Мещанская драма. Перестройка: двадцать лет спустя

Леонид Соков. «Медведь и робот». Из серии «Политические игрушки». 1982

«Перестройка» — самая значимая эпоха новейшей отечественной истории. Пережитая несколькими поколениями советских людей и по-разному ими воспринятая, она радикально изменила судьбы всех — и апологетов, и оппонентов «времени великого перелома». Определила материальное существование, нравственные и идеологические приоритеты, мышление и поведение. Создала новую художественную среду, новый тип культуры.

«Перестройка» — не событие, а процесс, незавершенный и, казалось, необратимый. Однако сегодняшняя реальность настойчиво заставляет в этом усомниться. Время, сперва тихо-тихо, а потом все шустрее двинулось вспять — в политике, в сознании и, конечно, в культуре. Вот почему сейчас — в ситуации дискредитации «лихих 90-х» — так важно подвести «предварительные итоги», зафиксировать черты неповторимого двадцатилетия, осмыслить самые разные аспекты его наследия, постаравшись объективно, пока взгляд не затуманит пелена ностальгии, оценить ушедшую и «уходящую натуру».

Этим актуальным задачам отвечают материалы, собранные в рубрике «Здесь и теперь»: эссе публициста Дениса Драгунского; дискуссия о художественном процессе в России 80-х — начала 90-х, проведенная в рамках выставки «Гласность/Перестройка» в московской галерее «Diehl+Gallery One», и беседа с известным музейным куратором и искусствоведом Андреем Ерофеевым, чья деятельность в поддержку перестроечного андерграунда не раз упоминается участниками разговора.

Новые времена наступают быстро.

Вот телепередача про новый учебник истории — тот самый, особо концептуальный, где главного российского преступника называют «эффективным менеджером».

Интервью с учениками. Говорят девочки класса из седьмого, когда дети уже начинают всерьез думать о серьезных вещах, но еще сохраняются детскость облика, фразы и интонации. Оттого все сказанное воспринимается как истина, изрекаемая младенцем.

Девочки начитанные, воспитанные, хорошо одетые. Видно, что из благополучных семей. «Эти дети знают о загранице не понаслышке», — сказал корреспондент, предваряя интервью. То есть активно вкушают плоды демократических и рыночных реформ.

— Россия — очень большая страна, — говорит одна девочка. — Демократия нам не нужна. Россией нужно управлять по-другому.

— России нужен вождь, вроде как отец, сильный человек, — говорит другая девочка. — Чтоб народ за ним шел.

Если мы действительно строим авторитарное государство — о чем, собственно, и мечтают эти милые девочки, — то их обеих, вместе с родителями и учителями, надо быстренько арестовать. При определении их вины использовать приснопамятное «объективное вменение» по Вышинскому. Потому что девочки объективно выступают против народа — ведь это народ на референдуме принял демократическую Конституцию. Как называется тот, кто против народа? Правильно, враг народа. Вам, девочки, нужен вождь, царь-отец? Значит, объективно вы хотите свергнуть нашего всенародно-демократически-избранного-президента. В глаза смотри, террористка! Кто научил? Говори имена-фамилии! Что? Тебе всего тринадцать лет? Чепуха, при «эффективном менеджере» с двенадцати лет вышку давали.

Но беда — или все-таки счастье! — в том, что ничего подобного не случится.

Это при авторитарно-полицейском режиме ругать диктатуру и надеяться на пришествие демократии — нельзя. Накажут очень больно. Те, которым чуть больше тридцати, это прекрасно помнят. А при демократии можно ругать свободу и призывать диктатора на трон. Те, которым чуть меньше тридцати, это прекрасно усвоили, и не читая Конституцию. Общая вольная атмосфера способствует хамству по адресу того политического устройства, которое обеспечивает эту вольность.

У меня была свобода, я ее любил — вот прошло четыре года, я ее убил...

И всем понятно, как следует понимать слово «демократия» в девочкиных устах. Уж, конечно, речь не о законно избранном президенте, не о Государственной думе вкупе с Советом Федерации. Демократия — это что-то шаткое, сомнительное, непатриотичное, антироссийское (а значит, прозападное), мешающее спокойно жить... А то, что в Конституции написано, — да бросьте вы, сами, что ли, не понимаете? В сталинской конституции тоже много чего было. И ничего.

В общем, приехали. Невнятное бурчание по поводу «позорно-провальных 90-х» оформилось в четкую, детям доступную формулу. Демократия нам не нужна, нам нужен сильный лидер. Можно прибавить еще несколько унылых шаблонов: Запад наш враг, у нас особая духовность, все наши недостатки — отдельные.

Легче всего сказать, что дети — это простодушные лисенята, которые своими носиками тут же унюхивают тончайшие движения политического ветра. Они чуют то, что взрослые — даже самые истовые приверженцы крутых мер — пока еще остерегаются произносить вслух. Дети говорят за взрослых, облегчая взрослую задачу. Согласие ученика с учителем — это модель консенсуса народа и власти.

Но остается вопрос — почему?

Почему столь славный период, каким были 1990-е годы, так настойчиво и смачно обливается грязью? Ведь именно тогда, в эти совсем недавние времена, Россия сама, по собственной инициативе, без малейшей помощи и подсказки извне провела самую грандиозную в обозримой истории «работу над ошибками». Россия гораздо раньше Запада поняла всю опасность социалистического эксперимента, обернувшегося убийством, агрессией и развалом народного хозяйства. Запад еще восторгался коммунистическим проектом, а Иван Солоневич уже в 1936 году все рассказал о советских лагерях и пытках. Но Запад не услышал. Фейхтвангер показался убедительнее. Да и Солженицына Запад услышал только тогда, когда военное превосходство СССР в Европе стало реально опасным. Но и в те годы Запад изгибался по лекалам «разрядки напряженности»; вранье, что Рейган и Тэтчер к чему-то принудили советскую империю. Она принудила себя сама, на двух фронтах.

Разрушенное еще в 30-е годы сельское хозяйство аукнулось тотальной зависимостью от производителей зерна и от конкурентов на нефтяном рынке. Но был и второй фронт: не уничтоженная окончательно национальная совесть, ответственные интеллектуалы, для которых судьба страны была смыслом жизни. Разные люди — от нищих учителей и секретарш, которые передавали друг другу «Хронику текущих событий» на папиросной бумаге, до номенклатурных спичрайтеров со Старой площади, которые старались прокричать в уши маразмеющим вождям что-то разумное. Эти люди, собственно, были цветом русской (пардон, советской) нации — они и обезвредили проржавевшую бомбу СССР. Больше того, они сделали невозможное — превратили протухшую советскую уху в полноводную российскую реку с живой рыбой.

1991 год — это национальный подвиг России. Она сама сбросила со своих плеч коммунистическое ярмо. Освободила десятки наций, сотни миллионов людей от имперского плена. Спасла Европу и весь мир от ядерной войны, практически неминуемой в условиях глобального противостояния. Только очень странные люди могут назвать эти годы торжества русского духа, русской всечеловечности — эпохой неудач и провалов.

Как ни крути, как ни ругай нынешнюю и недавнюю российскую власть — в России сегодня демократия и свободная рыночная экономика.

Но Россия опять недовольна. И не тем она недовольна, что права и свободы все сильнее ограничиваются, а монополии подгребают под себя рынок. Нет! Россия недовольна тем, что слишком много свободы. И особенно недовольна Западом, в котором привычно (уж до зевоты, до тошноты привычно) видится источник всех зол и несчастий.

Почему же?

Можно, конечно, рассуждать метаисторически. Сказать, что Россия (вернее, российская элита) в очередной раз исчерпала ресурс демократии и западничества. Отношения с Западом важны, потому что любая нация себя с кем-то сопоставляет, рисует свой автопортрет на фоне соседей. Для России такой фон и стандарт — Европа. Идейно, социально и культурно суверенных наций не бывает. Исключение — Китай, но надо тысячелетиями жить практически в полной изоляции от всего мира, надо иметь громадное население, чтобы стать совершенно самодостаточной страной, стать нацией, которая сама себе человечество. Даже Индия не такова — и тем более не такова Россия.

Наша страна то обращалась к Западу, то отворачивалась от него. Эти циклы русской истории прослеживаются явственно и на протяжении веков, а иногда даже в течение правления одного самодержца: царь мог начать как западник и интеграционист, а закончить как изоляционист-самобытник. Отчего же ресурс демократии и западничества так быстро заканчивался? Одна из причин в том, что Россия в смысле прокорма правящей элиты была устроена довольно примитивно. Нельзя быть западником и одновременно крепостником или Кит Китычем; если, конечно, под западничеством понимать не салонные беседы, а устроение государственной жизни на началах свободы и права. Однако реальное западничество настоятельно требовало перестройки России — а на коренную перестройку правящее сословие оказалось неспособным. Поэтому российская элита во имя собственного комфорта периодически отказывалась от свободы.

Только в конце 80-х — начале 90-х наше правящее сословие и интеллектуальная элита оказались — едва ли не впервые за два или три века — на высоте национальных задач. Осуществили издавна чаемую перестройку.

Чего же теперь браниться и плеваться? Ругать демократию и ненавидеть Запад?

Тут уже дело не только в демократическом ресурсе элит. Тут говорят свое слово широкие, извините, массы. Правда, назвать их «народными» у меня язык не поворачивается. «Широкие массы потребителей доступных товаров и услуг», — скажем так.

Реформаторы 1990-х, отважные Ельцин, Гайдар и Чубайс (а также все деятели демократической перестройки внутри СССР) наткнулись на... На своекорыстных капиталистов и коррумпированных чиновников? На косность непросвещенного народа? На сопротивление «внутреннего советского человека», который живет в каждом из нас? Да нет же! Реформаторы наткнулись на удачное осуществление собственных планов и проектов. Больно стукнулись о них.

Бойтесь ваших мечтаний. Они иногда становятся реальностью.

Чего хотели реформаторы? Демократии и рыночной экономики. Иными словами, они стремились построить буржуазное общество. Буржуазное же общество на практике является мелкобуржуазным — хотя бы потому, что даже из числа предпринимателей только крохотное большинство становится крупными капиталистами. Общество демократии и рынка — это общество лавочников и фермеров, клерков. Они и есть мелкие буржуа.

Мелкий буржуа в каком-то смысле гораздо тупее, чем «совок». «Совка» всю жизнь заставляли смотреть чуть выше собственного (как правило, не шибко толстого) пуза. Мелкий буржуа доктринально смотрит в корыто. Его интересы не простираются дальше сканворда и «ржачных» программ на ТВ. Он не умеет думать хотя бы на две ступеньки. Я говорил справному пригородному мужику: вот если бы не демократия, не Ельцин с Гайдаром, фигу бы у тебя был коттедж двухэтажный и свой автосервис. «При чем тут Гайдар? — кричал он. — Я своими руками заработал!» Интересно, что это человек, который по возрасту и биографии должен помнить про ОБХСС и «нетрудовые доходы». Однако забыл. Что ж говорить про молодых людей, которые искренне полагают, что и при Советах ездили в Анталию, звонили по мобильнику, сидели в ЖЖ. Плюс к тому «нас тогда все боялись». Благодать: тут тебе плеер в ушах, тут тебе всеобщий трепет.

Самодовольное и злое личико мелкого буржуа («мурло мещанина», как говорил Маяковский) — неизбежный гарнир любой буржуазной демократии. Но — именно демократии.

Чтоб на этой роже не нарисовались усики и челка, должна потрудиться интеллектуальная и творческая элита. Пока она заглядывает в глаза власти. А власть подхалимствует перед мелким буржуа. Власть понять можно: ей надо выборы выигрывать, называется демократия все-таки. Но трудно понять мастеров культуры: повторяя мелкобуржуазные куплеты о кознях Запада, они сами себе роют могилу.