Верховный шаман ‒ о воздействии Сталина на людей

Еще средневековые схоласты различали понятия «субстанция» — сущность явления и «акциденция» — второстепенное, незначимое. Как только ни пытались объяснить феномен сталинизма, но всегда что-то важное, чувственное, почти неосознаваемое ускользало. Исследователи ведь, как правило, обсуждают философию, политику, личность Сталина, его мышление, действия, даже речь. При этом харизматический образ Иосифа Виссарионовича в мифологическом пространстве народа впечатывается в готовую схему рационального мышления. Теряется нечто принципиальное в идеологии сталинизма, некий искусно сконструированный дьявольский элемент, который нуждается если не в объяснении, то хотя бы в фиксации.

В осмыслении этого непростого феномена мы не должны поддаваться соблазну простых, правдоподобных объяснений. Это тот самый случай, о котором по другому поводу, но методологически очень точно сказал Михаил Булгаков: «Требовалось обыкновенное объяснение явлений необыкновенных».

Всем, кому сегодня менее пятидесяти лет, трудно представить себе, в каком психологическом и символическом климате жила страна, как чувствовали себя советские люди до 1956 года.

Одно из моих первых школьных воспоминаний послевоенного детства: нас, детишек, выстраивают на торжественную линейку, какой-то малыш выходит вперед и громко, с чувством читает стихи:

Я аленький цветочек,

я юный пионер.

Я Сталина сыночек,

ребятам всем пример.

Не только дети, вся страна знала, что у нее есть заботливый Отец. Им был Сталин. Казахский акын Джамбул пел: «Тобой все народы согреты, поверь. О родины солнце, Джамбула отец, Мой Сталин, поэт, всей планеты, поверь».

Конечно же, идея отца возникает не в прямом, а в священном, сакральном смысле.

Безусловно, это не может отсылать нас к христианству. Это и не ислам, не иудаизм, не синтоизм, не буддизм... Тогда — что? Учитывая эффективность этой духовной практики, не может быть, чтобы она не имела аналогов в истории человечества. Нужно искать ту концепцию, которая объяснит максимум известных фактов.

Любая системная революция, а Октябрьская притязала именно на этот статус, переворачивает все пласты жизни, перетасовывает социальные группы и одновременно переворачивает пласты общественного сознания — без этого у нее просто нет шансов на победу.

Культурный слой общества в России до Октября 1917 года был, по утверждению Горького, очень тонким. После переворота (по разным причинам — часть интеллигенции эмигрировала, часть — погибла, часть оказалась одурманенной идеалами революции, какая-то часть затаилась) на смену элитам в традиционном их понимании пришли другие, не очень продвинутые социальные группы, в мировосприятии которых преобладали еще первичные, древние пласты психики — те, которые французский исследователь К.Леви-Брюль охарактеризовал как «пралогическое», мифологическое сознание.

Приняв это допущение, мы можем найти в истории человечества религиозную систему, элементы которой, на мой взгляд, просматриваются в сталинизме. Это шаманизм.

Для доказательства начнем с анализа простых, второстепенных признаков, которые образуют систему воззрений шаманистского общества, чтобы затем перейти к сущностным.

В 1924 году умирает Ленин. 26 января Сталин выступает на съезде Советов с речью, которая называется «По поводу смерти Ленина». Старшее поколение помнит цитаты из нее — их заставляли заучивать наизусть. С точки зрения ораторского искусства эта речь — маленький шедевр, видно, семинаристская юность будущего тирана не прошла для него даром. Главное в ней — идея завещания: «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам хранить, как зеницу ока...», которая рефреном проходит через всю речь и все время бьет в одну и ту же точку.

До 1953 года эта речь не называлась иначе, как «Клятва Сталина». Казалось бы — почему вдруг, у нее есть название, под которым она опубликована в 8-м томе его Собрания сочинений. Ан нет, клятва и только клятва. И это — правильно, ведь новый демиург, приступая к исполнению своей роли, дает на специальной церемонии посвящения именно клятву. Без этого он — не шаман.

В связи с этим Сталин отрекся и от своего настоящего имени. У авиаконструктора Яковлева в книге «Цель жизни» есть замечательная сцена, как он впервые присутствует на заседании, кажется, Совета министров, которое ведет Сталин. Будучи не в курсе кремлевского этикета, он обращается к председательствующему уважительно, по имени-отчеству — «Иосиф Виссарионович». Но когда он назвал его так, Сталин метнул на него такой взгляд, что он раз и навсегда понял — обращаться к нему надо так, как и все остальные: «товарищ Сталин» и никак иначе. В полном соответствии с действующим культом «великий кормчий» не имел права называться тем именем, которым его нарекли при рождении.

Он прекрасно понимал значение своего табуированного имени. Рассказывают, что кинорежиссер М.Чиаурели попросил разрешения приехать с артистом М.Геловани, исполнителем роли Сталина, к вождю на ближнюю дачу — посмотреть, как он ведет себя в жизни, чтобы правдоподобно воспроизвести его образ на экране.

Сталин согласие дал, они пробыли несколько часов, а вечером заторопились уезжать. Сталин сказал, зачем, мол, время ужина, посидим, как грузины, вместе. Сели за стол, хозяин по обыкновению разлил вино и спросил у гостей: «Ну как? Сумеете показать меня на экране?» «Да, товарищ Сталин, — заверил его М.Чиаурели, — теперь сможем». «Дураки, дураки, — сказал Сталин. — Что вы видели? Вы видели, как ведет себя Иосиф Виссарионович, а вы должны показать народу, — он выдержал паузу и со значением закончил, — как ведет себя товарищ Сталин». Эту дистанцию он четко понимал, соблюдал и блистательно играл образ «великого Сталина». Вся страна — театр, и все, одновременно, зрители и участники этой игры — огромного, трагического советского хэппенинга. Никому не дано вырваться из его губительного действа, даже Сталину. Роль тут неотделима от него самого: это — вся его жизнь.

Когда А.Сурков в стихотворении пишет: «Это имя мы носим повсюду с собой», что ж, с трудом (имя — не вещь), но понять сказанное можно. А вот уже следующую строчку — невозможно: «С ним открыты все шири и дали». В каком сознании, кроме пралогического, имя способно открывать «шири и дали»? Даже у Мандельштама в вымученной оде Сталину (1937) проявляется такое мышление в строчке: «Глазами Сталина раздвинута гора». Поэт просил не уничтожать свои стихи о Сталине: «Двойное бытие — абсолютный факт нашей эпохи, и никто его не избежал».

Не только лично сам «товарищ Сталин», но и заводы, фабрики, шахты, колхозы, институты, танки, самолеты, пароходы, паровозы — все, что было удостоено этого имени, было в стране лучшим из лучших. Накануне парада 1938 года комсомольский лидер А.В.Косарев срочно вызовет будущего знаменитого хореографа Игоря Моисеева и потребует, чтобы он делал программу прохождения по Красной площади Московского физкультурного института имени Сталина. Моисеев попытался отказаться — «много работы», но Косарев веско парировал: «Дело в том, что товарищ Сталин поинтересовался, почему Институт физкультуры его имени уже третий год не получает наград за свои выступления».

Как и любой шаман, он всегда носил обрядовую, эмблематичную одежду, которой не могло быть у непосвященного человека. Попробуем представить Сталина в обычном, гражданском костюме, в мягкой шляпе, галстуке и туфлях, без знаменитой трубки. Не получается, потому что им тщательно соблюдался строгий стилистический канон: он всегда являл себя народу в одной и той же одежде — френче военного покроя и сапогах. Он — солдат революции, всегда на посту. Страна может позволить себе роскошь расслабиться, но он, отец этой страны, — нет. И даже летом, в жару, где-нибудь на озере Рица, он всегда был одет в белый коломянковый костюм, который воспроизводил военизированный образ бдительного государственного мужа.

Есть в шаманизме интересное верование — считается, что человек заболевает, потому что в него вселяется злой дух. Чтобы вылечить больного, необходимо с ним, злым духом, бороться. При этом последний, решающий способ победить его — дать больному другое, новое имя. Это выглядит примерно так: если злой дух поселился, скажем, в Пете, то мы переименуем его в Мишу и будем обращаться к нему только по новому имени. Тогда злой дух покинет Петю, ставшего Мишей, — ему-то нужен именно Петя. По-своему гениальный лингвистический способ решения проблемы.

С 1926 года в стране во всех газетах — от центральных до районных — начинается вакханалия отречений от своих родных и, соответственно, смена имен и фамилий. Пик пришелся на 1932 год, когда в связи с высылкой Троцкого за рубеж все граждане, носители этой злосчастной фамилии, поменяли ее.

Ежегодно с завидным постоянством в советской прессе воспроизводилась одна и та же сцена: фашисты допрашивают Зою Космодемьянскую: «Где Сталин?» Партизанка гордо и с вызовом отвечает: «Сталин — в Кремле!» И так из года в год — фашисты: «Где Сталин?», Зоя: «Сталин — в Кремле!»

На этом эпизоде я каждый раз в недоумении спотыкался: уже начинается декабрь 41-го, где же еще мог быть Сталин? Зачем же фашисты ее спрашивают об этом, ведь ценность информации — нулевая? Но сила и мощь шамана действительна до тех пор, пока он находится на так называемой Мировой горе. Покинет он ее — потеряет свою мощь. А Мировая гора — это Кремль! Ведь не случайно Маяковский писал: «Всем известно, что земля начинается с Кремля». Все советские люди знали — и до, и во время, и после войны: Сталин — в Кремле. Письма, которые ему писали, шли по единственному адресу: «Москва, Кремль, товарищу Сталину».

Был тайный смысл в постоянной трансляции этого эпизода, но — для нас, не для немцев.

«Надо сделать так, чтобы пел весь народ», — утверждал руководитель «музыкально-хоровых массивов» из Ленинграда И.Немцев. При Сталине вся страна запела и пела вплоть до конца 50-х годов. Напомню, что в 60-е годы В.Соловьев-Седой удивится: «Раньше песню пели, а теперь — слушают». Отношение советского народа к песне было каким-то мистическим. Задумаемся — до войны вся страна распевает «Нам песня строить и жить помогает»... Почему? Где, когда, в какой стране возможно такое? И после войны в песне о Москве — черным по белому:

Эй, товарищ! Эй, прохожий!

С нами вместе песню пой!

Погляди — поет и пляшет

Вся Советская страна…

Люди поют — значит, они счастливы. Поют и тем самым приносят клятву верности Сталину. Казалось бы, «петь с утра до вечера» — чистой воды идиотизм, но это — рационалистическое европейское представление. Необходимый элемент шаманизма — коллективное песнопение молодых людей («дурдалга» — у бурятских шаманов). Такое поведение — «петь с утра до вечера» — есть явное свидетельство, что эти ребята — нашенские, советские люди, «с социальным оптимизмом»... Как камлание давало ощущение силы, так и воодушевленные коллективные песнопения демонстрировали силу и мощь страны.

К 50-летию Сталина вышел посвященный ему сборник, где была опубликована статья Д.Бедного «Штрихи». Рассуждая о сталинской характеристике Ленина, автор пишет: «Горы! Что может быть величественнее? Но еще выше гор — орел. Горный орел! Встретив величайшего из величайших людей, Сталин дал ему свое величайшее определение: горный орел. Этот образ — показатель безмерного сталинского восторга, художественно, повторяю, выдержанного». Трижды повторенное «величайший» звучит барабанно.

Но дальше идет замечательный текст: «Но как бывает почти со всяким художественным образом, он в немалой степени, — а в данном случае даже в исключительной степени, — характеризует больше самого творца, художника, нежели предмет, вызвавший художественный восторг. Такое явление вполне естественно и неизбежно. Мы имеем поэтому право, — я не знаю, почему бы Сталин должен был представить из этого закона исключение! — мы имеем право смотреть на сталинский портрет Ленина как на подсознательно исполненную самохарактеристику». Умри, Денис, лучше не напишешь!

Все песни, посвященные Сталину, оперируют этим тотемом: «Один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин». Или: «Взмыл орлом от гор высоких сизокрылый великан... « Или: «Получил от гор в наследство красоту орлиных крыл», — пела Зара Долуханова.

В каждой из тысяч песен, сложенных о Сталине, обязательно присутствует образ орла или сокола. Известно, что «качества шамана зависят от того, каким животным представлена его душа. Самые могущественные шаманы — те, у которых мать-Зверь имеет вид [...] орла». Орел — выше всех, над всеми, его зрению открыто все, даже ядовитая нечисть, которая прячется в траве: змеи, гадюки, скорпионы, пауки, тарантулы, жабы.

Благодать этого тотема переходила на то, что им лично избрано. Элитой Красной Армии была авиация, а летчики именовались не иначе, как «сталинские соколы», эскадрильи которых на воздушном празднике в Тушине вел в небе его сын Василий.

Не случайно авиаторам, спасшим челюскинцев из ледового плена, Сталин вручает высшую награду страны — Золотую медаль героя. На первый взгляд это нелогично — истинными героями были полярники, выжившие и победившие в экстремальных, нечеловеческих условиях. Казалось бы, сперва — им, затем — летчикам... Но Сталин все делает вопреки формальной логике: первые герои, лучшие из лучших — летчики. И вся страна в предвоенные годы взахлеб поет песни об авиации, самолетах и бесстрашных пилотах. Можно предположить, что в преддверии будущей войны в технически отсталой стране было очень важно утвердить в общественном сознании высокий статус летчика. Это обусловило мощный приток молодежи в авиацию. Но чтобы летать, нужно было выпускать самолеты, а для этого необходимо добывать сырье, выплавлять металл, обрабатывать его на станках.

В сталинизме всегда присутствовала идея борьбы белых и темных духов. Важно было оградить свой народ от вредного влияния темных духов, что и сделал Сталин. Уже в 1933 году владельцы радиоприемников должны были в обязательном порядке зарегистрировать их. Были введены «глушилки» — нельзя допустить, чтобы темные духи загнивающего капитализма совращали ведомый народ.

Одно из самых загадочных проявлений сталинистской идеологии — торжественное, на сцене Большого театра, празднование юбилейных дат со дня смерти кого-нибудь из «великих» — Ленина, Кирова, Орджоникидзе, даже Пушкина. В годовщину смерти значимого человека всю общность большой семьи собирать на его могиле — считается, что именно в этот день можно пообщаться с духом умершего.Казалось бы, более логично отмечать их дни рождения, радоваться, что они когда-то родились. Потом Хрущев отменит эти всесоюзные траурные тризны, но ведь они были.

Свой магический дар шаман получает по наследству. Всеми мыслимыми и немыслимыми способами (вплоть до мавзолея) Сталин утвердил в стране харизму Ленина, табуировал его имя, чтобы затем представить себя народу единственным и гениальным продолжателем его дела. Не дал фашистам, несмотря на колоссальные потери, взять Ленинград, потому что в народном сознании этот город носил священное имя: Ленин — горный орел — и есть его, Сталина, тотем. Чтобы завладеть хитростями и знаниями шамана, лишить его силы и даже жизни, надо убить этот тотем. И хотя за время трагической блокады Ленинграда погибло около полутора миллиона человек, шаман мог быть спокоен за свою жизнь. Позже он всюду сдваивал силуэты — Ленина и свой, сделав их в сознании людей нерасторжимыми.

Когда Эмиль Людвиг, желая, видимо, польстить Сталину, предложил ему образ «продолжателя дела Петра Великого», тот категорически и даже грубо отказался: «Ни в коем случае. [...] Данная параллель бессмысленна». И добавил: «Что касается меня, то я только ученик Ленина, и моя цель — быть достойным его учеником». Отдавая должное Петру как государственнику, он отвергал восхищение последним западной цивилизацией и ее достижениями. Зачем прорубать «окно в Европу», если можно построить свое царство на этой земле? В сознании советского народа уже не Петр I, а только Ленин был по-настоящему великим, Сталин — продолжатель (в шаманизме — наследник) дела Ленина, а это значит, что его мана — от Ленина.

Чем больше люди верят в силу шамана, его ману, тем более мощным и сильным в их восприятии он становится, тем легче ему удается обеспечивать своему народу хозяйственные, военные, дипломатические успехи.

Из учебников истории мы точно знали, что «десять сталинских ударов» определили весь ход второй мировой войны.

И эта же первобытная по своей природе вера давала советскому народу уверенность в растущем благосостоянии страны, в том, что он — автор планов нашего экономического роста — от первых пятилеток до «великих строек коммунизма».

Когда Мао Цзэдуну понадобилось убрать своих соратников, он натравил на них хунвэйбинов немудрящим артиллерийским приказом — «Огонь по штабам». Сталин в аналогичной ситуации поступил тоньше и умнее — он ввел понятие «беспартийный большевик». Это было его недвусмысленное послание urbi et orbi, которым он убивал сразу двух зайцев: пригрозил «ленинской гвардии», старым большевикам, что формальное членство в партии еще не гарантия истинного коммуниста, а всем беспартийным дал надежду на государственное признание их заслуг. В исторической памяти 37-й год остался черным годом еще и потому, что он вырубил когорту «верных ленинцев», которые не поняли, что священность с их неприкасаемой после Октября касты перешла на него одного.

Сталин сумел создать страну, в которой все мыслили одинаково, так, как нужно было ему. Андре Жид, посетив в 1936 году СССР, напишет: «Когда разговариваешь с одним русским — разговариваешь со всеми. [...] Всеобщее счастье достигается обезличиванием каждого. [...] Будьте как все, чтобы быть счастливыми».

Ленин не сумел создать такой системы. Он был фанатиком идеи, это бесспорно, но при всех особенностях российской ментальности у него было европейское воспитание. А вот сын осетинского сапожника имел по-своему гениальное державное мышление. Можно предположить, что сама система вела его за собой, но это — лишь правдоподобное, хотя и недостаточное, на мой взгляд, объяснение. Думаю, что в глубинах его подсознания было что-то, что не поддается логическому анализу.

Интересно, что во всех советских уголовных кодексах всегда были наказания, связанные не только с действием, но и со словом — от агитации и пропаганды до анекдотов. Начиная с конца 20-х годов в стране начинается и быстро набирает силу процесс разрыва между означающим и означаемым. Слово приобретает самодостаточный мифологический характер. Здесь залог всей действовавшей в то время системы искусства.

Сталин знал цену Слову. Из семинаристской юности он вынес убеждение, что не силой, не многотысячным воинством Спаситель покорил мир, но словом и верой. Из лингвистической гипотезы Сепира-Уорфа следует, что мир человека таков, каков язык, которым он его описывает. Сталинское слово отражает манихейский мир, разделенный на свет и тьму. Без нюансов и оттенков. На одном, светлом, полюсе у него «единство», «единодушное одобрение», «монолит», «социалистическое строительство» и «быстрый, невиданный рост», на темной — «оппозиция», «фракция», «хвостизм», «левый (правый) уклон», «кулаки», «вредители», «перерожденцы», «кабальные концессии» и «медленное загнивание».

Он знает цену и политическим ярлыкам: «надо решительно ликвидировать эти ликвидаторские настроения», «мещанская узость и рутина, свойственные старым профессорам капиталистической школы, являются гирей на ногах науки». Может опорочить чуждую ему точку зрения, используя для этого прагматическое (эмоционально-оценочное) значение слова. Сколько раз он напоминал народу, что «мы не можем пойти в кабалу к западноевропейским капиталистам, не можем принять их кабальных условий», чтобы утвердить свой путь индустриализации.

Все его выступления — по содержанию, стилю и духу — похожи не на речи оратора, зажигающего толпу яркой, темпераментной речью, а скорее, на приказы фельдфебеля, ставящего задачу подчиненным. Чтобы последние по бестолковости ничего не перепутали, он говорит просто, четко, ясно, пользуясь иногда особым приемом: риторический вопрос, четкий ответ, автокомментарий ответа с обязательным — для понятности — усилением: «Ослабляется ли при этом диктатура пролетариата? Нисколько, ни в какой степени. Не ослабляется, а, наоборот, укрепляется». Или: «Возможно ли это? Да, возможно. И не только возможно, но и необходимо, и неизбежно».

Чем проще и грубее образ, тем доходчивее. Поэтому Троцкий у него Тит Титыч, «левый уклон есть тень правого уклона», у оппозиции «постоянные вихляния», она хочет «отдаться на милость капиталу», есть «выдвиженцы», а есть «задвиженцы». Грузинская улица научила его ценить грубоватый юмор и хлесткую фразу, способные срезать соперника. А к пословицам и поговоркам он питал особую слабость, правда, только к русским: «Кому пироги и пышки, а кому синяки и шишки», «Ни в городе Иван, ни в селе Селифан, ни богу свечка, ни черту кочерга», — с удовольствием выговаривал он с характерным грузинским акцентом.

Более образованные деятели партии могли иронизировать по поводу его примитивных ораторских приемов, но с точки зрения достижения своих целей он попадал в «десятку». Вся его лексика, архитектоника фразы, ее, если так можно выразиться, суггестивная мощь направлены поверх интеллектуалов. Сталин вербует своих сторонников в людской массе, идентичной ему по уровню мышления. Их — подавляющее большинство, и они видят в нем «своего». Это прочувствовал Лион Фейхтвангер, отметивший: «Сталин говорит громко и отчетливо, и каждый понимает его слова, каждый радуется им, его речи создают чувство близости между народом, который их слушает, и человеком, который их произносит».

«Где мало слов, там вес они имеют» (Шекспир). В земной ипостаси Спасителя и воспринимала его безбожно-атеистическая страна, во всяком случае, после Великой Отечественной войны. В народном сознании он был всеведущ и всемогущ. Он был верховным носителем нового откровения, творцом коммунистической эпохи — счастливого финала истории. Даже непреложные законы наследственности, казалось, были подвластны его воле. Именно поэтому Лысенко развивал «сталинскую биологию».

У байкальских шаманов есть выражение «ама алдаха», и означает оно нечаянно сказанное слово, противоречащее установленным верованиям. За это неминуемо рано или поздно должно наступить возмездие, от которого человек может избавиться, лишь совершив обряд жертвоприношения. В СССР для этого был придуман коллективный «обряд критики и самокритики».

Сталин не принимал неопределенности, непредсказуемости жизни, которая ассоциировалась у него с хаосом. Он ввел в стране централизованное планирование, чтобы россыпь нарисованных цифр воплотилась в жизнь в назначенный им срок. Он сам верил и заставлял всех других в стране верить в то, что он видел и говорил.

В середине октября 1941 года немцы подошли к Москве. У советского командования не было резервов, 16 октября в городе началась страшная паника, в канцеляриях жгли бумаги, по улицам стелился черный дым. Даже вышколенные, казалось бы, энкавэдэшники самовольно бросали посты и драпали куда глаза глядят... И вдруг по радио выступает Сталин и говорит, что «как никогда едины, сильны и монолитны народ и армия»… И на следующий день все именно так и было — никакой паники, едины и монолитны...

Всю свою жизнь Сталин боролся, число врагов постоянно росло. И мне кажется, что именно эта зороастрийская идея была в основе предложенной им концепции обострения классовой борьбы по мере строительства социализма.

А врагов, он знал, надо побеждать, потому что духи побежденных переходят по наследству к победителю-шаману, делая его сильнее и мудрее. И чем больше он побеждал-убивал, тем больше возвышался в сознании своего народа. Как вождь-воин, победивший Троцкого, Каменева, Зиновьева, Бухарина, Гитлера и всех своих врагов.

И не случайно в мифологическом сознании советского народа у Сталина было особое место и в солярном мифе. Все великие египетские династии древнего и среднего царства, все фараоны, римские кесари, императоры, короли, цари, падишахи и шахиншахи всех времен и народов пытались вывести или связать свои родословные с Солнцем или солнечным божеством, получить хоть толику благодати от этого светила. У Сталина же — наоборот. 1 января 1937 года «Правда» печатает частушку:

По иному светит нам

Солнце на земле —

Знать, оно у Сталина

Побыло в Кремле.

Впервые в истории человечества не властитель получает благодать или благословение от Солнца, но сам дает светилу дополнительную животворящую энергию! Тогда и пионеры имели право петь «И солнце песне мы научим».

Ведомому им народу особенно импонировала его личная скромность: он не был ни охочим до прекрасных гурий сластолюбцем, ни чревоугодником, ни коллекционером орденов и медалей; страна знала о его спартанском, даже аскетическом образе жизни.

У детей есть развитое воображение, но нет идеи ответственности. За них ее несут старшие, родители. Видимо, поэтому так естественно вписалась в созданную им систему идея Сталина-отца. Он знает все, он дает простые и ясные ответы на сложные вопросы жизни и способен всех рассудить по справедливости. Поэтому во всех письменных и устных текстах постоянным рефреном звучат мучительные раздумья общества: знает ли Сталин (Отец) о репрессиях?

Илья Эренбург: «Мы думали (вероятно, потому, что нам хотелось так думать), что Сталин не знает о бессмысленной расправе с коммунистами, с интеллигенцией».

Всеволод Мейерхольд: «От Сталина скрывают...»

Борис Пастернак: «Вот если бы кто-нибудь рассказал про все Сталину!»

Об этом же пишут в своих мемуарах маршалы Горбатов и Рокоссовский. Видимо, подсознательно была необходима мысль-утешение, что если он узнает, то вмешается и всех рассудит по справедливости.

В созданной системе была гениальная находка: отчуждение ответственности. Освобождение человека от личной ответственности за принятое решение. Ответственность или делегируется Сталину (партии, государству), или растворяется в коллективном «мы», в коллективной безответственности. При этом осуществлялось тотальное огосударствление всех видов общественной деятельности. При частной собственности человек сам строит свою жизнь, он отвечает за свою судьбу, за свои поступки — перед собой, другими, Богом. Для России эта практика умножалась на религиозное сознание, на догматы христианской веры. Чтобы сталинская система массового сознания работала бесперебойно и эффективно, надо было освободить общество от норм христианской этики, что и было достигнуто благодаря принципу революционной целесообразности, разгрому церкви и, главное, отчуждению человека от собственности.

15 мая 1932 года «отец народов» санкционирует декрет о «безбожной пятилетке», согласно которому к 1 мая 1937 года «имя бога должно быть забыто на всей территории СССР». Предполагалось в течение 1935—1936 годов закрыть в стране все церкви. Гнобили не только священнослужителей, но и верующих — их исключали из профсоюза, выгоняли с работы, предавали общественному остракизму.

Сталин дал соотечественникам, спроектировал и осуществил в массовом сознании общую идею — народа, построившего социализм «в одной отдельно взятой стране» и уже движущегося к финалу истории — коммунизму. Это была Моисеева идея избранного народа, только не Богом, а историей, творимой им самим — Сталиным.

Не случайно, что число ленинских портретов на демонстрациях всегда мало по сравнению с портретами Сталина. Дело не только в том, что идеологическая система сталинизма более адекватно воплощает суть советской цивилизации, но и в том, что она построена на мощной энергии внушения и самовнушения. Десятки миллионов искренне гордились этой системой жизни, боготворили Сталина. И… были счастливы. В их сознании только он со своей магической маной обеспечивал стране успехи в хозяйственной деятельности, победу в войне, изменение наследственности, покорение природы; только он был способен планировать «великие стройки коммунизма» и вести свою страну к «светлому будущему».

Есть один момент, который, перефразируя название знаменитого фильма, я бы определил как «скромное обаяние тоталитаризма». Практически все — и великие, и не очень — художники, которые жили и творили при Сталине, за редким исключением (как, например, Платонов) не устояли перед соблазном, искушением или обаянием тоталитаризма.

Мы не имеем права бросать в них камни. В 1937 году Георгий Адамович опубликует в Париже статью о причинах, по которым советская интеллигенция требует «беспощадной расправы с гадами», «врагами народа». Он закончил ее словами: «Вполне возможно, что мы (эмиграция. — Г.Д.), находись мы сейчас в Москве, — подписывали бы те же воззвания. Значит, тяжесть ложится на нас всех, и нельзя красоваться чистотой риз, пока не доказано, что чистыми они остались бы всегда, везде, при всех обстоятельствах».