Царь‒веник. Сценарий

Это зарисовка вне пространства и времени по мотивам малоизвестных исторических реалий. После героических событий 1612 года Минину и Пожарскому недолго оказывали почет. Государство не одарило их ни славой, ни высокими почестями.

Димитрий Пожарский после окончания Смуты жил долго, но не играл важной роли, как можно было бы ожидать. Он не был ни особенно близким к государю советником, ни главным военачальником. Ему не доверяли особенно важных государственных дел. Служба его ограничивалась второстепенными поручениями. Царь не считал за Пожарским особых заслуг, которые бы выводили его из ряда других. К тому же Пожарский страдал «черным недугом» — меланхолией.

Кузьма Минин скончался в 1616 году, вскоре после Смуты. Новые цари, Романовы, довольно быстро забыли Минина. Вольно или невольно, они не хотели помнить о посадском человеке, который «расчистил для них площадку». В «Истории...» Карамзина, вышедшей в 1816 году, через два века после Смутного времени, Минина как такового вообще нет.

Предполагаемый спектакль представляет собой три встречи двух условных ветеранов с фамилиями Минин и Пожарский. В ходе этих встреч Пожарский все глубже погружается в свою «черную болезнь». Иногда он совершает странные действия (например, строит из спичек маленький Кремль и поджигает его). Навещающий его Минин оказывается отлучен от бизнес-истеблишмента и вообще разочаровывается в жизни. Эти двое постоянно ссорятся, между ними происходят смешные и грустные диалоги («А чего ты хотел? Памятник на Красной площади?» — «Зачем мне памятник… Я еще живой…»). Они пытаются «переиграть» по новой минувшие события. Все это перемежается кадрами из черно-белого фильма «Минин и Пожарский», которые транслируются на задник сцены.

В третьей сцене Пожарский уже не в депрессии. Он ведет себя как счастливый юродивый. Плетет что-то из длинных хворостин. Минин снова приехал к нему в гости. Теперь он сам довольно мрачен.

М. А вчера я сломался, понимаешь?

В ряды за хлебом пошел. Тюрю сделать хотел. А там народу, ну, как обычно.

А меня ноги уже не держат. Жара еще эта… Я думаю, ну протиснусь как-нибудь, может, без очереди дадут. Ветеран все-таки. Не, ну ты сам знаешь, я это не люблю и никогда не любил, но тут как-то совсем уже… В общем, подхожу я к прилавку, а там пацан мелкий такой.

П. (мечтательно). Мальчонку за прилавок поставили…

М. Да не за прилавок! В очереди стоит. Я ему говорю: «Пропусти, мальчик». Без напора говорю, ласково.

А он мне: «Куда прешь, дед? Горя захотел? Дуй в конец, пока не дали». Представляешь? Дедом меня назвал, гнида. И стоит, щерится. Я ему опять вежливо так: «Ты кому, сопля, десны показываешь? Ты еще титьку в рот не брал, когда я полякам кадыки откусывал.

Я не для того, гаденыш, землю жевал, чтоб на рожу твою теперь любоваться, локти убери, щенок». А за мелким этим харя стоит, такая здоровая, хорек тыловой, блестит губами жирными. «Ты чё, — говорит, — старый, попутал, что ли? Ты чё на ребенка пылишь?» И я смотрю, значит, все на меня вылупились, и ни одна сволочь не узнает. И я, чтоб голос не дрожал, громко так отвечаю: «Я ветеран Великой Отечественной войны тысяча шестьсот двенадцатого года Кузьма Минин! Ветераны ВОВ имеют право без очереди…» А все равно голос дрожит. И подбородок не слушается. А мелкий этот лыбу на рожу натягивает и говорит: «Видали мы таких ВОВ, ага. В конец иди, Вова». И тут все грохнули. Харя меня аж слюной забрызгал. Они ржут, как лошади сытые, а я чувствую, у меня лицо мокрое, и думаю, только бы это не слезы, только бы не слезы, а слюни этого жирного, уж лучше слюни, понимаешь?

П. (весело). А чего ж не понять, Кузя? Слюна всякую заразу убивает, слюнки — это дело такое…

М. (взрывается). Да ты придурок, что ли? Ты хоть слушал меня вообще?!

защита прав женщин

П. Слушал, Кузенька, слушал. Да только вот главного не пойму: купил ты молочка в итоге или нет?

Минин хватает Пожарского за грудки, трясет его.

М. Я тебя, сука, убью, если ты обратно нормальным не сделаешься! Ты хоть понимаешь, что мы на хер никому не нужны, а? На хер нас послали, понимаешь?

Пожарский собирает с пола рассыпавшиеся хворостины.

П. Так я тебе, Кузенька, еще когда об этом говорил? Еще тогда. Сразу после конца.

М. Дима… Димочка… Зачем тогда всё? Зачем? Зачем были эти сабли, косы, топоры? Зачем эти кишки на вилах? Объясни мне, Дима?

П. Сам-то как думаешь?

М. Я не знаю, Дима. Я раньше думал, что мы людей спасаем. Чтобы они дальше нормально жили. А это же не люди, ты понимаешь?

П. Мы не людей спасали…

М. А кого? Родину? Страну? Землю, да? Землю вот эту? (С остервенением прыгает несколько раз.) Так она ж никуда и не делась бы. Я теперь, знаешь, землю эту ненавижу. Потому что она такая же, как везде, понимаешь? Нету разницы никакой. Нету!

П. Мы не землю спасали. Глубже копай.

М. Куда глубже? В недра? К золоту? К алюминию?

П. Еще глубже, Кузя. Вспомни, на чем земля наша держится?

М. На вере православной?

П. Глубже, Кузя. На традициях. Мы с тобой традиции спасли.

М. Какие традиции?

П. Великие. Русские. Традиции. Спасли и сохранили. За это и кишки на вилы намотать не жалко. Мы герои с тобой. Мы подвиг совершили.

М. Так почему же нас с тобой после этого на хер послали, Дима? За что?

П. Да потому что, Кузя, это и есть великая русская традиция — на хер друг друга посылать. И чем больше ты для людей сделаешь, тем крепче тебя на хер посылают.

М. Ты совсем больной.

П. Нет. Я, наоборот, только вылечился. Мы ж на том и держимся, Кузя. Друзей мы посылаем на хер по-дружески, а врагов — беспощадно. Поэтому мы непобедимы. Мы завоюем новые земли, присоединим народы и пошлем их на хер. Мы пошлем на хер настоящих героев, придумаем вместо них новых — и пошлем туда же. Мы пошлем на хер царей, поставим вместо них новых, и они пошлют на хер нас. Эта страна будет вечной! Мы пошлем на хер самих себя и станем бессмертными, Кузя!

М. Что ты плетешь, Дима?! Что ты плетешь?!

Пожарский поднимает с колен связку хворостин и ставит ее рядом с собой.

П. Я плету Царь-веник.

М. Чего?!

П. Ты помнишь Серегу, который с тобой в одном доме жил, пока вы с родителями не переехали? Когда тебе было семь, вы построили во дворе шалаш, порезали себе ладони и дали клятву дружить до самой смерти. Ну Серега, смешной такой, на правую ногу припадал.

М. Не помню.

П. Ни единого воспоминания? Ни лица, ни голоса, ни клятвы?

М. Нет.

П. Вот их как раз Царь-веник вымел.

М. Вот этот?

П. Нет, конечно. Я же не сумасшедший. Этот ничего не метет. Я его только что сделал. Это жалкое подобие настоящего Царь-веника. Образ рукотворный. Настоящий Царь-веник нельзя увидеть. Его даже почувствовать нельзя. Помнишь, тебе одиннадцать и вы с мамой идете на рынок за мясом? Вы все идете-идете-идете мимо свиных голов, а ты все смотришь туда, где мандарины. И когда вы оказались рядом, ты просто смахнул один к себе в сумку.

М. Вот это помню.

П. А помнишь, тебе потом было так стыдно, что ты лет до пятнадцати вообще не мог мандарины есть?

М. Разве?

П. Вот тебе и разве. Тоже Царь-веник все подмел.

М. А вот то, что… сначала, например… ну… когда убиваешь, на шее так тяжело становится… а потом вроде ничего… это тоже он?

П. Конечно! Он всякую тяжесть сметает. Полезная штука, да? Только это все ерунда. Он сам по себе только мелочь всякую подметает, а если его в руки взять, он знаешь, что может?

М. Что?

П. Что угодно! Слова, людей, события. Вжик — и всё. Нету! Целые города вымести можно. Целые страны. Мать родную можно вымести. Бога вымести можно. Все, что мешает праздновать.

М. Что праздновать?

П. Да не важно, Кузя. Какая разница? Ты вот что: как в Москву вернешься — отнеси его царю, в Кремль. Если он тебя лично не примет, во дворе оставь. Пусть государь в окно смотрит и не боится. Его не надо бояться, его любить надо, привыкать. Он здесь главный. Возьми, я тебя прошу, возьми. Передай. Это важно.

М. Да иди ты на хер!

П. (дружелюбно). И ты иди на хер, Кузя! И ты иди!

Пожарский крепко обнимает Минина. Минин обнимает Пожарского.

Могила Минина в Нижнем Новгороде долгое время была забытой. Весной 1695 года туда прибыл Петр I для строительства флота. Он спросил, где похоронен Минин. Его могилу нашли с трудом. По распоряжению Петра прах Минина перенесли в Нижегородский кремль и с почестями захоронили в усыпальнице Спасо-Преображенского монастыря. 20 февраля 1818 года состоялось торжественное открытие памятника Минину и Пожарскому на Красной площади. Заброшенная могила Пожарского в Суздале была обнаружена только в 1852 году. А еще через полтора века появился новый праздник: День народного единства.