валентина, вероятно, дремлет за рулем: она клюет носом, поспешно выпрямляется, голова опять срывается вниз. Он осторожно смотрит на своих соседей: все продолжают безмятежно спать.

Машину слегка подбрасывает. Нинина голова соскальзывает с плеча героя, она, не открывая глаз, водворяет ее на прежнее место. Валентина, вздрогнув, садится поудобнее, но спустя мгновение опять задремывает. Герой напряженно смотрит ей в затылок.

— На этом мы заканчиваем нашу трансляцию. Московское время три часа, — говорит уютный женский голос. — В эфире «Радио России», передаем последние известия. Комфортабельный жилой микрорайон торжественно открыт вчера в городе Полежаевске. Приют нашли тысячи московских семей. В основном это переселенцы из восточных районов столицы…

Далее выпуск новостей прерывается помехами.

Мимо проносится встречная машина, мазнув фарами по спящим. На мгновение освещает руку Нины, лежащую на коленях, прореху на джинсах Давида.

Валентина окончательно заснула, опущенная голова мотается в такт движению. Машина незаметно забирает все правее, она скорее всего уже съехала с обочины, потому что салон слегка потрясывает. Герой сидит, напряженно вытянувшись, не мигая, почти с надеждой, смотрит на Валентину.

Хозяин кряхтит во сне, что-то невнятно произносит. Герой хмурится, строго взглянув на него.

Машина все быстрее скользит, мелко трясясь и выхватывая фарами небольшие кустики и пучки травы.

Герой зажмуривается, потом широко открывает глаза.

Их явно несет вниз, кустики уже кончились, трава сменяется мелким гравием. Машину уже не трясет.

Герой почти грустно смотрит на затылок Валентины, слегка кивает каким-то своим мыслям.

Давид всхрапывает и, закашлявшись, прислоняется виском к боковому стеклу.

Впереди, выхваченная светом фар, темно блестит какая-то вода — река или озеро. Несильно хлещет по лобовому стеклу ветка куста.

Герой опять взглядывает, на этот раз с жалостью, на Нинину руку, спокойно лежащую на коленях, на затылок хозяина.

Вода приближается. Можно разглядеть берег и бетонный спуск.

Валентина, вцепившись в руль, положила голову на руки. На толстой кисти — старые часы на металлическом браслете, безвкусное кольцо-печатка на пальце.

Герой с отчаянием мотает головой и, откинувшись назад, тихо говорит:

— Она спит.

— А? — закряхтев, в полусне переспрашивает хозяин.

— Она спит!! — кричит герой.

Хозяин, вздрогнув, резко поворачивается к Валентине, хватается за руль. Проснувшаяся Валентина громко вскрикивает и жмет на тормоз. Машину заносит в сторону, она подпрыгивает, боком бьется обо что-то, все валятся друг на друга, машина ударяется еще раз, теперь «носом», и останавливается.

Темно и тихо.

«Москвич» стоит недалеко от края берега, освещая воду фарами. В салоне включается свет, хозяин выходит из машины. За ним вылезает Давид, потом Нина. Валентина остается внутри, сидит, растирая ладонями лицо.

Хозяин закуривает, подходит к реке. Он освещен фарами и хорошо виден.

— Ждать нельзя, — сплюнув в воду, говорит он. — Перекур, дальше я поведу.

Нина стоит у машины, прогибается, держась за поясницу, шмыгает носом.

— Испугалась, Нинка? — говорит хозяин.

— Ага, — отвечает она.

Герой подходит к хозяину, садится на корточки у воды.

— Тебя как зовут? — неожиданно спрашивает он у хозяина.

Хозяин молча смотрит на него, отворачивается.

— Анатолий, — говорит он, глядя на реку.

— Анатолий, — говорит герой спокойно, — я дальше не поеду.

— Снова-здорово, — отзывается хозяин. — Ты меня достал уже за эти сутки, колобок-неудачник.

Опять сплевывает в воду, бросает сигарету.

— Ну пошли, — говорит он, идя к машине.

Герой остается сидеть у воды.

— Паша, — говорит Давид, — хорош дурку валять, ты мировой парень, всех нас типа спас…

Валентина заводит мотор, осторожно дает задний ход, останавливается

в более безопасном положении. Героя теперь не видно.

— Нет, правда, ребят, — говорит он из темноты, — вы уж как-нибудь…

— Да куда ты денешься! — раздраженно говорит хозяин, вглядываясь.

— Не знаю, — еще спокойнее отзывается герой.

Нина подходит к нему. Он щелкает зажигалкой, на некоторое время осветив ее лицо.

— Нина, — говорит герой. — Нина, спасибо вам еще раз, что выручили тогда, на рынке.

— Дура-ак, ой, дурак! — говорит Нина, глядя на героя.

Мотает головой и, всхлипнув, отходит к машине.

Забирается в салон.

— Ладно тебе, Паша… — начинает Давид.

— Да не Паша я, — перебивает герой.

— А кто?

— Слушай, Давид, — не отвечая, продолжает герой, — у меня в сумке телефон, мобильник, можешь загнать его где-нибудь, только без «симки», ладно? И деньги — там немного, но хватит на первое время. Это все, чем я тебя могу… отблагодарить.

— Да нужны мне твои деньги! — говорит Давид гордо.

— Бери-бери, — желчно вступает хозяин, — он все равно долго не продержится, а нам пригодятся.

Валентина выходит из машины, садится рядом с Ниной.

— Ну, что делать будем? — говорит она хозяину, выглядывая из салона.

Хозяин смотрит в темноту, туда, где стоит герой.

— Да пошел ты! — с досадой говорит он.

Быстро садится в машину, заводит двигатель.

— Паш! — нерешительно зовет Давид. — Уедем же!

Герой молчит.

— Паша, Паша, — обескуражено произносит Давид. — Эх, ты, Паша.

Тоже садится, хлопает дверцей.

«Москвич» разворачивается и медленно ползет вверх по заросшему травой склону.

Выезжает на дорогу и два раза коротко сигналит. Резко взяв с места, быстро скрывается.

Становится совсем темно.

Раннее утро. Серое, пасмурное небо, туман. Неширокая река, заключенная

в пологие бетонные спуски, очень короткая полоска каменистого пляжа, маленькая пристань, закрытая будка билетной кассы. На мосту неподалеку уже довольно интенсивное движение, но на набережной безлюдно. Ветрено. Герой идет вдоль берега, потом присаживается у воды, ежась и закрываясь от ветра.

Сначала небольшие, потом все более сильные волны набегают на берег. Из-под моста слышны звук мотора и неясная музыка, но вместо «трамвайчика» или небольшой баржи, как можно решить по звуку, показываются несколько четырехместных каноэ. В них дружно работают веслами спортсмены в разноцветной форме. Все громче звучит музыка — это «Песня о встречном» Шостаковича, — и вслед за каноэ из-под моста выплывает катер. Музыка доносится именно с него. На носу катера стоит человек в теплой спортивной одежде и с мегафоном.

— Раз-два! Раз-два! — кричит он в мегафон. — Быстро-быстро! Раз-два!

Каноэ бодро рассекают воду, оставляя диагональные следы. Одна команда заметно лидирует, потом группа из трех лодок, еще одно каноэ отстает.

— Семеновы, поднажали, раз-два, раз-два! — кричит тренер. — Еще быстрей!

Последняя команда активнее работает веслами, ей удается поравняться

с другой, которая как раз чуть снизила темп.

— Так, дружно! — кричит человек. — Бежим! Бежим-бежим! Раз-два! Раз-два!

Герой задумчиво провожает взглядом проплывающие каноэ.

— Быстро-быстро! — кричит человек на катере, оборачиваясь на героя. — Взяли! Взяли! Бежим-бежим! Бежим-бежим!

Каноэ скрываются в речном тумане, постепенно затихает музыка.

На противоположном берегу реки видна приземистая однокупольная церковь, по-видимому, очень древняя. Метрах в пятидесяти от нее — кафе-палатка с надписью «Балтика» на крыше. Большие зонты на ножках, рядом «стопки» вставленных один в другой пластмассовых стульев.

Из палатки выходит человек. Подойдя к воде, он засовывает руки в карманы, смотрит на воду.

Постояв, уходит обратно в палатку.

Безлюдно и тихо.