Женщина с собачкой. Сценарий

У этого сценария странная, загадочная история.

Я написал его в середине 90-х годов минувшего века для какой-то кинофирмы — названия не помню: в те годы они возникали и таяли, как миражи. Так случилось и с этой фирмой, и некоторое время сценарий лежал неприкаянным, пока я на всякий случай не послал его на конкурс, проводимый тогдашним Госкино. Сценарий оказался в тройке премированных.

По правилам конкурса премированный сценарий получал финансовую господдержку. Тут же на него нашлись охотники в лице разных фирм и киностудий, среди которых был и «Ленфильм». С этой студией меня связывали давние и ностальгические отношения, и я, не думая, отдал сценарий в Петербург.

Все складывалось прекрасно, Студия нашла недостающие для полноценной сметы деньги, я подписал договор. И режиссер нашелся, которому сценарий очень понравился. Это был В. Рыбарев из Минска. Он давно не снимал, но я помнил его заметные в свое время фильмы. Правда, знающие люди предупредили меня, что Рыбарев из тех режиссеров, которые к авторскому тексту относятся не слишком уважительно. Но, как давно работающий в кино сценарист, я воспринял это со смиренным пониманием: в конце концов, наша работа не конечна, за режиссером последнее слово.

Однако все дальнейшее стало выходить за рамки моего понимания.

Во-первых, под сомнительным предлогом дороговизны съемок мне предложили выкинуть из сценария Крым. А так как без Крыма сценарий терял всякий смысл, я этого сделать не мог. Но режиссер убедил меня дать ему попробовать сделать это самому. Он говорил, что после долгой безработицы мой сценарий — его единственный шанс, просил войти в его положение. Я вошел и шанс дал.

Работа над режиссерским сценарием шла в обстановке крайней таинственности, до меня доходили лишь тревожные слухи, что режиссер сочиняет совсем другой сценарий, точнее — приспосабливает к моему сценарию какой-то свой нереализованный замысел. Тут я сделал первую непростительную ошибку. Вместо того чтобы остановить производство и во всем со скандалом разобраться, я положился на былую творческую репутацию В. Рыбарева. Кроме того, у меня было много другой работы, она тоже требовала времени и внимания.

Удар грома произошел, когда я все же добился просмотра уже почти готового материала. На экране был не мой, пусть хотя бы испорченный, но совершенно другой фильм, с другими героями, сюжетом (и, к слову сказать, другим бюджетом, бедность которого была видна невооруженным глазом). И называлось все это уже не элегически: «Женщина с собачкой», а грубо и жутко — «Прикованный»…

В таких ситуациях я никогда не бывал и растерялся. Даже попытался откликнуться на слезные мольбы режиссера (вторая моя ошибка!) что-то поправить в сумбурном, прямо скажем, материале и дописать пару сцен профессиональной рукой. Как я потом понял, это и было нужно всем, затеявшим подмену сценария: они получали какие-никакие основания оставить в титрах мою фамилию (фамилия режиссера, как соавтора, явочным порядком была уже там). Ведь финансирование-то шло под мою фамилию — автора премированного сценария!

Когда же я наконец осознал всю подноготную подмены, директор «Ленфильма» примирительно утешил меня словами: «А тебе-то что, даже лучше — „Женщина с собачкой“ свободна, можешь продать ее второй раз».

Это правда, сценарий был свободен, в «Прикованного» из него не перешло ни единого слова. Но господдержку-то сценарии получают всего один раз!

А сценарий я перечел недавно и понял, что мне по-прежнему симпатичны его герои, несмотря на то, что, вероятно, в чем-то устарели некоторые его реалии. Это можно было бы легко исправить, введя, скажем, сегодняшние пролог и эпилог, а основное действие переведя в недавнее «ретро».

Но я решил ничего не менять — пусть сценарий будет нетронутой иллюстрацией к данному предисловию.

2005

Аэропорт в Симферополе. Ночь

У стойки контроля плотная, торопливая очередь. В ней двое мужчин: один лысый, полный, в плаще и с вещами, другой сухощавый, лет пятидесяти, в куртке и без вещей — Сергеев.

Лысый держит паспорт и билет наготове.

Л ы с ы й (он навеселе). И все равно, упрямый ты, козел: Федя бы пре-

красно меня на «Мерсе» довез.

С е р г е е в. Вы с Федей хоть на контролеров не дышите.

Л ы с ы й. О нас не беспокойся, старик…

Договорить ему не дает появление плечистого и кожаного Феди по ту сторону контроля. Федю сопровождает почтительный пограничник.

Ф е д я (приглашая жестом). Олег Ильич, сюда!

Л ы с ы й (Сергееву). Вот видишь! И все равно я тебя люблю, хоть ты и козел. (Обнимается с Сергеевым и, раздвигая очередь, минует контроль.) Что в Москве передать?

С е р г е е в. Кому?..

Л ы с ы й. Тоже верно. Тогда отдыхай и расслабляйся. Все хозяйство на неделю — в твоем распоряжении! (Шутит, грозя пальцем.) Как повяжешь гал-стук — береги его!..

Махнув Лысому на прощанье, Сергеев выбирается из толпы, возвращается в зал ожидания.

Зал полон, люди спят на скамейках и на полу, сбившись в кучки: семьи с детьми, группки солдат, стайки молодежи, парочки, кавказские торговцы. Гремит телевизор на кронштейне, светятся неусыпные коммерческие ларьки. Духота и толкотня. Сергеев подходит к ларьку, покупает бутылку «Пепси» и садится перед телевизором. Очевидно, что ему некуда торопиться.

«…и проблем сохранения окружающей среды, — вещает диктор новостей в телевизоре. — Об этом пойдет речь на конгрессе курортной индустрии стран СНГ, открывающемся завтра в российской столице…»

По залу бродит маленькая белая собачка, путаясь под ногами и приветливо виляя хвостом каждому, кто случайно бросит на нее взгляд.

«…справедливо названной „пирамидой года“, — громко продолжаются новости. — Однако следы трехсот миллиардов рублей вкладчиков, как и следы мошенников, к сожалению, пока…»

Собачка останавливается перед парнем и девушкой, помахивает им хвостиком, но тем не до нее — они целуются отрешенно и самозабвенно, и для них не существует ни этого шумного зала, ни целого мира, где:

«…по последним сведениям, судьба семерых журналистов, похищенных месяц назад в Ираке, по-прежнему остается…»

Допив «Пепси», Сергеев ставит на пол бутылку и неспешно встает. Подходит к стеклянным дверям.

На стекле дверей — афиша: какой-то йог «целитель и гуру из Мадраса» приезжает в Ялту. За дверьми унылый осенний дождь, расплывающиеся огни фонарей.

Ежась, Сергеев поднимает воротник куртки.

Аэропорт в Симферополе. Ночь

Площадь перед зданием аэровокзала мокра и неуютна. Несколько такси у диспетчерской будки, «Жигуленок» в сторонке.

В машине за рулем Сергеев. Он заглядывает в «бардачок», проверяя наличие там маленького газового револьвера, запирает кнопкой дверь и щелкает приводом «дворников». Хочет тронуть машину, но картина в разъяснившемся стекле останавливает его.

Подсвеченный сзади фонарем, по площади движется длиннополый силуэт дамы с зонтиком и ридикюлем, а у ног дамы, таким же силуэтом, семенит маленькая собачка.

Сергеев с недоверчивой усмешкой глядит на эту неожиданную и даже неуместную здесь цитату из классики, а дама, выйдя из контражура, становится вполне обыкновенной современной женщиной в плаще, с дорожной сумкой. И собачка ее оказывается все той же, уже знакомой нам приблудной аэропортовской дворняжкой.

И уже совсем по-современному, безуспешно потолкавшись среди стоящих такси, женщина отходит от них и снова останавливается посреди площади в растерянности.

Секунду подумав, Сергеев решается и трогает машину. Останавливается рядом с женщиной, опускает стекло.

С е р г е е в. Садитесь.

Женщина смотрит нерешительно. Ей лет сорок, у нее миловидное лицо.

Ж е н щ и н а. Вы же не знаете, куда мне…

С е р г е е в. Куда?

Ж е н щ и н а. Дело в том, что я… видите ли, я еще сама точно не знаю…

От одного из такси отделяется фигура водителя и недобро направляется к машине Сергеева.

С е р г е е в. Тогда тем более садитесь.

Он открывает заднюю дверцу, туда неожиданно и деловито первой впрыгивает собачка, следом садится женщина.

Т а к с и с т (подойдя). Эй, мастер, притормози!

Но Сергеев, едва дверца захлопывается, дает газ. Он объезжает площадь по кругу, выруливая к дороге.

Г о л о с ж е н щ и н ы. Ты же вся мокрая! Это ваша?

С е р г е е в. Кто? (Он оборачивается и видит собачку, устроившуюся на сиденье.) Я думал — ваша.

Ж е н щ и н а. Да нет, прибилась, не отстает ни на шаг. Остановитесь, я ее высажу.

В зеркале заднего вида наблюдается оживление на стоянке такси, таксисты что-то сердито обсуждают, один из них направляется к будке телефона.

С е р г е е в. Да пусть живет.

Улицы Симферополя. Ночь

Машина едет по ночным симферопольским улицам.

Сергеев, женщина и собачка в салоне.

Ж е н щ и н а. По-моему, они остались вами недовольны.

С е р г е е в. Кто?

Ж е н щ и н а. Ну, эти, со страшными рожами. Вы бы знали, сколько они с меня заломили!

С е р г е е в. Моя рожа вам внушила больше доверия?

Ж е н щ и н а. Больше. Но таких денег у меня все равно нет.

С е р г е е в. И что же делать?

Ж е н щ и н а. Имеете полное право высадить. Только, если можно, в городе, а не на дороге среди ночи.

С е р г е е в. Вы рисковая женщина.

Ж е н щ и н а. А что мне оставалось? Я подумала: если не выкинули собачку, может, не выкинете и меня?

Не ответив, Сергеев делает поворот рулем и останавливает машину.

Ж е н щ и н а. Я ошиблась?

На круглой площади в свете фар серебрится множество голубых указателей.

С е р г е е в. Развилка. Левая дорога — в Судак, Феодосию, Коктебель. Правая — Бахчисарай, прямо — на Алушту, Ялту, Севастополь.

Ж е н щ и н а. А вам куда?

С е р г е е в. Мне — прямо.

Ж е н щ и н а. И мне прямо. (Сергеев трогает машину.) Я сейчас объясню: у меня есть два адреса, совершенно незнакомых людей… знакомых моих знакомых, один в Алуште, другой в Кореизе. Давайте мы сделаем так: вы меня высадите где-нибудь там, поближе, где есть телефон, а я подожду утра и дозвонюсь… а там уже автобусы пойдут и троллейбусы, когда светло, не страшно.

Сергеев спокойно слушает ее торопливую речь.

С е р г е е в. А когда темно?

Ж е н щ и н а. Я понимаю, что вы хотите сказать: села в машину ночью к незнакомому мужчине и еще говорит про какие-то страхи. Ну, во-первых, — вы не из местных.

С е р г е е в. Тоже по роже решили?

Ж е н щ и н а. У вас номер московский. Значит, на отдыхе или в командировке, в общем, свой.

С е р г е е в. Вы тоже москвичка?

Ж е н щ и н а. Я… нет, я из Петербурга. Глядите-ка (она кивает на собачку), уже уснула!

С е р г е е в. А во-вторых?

Ж е н щ и н а. Во-вторых… Во-вторых, мне вообще уже ничего не страшно. Но это другая тема. А вы отдыхающий, я угадала?

С е р г е е в. Угадали.

Ж е н щ и н а. Значит, мы с вами о цене договоримся. Как отдыхающий с отдыхающим.

Горное шоссе. Ночь

С е р г е е в. Я отдыхающий коренной. В Крым езжу… в общем, с доисторических времен. У нас была студенческая турбаза в Мисхоре. А потом привык, и эти места ни на что не меняю. Вот уже тридцать лет езжу каждую осень.

Ж е н щ и н а. А я в Крыму была всего один раз. Тоже в доисторические времена — в детстве. Меня школа премировала путевкой в пионерлагерь «Ай-Петри».

Сергеев с внезапной заинтересованностью глядит на женщину.

С е р г е е в. Давно это было?

Ж е н щ и н а. Вчера — разве по мне этого не видно?

С е р г е е в. Простите… «Ай-Петри» теперь сильно изменился.

Ж е н щ и н а. Все мы изменились, время бежит, бежит вперед, и ничего не возвращается, только убавляется, убавляется, убавляется… (Она смолкает и откидывается на спинку сиденья, прикрыв глаза, некоторое время сидит так неподвижно.) Вы… не могли бы остановиться на секундочку?

Сергеев останавливает машину.

С е р г е е в. Вам плохо?

Женщина торопливо роется в сумочке.

Ж е н щ и н а. Ерунда, ничего особенного. Я сейчас… только не уезжайте, я правда заплачу, сколько нужно, если хотите, то вперед.

Сергеев вынимает из зажигания ключи, протягивает.

С е р г е е в. Можете взять в залог.

Ключи женщина не берет, но что-то достает из сумки и выходит. Заворочалась и подняла голову собачка.

С е р г е е в. Ну, заяц по имени собака! А тебе не нужно выйти?

Коробочка, виднеющаяся в открытой сумке, невольно привлекает внимание Сергеева. Из нее торчат пластиковые упаковки одноразовых шприцев. Вглядевшись, Сергеев различает и стеклянный блеск ампул. Щелкает открывшаяся дверь.

Ж е н щ и н а (садясь в машину). Все в порядке. Укачало немного.

Она замечает открытую сумку и перехватывает отведенный от нее взгляд Сергеева. Сергеев трогает машину. Женщина запоздало застегивает сумку и в раздумье смотрит на затылок смолкшего Сергеева.

Ж е н щ и н а. Вы обиделись?

С е р г е е в. На что?

Ж е н щ и н а. Что я вам не поверила, деньги вперед…

С е р г е е в. Имеете право. Действительно, почему вы должны верить первому встречному?

Кутузовский перевал. Ночь

Сергеев, женщина и собачка в машине. Едут молча.

В их молчание постепенно входит музыка, несущаяся с перевала, где пост ГАИ. Впереди открывается ярко освещенный оазис в ночи: гаишная будка с прожекторами, кафе в мигающих разноцветных лампочках и с музыкой, гремящей оттуда. Милиционер светящимся жезлом останавливает машину.

М и л и ц и о н е р (очень радушно). Доброй ночи, доброго здоровьечка! (За-глянув внутрь, женщине.) С приездом вас, здравствуйте!

Женщина тревожно переводит взгляд на Сергеева. Тот достает документы.

Милиционер кивает на кафе.

М и л и ц и о н е р. Нет, нет. Вы туда пройдите. Вас там ждут.

Выросший рядом с милиционером «качок» в пятнистой форме делает Сергееву знак следовать за ним. Сергеев выходит из машины и идет за качком. Милиционер уже ловит новую, встречную машину.

Кафе на перевале. Ночь Они входят в полуоткрытое кафе. Справа, за сдвинутыми столами гуляет компания. Слева, один за столиком, хозяин перевала, брюнет в тюбетейке, сам с собой играет в нарды. Сотовый телефон лежит на столике. Качок подводит Сергеева к нему.

Х о з я и н. Что творишь, москвич дорогой? У аэропорта стоял? Стоял. Пассажира взял? А кто тебе разрешил?

С е р г е е в. У меня не пассажир.

Х о з я и н. Жена, да? Ты хочешь, чтобы я встал, да? Пошел к машине, нетактичный вопрос ей задавал: ты жена или не жена? Документы смотрел?

Сергеев достает бумажник, открывает.

С е р г е е в. Понял, осознал.

Хозяин заглядывает в бумажник, берет из него одну купюру, две, потом разом забирает все остальные.

Х о з я и н. На этом перевале ваш Кутузов один глаз потерял. У тебя, я вижу, пока два. Иди и больше на дорогах Республики Крым не шали!

Горное шоссе. Ночь

Сергеев возвращается за руль.

С е р г е е в. Извините.

Он трогает машину. В зеркальце заднего вида постепенно исчезает светлый оазис, проваливается в черноту. Стихает музыка. Ровный шум мотора, и снова молчание в машине.

Ж е н щ и н а (усмехнувшись). Вы, я вижу, действительно, здесь старожил. Все вас знают, ждут. Милиция под козырек отдает.

С е р г е е в (мрачно). Имеет основания.

Ж е н щ и н а. Не спрашиваю, какое, я не любопытная. Вы ведь тоже не любопытны. Вы замечательно, великодушно не любопытны!

Сергеев вопросительно оборачивается. Лицо у женщины недоброе, и в голосе звучат нервные, злые нотки.

Ж е н щ и н а. Вы ведь видели это! (Она показывает коробочку.) И что подумали? Только честно! Подумали, ломает бабу, невтерпеж ей ширануться?.. А если просто очень больно? Если просто невмоготу, когда сводит, жжет, как огонь, вам это в голову не пришло?!

Сергеев слушает, притихнув и не зная, как ответить.

Ж е н щ и н а (помолчав). Простите. Конечно, вы не могли этого знать. Просто, когда лекарство еще не подействовало, а вы вышли из кафе с этим холуем и мент так суетился перед вами, я вас вдруг возненавидела — такого здорового, уважаемого, благополучного… Это грешно. Я знаю. Это уже ушло вместе с болью.

С е р г е е в. Я могу вам чем-нибудь помочь?

Ж е н щ и н а. К сожалению, мне никто не может помочь… и все это скучный и ненужный разговор.

Лицо Сергеева озадаченно и серьезно. Он достает сигарету, но тут же, спо-хватившись, вынимает ее изо рта.

Ж е н щ и н а. Курите, курите. Я сама бросила недавно.

Снова они едут молча. Сергеев курит, стараясь пускать дым в приоткрытое окно.

Г о л о с ж е н щ и н ы. Не понимаю, зачем я вам все это говорю, но мне больше некому рассказать… А мы с вами увиделись и расстанемся, и мне не будет стыдно потом за никому не нужную откровенность. Так вот случилось. Жила себе и даже в чем-то преуспевала, была благополучной, как вы, и, поверьте, не была такой злобной и нервной занудой, все считали меня веселой и легкой и не такой уж немолодой. Все обрушилось разом: рентген, анализы, больница… И вот тебе, девочка, пара месяцев, гуляй, наслаждайся жизнью, пока никто ничего не замечает. Добирай, чего не добрала…

В ее голосе слышатся слезы, и Сергеев оборачивается. Женщина вытирает мокрые глаза платком. Пытается улыбнуться Сергееву.

Ж е н щ и н а. Попробовала! А суета, оказывается, страха не заглушает.

Хуже еще. У Пушкина, помните? Свободы нет, есть покой и воля. Когда вольно и покойно, как в детстве, и все ночные страхи уходят. Вот мне и вспомнились почему-то лагерь «Ай-Петри» и Крым. И что я с тех пор здесь никогда не была. Взяла билет и прилетела. А дальше вы знаете.

С е р г е е в. Бывает, медики ошибаются…

Ж е н щ и н а. Господи, я же не про медицину. И вообще — все. Высказалась! И забыли — железно?

С е р г е е в. Могила… то есть я хотел…

Женщина смотрит на его растерянное, смущенное лицо и вдруг начинает смеяться. Хохочет естественно, звонко и заразительно. Сергеев тоже улыбается, виновато.

Ж е н щ и н а. Вы такой смешной! А еще спрашивали, почему мне с вами не страшно.

С е р г е е в. Эти люди, незнакомые… надежный вариант устроиться?

Ж е н щ и н а. Не знаю, а что? Нет, гостиницу мне не потянуть.

Он глядит на нее внимательно и испытующе.

С е р г е е в. И вам, правда, моя рожа внушает доверие?

Ж е н щ и н а. Правда. (Она отмечает движение руля, повернувшего машину с шоссе на боковую дорогу.) Куда мы?.. Я боюсь, вы меня неверно поняли.

С е р г е е в. Это вы поняли неверно. Просто я здесь действительно кое-что могу.

Горные дороги. Ночь

Свет фар выхватывает крутые повороты узкой дороги. Она спускается вниз, петляя среди зелени. Женщина временами с любопытством поглядывает на загадочно молчащего Сергеева.

Поворот, еще поворот. Фары упираются в будку и шлагбаум. К остановившейся машине, накинув на голову куртку от дождя, выходит сторож. Сергеев машет ему: свои, и сторож, кивнув, открывает шлагбаум. Машина трогается.

Ж е н щ и н а. Кажется, собачка, нас с тобою куда-то упекли…

Сергеев продолжает молчать. Любопытство женщины все заметнее сменяется настороженностью. Похоже, что они едут по какому-то городку или поселку — фары высвечивают углы аккуратных белых домиков, аллейки, асфальтовые дорожки. Но окна домиков темны, и всюду мертвое безлюдье.

Наконец свет фар останавливается на крыльце двухэтажного старинного особняка, и стихает выключенный мотор.

С е р г е е в. Одну минуту.

Он выходит из машины. Сидя в машине, женщина наблюдает, как Сергеев отпирает маленькую дверцу под крыльцом, исчезает в ней и появляется вскоре со связкой ключей.

С е р г е е в. Можно выходить.

Ж е н щ и н а. С вещами?

Но Сергеев, поднявшись на крыльцо, уже отпирает ключом из связки большую парадную дверь. Он молчит. Женщина берет сумку.

Старый особняк. Ночь

При свете карманного фонарика они идут какими-то коридорами. Повороты, ступени, перила. Звякнув ключами, Сергеев отпирает очередную дверь.

И женщина с собачкой входят за ним в помещение, в котором Сергеев зажигает наконец обычный электрический свет.

Это небольшая — гостиная и спальня в алькове — квартира, обшитая светлым деревом. Бар, камин, горка, шкуры на стенах, стол с резными стульями. Электрическая плита в прихожей, дверь в санузел. Широкое зашторенное окно.

Женщина с иронической усмешкой оглядывает помещение.

Ж е н щ и н а. Понятно. Сбереженное наследие прошлого? База отдыха новой номенклатуры?.. Сколько же за это надо платить? И чем?..

Сергеев открывает холодильник и бар, показывая их содержимое, включает, проверяя, конфорку плиты.

С е р г е е в. Тем, что свой следующий вопрос вы отложите до утра.

Ж е н щ и н а. А сегодня молча в койку?

С е р г е е в (словно не замечая ее резкости). Сегодня — ужинать и спать. Вы устали. Спокойной ночи.

Он выходит, и за ним щелкает дверь.

Минуту женщина стоит, прислушиваясь, затем на цыпочках подходит к двери. Дергает ручку. Сильнее. Дверь заперта.

За шторами — мокрое стекло и чернильная темень. Только шумит где-то близко море.

Гараж. Ночь

При свете фар Сергеев открывает ворота гаража. Загоняет туда свою машину. В большом гараже она не одинока. Здесь два микроавтобуса, грузовик. Бульдозер. Новенький черный «Мерседес».

Старый особняк. Утро

На столе недопитый сок, остатки еды в тарелке. Вылизанное блюдце под столом, возле него спит собачка. Туфли на ковре. Женщина тоже спит, одетая, на нерасстеленной кровати. Светло. Тихо.

Какой-то звук, похожий на голос трубы, пробивается с улицы. Женщина открывает глаза. Прислушивается. В звуке все явственнее угадывается утренний сигнал горна.

Женщина поднимается, отдергивает штору. Свет заливает комнату, за шторой обнаруживается балконная дверь. Открыв ее, женщина выходит на балкон.

Яркое солнце, ясное небо, ослепительно белеющие стандартные спальные корпуса, море за набережной, силуэт Медведь-горы слева, внизу — площадка с высоким флагштоком, и, как ночью, ни единого человека. Только Сергеев стоит под балконом.

Женщина стоит на балконе, ошеломленно глядя на это чудо.

А вслед за горном из мощного динамика на столбе грянул Гимн Советского Союза. Завертелась маленькая электролебедка у подножия мачты, и торжественно поползло вверх красное полотнище флага СССР.

«Пионерский лагерь „Ай-Петри“ приветствует ребят, приехавших со всех уголков необъятной страны к Черному морю! — звучит бодрый, магнитофонный голос дикторши. — Отличного настроения вам, мальчики и девочки, веселого отдыха и отменного здоровья! А теперь прослушайте распорядок дня…»

Сергеев идет к балкону.

«…подъем, зарядка, пионерская линейка, завтрак», — продолжает вещать дикторша.

«… дружбы народов надежный оплот», — вторит ей текст гимна.

Женщина смотрит с балкона на Сергеева, и лицо у нее счастливое и светлое, как это солнечное утро.

Ж е н щ и н а. Теперь я могу задать свой вопрос?

С е р г е е в. Да.

Ж е н щ и н а. Волшебник, как тебя зовут?

С е р г е е в. Дмитрий. А вас?

А н н а. Не может быть! Правда?

С е р г е е в. Правда, а что?

Ж е н щ и н а. Ничего. А меня — Анна. Подождите, я сейчас!

И она исчезает за перилами балкона.

Столовая. Утро

В белой блузке, с распущенными волосами, Анна выглядит помолодевшей. Они завтракают за столом, накрытым белоснежной скатертью и сервированным — в отличие от бесконечного ряда других, с перевернутыми на них стульями. Огромное помещение столовой пронизывает солнце, за стеклянными стенами — море, гора, кипарисы.

Анна вдруг усмехается недоверчиво.

А н н а. Нет, по-моему, на самом деле, я все еще сижу в аэропорте, промокшая, голодная. Задремала под дождь, и мне все это снится, снится… Это правда — сон?

С е р г е е в. Пусть — сон, если вам так хочется.

А н н а. Пусть. (Она допивает кофе.) Так проще. А что мне еще сегодня должно присниться?

С е р г е е в. Сны у нас — по распорядку дня.

А н н а. Подъем и завтрак уже были, а теперь?

С е р г е е в. Теперь — экскурсии по интересам. Гурзуф, Ботанический сад, пещеры Чуфут-кале…

А н н а. А может быть такой интерес, чтобы отсюда никуда не выезжать?.. А то вдруг я проснусь, а ужасно не хочется.

Сергеев, кивнув, складывает крахмальную салфетку.

С е р г е е в. Вы готовы?

А н н а. Всегда готова! (Она встает, оглядывается.) А куда собачка делась?

С е р г е е в. Собачки здесь самостоятельные. Найдется.

Территория лагеря. Утро

Они выходят из столовой.

У входа их ожидает запряженный экипаж — открытое лаковое ландо с пожилым ливрейным возницей на облучке.

«Доброе утро, Анна! — раздается незнакомый мужской, уже „живой“ голос из динамиков на столбах. — Карета прошлого приглашает тебя совершить путешествие по стране твоего солнечного пионерского детства. А поможет нам в этом — песня…»

«Вместе весело шагать по просторам, — грянул за этим детский хор. — По просторам, по просторам»…

Анна и Сергеев садятся в экипаж.

Территория лагеря. Утро

Зеленые аллеи, спортплощадки, кварталы светлых корпусов. Стенды, лозунги и скульптуры, так привычные еще недавно и столь странные сегодня. Ни души. Кажется, здесь все вымерло внезапно, и в этом вымершем городке остановилось время.

Коляска медленно едет по асфальтовой дорожке.

А н н а. Здесь, правда, что-то изменилось. Ничего не узнаю… Нет, вот эта площадка с эстрадой, кажется, были. Здесь нам, старшим, по вечерам разрешали устраивать танцы… А почему так пустынно? Неужели мы здесь совсем одни?

С е р г е е в. Это плохо?

А н н а. Хорошо… Я очень устала от города и людей. И все же… Я понимаю, что это сон, но — почему?

С е р г е е в. Вам на сегодня полагался только один вопрос.

А н н а. Больше не буду. Не буду. Честное пионерское!

Территория лагеря. Утро

«Я не знаю, где встретиться нам придется с тобой… — несется из динамиков новая пионерская песня. — Глобус вертится. Вертится, словно шар голубой…»

Мимо коляски плывут цветники и газоны, фонарные столбы и — как в городе — дорожные знаки.

Задумавшаяся Анна переводит как-то по-особому внимательный взгляд на Сергеева.

А н н а. А можно вопрос… не такой, личный?

Сергеев кивает.

А н н а. А в детстве вы здесь бывали?

С е р г е е в. Бывал. А что?

А н н а. Ничего, просто интересно. Я была в тот год, когда полетел в космос Гагарин. Все об этом только и говорили. Он казался неземным, как человек с другой планеты. И, представляете, моя смена уже кончается, и Гагарин вдруг прилетает сюда, в лагерь!

С е р г е е в. Двадцать седьмого августа.

А н н а. Откуда вы знаете? С е р г е е в. А в семь часов, после торжественной линейки, весь лагерь сфотографировался с ним на память.

А н н а. Вы тоже были в тот год?

Вместо ответа Сергеев останавливает экипаж, выходит, помогает Анне выйти и ведет за собой.

Холл главного корпуса. День

Анна и Сергеев стоят перед фотографией во всю стену, где Гагарина окружило множество ребят — сотни голов в белых шапочках амфитеатром уходят в гору.

А н н а. Нет, увы… меня тоже здесь не видно… Я далеко стояла. Где-то вон там… Мы опоздали, прибежали последними, с одним мальчиком, с которым дружили. Теперь бы я, конечно, его не узнала… А звали его, между прочим, тоже, как вас. (Она снова внимательно смотрит на Сергеева.) Димой…

Территория лагеря. Утро

Экипаж едет по набережной.

А н н а. Для меня это был страшный год, я приехала сюда в диком раз-дрызге, на грани нервного срыва. Да, и в двенадцать лет такое бывает… Мы жили с отчимом — отца я не помню — и страшно ненавидели друг друга. Он был художник, неудачник, пил, дом был всегда полон каких-то подонков, его дружков. Мать не выдержала, болела, умерла как раз в 61-м, зимой. Тут же появилась другая женщина, я убежала из дома, жила у подруг… А, тошно вспоминать. И тут вдруг, как подарок небес, эта путевка. Море, солнце, лица счастливых детей. Меня все это так оглушило, казалось невероятным, я все ждала какого-то обмана, подвоха, всех сторонилась. И тут он появился. Дима. Он был старше, такой спокойный, добрый. Надежный. Опекал, защищал. Воспитывал. Когда я что-то делала правильно, он говорил: «Ты молодец, Анита». Это был фильм такой тогда. А я отвечала: «Как скажешь, Аурелио». Это тоже был такой фильм. Больше мы никогда не виделись… Вам скучно? (Анна разводит руками с легкой виноватой улыбкой.) История первой любви!

Остаются за бортом коляски голые остовы тентов, груды лодок и морских велосипедов. Крепкий старик в тельняшке красит изящную яхту, поднятую на козлы.

Некоторое время они едут молча, пока музыка в динамике не стихает и не щелкает включившийся микрофон:

«Мы надеемся, Анна, что прогулка навеяла тебе теплые воспоминания. Жаль только, что холодно и неласково осеннее море. Но морской воздух и шум прибоя, уютные кресла и чашечка кофе на пляже ждут тебя. Добро пожаловать!»

Впереди на набережной, после унылой череды сложенных на зиму лежаков, открывается площадка. На ней, как в туристической рекламе, белый столик и белые кресла под ярким тентом и почтительно ожидающий официант в белом смокинге. Экипаж останавливается.

«Приятного аппетита, Анна!» — желает динамик.

Радиорубка. Утро

Лохматый человек в очках, сидящий у широкого окна перед микрофоном, опускает от глаз бинокль, выключает микрофон и тоже деловито принимается за еду: ломоть хлеба с колбасой запивает чаем из кружки. Жуя, запускает магнитофон.

Набережная. Утро

«Вот хорошо, и тихо, и просторно, — звучит под гитару голос Визбора. — Ни города, ни шума, ни звонков…»

На столике бокалы, фрукты. Официант ставит чашечки с кофе и, отступив, исчезает.

Сергеев снимает салфетку с ведерка, в котором открывается запотевшая бутылка шампанского.

А н н а. А вдруг нас засекут?

С е р г е е в. Кто?

А н н а. Пионервожатый.

С е р г е е в. Его нет.

А н н а. А его дух? Ведь духи прошлого не исчезают, они витают над нами, я чувствую. И все видят…

С е р г е е в. Они поймут и простят. (Он откупоривает бутылку, наливает бокалы, поднимает свой.) За ваше возвращение!

Анна послушно берет бокал.

А н н а. Как скажешь, Аурелио.

Вместе с Сергеевым она выпивает бокал до дна. Сергеев смотрит на нее, улыбаясь.

«…Ветрам открыты на четыре стороны, — звенит гитара, — мачта сосны и парус облаков»…

С е р г е е в. Ты молодец, Анита.

Анна тоже долгим взглядом отвечает Сергееву.

А н н а. Значит, Дима, это были вы?

С е р г е е в. Значит, я.

А н н а. А я уже утром догадалась. Ведь иначе не могло быть во сне! Если бы это были не вы, разве я встретила бы вас в аэропорте? Разве вы привезли бы меня сюда?

С е р г е е в. Просто я знал, что вы приедете.

А н н а. А я знала, что случится что-то необыкновенное. Поэтому, наверное, меня так и потянуло сюда… Мне что-то будто подсказывало все время: в Крым, в Крым! Господи… где же вы были все эти тридцать лет?

С е р г е е в. Ждал вас здесь каждую осень.

А н н а. И дождались так поздно… Налейте. (Она поднимает наполненный бокал.) За то, что поздно — все равно лучше, чем никогда!

Территория лагеря. Утро — день

Под праздничные мелодии, несущиеся над лагерем, Сергеев и Анна купаются в холодных волнах. И Анна никак не хочет вылезать, несмотря на протесты Сергеева, а потом он ее, весело дрожащую, растирает сухим полотенцем и отогревает рюмкой спиртного в затишке на солнце.

Они оказываются на асфальтовой площадке, где множество детских полустертых рисунков цветными мелками, и Анна добавляет к ним новый,свой: солнечный круг, небо вокруг…

…скачут в коляске, причем Анна с восхищенным ужасом сама управляет с облучка лошадью…

…играют в спорткомплексе в пинг-понг, и Анна, завершив победным ударом партию, ликующе вздымает руки жестом триумфатора.

Из динамиков троекратно разносится туш.

Под его звуки возница экипажа торжественно водружает на плечо Анне алую ленту, возводит ее на пьедестал почета.

Пожилой, с печальным лицом фотограф изготовился с фотоаппаратом для съемки.

Заметив его и нахмурившись, Анна шагает вниз с пьедестала.

А н н а. Нет, нет.

С е р г е е в. Это традиция — фото победителя для стенда чемпионов.

А н н а. Нет… я на чемпиона не выгляжу, вся растрепанная, мокрая… (Она отходит в сторону.) И что-то я… очень устала.

И Сергеев, увидев, как Анна поднесла руку ко лбу, как подкосились ее колени и как она начала медленно оседать, едва успевает подскочить и подхватить ее.

Анна лежит на траве, он держит ее голову на коленях. Подбегают возница и фотограф.

А н н а. Голова закружилась… уже ничего…

С е р г е е в. «Скорая» будет здесь через минуту.

А н н а. Нет, не надо. Просто вино и солнце… Это пройдет очень скоро. Я знаю. Только мне нужно немножко побыть одной. Отдохнуть… Это же непосильно — столько волшебства за один день!..

Сергеев кивает вознице, тот бросается к лошади и разворачивает экипаж.

Комната Сергеева. День

Сергеев входит в комнату. Это что-то вроде конторы, но кровать, предметы нехитрого холостяцкого обихода свидетельствуют, что здесь все-таки жилище. Сергеев снимает рубашку, нажимает клавишу телефона-селектора на столе.

«Радиорубка», — отзывается селектор.

С е р г е е в. Это я.

Г о л о с р а д и с т а. Ну?

С е р г е е в. Вроде ничего. Уснула.

Г о л о с р а д и с т а. Может, колыбельную запустить?

С е р г е е в. Не нужно. Запусти полную тишину.

Он ложится на кровать. Задумчиво смотрит в потолок, заложив руки под голову. Улыбается — словно удивленно — своим мыслям.

Площадка с эстрадой. Вечер

Над площадкой холодно горит дежурная лампа.

Сергеев с сигаретой сидит в полумраке. Крошечную дорожку на черной морской воде чертит фонарик невидимого судна.

Длинная тень приближается и останавливается у ног Сергеева.

А н н а. А собачка так и не вернулась.

Сергеев бросает сигарету и встает.

А н н а. Зато вы, как всегда, точны. Мы назначали наши свидания за час до отбоя здесь, на танцах… Помните?

Вместо ответа он протягивает ей руку.

С е р г е е в. Разрешите?

Анна склоняет голову. Сергеев берет ее руку, обнимает за талию. Над площадкой начинает тихо звучать вальс. И неярко, высвечивая танцующую пару, разгорается прожектор на мачте.

Сергеев держит Анну нежно и бережно, она послушна и легка. Ее глаза испытующе глядят на Сергеева.

А н н а. Вы успели научиться танцевать вальс?.. Не помните? Как вы называли все это дряхлым нафталином и признавали только твист и рок? Тогда их танцевали украдкой, в уголочке. Разучились?

Сергеев останавливается, меняет позицию — для твиста.

А н н а. А музыка?

С е р г е е в. Приложится.

И точно, едва они делают первые движения, вальс осекается, что-то хрипит в динамике, и из него ударяет твист.

А н н а. Вы заметили: я уже ничему не удивляюсь.

С е р г е е в. И не надо.

Они танцуют поначалу несколько неловко, но вскоре осваиваются, и танец выходит складным, веселым, он все затейливее усложняется за счет неожиданных и забавных импровизаций.

И свет с мачты тоже пускается в импровизации, меняясь с белого

на желтый, с желтого на красный, высвечивая пестрым мельканием пару немолодых людей, так не по-взрослому резвящихся на пустой танцплощадке…

Территория лагеря возле особняка. Вечер

Сергеев и Анна идут по дорожке.

А н н а. Повелитель музыки, света и времени! А вы помните, как мы познакомились?

С е р г е е в. Конечно. Вы стояли под дождем, я подъехал и сказал: «Садитесь».

А н н а (качает головой). Нет… это было не так. Я страшно завидовала всем, кому давали объявлялки по радио: «Катя Иванова, тебя у ворот ждут родители». А кто ко мне мог приехать? И вдруг однажды я слышу: «Аня, тебя ждут у ворот». Я побежала. А там стоял он.

С е р г е е в. С букетом цветов.

А н н а. Нет. С огромной гроздью винограда.

С е р г е е в (грустно). Значит, это был не я.

А н н а. Значит, не вы…

Они останавливаются у крыльца особняка.

А н н а. Просто теперь он перевоплотился в вас. Когда снова стал мне очень, очень нужен…

Не отводя глаз, она смотрит на Сергеева. И он смотрит на Анну. Подается вперед. Осторожно обняв, наклоняется к ее лицу…

«Союз нерушимый республик свободных»… — вдруг во всю мощь обрушивается с неба гимн Советского Союза.

Они ошалело застывают. Ползет по мачте вниз красный флаг.

Глядя на растерянное лицо Сергеева, Анна не может удержаться от смеха и хохочет. Приветливо помахав рукой, она шагает на крыльцо.

С е р г е е в. Вы уходите?..

А н н а. Отбой! Распорядок дня надо чтить. Спасибо вам! Спокойной ночи!

Анна скрывается в дверях. Сергеев быстро входит в дверку под крыльцом, берет в комнатке, где висят ключи, трубку телефона.

С е р г е е в. Сдурел?!. Не знаю. Что хочешь, только не это.

Он снова выходит на улицу. Гимн уже стих. Зажглось окно над балконом, но балкон пуст. Сергеев медленно бредет от дома по дорожке.

«Ты у меня одна, словно в ночи луна… — возникает тихо в динамике песня под гитару. — Словно в году весна, словно в степи сосна»…

Г о л о с А н н ы. Дима!

Сергеев быстро оборачивается. Анна стоит на балконе, улыбается ему, и улыбка у нее светлая и такая уже знакомая.

А н н а. Не грустите! До завтра!..

Радиорубка. Ночь

Сергеев стоит у окна. Отсюда виден весь ночной лагерь, освещенный луной, пики кипарисов, танцплощадка, серебрящееся море.

За его спиной в радиорубке, большой комнате, исполняющей по совместительству роль клуба или кают-компании, оживленно, шумно и накурено. Здесь мы видим людей, которых уже встречали в течение дня.

Кипятится лохматый Радист.

Р а д и с т. Я действовал точно по программе, десять часов — отбой, откуда я знал, что такой момент? Спасибо бы сказали, у меня за день язык опух!

Тот, кого мы видели в роли официанта, отзывается с дивана.

О ф и ц и а н т. Опух — от бездарности! «Карета прошлого»… «И поможет вам песня»… Какая пошлость!

Р а д и с т. Знаешь, повещай-ка весь день! Это тебе не «подай, прими, пошел вон!»

Возница, теперь он в майке, нарезав на столе хлеб и колбасу, разливает портвейн по стаканам.

В о з н и ц а. Кончай, коллеги, духовное. Съестное готово.

Все, кроме Сергеева, подтягиваются к столу. Возница, положив еды в пакет, протягивает его и остаток портвейна в бутылке официанту.

В о з н и ц а. Отнеси. А то он озверел там на своем шлагбауме. О ф и ц и а н т. Я что теперь, всю жизнь буду лакеем?!

В о з н и ц а. Крест, старик, надо нести до конца. (Выпивая.) Я вот сегодня извозчик и согласен пить, как извозчик.

Р а д и с т. Подождите напиваться, обсудим программу на завтра.

Старый моряк в тельняшке появляется в дверях.

М о р я к. Сурика мне завтра точно не хватит. Охра на исходе, белила я на кровные гривны купил. (Садится к столу.) Бон аппетит, господа.

В о з н и ц а (Сергееву). Кстати, профессор, за лошадь и колымагу знаешь, сколько музей содрал? Ты слышишь?

С е р г е е в (от окна). Слышу.

М о р я к. Сварщику надо платить, там коррозия днище проела. (Поднимает стакан.) Прозит!

В о з н и ц а (закусывая). Да, братцы, вот уж кукушка-то пролетела над нашим гнездом.

Р а д и с т. И прекрасно! И замечательно! А то бы продолжали подыхать тут от тоски и дикости!..

Ф о т о г р а ф (мечтательно). Я ее обязательно сниму… Такое летящее, такое звенящее лицо! Как песня.

О ф и ц и а н т (он все медлит с пакетом и бутылкой у порога). Только если профессор будет тянуть в таком же темпе, шеф вернется в свой апартамент и всю песню испортит.

Сергеев поворачивается от окна.

С е р г е е в. Вот что, ребята, давайте так. Шутки по этому поводу впредь отменяются.

Компания притихает.

В о з н и ц а. Что, старик? Так ушибло? Серьезно?..

Сергеев, не отвечая, берет куртку, надевает.

Р а д и с т. И слава богу! А кто же из нас, братцы, не мечтает, чтобы его на старости лет ушибло, хоть немножечко? Дима, ты не представляешь, как мы уважаем твои возвышенные чувства! Выпьем за наше общее святое дело!

С е р г е е в. Я за рулем.

Он забирает у официанта пакет и бутылку и выходит из комнаты.

Территория лагеря. Ночь

Машина Сергеева подъезжает к сторожке, высвечивая фарами шлагбаум. Сергеев сигналит несколько раз, пока не появляется заспанный, дикого вида, сторож. Он глядит на Сергеева удивленно.

С т о р о ж. Куда тебя несет?

Сергеев протягивает ему в окно пакет и бутылку.

С е р г е е в. Народ прислал. Отпирай.

Ялта. Автовокзал. Ночь

Машина подъезжает к автовокзалу. Пусто. Такси нет. Несколько ожидающих фигур. Одна из них, с чемоданом, в надежде устремляется к машине. Не веря счастью, садится в раскрытую Сергеевым дверцу.

Кутузовский перевал. Ночь

Сергеев останавливает машину с пассажиром еще до того, как милиционер успевает поднять свой жезл. Выходит, идет к освещенному, гремящему музыкой кафе.

Спустя некоторое время выходит из него, запихивая бумажник в карман. Садится в машину. Машина трогается, и красные ее огоньки исчезают в ночи.

Ялта. Рынок. Рассвет

К рынку, еще запертому, подъезжает запыленная машина Сергеева. Он выходит, открывает багажник. Высыпавшие за Сергеевым кавказцы начинают выгружать ящики с бананами. Просто удивительно, сколько ящиков и кавказцев уместилось в машине. Пока выгружаются ящики, один из торговцев обстоятельно отсчитывает Сергееву купюры.

Территория лагеря. Проходная. Рассвет

Машина Сергеева стоит перед шлагбаумом.

Сторож, снова разбуженный, выходит из сторожки, открывает шлагбаум, но машина не трогается. Удивленный сторож подходит к ней и заглядывает внутрь.

Сергеев спит, обхватив руль. Рядом на сиденье спит знакомая белая собачка.

Территория лагеря. Утро

Громко и чисто разносится горн, исполняя сигнал побудки. Звучит гимн. Поднимается флаг Советского Союза.

Раздвинув шторы, Анна выходит на балкон. День снова солнечный и ясный. Внизу, глядя на Анну, стоят Сергеев и собачка.

Старый особняк. Утро

Грязная мыльная вода стекает по ванной — Анна моет собачку. Та не оказывает ни малейшего сопротивления.

А н н а. Теперь сама не захочешь убегать. Ты теперь собака мытая, приличная, положение обязывает!

Отложив душ, она передает собачку Сергееву, стоящему с развернутым полотенцем. Процесс вытирания продолжается уже в комнате.

С улицы доносится горн, зовущий к завтраку.

А н н а (нерешительно). У меня сегодня маленькая просьба по распорядку дня, можно?

Сергеев достает из кармана и надевает собачке ошейник.

С е р г е е в. Можно.

А н н а. Если положено личное время, можно мне съездить в Ялту?

Я объясню, в чем дело… Там, на почте, письмо до востребования от подруги, она же моего адреса не знает, а мне нужно знать, когда она уезжает, потому что я оставила ей ключи от своей квартиры, и… (Анна смолкает, увидев, как Сергеев терпеливо слушает, и улыбается виновато.) В общем, очень нужно. Можно?

Ялта. Улицы возле набережной. День

Сергеев паркует машину недалеко от почтамта. Выходит, открывает дверь, выпуская Анну и выпрыгнувшую за ней следом собачку.

А н н а. Я быстро!

Анна перебегает сквер и скрывается в здании почтамта.

Сергеев отходит к скамейке и садится, собачка располагается у его ног.

Несмотря на мертвый сезон, набережная шумна и оживленна. Люди тусуются у бесконечных ларьков, грохочут аттракционы, пищат и тренькают игровые автоматы, призывают к действию со всех сторон рекламы и плакаты.

«Харе Кришна, харе Кришна…» — доносится откуда-то монотонный речитатив под звон колокольчиков.

Вскоре взгляду Сергеева открывается и сама процессия, привычная сегодня среди прочих явлений уличной жизни. Однако на этот раз есть в ней и что-то нерядовое.

Над бритыми головами кришнаитов покачивается украшенный цветами портрет бородача в чалме. А шагающий в хвосте колонны человек выкрикивает что-то по-русски, обращая мегафон к группкам любопытных.

«…Освободит от дурной кармы, — слышит Сергеев, — приведя вашу прану в гармонию с сознанием согласно учению Махариши Аюрведы, древнейшей из Раджи-йог!.. Ваше исцеление от любой болезни — это ваше желание и вера»…

Неожиданно собачка поднимается и деловито семенит за процессией.

С е р г е е в. Эй, ты, как тебя!… Каштанка! Назад!

«…И поможет вам обрести их великий гуру, исцелитель Рашихари из Мадраса, — слышится удаляющийся мегафон, — прибывающий всего на один день в Ялту…»

«Харе Кришна, харе, харе…» — удивляются колокольчики.

Сергеев встает и направляется за собачкой. Но рядом с ним вдруг возникает взволнованная, запыхавшаяся Анна.

А н н а. Быстрее, прошу вас, в машину…

Ухватив за руку, она тянет за собой недоумевающего Сергеева, распахивает дверь, садится. Лицо у нее бледное и серьезное.

А н н а. Умоляю, скорее отсюда. Я потом объясню…

Сергеев садится тоже, и машина трогается.

Она еще не успевает скрыться из виду, когда в сквере стремительно появляется и, заметив ее отъезд, спешит к своей машине бородач в глухом плаще.

Улицы Ялты. День

Сергеев и Анна в машине. Анна беспрерывно оглядывается.

А н н а. Кажется… нет, вон она, вон…

Сергеев смотрит в зеркальце.

С е р г е е в. Которая?

А н н а. Вон та, красная… я в марках не разбираюсь…

Красный «Форд-скорпио» действительно пытается догнать их, тычась в уличном потоке направо и налево и временами пропадая за автобусами.

С е р г е е в. Ясно.

Он прибавляет газ, резко отрывается вперед, обходит троллейбус. Проскакивает зажегшийся красный свет, оглядывается — «Скорпио» застрял среди грузовиков у светофора. Сергеев резко сворачивает в улочку, ведущую в гору.

Некоторое время, со знанием топографии, Сергеев петляет по кривым и узким горным улочкам, скатывается по какому-то немыслимой крутизны проезду среди виноградников — и оказывается на Нижнем шоссе. Едет теперь спокойно и неторопливо.

А н н а (облегченно). Господи… стоит только появиться на людях…

С е р г е е в. Что-нибудь серьезное?

А н н а. Да ерунда полная… но неприятная. Случайно столкнулась с этим мужчиной. Он давно меня преследует. Хотя я не давала ему никаких оснований и поводов. Но ему что-то, видите ли, показалось. Вы знаете, у каждой женщины есть свой сумасшедший, как в каждом городе — свой городской. Вот уж не думала здесь встретить… (Она косится на молчащего Сергеева.) Ну что вы сурово молчите?.. Естественно, я не вчера родилась.

С е р г е е в. Для суровости я тоже ровным счетом не имею никаких оснований.

А н н а (помолчав). Вы — имеете. Хотя бы потому, что вон как рисковали из-за меня, по горам крутили. Ну не молчите, ну улыбнитесь!.. Ну,

Дима! И поедем скорее обратно. Я уже так соскучилась по нашему «Ай-Петрику»!..

Сергеев снова сворачивает с шоссе на дорожку, ведущую к морю.

Но впереди ни шлагбаума, ни светлых корпусов — какие-то прибрежные сараи, ржавые днища суден, уходящий в море мол.

А н н а (обреченно). Я поняла. Я провинилась, и вы исключаете меня из лагеря. Хотя я, честное пионерское, ни в чем не виновата…

Машина останавливается у мола, Сергеев выходит и открывает дверцу Анны.

А н н а (выходя). …а вы вовсе не добрый волшебник, а злой, жестокий и несправедливый… (И вдруг она останавливается.) Боже… что же это?

С е р г е е в. От погони лучше всего уходить в сторону моря.

Возле мола чуть покачивается на волне изящная, белоснежная моторная яхта, и цветные флажки полощутся на мачте, и команда — старый моряк в тельняшке, но теперь в фуражке капитана, и матрос (бывший официант) стоят в ожидании на палубе. И название яхты золотом сверкает на носу: «Анита»…

Анна глядит на яхту завороженно. Потом, обернувшись к Сергееву, обнимает его и целует.

Они всходят на яхту, капитан исчезает в рубке, матрос убирает канат.

А н н а. А собачку мы опять потеряли…

С е р г е е в. Опять найдем.

Вспенив винтами воду, «Анита» отваливает от мола.

Яхта в море. День

Нос яхты рассекает волны. Мягко тарахтит мотор. Тихая музыка. Сергеев и Анна с биноклем стоят у борта.

Плывет вдали берег — горы, скалы, зелень, дома, дворцы.

С е р г е е в. Левее — белое здание — Ливадия, царский дворец. А выше — дворец эмира бухарского. Видите?

А н н а. Да. А это — то самое «Ласточкино гнездо»?

С е р г е е в. Хотите, причалим?

А н н а. Нет. (Она опускает бинокль.) Здесь так хорошо. Никакой толпы… Одна вода, такая… глубокая.

С е р г е е в. Эта яхта не сон. Не исчезнет, можете не бояться.

Они идут вдоль борта, мимо салона с круглыми окошками; выходят на нос, где под тентом — плетеные кресла.

А н н а (садясь). А могу я задавать вопросы?

Сергеев накидывает на нее плед и садится тоже.

С е р г е е в. Конечно.

А н н а. Сколько — сегодня?

С е р г е е в. Сколько хотите.

А н н а. Три — чтобы не быть назойливой. Скажите… Почему вчера вы не сразу признались, что вы не он?

Сергеев достает сигарету.

С е р г е е в. Вам этого хотелось. Я не прав?..

А н н а. Правы.

С е р г е е в (чиркая зажигалкой). У меня к вам тоже есть вопрос.

А н н а. Да ну?.. Это что-то необычное. Я слушаю, слушаю!

Но зажигалка у Сергеева все не загорается, сигарета не раскуривается, и вопроса нет. Анна улыбается.

А н н а. Я знаю ваш вопрос. О человеке у почтамта? Да?

С е р г е е в (хмуро). Я хотел спросить, можно ли закурить.

А н н а. Человек у почтамта — совсем не то, о чем вы думаете. Правда.

И вообще я совершенно свободная, одинокая женщина. Вопрос закрыт? (Она смотрит на Сергеева.) А вы? Это мой второй вопрос.

С е р г е е в. Слишком свободный.

А н н а. Как это?

С е р г е е в. Если свобода — богатство, то я владею им в избытке. И не знаю, кому отдать лишнее.

Он наконец закуривает. Анна продолжает взглядом изучать Сергеева.

В нем, действительно, сегодня что-то необычное, и непрочна его вчерашняя невозмутимость.

А н н а. У вас, я вижу, все в избытке: и свобода, и возможности, и средства… и этот огромный, пустой, мертвый лагерь. Зачем он вам?.. Третий вопрос.

С е р г е е в. Этот мертвый лагерь — единственное место, где я чувствую себя живым. Потому что в живом городе я чувствую себя мертвым.

Анна задумчиво кивает.

А н н а. Я понимаю. И вы, как Оле-Лукойе, раскрываете свой зонтик над случайно приблудившимися к вам путниками, чтобы им снились волшебные сны.

С е р г е е в. Это не должно быть им обидно.

А н н а. Это бесценно… Вы даже не представляете себе, что это для них значит, дорогой волшебник!..

Яхта в море. Закат

Кругом — открытое море. «Анита» стоит на якоре.

У борта — Сергеев и Анна со спиннингами.

Леска Сергеева дернулась и раскручивается. Анна наблюдает, как, вертя катушку, он вытаскивает наконец блеснувшую золотом в лучах заката рыбку.

Низкий, басистый гудок отвлекает их внимание от ловли.

Огромный красавец теплоход, приближаясь, движется по акватории. Немыслимых обводов, невиданной, суперсовременной формы.

Смотрит на него с восхищением матрос-официант, смотрит уважительно моряк-капитан. Смотрят Сергеев и Анна.

Теплоход проходит очень близко, слышно его ровное, уверенное дыхание. Видны иностранные флаги и золотые надписи на бортах, роскошная жизнь идет на освещенных палубах.

Теплоход удаляется, и на мощной волне, ударившей от проплывшей горы, как лодочка, закачалась яхта.

Анна провожает теплоход взглядом, ежится.

А н н а. Холодно что-то стало…

Яхта в море. Вечер

«Анита» с зажженными огоньками плывет в густеющих сумерках.

Анна и Сергеев сидят в крохотном баре у кормы.

Матрос-официант — теперь он бармен — готовит пару коктейлей, поглядывая на маленький телевизор, где вещает диктор новостей.

«…Лидер самопровозглашенной республики Ичкерия в эксклюзивном интервью агентству „Интерфакс“ заявил…»

С е р г е е в. Можете отдохнуть в каюте.

А н н а. Уже теплее. Я хочу выпить.

Бармен ставит перед ними коктейли, Сергеев кивает, и бармен, прежде чем уйти и приглушить телевизор, задерживается — дослушать следующее сообщение:

«…нашумевшей „пирамиды года“. Как нам сообщили в пресс-центре МВД, организаторы этой финансовой аферы — двое мужчин и женщина — действовали под чужими именами и в настоящее время находятся в розыске. Напоминаем, что преступной группе удалось получить от доверчивых вкладчиков свыше трехсот миллиардов рублей… Далее в нашем выпуске…»

Бармен убирает звук и уходит.

Переведя взгляд на Сергеева, Анна тянет коктейль.

А н н а. Вы часом не из этой группы? Яхты, экипажи, недвижимость. Признавайтесь, я никому не скажу.

С е р г е е в. Я же волшебник, мне это денег не стоит.

А н н а. С такими миллиардами я бы тоже творила чудеса.

С е р г е е в. Завидуете той женщине?

Анна качает головой.

А н н а. Нет. Для этого надо прожить другую жизнь… (Помолчав.) Однажды я лежала, больная, около окна, было лето, и вот на раме из личинки вдруг вылупился мотылек. Такой еще влажный. Бабочка-однодневка. Он заполз в угол и сел там, расправив крылышки. Так просидел до вечера. А вечером умер.

С е р г е е в. И не летал?

А н н а. Не догадался. Он думал, что сидеть на раме — это и есть жизнь.

С е р г е е в. А может, просто не знал, что он бабочка-однодневка? И думал, что впереди еще целая вечность?

А н н а. Это, в сущности, одно и то же… Главное, что вечер приходит внезапно, и вдруг понимаешь, о чем не догадывался всю жизнь. Как мотылек о том, что должен летать… Знаете, почему мне так хотелось поверить, что это были вы? Потому что оказалось, что я самая обыкновенная слабая женщина, которой больше всего нужен защитник и хозяин… А хозяин пропал, а, может, его и вовсе не было. И вот я хожу и заглядываю всем в глаза, как та собачка: ты кто? Эй, человек! Ты не хозяин ли?..

Анна умолкает, увидев, с каким взволнованным пониманием слушает ее Сергеев. Улыбается.

А н н а. Вот какая жалобная история! А мы вот с вами так хорошо, оказывается, понимаем друг друга, почти родственные души и почему-то до сих пор на «вы». (Она поднимает бокал.) Давайте на «ты»!

Они пьют брудершафт и целуются. Поцеловав, Сергеев не отпускает Анну, глядит в ее вдруг повлажневшие глаза.

А н н а (тихо). Ты не хозяин?..

Боль и нежность захлестывают Сергеева, он порывисто прижимает Анну к себе и целует, горячо, долго…

Наконец они размыкают объятия.

Яхта, сбавляя обороты, разворачивается у смутно виднеющегося берега.

И вдруг берег ярко вспыхивает множеством огней. Светятся гирлянды лампочек между деревьями, горят фонари набережной. Режут тьму прожектора, высвечивая причал, мачту с флагом и площадку под нею, на которой все ярче разгорается большой костер.

Территория лагеря. Ночь

Сергеев и Анна — зрители — сидят на почетных местах у костра.

На «сцене», в свете прожектора, — выступающие, все в белых рубашках и пионерских галстуках, включая даже мрачного сторожа от шлагбаума.

Р а д и с т (он с аккордеоном). И в заключение праздничного концерта — кантата-оратория в честь Королевы нашего костра! И!..

Он раздвигает меха и поет вместе с официантом на мотив некогда популярной песни «Рула».

У моря, как в сказке,

На крае земли,

Анютины глазки

У нас расцвели…

«Анюта, Анита, Анита, Анюта…» — подхватывает хор.

Сергеев глядит на Анну и встречается с ее счастливым, благодарным взглядом. Вариации хора на тему «Анюты-Аниты» продолжаются за кадром.

Р а д и с т (с заключительным аккордом). Ну, а теперь, Королева, достойно наше талантливое, но проголодавшееся звено сесть к костру?

А н н а (хлопая в ладоши). Достойно, достойно!..

Там же, некоторое время спустя

У костра смех, пустеющие бутылки, печеная картошка, согретая выпитым атмосфера.

А н н а. Я и не знала, мальчики, что вы такие активные! Вы всё молчали. Я даже думала, вы разговаривать не умеете.

В о з н и ц а. Мы, скажу по секрету, даже писать умеем.

Р а д и с т. И читать.

О ф и ц и а н т. Некоторые.

В о з н и ц а. Зато на трех языках.

Р а д и с т. Братцы, что за счеты при Королеве! Анна, мы ждем вашего слова!

А н н а. Что же мне сказать… речь я не умею…

С е р г е е в. Дело Королевы — повелевать.

А н н а. Ну, хорошо… Тогда… объявляю игру в желания! Так бывало у костра раньше. Каждый, по кругу, должен рассказать о своей самой заветной мечте. Ты?

Все оборачиваются к официанту, который по кругу — первый.

О ф и ц и а н т. Триста миллиардов хочу.

В о з н и ц а. Это он телевизора насмотрелся. Что до меня, как второй по кругу сообщаю: всем доволен. Хочу, чтобы все было статус-кво.

М о р я к (он третий). Статус-кво, коллега, было, когда такие костры здесь жгли каждый день. Когда миллиарды были только киловатт, а море было чистым и прозрачным, как мечта юного пионера…

С т о р о ж (неожиданно). Я бы вообще это море к чертовой матери заасфальтировал.

А н н а. Зачем?

С т о р о ж. А хрена в нем? Одни холерные вибрионы. Машины бы ездили, и флот с Украиной делить не надо.

А н н а. Ты?

Фотограф мнется, отводит глаза и молчит.

О ф и ц и а н т. Он умрет — не скажет.

Ф о т о г р а ф. Нет, скажу… (Анне.) У вас такое лицо… вы сами не знаете, какое у вас лицо! И если можно, я бы сделал с него свой самый лучший в жизни снимок… Чтобы когда вас здесь не будет, и мы расстанемся…

Р а д и с т. К черту расставания! Пусть всегда будут только встречи!..

Остался один Сергеев, и Анна молча поворачивает лицо к нему.

Сергеев встает.

С е р г е е в. А я хочу, чтобы Анна, встречу с которой мне здесь подарила судьба, стала перед Богом, людьми и законом моей женой.

Становится очень тихо. Все смотрят на Анну. Анна медленно поднимается.

А н н а. Как скажешь, Аурелио…

Территория лагеря. Ранний рассвет

Анна и Сергеев стоят рядом, освещенные восходом и отблесками костра.

Поодаль стоят притихшие обитатели лагеря.

Впереди них — возница в хламиде, наподобие мантии.

В о з н и ц а. Браки свершаются на небесах, закон их закрепляет, а мы всего лишь люди. И перед нами вы, Анна и Дмитрий, уже муж и жена. Желаем вам счастья. И по обычаю древней Тавриды, где вы встретились, венчаем виноградной лозой и солнцем в бокале.

Сергеев подводит Анну к вознице. Тот берет из рук радиста два венка и надевает их жениху и невесте. Затем передает Сергееву бокал золотистого вина — тот выпивает свою половину, и вторую половину выпивает

Анна.

В о з н и ц а. Прощай, Дима. Теперь тебе в нашей холостой банде не место. Бери его, Анна. Люби и уважай, как мы.

Под свадебный марш, грянувший с аккордеона, подъезжает черный «Мерседес», украшенный лентами и куклой на бампере.

Официант, вышедший из машины, открывает дверцу. Молодые садятся в машину, и «Мерседес» медленно трогается. Процессия идет следом.

Путь недалек, и вскоре «Мерседес» останавливается у крыльца особняка. Молодые выходят. Моряк распахивает двери. Сергеев поднимает Анну на руки и вносит в дом. Двери за ними закрываются.

Возница кладет руку на плечо печальному фотографу.

В о з н и ц а. Не грусти, маэстро. Пошли. Там осталось.

Старый особняк. Рассвет

Два венка лежат рядом на диване.

Анна сидит в кресле. Сергеев — на краешке стола в другом конце

комнаты. Какая-то мучительная, тоскливая тишина вошла в комнату с рассветом.

А н н а. Простите меня.

Сергеев поднимает голову.

А н н а. Я не могла удержаться… не могла отказать себе в этом празднике. У меня их не так много было, еще меньше осталось. Я не должна была так заигрываться. Это жестоко. Простите меня.

С е р г е е в. Я не играл.

Он медлит секунду, поднимается, идет к выходу.

Анна глядит вслед, и на лице ее — след отчаянной душевной маеты. Она поднимается.

А н н а. Да подожди… куда же ты? Такой глупый, нелепый… взрослый человек!..

Территория лагеря. Утро

Дотлевают последние угли на пепелище костра.

Солнце уже высоко, но не раздается привычный горн, не поднят флаг, не звучит музыка в динамиках. Полная тишина и пустота вокруг.

Старый особняк. Утро Солнце едва угадывается за занавешенной шторой.

Разбросанная одежда, сползший на пол край одеяла. Голова Анны лежит на плече Сергеева.

Анна открывает глаза. Смотрит на Сергеева. Сергеев улыбается и целует ее.

С е р г е е в. Не сон. Снов и чудес больше не будет.

А н н а. А что — будет?

С е р г е е в. Будет жизнь. Теперь я снова знаю, зачем живу.

А н н а. А я до сих пор ничего о тебе не знаю…

С е р г е е в. А моя история очень простая. Таких тысячи в наше время. Когда кругом черт-те что и все ценности сместились. И ни труды всей жизни, ни ученые степени, ни знания ничего не значат. Представь, идут автогонки, по старым, добрым правилам. И вдруг — крутой непредвиденный поворот, и все, кто не смог в него вписаться, летят за обочину. А гонка продолжается, уже совсем по другим правилам. А ты сидишь на обломках и знаешь, что жизнь кончена, потому что все отдал этой гонке и не подумал ни о доме, ни о душе, ни о тихой пристани. Но тут появляется старый товарищ, он давно понял, что гонки призрачны и купил себе по случаю… ну, скажем, большой старый гараж…

А н н а. У моря… Он называется «Ай-Петри».

С е р г е е в. Да. И зовет тебя отсидеться на время, ну, скажем, сторожем… Вместе с другими, такими же потерянными. И вот ты начинаешь привыкать к этой тихой, уютной жизни без цели и смысла, где можешь сам себе сочинять любые сказки… Этот лагерь, правда — сон, потому что сон кончится, как только новый хозяин перестроит его под какой-нибудь крымский Лас-Вегас. Но он нам будет уже не нужен. Мы нашли друг друга, раз и навсегда. (Он смотрит на печально молчащую Анну.) Не так?..

Анна качает головой.

А н н а. И ты знаешь, почему. «Навсегда» — у меня нет. У меня есть только «недолго»… Принять такую жертву я не имею права…

С е р г е е в. Ты выздоровеешь. Я весь мир на голову поставлю, чтобы сделать чудо!

А н н а. Последнее чудо сгорело в костре…

Сергеев поворачивает лицо Анны к себе, смотрит ей прямо в глаза.

С е р г е е в. Мне нужно знать только одно…

Глаза Анны наполняются слезами.

А н н а. Да, люблю. Люблю… (Она плачет, уткнувшись в плечо Сергееву.) Родной, долгожданный, единственный… Люблю, люблю! и самое страшное, что ничего, ничего не могу с собой поделать!..

Сергеев гладит и целует ее голову.

С е р г е е в. Ты только обещай мне верить и слушаться.

А н н а. Да…

С е р г е е в. И все будет хорошо. Скажи это сама.

А н н а. Да. Будет. (Она поднимает глаза, всхлипывая и силясь улыбнуться.) Да. Да!..

Шоссе. День

Машина Сергеева мчится по шоссе.

Вид Сергеева необычен: он в импозантном костюме и галстуке. Спешит, выжимая газ.

Ялта. Летний театр. День

Сергеев останавливает машину у здания театра. С афиш возле театра сурово смотрит великий гуру Рашихари из Мадраса. Пикеты кришнаитов позвякивают колокольчиками. «Космические» мелодии из репродукторов. Густая толпа за билетами в кассу.

Пробравшись сквозь толпу, Сергеев входит в театр со служебного входа.

Летний театр. День

Через вестибюль, убранный гирляндами цветов и щитами с мистическими знаками, Сергеев проходит в комнату, сплошь заклеенную афишами гуру. Здесь трещат телефоны, суетятся с бумагами хорошенькие секретарши, и всем этим руководит розовощекий, корректный молодой блондин. Он замечает Сергеева.

Б л о н д и н. Простите, что вы хотели?

С е р г е е в. С кем я говорю?

Б л о н д и н. Я менеджер крымских сеансов Учителя.

Сергеев чуть отводит его в сторону.

С е р г е е в. Мне нужно поговорить с Учителем.

Молодой человек усмехается вежливо и снисходительно.

Б л о н д и н. За редким исключением, гуру Рашихари говорит с людьми только со сцены.

С е р г е е в. Что нужно сделать, чтобы стать редким исключением?

Я заплачу столько, сколько это стоит.

Блондин оценивающе оглядывает фигуру Сергеева.

Б л о н д и н. Законы Аюрведы не позволяют гуру брать деньги. Ну, правда, если это будет пожертвование с благотворительной целью…

С е р г е е в. Сколько?

Б л о н д и н. Во всяком случае, за сумму пожертвования и, желательно,

в валюте — мне не должно быть стыдно перед Учителем…

С е р г е е в. Сколько?

Б л о н д и н (прямо и откровенно). Штука.

Ялта. Автовокзал. День

Машина Сергеева стоит среди множества такси и жмущихся в сторонке частников.

Разгар дня, пассажиров много. Машины отъезжают ежеминутно, после недолгой торговли. К Сергееву тоже часто заглядывают через окно, но, видимо, получают отказ и отходят.

Сергеев в машине. Он отрешен и собран. Качая головой на очередную просьбу, он высматривает «клиента». Но их — кавказцев, нарядных дам и деловых людей — тотчас расхватывают бывалые. Лишь один, вдрезину пьяный потенциальный клиент, на вид новый русский (украинский? крымский? — назовем его просто пассажир), с кейсом и бутылкой «Смирнофф» в руке безуспешно мотыляется между машинами. Его никто не хочет брать.

Красное, потное лицо возникает в окне и у Сергеева. Но, не успевает Сергеев закрыть свое стекло, как пассажир распахивает заднюю дверцу и плюхается на сиденье.

П а с с а ж и р. Симфр.. аэрпр… поехали.

С е р г е е в. Не по пути.

П а с с а ж и р. Ты человек или нет?.. Поехали!

Сергеев, обернувшись, открывает заднюю дверь.

С е р г е е в. Вылезай.

П а с с а ж и р. Мне… самолет ждет! Ты врубаешься, командир? Плачу -слыхал такие слова? — баксы, гривны…

С е р г е е в. Покажи.

Пассажир долго роется по карманам, вытаскивая отовсюду комки и пачки купюр. Денег много, в основном доллары.

П а с с а ж и р. Сколько хочешь? Сколько скажешь — столько и плачу.

С е р г е е в. Сколько скажу — не потянешь.

П а с с а ж и р. Обидеть решил?.. Сколько?

С е р г е е в. Штука.

П а с с а ж и р (не моргнув). Забито.

Подумав, Сергеев закрывает дверцу. Заводит мотор.

П а с с а ж и р. Командир, а ты — человек!

Отъезжая, Сергеев оглядывается. Пассажир уже спит, завалясь на бок и похрапывая.

Горное шоссе. День

Машина Сергеева несется по шоссе.

Сергеев за рулем. Курит.

Г о л о с п а с с а ж и р а. Брось курить…

Сергеев смотрит в зеркальце — Пассажир проснулся, его лицо стало несколько осмысленнее. Сергеев выбрасывает сигарету.

П а с с а ж и р. Минералки нет?

С е р г е е в. Нет.

Пассажир кряхтит, устраиваясь удобнее.

П а с с а ж и р. Порядочных людей возишь, а минералки нет… Але? Слышишь, чего говорю?

С е р г е е в. Слышу.

П а с с а ж и р. Значит, должен сказать: вас понял, у первого ларька тормозну. (Пьет водку из горла.) Приходится вон чего пить…

С е р г е е в. Может, хватит?

Пассажир пьет еще и с интересом смотрит на Сергеева.

П а с с а ж и р. Дед, а ты наглый! Здесь я командир, понял? Молчишь…

Не нравится! Гордый, да? А чего тогда калымишь? Тогда надо дома сидеть.

А то штуку… На хрена тебе штука? Тебе внуков пора нянчить! Шучу. (Смеется.) Тормози, вон ларек.

Сергеев останавливается у придорожного ларька. Выходит, покупает пластмассовую «бомбу» с минералкой. Возвращается. Губы его сжаты.

Машина мчится снова, дорога взбирается все выше в гору. Пассажир жадно пьет, протягивает бутыль Сергееву.

П а с с а ж и р. На.

Сергеев молча качает головой.

П а с с а ж и р. Брезгуешь. Баксами не брезгуешь! (Он снова шарит по карманам, доставая деньги, нетвердыми движениями складывая их в пачку.) А!.. загорелись зырки! Ты лучше на дорогу смотри. А я пока еще погляжу, чего ты стоишь.

Дорога близится к перевалу.

Молчание Сергеева и «Смирнофф», к которому пассажир снова начал часто прикладываться, все более заводят его и бесят.

П а с с а ж и р. Раззявил пасть — штуку. Ты за сто баксов мне пятки целовать должен… Гордый. А за водичкой-то как побежал? Красная цена на твоем драндулете — полсотни… карбованцев! (Хохочет.) Забито? Не согласен? Храбрый. А что ты обо мне знаешь, дед? Соглашайся, пока я добрый. А то рассержусь. Шнур на шею, самого в канаву, а машина внучатам только во сне будет сниться. (Снова хохочет, довольный собой.) Ладно. Жизнь тебе подарю, и мы в расчете…

Он смолкает, увидев, как Сергеев вдруг крутанул рулем.

Машина съезжает с виража в аварийный «карман» и тормозит на гравии. Сергеев протягивает руку в «бардачок».

С е р г е е в. Вылезай.

Моргая, пассажир замирает под направленным на него дулом револьвера.

П а с с а ж и р. Охренел?..

С е р г е е в. Быстро.

П а с с а ж и р. Шуток не понимаешь?..

Но тем не менее он вылезает.

С е р г е е в. Руки.

На глазах трезвея, пассажир поднимает руки. Сергеев достает пачку из его кармана.

П а с с а ж и р. Э, дядя… может, пошутили, хватит…

С е р г е е в. Стоять!

Пассажир протрезвел совсем, его мелко трясет — не то с отходняка, не то со страха.

П а с с а ж и р. Ну, врубился, врубился… ошибка вышла… Все бери… только учти, мне жить надо…

Не опуская револьвера, Сергеев отсчитывает купюры. Остаток пачки сует обратно в карман пассажира.

Он садится в машину, выбрасывает кейс, трогается, взметнув гравий, и уезжает.

Пассажир ошалело стоит в опустевшем «кармане».

Территория лагеря. День

Машина Сергеева подъезжает к шлагбауму. Сергеев нетерпеливо сигналит.

Безответно. Выйдя, Сергеев заглядывает в незапертую дверь сторожки. Сторож храпит, и пьяный сон его непробуден. Сергеев сам нажимает кнопку.

Шлагбаум открывается.

Старый особняк. День

Машина подъезжает к особняку.

С крыльца приветливо виляет Сергееву хвостом возвратившаяся странница — белая собачка. Улыбнувшись ей, Сергеев подхватывает собачку на руки и входит в дом.

Старый особняк. День

С собачкой на руках Сергеев быстро идет по коридорам особняка, взбегает по лестнице. Секунду задержавшись у порога, чтобы справиться с улыбкой, непривычно разгулявшейся на губах, Сергеев открывает дверь в квартиру.

Никого. Сергеев опускает собачку на пол, выходит на балкон. Пустые шезлонги. Пустынная площадка с флагштоком перед домом.

Он возвращается в комнату. И теперь, уже более внимательным взглядом, замечает, что застелена кровать, всюду чисто прибрано. Здесь все, как было до… Никаких ее вещей, никаких следов пребывания Анны…

Радиорубка. День

Сергеев трясет спящего радиста. Тот с трудом разлепляет глаза, поднимает голову.

С е р г е е в. Где она?..

Радист дико смотрит на Сергеева и, похоже, плохо понимает, о чем речь. Спят кто где вповалку возница, фотограф и официант. Пустые бутылки на столе. Сергеев отпускает радиста и выходит из рубки.

Территория лагеря. День

Безмолвны набережная… пляж… танцплощадка… пепелище костра…

Ялта. Автовокзал. День

Пробиваясь сквозь толпу, сквозь переплетенные хвосты очередей на автобусы, троллейбус и такси, Сергеев оглядывается вокруг с отчаянной надеждой. Но Анны здесь нет…

Симферополь. Железнодорожный вокзал. Вечер

…нет ее и на перроне, где состав готовится к отправлению; не видно в окнах вагонов, куда безуспешно заглядывает Сергеев…

Симферополь. Аэропорт. Вечер

…и в толкучке зала ожидания аэропорта.

В этом месиве людей и багажа, среди какофонии голосов, музыки с телеэкранов, радиообъявлений, он нашел бы ее, непременно нашел бы, потому что желал этого так, как ничего и никогда не желал на свете… Если бы только она была в аэропорте.

Но Анны не было и здесь.

Симферополь. Аэропорт. Ночь

Сергеев сидит в машине, уже бесцельно, бессмысленно, словно закоченев.

Снова, как два дня назад, моросит дождь.

Снова расплывается в нем свет фонаря. Но пуст сегодня этот ореол, и никакая тень с зонтиком в нем не возникает. Холодное световое пятно на мокром асфальте…

Кутузовский перевал. Ночь

Жезл милиционера загорается перед подъезжающей к посту ГАИ машиной. Сергеев останавливается, устало опускает стекло.

М и л и ц и о н е р (с обычным радушием). Доброго здоровьечка!

С е р г е е в. Я без пассажира.

М и л и ц и о н е р. Это как раз то, что и нужно. Секундочку…

Он машет бритоголовому «качку», тот заходит в кафе и тотчас снова выходит. Вслед за ним появляется хозяин перевала, ведя за собой двоих мужчин в плащах и с чемоданчиками в руках.

Предупредительно забегая вперед, он подводит мужчин к машине.

Х о з я и н (узнав Сергеева). А! Москвич! Оба глаза еще целы? (Он наклоняется к окну, говорит тихо, непререкаемо.) Возьмешь двоих, понял? Отвезешь, куда скажут. Хорошие деньги получишь. И забудешь. Ты очень хорошо понял?

С е р г е е в. Понял.

Пассажиры садятся на заднее сиденье, «качок» — на переднее. Почти не пряча от Сергеева, поправляет ствол короткого автомата под курткой.

Никакого выражения на лице Сергеева, ни удивления, ни страха. Он трогает машину, оставляя позади светлый перевал и проваливаясь в ночь.

Горное шоссе. Ранний рассвет

Они едут. Полное молчание в машине. Неподвижны пассажиры на заднем сиденье.

Впереди, в сером полумраке, обозначаются редкие огоньки. Мелькнул голубой указательный знак. Один из пассажиров трогает «качка» за плечо.

«К а ч о к» (Сергееву). Свернешь на Алушту.

Сергеев поворачивает машину. Дорога, ведущая вниз. Развилка. Вопросительный взгляд Сергеева. «К а ч о к». Направо.

Улицы Алушты. Ранний рассвет

Дома с еще черными, спящими окнами, узкая петляющая под гору улочка старого города. Домик с палисадником и одним горящим окном.

«К а ч о к». Стой.

Он выходит из остановившейся машины и скрывается за калиткой. Сергеев тоже хочет выйти.

П е р в ы й п а с с а ж и р. Куда?

С е р г е е в. Фары протереть.

П е р в ы й п а с с а ж и р. Сиди.

Сами пассажиры по-прежнему сидят неподвижно, как изваяния. Освещается крыльцо, в двери появляются две черные тени. Бросив на них равнодушный взгляд, Сергеев вдруг застывает.

К машине, в сопровождении «качка», со своей дорожной сумкой и сложенным зонтиком идет Анна.

Лишь на мгновение Анна замедляет шаг, неожиданно увидев знакомую машину и Сергеева. И как будто не было этого мгновения. У нее уверенные, властные движения и жесткое, незнакомое лицо. Она садится на заднее сиденье. Зато для Сергеева это оглушительное мгновение растянулось в вечность…

«К а ч о к». Заснул? (Сев рядом с Сергеевым, хлопает дверью.) Поехали.

Горное шоссе. Рассвет

Ниже шоссе уже замелькали кипарисы, дорога стала оживляться, засветилось тусклое море.

Сквозь пелену оцепенения до Сергеева временами доносятся тихие обрывочные фразы с заднего сиденья:

— …и нет связи. Уже хотели дать отбой.

— Не вышло. Здесь «борода» кружил.

— Он вас узнал?

— Смутно. Хотел убедиться.

— И как?

— Ушла… в сторону моря.

И снова молчание и дорога.

П е р в ы й п а с с а ж и р. Задали вы нам нервов…

А н н а. У вас нервы не слабые.

П е р в ы й п а с с а ж и р. Но — целых два дня неизвестности…

Анна глядит на бегущую впереди дорогу и затылок Сергеева, и голос ее мягчает, снова становится знакомым.

А н н а. Имеет женщина право хоть два дня прожить так, как не смогла прожить всю жизнь…

Пассажиры молчат, не уяснив смысла фразы. Сергееву понятно, что эти слова обращены не к ним, а к нему.

Ялта. Причал. Утро

«Качок» велит остановиться, не доезжая до причала.

У причала стоит красавец теплоход, тот самый, встреченный в море. Его труба тихонечко дымит; горят, несмотря на утро, все огни, с палуб доносится тихая музыка. У трапа — пограничники в зеленых фуражках.

Все сидят в машине. Второй пассажир смотрит на часы. Тянутся минуты.

В т о р о й п а с с а ж и р. Пора.

Пассажиры выходят разом, с обеих сторон машины. Анна задерживается — снова на мгновение. Ровно настолько, чтобы встретиться глазами с Сергеевым, и в глазах ее — немой вскрик любви и отчаяния, благодарности и невозможности, прощания и прощения… И лицо Анны исчезает.

Три фигуры быстро идут к теплоходу. Проходят через оцепление, подходят к трапу.

Напряженно глядит «качок», держа руку под курткой.

Но все трое уже поднимаются по трапу.

Матросы готовят трап к подъему.

Три фигуры — на палубе. Голова Анны, а может, это показалось Сергееву, повернулась в его сторону — и скрылась.

Трап идет вверх. Грянул марш. Провожающие и просто любопытные в толпе машут с берега. Теплоход отчаливает, и все шире полоса вспененной воды между ним и причалом.

«Качок» облегченно расслабившись, достает сигареты.

Теплоход удаляется, сияя огнями, отраженными в воде, как светящийся НЛО из далеких миров.

Территория лагеря. День

Сергеев с собачкой, присевшей у его ног, стоит на набережной лагеря, глядя в море.

Море пустынно.

Звучит под гитару песня Визбора.

Лето село в зарю,

За сентябрь, за погоду,

Лето пало на юг,

Лето кануло в воду.

От него лишь следы

К небу, ввысь, убегают,

Фиолетовый дым,

Наше лето сжигают…

Территория лагеря. День

Песня звучит из динамика над танцплощадкой.

А внизу — рокочущая суета техники: бульдозеры, краны, экскаваторы. Обломки сметенных строений, свежевзрытая земля.

Сергеев с дорожной сумкой идет по лагерю. Собачка семенит за ним.

Лысый шеф, окруженный рабочими в фирменных касках, командует работами. Подняв отвал, бульдозер движется к танцплощадке.

Сергеев останавливается, обернувшись, смотрит.

…словно два журавля

По небесному морю,

Словно два косаря

По широкому полю,

Мы по лету прошли,

Только губы горели,

И над нами неслись…

Взревев, бульдозер налегает на конструкции, и эстрада танцплощадки медленно обрушивается вместе со смолкшим динамиком.